Kitabı oku: «Дом железных воронов», sayfa 3
Глава 5
Дни проходят без новых убийств змеев. А также без Данте. Надеюсь, моего принца удерживает вдали надвигающаяся помолвка Марко и другие важные обязанности, а не любовные свидания.
Воспоминание о пальцах Катрионы, пробегающих по его смуглой коже, повергает меня в уныние всякий раз, когда я недостаточно занята, поэтому я намеренно нагружаю себя работой или помогаю Нонне с домашними делами. Или погружаюсь в книги.
Чтение было одним из любимых занятий моей матери, и, возможно, из-за этого оно стало любимым и для меня.
– И они жили вместе, счастливые, дикие и свободные, – дочитываю я книгу в кожаном переплете, историю о двух фейри из враждующих королевств, которые преодолели разногласия и отказались от своих убеждений, чтобы быть вместе.
Страницы истончились от того, как часто я их перелистывала, шелковая нить, скрепляющая страницы обложки, начала распускаться. По словам Нонны, «Сказка о двух королевствах» была самой любимой маминой книгой. Я не знаю, правда ли это, потому что она никогда не показывает эмоций.
– Опять эта? – Нонна всегда усмехается, когда заходит в спальню во время чтения. – Разумеется, она стала и твоей любимой.
Нонна называет меня мечтательницей, но с чем я остаюсь без мечтаний? С мамой, которая отдала свое тело недостойному мужчине, и бабушкой, которая отдала свое сердце карателю? Реальность разбивает сердце. По крайней мере у меня есть родители Сиб. Их любовь – это нечто прекрасное.
Сибиллу огорчает моя одержимость романтикой, она говорит, что у меня нереалистичные ожидания. Иронично слышать это от девушки, чья семья – воплощение мечты, но те, у кого все есть, часто не замечают своей удачи.
– Бронвен наблюдает. – Шепот слетает с маминых губ как раз в тот момент, когда я кладу книгу на ее маленькую полку, рядом с гладким камнем, на котором вырезана буква В.
– Кто такая Бронвен, мама?
Я подхватываю камень, провожу большим пальцем по бороздкам, подхожу к окну и смотрю на коричневый канал, который блестит золотом в лучах заходящего солнца. Мой большой палец замирает, потому что я вижу, что под кипарисом стоит женщина в тюрбане и платье, таком же черном, как и тени, окутывающие ее.
Может быть, это та самая синьора, которую я заметила на пристани несколько ночей назад?
Телосложение и одежда такие же. Я прищуриваюсь, чтобы разглядеть ее черты в темноте, но гондола, проплывающая под моим окном, отвлекает мое внимание на себя. Я чувствую на себе мужские взгляды, слышу, как один спрашивает, буду ли я сегодня в «Дне кувшина», он-то, по-видимому, будет.
Я хочу отогнать гондолу.
К тому времени как она скрывается из виду, исчезает и женщина.
Я сжимаю в руках маленький камешек.
– Та леди на берегу – Бронвен, мама?
Тишина.
– Мама? – Я машу рукой перед ее лицом, но она ушла в свой израненный внутренний мир.
Вздохнув, я возвращаю камень на полку. Рассматриваю гравировку, задаваясь вопросом, что может означать буква В или, скорее, кого? Я нашла камень в кармане одного из маминых платьев, когда выросла достаточно, чтобы носить ее вещи. Сказала Нонне, что камень мой, чтобы она не выбрасывала его.
Дело не в том, что бабушке не хватает сочувствия, это не так; она просто считает, что вещи из прошлого навредят маме, поэтому старается скрыть их от нее.
Маленький камень расплывается, когда я представляю женщину в тюрбане из Ракса. Должна ли я пойти к ней? Идея путешествия в земли смертных и ужасна и заманчива. Нонна никогда бы меня не отпустила, но мне двадцать два. Мне не нужно ее разрешение. Что мне нужно, так это деньги и пропуск, чтобы сесть на паром, который ходит между пристанью и болотами.
Деньги у меня есть, но пропуск будет трудно достать. В конце концов, мне нужна веская причина, чтобы посетить Ракоччи, я не могу сказать стражам фейри, отвечающим за выдачу пропусков, что я ищу женщину по имени Бронвен.
