Kitabı oku: «Сказки со всего света»

Душа Весны черемуховая

Раскрылась цвет роняя.

Жар дня благоухающий

Она вернула Солнцу.

В закат, как в шаль, укутав плечи

Склонилась ивой над рекой.

Грусть капала,

Пурпур воды тревожа

И растворялась в нем.

Туман, к утру,

Собрав блеск звезд с воды,

Рассеял по траве сверкающий ковер.

Весна, умывшись серебром росы,

Сняла с плеч шаль, багрянец возвращая.

Бесшумно, не примяв травы,

По лугу с ветром пробежалась.

Остановилась.

Поняла она -

То грусть была по уходящей нежности прохлады.

Пора.

Навстречу шел Июнь

Жасмином пряным обдавая.

Рука руки почти коснулась.

Почувствовав тепла прикосновенье,

Весна вспорхнула, лепестки роняя.

Туман, как шлейф, взмыл следом.

Днем, слившись воедино с Небом

Они грозой прольются на простор.

Безудержной и озорной.

По крышам будут барабанить хулиганя

Прощаясь ненадолго с Летом.

Лебедь озеро

На высокой Медвежьей горе, посреди соснового бора, было спрятано Лебедь озеро. Ни дорожки к нему не найти, ни тропиночки, камушки все да песочек сыпучий, а меж ними кусты можжевеловые. Бор сосновый охраняли кедры буйные и дубы широкогрудые – великаны могучие. Живень-вода была в озере, студеная, чище росы предутренней, а на вкус слаще малины-ягоды. Тому кто в Лебедь озеро с головой три раза на закате окунется, да не побоится ночь на Медвежьей горе провести будет награда – на рассвете поднимется на месяце предрассветном из воды дева юная, имя ей Дана Ведолюбовна, будет она невестой смельчаку и смерти ему не видать вовек. Стояли на берегу Лебедь озера четыре терема и жили в них сводные сестры Даны Ведолюбовны – Весна Маеславовна, Златолета Полянична, Сентябрина Огневедовна и Зимава Угрюмовна. Были сестры Даны Ведолюбовны красавицами и озорницами каких свет не видывал.

Много путников искали Лебедь озеро, все хотели испить живень-воды и увидеть деву прекрасную в предрассветном тумане, да мало кто мог подступиться близко. Только самые упрямые и смелые могли до конца дойти. Кусты можжевеловые рвали рубахи и штаны суконные, царапали руки-ноги вкровь, песок сыпучий оставлял без сапог хромовых, а великаны буйные били шишкой и желудем пудовым, да могучими ветвями шапки долой срывали вместе с головами. Храбрецов, которые пробирались к озеру ждали сестры-проказницы. Повезет если молодец по теплу путь заканчивал, потому как у Весны Маеславовны и Златолеты Поляничны были шутки добрые, не злобные.

Весна пугала путника громом и молнией, мочила до последней ниточки дождем безудержным, а потом обдувала ветром восточным. Бежал смельчак, только мокрые пятки сверкали в свете молнии. По песку кубарем скатывался, а Маеславовна восточный ветер подначивала. Хохочет, кружится, мокрыми кудрями встряхивает, да соловьем заливается.

У Златолеты-проказницы были свои шутки – филином ухала, комариной тучей накрывала, звездный переполох устраивала. Весь искусанный путник чешется без устали, шума лесного сторонится, вздрагивает, а как звездопад начинается так и совсем ума лишается, думает, что конец света близится. Катиться красавец искусанный с горы, а Полянична ему под босы ноги чертополоха подкидывает, хихикает.

Сентябрина-чертовка голодному путнику грибы да ягоды несъедобные подкидывала. Съест парень ягодку красную иль грибок на костерке подсушенный, да начинает чудится ему, что земля под ногами пучится, а из земли столбы огненные вырываются. Это Огневедовна палую, яркую листву подкинет и шепчет ветру западному дуть посильнее. Кажется молодцу, что его огнем обжигает, крутиться волчком, рубаха рваная потом напитывается. Ветер дунет посильнее и к полуночи молодец совсем больным делается, с ног валился да восвояси отправляется. Куда уж в студеную воду лезть, совсем сгинешь.