Они донесли бы дедушке, а тот не только отказал бы, но и велел Нонне, чтобы та приструнила свою внучку.
Я улавливаю всплеск, мелькание желтого змеиного хвоста, и мой пульс подскакивает, как потревоженная вода.
Я могла бы позвать Минимуса, схватить его за рог, чтобы переплыть с ним. Но что, если вместо этого он унесет меня в свое логово? Нет, он наверняка встал бы на мою сторону. Что, если он этого не сделает? Что, если он бросит меня на полпути? Схватит ли меня один из его змеиных собратьев?
Но появляется идея получше. Та, которая успокаивает мой пульс. Я напишу письмо и попрошу Флору передать его Бронвен.
Написав записку с вопросом, откуда она знает мою маму и чего хочет от меня, я целую маму в озябшую щеку, натягиваю шерстяное одеяло на ее веснушчатые плечи и оставляю любоваться закатом.
Я прихожу на работу пораньше и предлагаю Флоре помочь с уборкой спален. Она бросает на меня недоверчивый взгляд, но все-таки не отказывает. В конце концов, она сможет вернуться домой раньше, хотя я слышала, как она говорила родителям Сибиллы, что рада сбежать от детей. Не могу поверить, что она выбирает работу, а не материнство.
Я жду, пока мы закончим с третьей спальней, прежде чем спросить:
– Флора, ты знаешь женщину по имени Бронвен?
Она шипит, как будто я плеснула ей на кожу горячим маслом.
– Ты знаешь ее.
Ее карие глаза устремляются к открытому дверному проему.
– Нет.
– Тогда почему ты шипела?
Флора сосредоточенно взбивает набитые пухом подушки.
Я сую руку в карман за запиской, но вместо нее достаю медяк:
– Я просто хочу знать, кто она такая. Вот и все.
Флора бросает взгляд на мое подношение, затем отворачивается, ее натруженные пальцы сворачивают грязное постельное белье.
– Все, что здесь сказано, останется в этих стенах. Я клянусь в этом своей смертной жизнью.
Она снова смотрит на мою монету. Я достаю второй медяк. Ее глаза жадно блестят, и она кивает на свою юбку. Мое сердце колотится, когда я опускаю оба в ее карман.
– Я не ‘оворила о ней, если меня спросят, слышишь меня, полукрохвка?
– Я слышу.
Она смотрит на открытую дверь, потом снова на меня, говорит вполголоса:
– Как я уже ‘оворила, я сама ее ни знаи. – Из-за ее сильного ракоччинского акцента мне приходится сосредоточить все внимание на ее шевелящихся губах, чтобы разобрать слова. – Но я знаи о ней. ‘оворят, что она прорицатель.
– Прорицатель? Она может предсказывать будущее?
– Ш-ш-ш. – Обычно румяное лицо Флоры сейчас такое же бледное, как простыни, которые она прижимает к своей пышной груди.
– Прости, – бормочу я.
– Ее слепахта дает ей схвет.
Итак, я не просто вообразила странный блеск ее глаз…
– Ее предсказания сбывались?
То немногое, что осталось от румянца на щеках Флоры, исчезает.
– Она предсказала, что крошка моей дхвоиродной сестры утонет в ночь на Йоль. Мы хвсе по очереди наблидали за ним, боясь, что он прохвалится под лед в канале. За дхве минуты до полуночи мы празднохвали ее ошибку, ‘огда обнаружили, что он плахвает лицом хвниз в хванне, кахторуи его братья и сестры забыли слить.
– О боги, мне так жаль, Флора.
– Если хвы спросите меня, она злая. – Ее лицо искажается горечью. – Держись ахт нее подальше, Фэйллон.
Флора неуклюже выходит, прежде чем я успеваю передать ей свою записку. Спускаясь обратно в столовую, я снова и снова прокручиваю в голове все, что узнала.
Я спотыкаюсь. Крепко сжимаю поручень, мое сердце бьется не в такт. Как Бронвен может наблюдать, если она слепа?
Она наблюдает за моим будущим? Это то, что мама имеет в виду? Откуда женщина, которая родила меня, знает о ясновидящей Бронвен?
Настроение портится из-за того, что у меня становится больше вопросов, чем ответов.
Глава 6
Я украдкой бросаю еще один взгляд в маленькое окно таверны. Хотя стекла не помешало бы немного почистить, а луна скрыта вуалью, я могу разглядеть ракоччинский берег.
Пустынный берег.
Ножки стула скрипят по дереву, и шипение исходит от фейри, которому я подаю вино – или, скорее, на него.
– О боги. Мне так жаль, синьор Романо.
Пожилой фейри достаточно хорошо воспитан, чтобы не кричать на меня и не требовать бесплатный кувшин вина за мою небрежность. С другой стороны, он приходит каждый вечер два столетия подряд, со дня открытия таверны, так что он знает, что я не всегда такая неуклюжая.
– Все в порядке, Фэллон. Ничего страшного не произошло. – Пока я убираю беспорядок, он улыбается. – На твоем месте я бы тоже отвлекся.
Я выпрямляюсь, тело деревенеет.
– Вы… бы?
Слышал ли он наш с Флорой разговор? В конце концов, он фейри, и он уже сидел тут, когда я спустилась в зал.
Улыбка оттеняет его теплые янтарные глаза.
– Я не сомневаюсь, что ты получишь ленту.
Я моргаю.
– А… ленту?
На его лбу собираются морщинки, как вода от кильватерного следа корабля17.
– Ой. Верно. Ленты. – Я хлопаю себя по лбу, притворяясь, что только что сообразила, о чем он говорит, хотя у меня нет ни малейшего представления, почему я должна беспокоиться о кусочках шелка.
Мой поступок, должно быть, убедителен, потому что он заговорщически подмигивает.
Я бегу обратно к бару и подкрадываюсь поближе к Сибилле, пока ополаскиваю испачканную вином тряпку.
– Сиб, ты знаешь что-нибудь о лентах?
Она перестает наливать воду в графины и поднимает бровь так высоко, что она почти касается линии роста волос.
– Как ты можешь не знать о них?
– Эм… – Я пожимаю плечами. – В последнее время о другом думала.
– Ты не говорила. – На ее губах появляется ухмылка, и я уверена, она считает, что думала я о Данте и снова о Данте.
Она прислоняется бедром к деревянному прилавку, который держит в безупречной чистоте, даже несмотря на то, что посетителям его не видно. Как и ее отец, Сибилла помешана на аккуратности. Феб часто шутит, что это болезнь, но я думаю, что он втайне завидует, потому что сам он большой неряха. Он разбрасывает вещи повсюду, у него дома царит абсолютный хаос.
– Королевская семья раздает на помолвку приглашения в виде золотых лент. Очевидно, идея Данте. Весь Люче, затаив дыхание, ждет их, но не все их получат.
Получу ли я? Я размышляю о перспективе попасть на королевский бал, и настроение слегка поднимается, рассеивая хандру, которая прилипла ко мне, как паутина.
– По-видимому, – говорит Сибилла, – его охрана сегодня должна обойти дома.
Нонна, скорее всего, запретит мне идти на праздник на Изолакуори, и настроение портится.
– На что ты дуешься? Бал! С твоим любимым принцем! Я думала, ты будешь трепетать от волнения.
– Ты думаешь, Нонна меня отпустит?
– Я очень люблю твою бабушку, Фэллон, но ты уже взрослая. Ты сама решаешь, куда и когда ходить.
Сибилла права, и все же в глубине души я знаю, что не смогу бросить вызов бабушке, потому что она отказалась от всего ради меня. Будет справедливо, если я откажусь от чего-то ради нее.
Катриона суетится, шурша топазовым шелком, и садится на один из высоких стульев у барной стойки, щеки блестят от пудры, глаза подведены черным.
– Добрый вечер, девочки. – Ее длинные пальцы играют с золотым чокером.
Большие серые глаза Сибиллы начинают мерцать, как серебряные монеты.
– Это то, о чем я думаю?
Катриона расплывается в самодовольной улыбке:
– Принц подарил прошлой ночью.
У меня сдавливает грудь. Она видела Данте прошлой ночью? Его не было в таверне. Возникает вопрос: где она его встретила? Посещала дворец? Куртизанки часто собираются там на частные вечеринки с высокопоставленными чиновниками Люче.