А вот у Зимавы Угрюмовны были шутки злые, губительные. Много женихов Даны Ведолюбовны она на горе оставила. Колола она им глаза иголками ледяными, призывала мороз трескучий. Был у Зимавы сообщник закадычный – злой дух Гацук. Ведал он ветрами северными и был у него замок вырубленный в высокой горе гранитной, в ней собирал Гацук сокровища несметные. Разведет путник костер, только руки заиндевелые теплу подставит, налетает ветер злой, северный, костер гаснет не разгорается, мрак кромешный опускается. Закрывал молодец глаза, да так и не просыпался больше никогда, Зимава его снегом покроет, а Гацук камушком гранитным сверху навалится.

Злые были Сентябрина с Зимавой, завидовали они Дане, что ее первую замуж хотят отдать, лютовали. Прознали они, что хочет к сестре свататься князь Дунай Валигорович. Много стран покорил князь и в жены не хотел брать девицу ни княжеского рода ни царского. Отец Дуная гневится, матушка печалится, да все без толку, ни одна девица не люба сыну. Приснился ему в юности сон, что отдает он свое сердце деве, которая поднимается из кристальных вод на месяце. Лицом дева бела, волосы как воронье крыло черны и звездами предрассветными переливаются, глаза синие – как омут бездонный затягивают, платье на деве словно туман невесомый тонкий стан не скрывает. Поднялась она на месяце из воды, подошла бесшумно, словно земли не касалась, протянула ладонь тонкую и груди Дуная коснулась. С тех пор лишился молодой князь покоя, много стран обошел и покорил, а все искал деву из своего сна, которая сердце его похитила, пока не встретил старуху-повитуху.

Заплутал князюшко в дремучем лесу, когда к отцу-матери возвращался. Ночь-полночь опускается, вокруг леса болота непроходимые, того гляди войско погубишь. Тут вывела дорожка кривая к дому ветхому. Думал князь, что пустая развалина, ан глядь, а из трубы дым идет. Изба оказалась чиста и светла внутри, встретила их старуха древняя, сама рухлядь-рухлядью, а глаз живой, задорный. Кому полатей у печи не нашлось на сеновал отправились. Заварила она травы душистой, медом сладким князя потчует, да про жизнь расспрашивает. Разомлел Дунай, отвар горячий отхлебывая, рассказал печаль свою старушке, она головой кивает и чайку все князю подливает, улыбается. Уложила она его на перину пуховую. Только голова князя подушки коснулась, завертелся омут синий, тонет князь, тело свинцом наливается, перевернулся навзничь, руки раскинул, поглубже вздохнул и видит, что это не омут синий – это глаза его суженой рядом. Сказала девица, что звать ее Дана Ведолюбовна и что она любимая дочь царя Озерного. Поведала, что женится на ней только храбрый сердцем и телом могучий молодец, потому как стерегут ее великаны могучие и сестрицы-проказницы. Подсказала она Дунаю, что как только весенние ручьи потекут нужно ему в путь отправляться, да еще посоветовала сторговать у Вертодуба-Вечерника кольчугу сплетенную из лунных лучей. Кольчуга была невесомой, серебром лунным светила и защищала от любой напасти, оденешь такую и не страшны тебе ни стрелы вражьи, ни холод лютый, ни ветви колючие, в любой опасности защитит.

Проснулся князь утром, все как наяву вспоминает, только не успела сказать ему суженая где Вертодуба-Вечерника искать. Наблюдает за ним старуха-повитуха, а глаза смеются.

– Что закручинился князюшко? Иль сон не по нраву?

– По нраву бабуся, по нраву, да только не успел узнать я во сне где мне Вертодуба-Вечерника искать.

Улыбается старица: – Да чего искать то, вон за Торфяным болотцем живет, на берегу ручья лунные лучи с воды ночью на локоть наматывает, а утром кружево серебряное из них плетет.

Обрадовался Дунай, поднял войско, да по указанной дорожке через Торфяное болото к Вечернику направился, а старушка ему в дорогу травы для взвара чайного насыпала в мешочек холщовый и наказала на ночь заваривать.