Катриона поправляет конец ленты.
– А вы получили свои ленточки?
Сибилла вздыхает.
– В таком случае мы бы их носили.
Джиана вылетает из кухни с блюдом сыра.
Я отступаю в сторону, чтобы дать ей пройти, и притворяюсь, что не знаю ответа, когда спрашиваю:
– Данте был здесь прошлой ночью?
– Нет. Наши пути пересеклись в доме синьора Лавано, меня наняли для развлечения.
– Заканчивайте сплетничать, для мамы нужно разделать рыбу, а мне не помешала бы помощь в столовой. – Каштановые локоны Джианы обрамляют ее смуглое лицо. В отличие от Сиб, которая выпрямляет волосы с тех пор, как научилась этому, Джиа гордится своими кудрями.
– Я пойду. – Сибилла скрывается на кухне, дверь открывается и закрывается, выпуская ароматный травяной пар и запах шипящего масла.
Джиана кивает в сторону лестницы:
– Командор ждет тебя в бордовой комнате, Катриона.
– Ах, Сильвий, – нараспев произносит Катриона и указывает на амфору, наполненную золотистой жидкостью, которую Марчелло варит из ферментированного меда и клевера. – Налей мне выпить, хорошо, micara?18
Только меня Катриона называет micara.
Я наливаю сиропообразную жидкость в стакан размером с наперсток.
Она опрокидывает его, как только я убираю бутылку, затем постукивает пальцем по краю стопки, чтобы я налила еще.
– Знаешь, тебе стоит присоединиться к нам. Сильвий все время говорит о тебе.
Джиана отшатывается, как будто Катриона пригласила ее наверх.
– Я скорее переплыву канал, чем лягу с ним. – Я забиваю пробку обратно в амфору.
– Он щедро платит. Уверена, он и золотой монеты не пожалеет, я бы его убедила, учитывая, что ты…
– Мне не нужны деньги.
– Ты уверена в этом, micara? – Ее взгляд скользит по заплаткам на моем платье.
Тебя не волнуют такие вещи, Фэллон. Точно так же, как тебя не волнуют драгоценности или похвала.
– Фэллон слишком мила для твоей профессии. – Джиана ставит медные кружки на блюдо, тянется за кувшином воды, я подаю.
– Когда-то давно я тоже была милой. – Катриона подносит медовый напиток к губам и залпом выпивает. – Это быстро проходит, независимо от того, снимаешь ли ты одежду для одного мужчины или для многих.
– Брось, Катриона. – Джиана прищуривается, глядя на куртизанку, прежде чем повернуться и унести свое блюдо прочь.
– Я вижу, как ты смотришь на принца.
Медная кружка, которую я ополаскиваю, звякает о раковину и теряется под пеной.
– Я вижу, как он смотрит на тебя.
Я наблюдаю за Катрионой из-под ресниц.
– Я могла бы помочь тебе заполучить его. И не только на одну ночь.
Мое сердце колотится так быстро, что мой голос дрожит:
– Я полукровка.
Ее брови, которые намного темнее золотистых волос, вьющихся вокруг шеи, изгибаются.
– Я тоже.
Жар заливает мои щеки, когда я понимаю, что она говорила не про брак.
– Люче, может, и не позволяет нам подняться выше наших ушей, но брак – это еще не все, Фэллон.
– Откуда такому человеку, как ты, знать? – резко произношу я.
Катриона привыкла к колкостям, и все равно ее лицо застывает.
– Я многое повидала на своем веку, но никогда не видела брака по любви среди знати. Если ты хочешь верности и привязанности, избегай чистокровных.
Я знаю, завоевать сердце Данте – трудная задача, но если я вступлю в эту битву заранее побежденной, какие у меня шансы?
Глава 7
Звезды уже меркнут, когда я возвращаюсь домой. Внутри так тихо, что я слышу, как наши соседи, торговцы рыбой, заваривают чай, готовясь выйти в море до того, как поднимется ветер.
Не вижу на кухне ни золотой ленты, ни письма с официальной печатью, на цыпочках поднимаюсь по винтовой лестнице, вздрагивая при каждом скрипе. Во мне теплится надежда найти приглашение в комнате, но и она тает.
И Сибилла, и Джиана уже получили ленты, их родители тоже, и, конечно, Феб. Он может жить в Тарелексо и подстригать золотые волосы в знак солидарности с простыми жителями, но пока его семья не отреклась от него, он останется тарекуорином, а все тарекуорины, насколько я поняла по разговорам в таверне, приглашены.
Не раздеваясь, падаю на постель и сворачиваюсь калачиком. Как я ни стараюсь сдержать слезы, они все равно катятся на подушку. Я зла на мать. Так зла. Это она виновата.
Из-за нее у меня нет перспектив, только ужасная репутация.
Удивительно, что нас не отправили в Ракс вместе с дикарями.
– Ты поздно вернулась. – Нонна стоит в дверном проеме, ее черная ночная рубашка прикрыта шалью. – Или, скорее, рано.
– Это была грандиозная ночь, учитывая все волнения, связанные с лентами. – Я смотрю в окно на перламутровое небо. – Получили мы хотя бы одну?
В комнате воцаряется такая густая тишина, что мне кажется, Нонна вернулась в постель, но тут до меня доносится ее аромат лимона и глицинии, обвивая меня, как виноградные лозы.
– Нет.
– Конечно, нет. – Если существует список полукровок, которым запрещено ступать на Изолакуори, то женщины Росси точно туда вписаны.
– Королевские пиры переоценивают, Гокколина.
Осколок печали у меня в горле ощущается острее.
– Думаю, я никогда этого не узнаю.
– Mi cuori…19
Сегодня вечером я не хочу быть ни ее сердцем, ни каплей дождя. Мне даже не хочется быть Фэллон Росси.
– Спокойной ночи, Нонна.
Она садится рядом со мной на кровать, опускает ладонь на мои волосы, убирает пряди с влажных дорожек на щеках.
– Я сказала: спокойной ночи. – Я отодвигаюсь так, что ее рука соскальзывает.
Она замирает на мгновение, затем шепчет:
– Я люблю тебя.
Она ждет, что я отвечу тем же, матрас слегка просел под ее стройным телом, цветочный аромат атакует мои ноздри. Понимая, что не услышит от меня нежных слов, она уходит.
Ржавые петли скрипят, когда закрывается дверь в мою маленькую спальню. Только когда все звуки затихают, я вжимаюсь лицом в подушку и всхлипываю.
Таверна, как и большинство заведений в округе, закрывается в день праздника.
Гондола за гондолой, украшенные белыми цветами и увитые блестящей органзой, пересекают каналы, доставляя завсегдатаев праздников в Изолакуори. Каждый раз, когда кто-то проплывает под окном маминой спальни, у меня сжимается сердце.
Я наблюдаю, как пересекают канал разряженные в шелка и увешанные драгоценностями счастливчики. Некоторые даже поют непристойные песенки, начиная праздновать уже в лодке.
Четыре ящерицы, снующие между лозами глицинии, как будто чувствуют мою грусть, перепрыгивают через подоконник, солнечные лучи отражаются от золотистой чешуи и бегут по стенам, устраивая для нас с мамой представление. Одна ящерка даже запрыгивает маме на колени и ползает по ее сцепленным рукам в поисках идеального местечка. Уголки маминого рта подергиваются, и это немного развеивает мою печаль.
Я шепчу слова, они рассыпаются по комнате мелкими камешками. Надеюсь, они проникнут в сознание моей матери. Как только она засыпает, я переношу задремавшую вместе с ней ящерку на подоконник и закрываю окно, а затем выхожу на опустевшую улицу. Плохая, плохая идея
Сибилла и Феб не знают, что меня не пригласили, я не осмеливалась признаться в этом, опасаясь, что ради меня они поменяют планы, или, что еще хуже, страшась, что этого не произойдет. Когда солнце окрашивает небо в оранжевые и розовые тона, я оказываюсь на пристани и вижу, как Джиана запирает дверь таверны. Я хочу свернуть в переулок, прежде чем она заметит меня, но я недостаточно быстра.
– Сиб ушла с матерью и отцом больше часа назад. – Она осматривает мой наряд. – Почему ты не одета?