Перебрался Дунай с войском через болото Торфяное только к вечеру, старуха-повитуха строго-настрого приказала не поспешать, след в след войску ниточкой по тропинке растянуться. Подходит князь к ручью, коня за привязь ведет, устали все с дороги. Нагнулся он к воде, что бы лицо охладить, а конь уже причмокивает, из родника студеницу потягивает. Набрал молодец в ладони воды, глядь, а от луны и звезд, которые он в ладонях держит, ниточки потянулись. Ухватился он за них двумя руками, да еще с воды прихватил горсть, уперся ножками в бережок и держит. Князь на себя тянет, а из темноты только моток лунной пряжи светиться, не разглядеть, кто держит. Понял Дунай, что Вертодуба нашел, а тот лунное серебро ворует, поднатужился, да как со всей силы богатырской дернет нити серебряные. Тут Вечерник с дерева прямо в ручей кубарем и свалился. Встал он в ручье в полный рост, коренастый, замшелый, на носу бородавка, а князю по пояс будет. Ругает Дуная на чем свет стоит, пальцем грозит, с воды новые нити собрать пытается. Молодец взмахнул рукой могучей, серебро в брызги оборотил, все нити перепутал Вертодубу. Понял тот, что от князя не отвяжется и говорит:

– Чего надобно тебе буян? Старику морока, а ему потеха.

– Кольчуга, – говорит,– Мне нужна серебряная.

– А взамен что дашь? – прищурил один глаз Вертодуб

– Что же мне дать тебе, бери что хочешь, злато-серебро, коня буланого, все отдам, только меч оставь.

– Такого добра мне не надо, – отвечает Вечерник, – Найди мне мешочек, в который можно звезды ночные собрать и в котором они и днем не погаснут.

– Да где же мне найти то его? – спрашивает богатырь.

– Где найти сам думай, тут я тебе не помощник, если бы знал сам взял, – усмехается Вертодуб, а бородавка на носу подрагивает.

Закручинился князь, опустил буйну голову, а конь его в плечо подталкивает, успокаивает. Снял князь с коня седло и узду, да вспомнил, что в сумке, к седлу привязанной, лежит у него чай, который ему старушка наказывала на ночь заваривать. Набрал он воды со звездами из ручья и на огонь поставил, заварил траву душистую, пьет, а глаза наливаются тяжестью, веки как медом намазанные слипаются. Уронил голову на седло и заснул. Снится ему снова суженая, гладит по голове буйной, а он ей свою печаль рассказывает.

– Не печалься, Дунаюшка, мешочек заветный для звезд под твоей головой лежит, в него тебе старуха-повитуха травы насыпала. Это старушка не простая была, она меня на свет принимала, а батюшка мой ее наградил по царски, она ведь и есть хозяйка Торфяного болота.

Утро раннее туманом рассеивается, солнышко красный бок над лесом показывает. Проснулся Дунай Валигорович, улыбается – скоро суженую свою увидит.

Только не знал князь, что сестры злые задумали запереть его невесту в плену ледяном. Девицы становились свободными каждая в свою очередь, могли они в ту пору в людские селенья и города спускаться, запрягать ветер и мчать по миру. Было у сестер колечко заветное с камнем волшебным. Как заканчивалось время одной сестры, снимала она с пальчика колечко червонное и отдавала следующей по очереди. Каждая должна была идти своим порядком. Весна и Златолета легкими были, веселыми, с радостью свободой делились, Сентябрина погрустит, погрустит, дождем холодным поплачет, но с Зимавой колечко делить не решалась. А вот Угрюмовна зависть на сердце держала, недоброе давно уже замыслила. Решила она Весне Маеславовне не отдавать колечко, что бы навсегда свободной остаться и заодно Дану погубить, навсегда в ледяном плену озера оставить, а жениха к себе приворожить.