Вместо того чтобы еще больше погрязнуть в жалости к себе, я распахиваю глаза в притворном ужасе и шепчу:
– Неужели я снова надела невидимый наряд?
У Джианы хватает такта посмеяться над моей глупой шуткой.
– А с твоим платьем что? – спрашиваю я.
– Боги, ты думала, я пойду на изолакуоринский праздник? Не в этой жизни.
Поскольку у нас только одна жизнь, я так понимаю, в ее планы праздники не входят вообще.
– Куда же ты в таком случае?
– В Ракс. Люди устраивают собственный праздник, раз ленты остались по эту сторону канала.
Неудивительно.
Людям даже не разрешается заплывать в воды, окружающие королевский остров.
– Как ты доберешься до Ракоччи?
Она поджимает губы. Молчит. Секунду. Вторую. Наконец вздыхает.
– На лодке Энтони. Он с друзьями не попал в список.
– Я тоже.
Джиана приподнимает одну бровь:
– В это трудно поверить.
– Поверь. – Я облизываю губы. – Можно мне с тобой?
В золотом свете заходящего солнца смуглая кожа Джианы кажется темнее, почти черной.
– Твоя бабушка…
– Ей не нужно знать.
– Фэллон…
– Пожалуйста, Джиа. Я умоляю тебя. – Я подхожу к ней, молитвенно сложив ладони. – Я сделаю все что угодно. Вообще что угодно.
У нее вырывается глубокий вздох.
– Просто спаси меня от участи стать кормом для змей, когда твоя бабушка выбросит меня в канал, хорошо?
– Да! – Я почти кричу, потом добавляю уже почти нормальным голосом: – Но она не бросит тебя в канал. Я клянусь в этом всеми богами фейри.
Джиана улыбается и качает головой, затем указывает на причал, где стоит Энтони, его взгляд прикован к нам.
Я предвкушаю поездку в Ракс. Я хочу не только избавиться от тоски, но и встретиться с Бронвен.
Энтони наблюдает за мной.
– Ты не на пиру, Фэллон?
– Я Росси, помнишь? – Я прикусываю щеку, не до крови, но достаточно сильно, чтобы стало больно, и это отвлекает меня от боли, снова пронзающей мою грудь. – У нас довольно шаткое положение.
Он все еще не пропускает меня на свое судно.
– Я заплачу. – Я запускаю руку в карман юбки.
– Фэллон, пожалуйста. – Он сжимает мою руку. – Твои деньги здесь не принимаются.
Я втягиваю воздух и делаю шаг назад.
– Я понимаю. Я…
– Ты, может, и понимаешь, но явно что-то свое. – Он протягивает ладонь.
Я хмуро смотрю на нее, потом на него.
– Я бы никогда не взял у тебя денег, Фэллон, – произносит он, и его мягкий голос успокаивает мое трепещущее сердце. – Женщинам Росси всегда рады на моей лодке.
Сглотнув, я вкладываю свою руку в его ладонь, и он помогает мне взойти на борт. Когда я устраиваюсь на носу, он разматывает веревку, и я примечаю, как напрягаются его бицепсы под свободной темно-синей рубашкой.
Я уверена, он не против покрасоваться передо мной, но все же перевожу взгляд на солдатские казармы. Там сегодня тихо – большинство военных вызвано во дворец, чтобы усилить королевскую гвардию. Тем не менее несколько человек в форме расхаживают по узкому островку, который отделяет Ракс от Тарелексо.
Я задумываюсь, как мы пройдем мимо них.
– У меня нет пропуска, – говорю я.
Энтони подсаживается ко мне, оставляя своих друзей грести.
– На моем судне он тебе не нужен.
– Как это?
– Я торгую не только рыбой. – Должно быть, мое замешательство отражается на лице, потому что он добавляет: – Секреты, Фэллон. – И подмигивает, а я гадаю, какие секреты он хранит и чем торгует. – Это приносит замечательную прибыль.
– Значит, они даже не остановят нас?
– Нет.
Соленый ветерок играет с его волосами. Он убирает пряди со лба, улыбка появляется на его точеном лице, ямочка на квадратном подбородке становится заметнее.