Что бы не смог месяц предутренний лед Лебедь озера растопить и Дану на свет поднять замыслила она сестрицу свою Весну Маеславовну заточить в гранитном замке Гацука. Сговорилась она со своим подельником, что пока Весна спит унесет ее Гацук к себе в замок гранитный, в скале вырубленный, закроет и сделает своей женой. Так и сделали. Воткнула Зимава в волосы сестре хрустальный гребень и уснула она ледяным сном. Подхватил Гацук деву, радуется злыдень, что такую жену хитростью добыл, не хотел он приданого платить, хоть и был богат, да жадный без меры. Проснулась Весна, а стены незнакомые, тяжелые, гранитные. Приглашает ее Гацук к столу, обхаживает и замуж уговаривает пойти. Весна на него ножкой притопывает, батюшкой грозится, да Гацуку все нипочем, ведь не знает никто где Маеславовну искать.

– Противься не противься, все одно заставлю, никуда отсюда не выпущу, даже сто лет пройдет.

Плачет Весна, как птица в клетке бьется. Подошла к окну, подумала: – Выгляну в окно, позову на помощь ветер восточный.

Открыла она замок на ставнях, а северный ветер злобный на службе у Гацука был, тут же понял, что задумала Весна. Взвился, холода выше облаков побольше набрал, да стал дуть неистово. Не может Весна ставни открыть и дверь закрыта.

Тем временем Дунай ждал, ждал пока весенние ручьи потекут, что бы, как наказала Дана, в дорогу отправиться, да так и не дождался. Решил по снегу в путь пуститься. Одел он на тело кольчугу лунную и рубахой теплой прикрыл, метал серебряный от тепла нагрелся, душу греет, на сердце легко становится.

Встретила князя Медвежья гора неприветливо. Ветер бушует, ветви можжевеловые, мерзлые одежу рвут, шишки пудовые, да желуди прошлогодние на голову градом сыпятся. Пробрался он к Лебедь озеру, нужно ему ночь провести на горе. Одно радует в кармане у князя немного чая заветного припасено. Зимава лютует, морозом жжет, иголками ледяными в лицо жалит, кружит вокруг Дуная, а сама рассматривает – хорош ли жених ей будет.

Одного Зимава не знала, что сестра ее Весна ветреная, пока на свободе была, обручилась с красным молодцем Лучезаром на воле, обменялись они клятвами в верности и договорились пожениться как только Зимава Весне колечко отдаст.

Златолета, тем временем, услышала нечаянно, как Угрюмовна с Гацуком сговаривалась. Закручинилась, поняла, что сестра лютует, управы на нее нет. Если Весна в свою очередь не вступит – не растаять Лебедь озеру, промерзнет до дна и погибнет Дана в ледяном плену, Весна зачахнет в неволе у Гацука и ей горемычной не видать свободы, больше никогда не гулять по полям пшеничным. Переоделась она в одежду людскую и сбежала, что бы рассказать Лучезару где Весну искать. Подсказала она красну-молодцу кого в помощь звать если туго будет.

Насилу прорубил Дунай в озере прорубь, на закате окунулся в мерзлую воду, замерз, рук-ног не чувствует, кольчуга на груди остывать начала и тоска режет кинжалом ледяным. Поняла Зима, что погибает жених, позволила костер развести. Дунай руки согрел, чай душистый заварил во фляжечку, к груди прижимает, горячий взвар прихлебывает. Трава душистая, тепло по телу разливается. Воспрял молодец духом, вот уже и рассвет близится. Появились лучи за горизонтом, месяц предрассветный к озеру наклоняется, а сквозь лед не пробиться, звон стоит будто кто палицей серебряной по стеклу хрустальному бьет. Замерз князь, чай закончился, солнце хоть над горизонтом и поднялось, да не греет, мороз крепкий.

Лучезар в это время к гранитному убежищу Гацука подобрался, поднимается. А ветер северный злой забавляется, того гляди скинет молодца в пучину каменную и погубит. Улыбнулся Лучезар, вдохнул поглубже да как засвистит восточный ветер призывая. Что тут началось! Встретились два ветра кружат ураганом, гранитные скалы Гацука в крошку крошат, сокровища по свету рассеивают. Не до невесты Гацуку стало, кинулся он свой складень обратно собирать. Освободил Лучезар Весну Маеславовну, оседлали они восточный ветер и поспешили на помощь Дане. Рассказали они Озерному царю, что дочь его в плену погибает. Пристыдил он Зимаву, забрал кольцо и передал Весне как положено. Отогрела Весна Лебедь озеро, вышла на свет Дана Ведолюбовна, прижал ее Дунай к груди, да больше не отпускал от себя.

Что бы не было зависти меж сестер отдал Озерный царь всех замуж. Каждой сестре досталось по кольцу обручальному с заветным камнем. Теперь Весна Маеславовна, Златолета Полянична, Сентябрина Огневедовна и Зимава Угрюмовна каждая в свою очередь к нам с Медвежьей горы спускаются. А если задержится какая из сестер или не в свою очередь придет, это они проказницы шутят как в девичестве.

Медные пуговицы Жошки

Жил в старом городе трубочист, звали его Йозеф. Был он ростом не велик, а фигурой не представителен. А как же иначе, в трубу-то представительная фигура не поместится, застрянет. Вот по этой причине и имя его из полного – Йозеф, сократилось до Жошки. В старом городе все хорошо его знали и ценили, потому как работа его хоть и была грязновата, но очень важна. Шутка ли – труба не чищена, так и до пожара недалеко. Много лет он чистил трубы, да богатства не нажил, день прошел и ладно. Характером он был легок, а нравом весел, знал, что даже если к вечеру в кармане не звенит, то завтра точно кому-нибудь понадобится почистить копоть, а если для работы пригласили, то и чашка ароматного кофе с куском хлеба обеспечена. Ведь трубочиста в гости зазвать – счастье в дом принести, да чем больше копоти с него насыплется, тем лучше.

Работу он свою любил. Знай себе, идешь по улице со щеткой на плече, песенку напеваешь и даже если лицо твое чумазо от печной золы, народ от тебя не шарахается. Ведь считалось в старом городе за большую удачу повстречать трубочиста, чем чернее он, тем больше счастья принесет. Люди приветствовали его, улыбались и старались дотронуться до пуговицы на его камзоле и потереть ее на счастье украдкой. Ведь пуговицы трубочиста как есть волшебные, да каждая со своим значением, каждая исполняла свое желание: первая сверху – к счастливой семейной жизни, вторая – к богатству, а самая нижняя – к веселью безудержному и радости. Дотронешься до такой медной пуговицы и знай жди, желание точно исполнится. Вот только особо нетерпеливые старались медную Жошкину пуговицу посильнее дернуть и с собой унести, если пуговица в ладошке осталась счастливый билет в кармане, только успевай желания загадывай.

Прознал о чудесных пуговицах тамошний король, и очень захотелось ему удачу за хвост поймать. В город Величеству выходить было не по чину, и приказал он пригласить трубочиста в королевский дворец. Да не какого-нибудь, а самого, что ни на есть счастливого выбрать. Объявили глашатаи королевскую волю – в четверг, после обеда, на главной площади – надлежало жителям выбрать самого счастливого трубочиста, а тому – явиться во дворец не позднее субботнего утра. Спора у жителей старого города на этот счет не вышло, все как один решили, что счастливей Жошки во всем свете трубочиста не сыскать. Жошка от такого почета да уважения аж просопливился, начал всех благодарить, пачкая сажей платья и сюртуки. Вот и порешили, что с утра пораньше в субботу Жошка явится в королевский дворец для аудиенции. Ему строго-настрого приказали до той поры шею не мыть и камзол от сажи не вытрясать. Заказы Жошке посыпались как из рога изобилия. Всю пятницу он как птичка порхал по крышам, выпил дюжину кружек кофе, но к вечеру от забот так устал, что валился с ног. На улице начали зажигать фонари, и Жошка решил, что пора возвращаться домой, ведь поутру нужно отправляться в королевский дворец.

Вернулся Жошка затемно, снял аккуратно сюртук, что бы сажу не стряхнуть и повесил на спинку стула. Жена головой качает –  лицо черным-черно, уже и признать Жошку сложно, делать нечего, велено не умываться и шею не мыть. Пока она суп наливала, трубочист решил, что если лицо чумазое, то он хоть пуговицы медные на камзоле натрет – пусть блестят поярче. Хвать, а второй пуговицы в ряду нет, только ниточка сиротливо висит. То ли к богатству кто оторвал, то ли сам в трубе зацепился. Жошка аж расплакался, катятся слезы по щекам и оставляют белые дорожки. Жена сначала и не поняла, что случилось, а когда сообразила так и ахнула.