– Я не могу поверить, что Фэллон Росси на моем судне, что она собирается в болота. – Я улыбаюсь в ответ, откидывая волосы. Он добавляет: – Не терпится скорее туда попасть. Что, в твой кофе утром помочился спрайт?
Я морщу нос:
– Фу. С чего вообще такие мысли?
– Считается, что от их мочи фейри ведут себя… дико.
– Во-первых, это отвратительно, – говорю я. Впрочем, спасибо за информацию. Как Феб, который вырос в окружении прислуживающих ему спрайтов, не рассказал мне об этом? – Во-вторых, я сама варила себе кофе, и у меня дома нет спрайтов.
Из-под судна появляется голубой змей, его рог цвета слоновой кости блестит в лунном свете. Он не обращает на нас внимания, просто плывет прочь, поднимая волну. Джиана приглушенно вскрикивает, судно раскачивается, я теряю опору. Энтони обхватывает меня рукой за талию, когда я врезаюсь в него.
– Давай отправимся в плавание после праздника.
Я вытягиваю шею, чтобы заглянуть ему в лицо.
– В плавание?
– Вода – моя стихия.
– Верно, но не морские змеи.
От его пристального тяжелого взгляда мои щеки пылают.
– Они – твоя стихия?
– Я всего-то одного встретила. – Я отворачиваюсь, гадая, не плывет ли Минимус где-нибудь под залитой лунным светом водой. – Он отнесся ко мне по-доброму. А другие, может, меня ненавидят.
– Я не думаю, что тебя кто-либо ненавидит, Фэллон.
Я делаю глубокий вдох, наполняя легкие солью, ветром и звездным светом.
– Мой дедушка, например.
– Твой дедушка – дурак.
Я ахаю, потому что мы на расстоянии вытянутой руки от пропускного пункта и два солдата фейри стоят у плавучих ворот.
– Не говори так, – предостерегаю я.
Энтони хмурится, должно быть, решил, что я защищаю Юстуса.
– Он влиятельная персона, – поясняю я. – У него повсюду уши. И даже если ты умеешь плавать, я не хочу, чтобы ты оказался в канале.
Постепенно черны его лица разглаживаются, возвращается легкая улыбка.
Я ожидаю, что охранники остановят лодку, но по кивку Энтони они открывают ворота. Я чувствую, как один из них смотрит на меня, и утыкаюсь лицом в шею Энтони, чтобы скрыться от внимания.
– Они никому не скажут, что видели меня на твоем судне?
Пальцы Энтони сжимаются вокруг моей талии.
– Нет, если они хотят сохранить свои секреты.
Дерево и металл скрипят, когда ворота закрываются за нами, и я выпускаю застрявший в легких воздух.
– Секреты, которыми ты торгуешь, должно быть, ужасны.
– А то как же.
Думаю, мне не следовало так прижиматься к Энтони, но я чувствую себя перед ним в долгу, к тому же я бы солгала, если бы сказала, что мне не нравятся его объятия. Единственным, кто меня так же обнимал, был Данте, но так давно, что я позабыла ощущения.
Нос лодки врезается в мусор: сломанные доски, качающиеся бутылки, раздутая рыба, фекалии; зловоние заставляет меня дышать ртом. Теперь ясно, почему канал в этих краях такой мутный.
– Почему огненные фейри не чистят воду? – Мой голос звучит немного гнусаво из-за того, как я пытаюсь задерживать дыхание.
– Король считает, что люди должны жить в своей грязи, и запретил использовать магию, чтобы улучшить жизни в Раксе.
Руки сжимаются в кулаки от шока и гнева.
– Это… это… бессердечно. Если бы Данте был королем…
– Он бы сохранил запрет.
– Он бы не стал.
Я чувствую, как мышцы Энтони напрягаются, затем расслабляются, и он грустно улыбается.
– Я забыл, что он твой друг.
– Он заботится обо всех: чистокровных, полукровках, людях.
– И все же ты со мной, а не во дворце с ним, так что ему, должно быть, все равно.
У меня щемит в груди.
– Это праздник короля, а не принца.
Энтони чувствует, что настаивать на своем не стоит, и все же, когда мы проплываем мимо узловатых корней кипарисов, растущих вдоль берега, мы продолжаем спорить, и слова копятся вокруг нас, подобно мусору в воде.