– Что ж делать?

Пуговицы-то не простые – большие, медные, с выпуклой бляшечкой, и на каждой герб трубочистов – лестница со щеткой.

– Все пропало, – причитает Жошка, – подвел целый город, не видать мне королевского дворца, вот тебе и самый счастливый трубочист!

А жена масла в огонь подливает: – Что же ты, растяпа, не уследил! Где нам теперь пуговицы-то эти искать? Ночь на дворе.

Жошка встрепенулся, утирая щеки и размазывая сажу по лицу: – «Нужно к кузнецу бежать! Он ради такого дела выручит и отольет новые пуговицы. Денег- то я сегодня заработал», – похлопал он себя по карману сюртука, в котором звенело нехитрое богатство. Побежал трубочист со своей бедой к кузнецу, а кузнец говорит: -«Хотел бы помочь тебе, Жошка, да не могу – нет в кузнице меди, олово есть, сталь, а меди нет. Давай оловянные выплавим». Жошка еще больше пригорюнился: – Нет, – говорит, – Нельзя оловянные, не будут они счастливыми, а ведь мне к самому королю.

Жошка долго горевать не привык, только улыбнешься и решение само явится:

– Что, если я тебе меди достану, справишь мне тогда пуговицы? – спрашивает он кузнеца.

– Что ж не справить, конечно справлю.

Прибежал трубочист домой и кричит с порога:

– Выливай, жена, суп из кастрюли, понесу ее к кузнецу.

– Умом ты что ли от горя тронулся, зачем кузнецу наша кастрюля-то, да еще суп выливать.

– Как зачем, он мне из нее пуговицы отольет, ведь она у тебя медная.

– Да как же суп- то выливать, это же брамборачка, я ж ее на последние деньги сварила. Да и выливать ее некуда, кастрюля-то в доме одна.

– Тогда давай сюда свою брамборачку, я ее съем, – говорит Жошка.

– Ополоумел! Там же на целую неделю, полна кастрюля! – вытаращила глаза жена.

Подумал трубочист и говорит:

– Зови соседей, устроим праздник, накормим всех твоей брамборачкой.

– Вот еще, придумал, мало того, что единственную кастрюлю из дома несет, да еще суп соседям раздавать! Что мы сами-то завтра есть будем?

– Вот завтра наступит и узнаем! Зови, говорят! – прикрикнул на женщину Жошка.

Позвала жена всех соседей на угощенье, а сама чуть не плачет. Гости суп прихлебывают, да нахваливают: –  «Знатная, Жошка у тебя брамборачка, наваристая. И жена хозяйственная, и сам не жадный, не зря тебе почет.

А жена бубнит себе под нос:

– С почета пузо-то урчать не перестанет.

Попировали с гостями, да и разошлись вскоре. Побежал Жошка с кастрюлей к кузнецу. Крутит ее кузнец, да языком прицокивает:

–– Ай, яй, яй, кастрюлю – то жалко, больно хороша.

А Жошка рукой махнул:

– Плавь!

Отлил кузнец пуговицы – вышли целых три дюжины. Сидит Жошка дома не налюбуется, на столе обнову разложил – пуговицы красивые, блестящие, огнем горят. Взял, да и пришил к сюртуку второй ряд пуговиц – больно хороши, так посолидней будет. Жена остальные в платочек завернула, да подальше припрятала.

На утро помазал Жошка щеки сажей из очага, что бы вчерашние слезы скрыть, и отправился во дворец. Встретили его с почетом, в королевские покои пригласили – все чин по чину. Король по плечу похлопывает, чтобы сажи-то побольше насыпать по дворцу, да пуговицы медные натирает на сюртуке. Похлопает, похлопает, да платочком белую ручку вытирает, значит. Усадили трубочиста к столу, накормили, чаем с пирожными напоили, он таких угощений в жизни не видывал. Натер король все пуговицы Жошкины – и верхние, и нижние, и средние, хочется ему всего, да побольше, а под конец и вовсе предложил камзолами поменяться.

Крутил, крутил Жошка королевский камзол, да говорит: