Kitabı oku: «Главный переход», sayfa 2
III. Вызволение первой души
Дядя Лёша вышел на Пантелеевку и, в ознобе, направился к полувыселенному двадцатому дому. У краснокирпичного деда с квадратной аркой во двор проверил бутылочку с жидкостью, пристроенную в левый карман с куревом, и не менее важный клочок бумажки, лежащий в правом. Ангельские часы сдавливали запястье. Сторож прокашлялся и углубился в арку. Во дворе лохматилась темнота, и он долго не мог определить, какой подъезд нужен. Наконец, догадался. Подъездная дверь ошарашила фактом закрытости наглухо. Будь на ней нормальный кодовый замок – подобрал бы… Нет. Минутная стрелка часов приближалась к цифре четыре. За пятнадцать новых минут сторож выкурил пять сигарет, осмотрел доступные окна, решая, в какое стучаться. Волны озноба зашкаливали.
– Псих я, что ли? Да хватит.
А волны не останавливались и сами бы не ушли – их сбило звуком шагов. Из арки шагала, со связкой ключей в руках, аборигенка подъезда, полная, раздражённая. Дядя Лёша посторонился. Стараясь, само собой, быть незамеченным, встал у неё за спиной. Женщина провернула ключ, рывком распахнула дверь и впыхтелась через порог в полутемень. Сторож занёс над порогом ногу, полная обернулась, обдав ужасом и возмущением:
– Вы к кому это, а?
– Я в пятую квартиру. К Ирине, – ответил он, а в голове прочирикало: «Что ж я несу-то?»
Но женщина смягчилась, как флаг при отступлении порыва ветра:
– Ладно. – И пропустила полуночника вперёд себя.
Тот, не задумываясь, кивнул и затопал по лестнице, оставив спасительницу без слов благодарности.
Дверь пятой квартиры, согласно Ирининым обещаниям, явилась открытой. Зайдя, дядя Лёша ощупал стену, включателя не нашлось. Внырнул в темноту, не родственную дворовой, иную, ничуть не лохматую, а густую и вязкую.
– Здравствуйте.
Сотворив десять трудных шагов, сторож опомнился: мол, бутылочка с жидкостью и важный клочок бумажки в кармане дремлют вкупе с фонариком. Выудил нужное, проследив, чтоб бумажка не выпала. Всё хорошо. Включил. И – вздрогнул. В квартире царил разор, с каким сталкиваться не приходилось. Древняя деревянная мебель торчала ножками вверх, вкривь и вкось, паркет, наполовину выбитый, безумно полуприкрывался свалявшимися тряпками, среди которых попадались книги – в покрытых толстым слоем пыли, ослепших переплётах. Плашмя лежала одна из дверей, по её полотну он вошёл в обширное помещение, постоял в кислом воздухе и, наконец, выдал:
– Что ж. Кто тут… мёртвый… но живой?
Ответа не последовало. Дядя Лёша собрался, успокоился и отправился бродить по комнате. Он светил фонарём за шкаф, по углам, под перевёрнутые стулья, под голую железную кровать, – но тени нигде не было. Выйдя обратно в грязный завонявшийся коридор, раздвигая ногой неведомые коробки, сторож зашёл в уборную, после чего светил в ванну, был на кухне, где на боку чумела заржавевшая плита, в других двух комнатах, исследовал и потолки с лепниной – без толку. Измученный, вернулся в помещение с кроватью.
«Нет, нет никакой такой тени. Да что я, с ума сошёл? Нет этого ничего, и ангел – мираж. Всё, хватит». Сел на кровать, вскочил, машинально глянул сквозь ячейку каркаса.
– Но… живой… живая. Тень!
Под кроватью, точь-в-точь приклеенная к полу, она лежала – серая и сморщенная. Пришелец проверил часы: без восьми полночь. Вздохнул и остался стоять неподвижно, обласкивая тень фонариком. Она не шевелилась.
– Страшновато как-то, – произнёс дядя Лёша и без трёх минут полночь вылил содержимое бутылочки на неподвижный силуэт.
Тут случилось нечто ожидаемое, но необъяснимое: от пола повеяло жаром, фонарь погас, и спустя секунду его выхватили из дяди-Лёшиных рук и вновь зажгли – прямо в лицо.
– Кто таков будешь? – услышал он.
– Я от Ирины! – закрывая глаза рукой, прохрипел Алексей Степанович.
Зоя отвела фонарь в сторону, посмотрела на сторожа внимательно и сказала:
– Не верю я тебе.
Этого он никак не ожидал и судорожно пытался сообразить, что же говорить дальше.
Зоя сызнова нацелилась в лицо:
– Чего молчишь? – И добавила: – Хмырь.
Сторож вскипел:
– Зачем же ругаться? Какой я вам хмырь? И если бы я не был от Ирины, то как бы вы сейчас появились? Выключите фонарь!
Она усмехнулась, окинула светом стену, заросшую лохмами нежных обоев, затем покружила по комнате, скорбно вздохнула и протянула фонарь владельцу. На сей раз и он, жаждая как следует разглядеть Зою, ударил светом в глаза. Та выругалась, и дядя Лёша с перепугу выключил приборчик. Поле зрения затопила тьма. Однако успел понять, что женщина одета в платье начала века и, вкупе с ним, – прозрачная. К тому же от неё шёл пар.
– Я думал, привидения холодные.
– Какие ещё привидения? Женщина я. Просто не очень живая.
В окно заглянула луна, озарив воскрешённую и просветив насквозь, по-своему, каменным белым светом.
– Точно, прозрачная.
– Так говорю: неживая, – сказала Зоя с обидой в голосе.
– Ничего-ничего. Пойдёмте. Мне надо отвести вас в другой дом.
– Вот ещё. Я никуда отсюда не пойду. Сам проваливай. Мне и здесь хорошо.
– Но надо.
После долгих уговоров Зоя сплюнула и согласилась идти.
«От слюны также пар», – уразумел вызволитель.
В подъезде деви́ца оглядывалась, рассматривая стены и двери, и в итоге призналась, что давно не ходила по лестнице.
– Как это? Разве вы после смерти… совсем не выходили из квартиры?
– Ни разу.
– Странно. Ирина мне сказала, что души скитаются по улице.
– Не ногами же! По полу елозила, снизу ни черта не видно.
– Совсем странно.
– Ох и надоело же мне с тобой трепаться. Помолчи-ка, будь добр.
Дядя Лёша открыл дверь на улицу, осмотрелся – никого. И они с Зоей вышли во двор, под яркий свет «не то молочной, не то костяной луны», как мерещилось сонному сторожу. Пахло сиренью. То ли свет, то ли запах сирени, а может, обыденный кислород подействовали на Зою правильно: она похорошела и уплотнилась. Каштановые, в меру тяжёлые волосы скрадывали ширину плеч, отвлекали от массивного подбородка, перекликаясь с глазищами, карими, направляя внимание к ним и к носику, курносому, небольшому. Хозяйка обновлённой внешности проявила желание общаться.
– Я заметила, мой дом другого цвета. Мне по нраву цвет песка. А какой нынче год?
– Две тысячи первый.
– Ого. А большевики? Они до сих пор?
– Нет уже, десять лет как нет.
– Ну слава те, Господи. А платья щас какие носят?
– Да я не знаю. Разные. И короткие тоже.
– Короткие? Ух ты! Так это что же? Ногами можно щеголять?
– Можно.
– А ещё чего изобрели?
– Да много чего. Всего и не расскажешь сразу.
Им обоим взгрустнулось. Пантелеевка присматривалась к вызволенной, прислушивалась тишиной. На секунду поднялся ветер и прополоскал Зоины волосы. Спутник заметил, что глаза её на мокром месте.
– Да что вы?
– Ох, и не хочется мне идти туда.
– Куда?
– Да знаю ж я, в какой мы дом идём.
– Он вам не по душе?
– Там ухажёр один мой жил, и встретимся, боюсь.
– Не знаю. Ирина ничего не говорила.
– Да ты не думай, ладно, чушь всё. Идём так уж идём.
Пантелеевский дом крепко спал. Светло-розовые стены – шероховатые – чудились бархатными, и листва бдящих рядом деревьев была этим стенам под стать.
– Замечательный дом. Вам там уютно будет, Зоенька, вот увидите.
Они подошли к подъезду номер четыре – центральному в Пантелеевском доме. Дядя Лёша нашарил бумажку с цифрами.
– Так-так. Восемь три пять одновременно.
Нажал, и они просочились в подъезд, пропитанный маревом лампы, тёплой, по сю пору не вымещенной люминесцентной стандарткой. У лестницы с высокими ступенями остановились.
– На какой этаж идём-то? – спросила Зоя.
– Не знаю, Ирина сказала, встретят, проводят.
– Проводят. Обязательно, – услышали за спиной.
У входной двери нарисовался человек с сероватым, чудовищно продолговатым лицом и ввалившимися губами. Макушку его долговязой фигуры, одетой в холщовый бесцветный костюм, украшала практически женская шляпка, вишнёвая, разжигавшая зелень глаз под ней.
– Меня зовут Павел. Пойдёмте за мной.
Он зарулил на лестницу и, не оборачиваясь, прочесал ногами-стволами первый лестничный марш.
– И? – продолжая не оборачиваться, поинтересовался помощник.
Оба молча пошли за ним. На лестничной площадке между этажами находился лифт – точнее, сейчас находилась только старая сетчатая дверь, за которой томилась шахта. Павел нажал кнопку. Все молчали. Лифтовая кабина, прогремев, спустилась к троице, и Павел, отворив сетчатую, а затем двойные двери кабины, кивком пригласил войти. Когда все двери были закрыты, дядя Лёша спросил:
– А на какой этаж-то едем?
– Этаж? Четвёртый-Зэд.
– То есть?
– То и есть.
«Неприветливый какой», – подумал сторож.
Одновременно с мыслью панель с кнопками начала разрастаться на глазах, и дядя Лёша с Зоей увидели, что после «1, 2, 3, 4» начинается нечто. А именно: «4-V, 4-W, 4-X, 4-Y, 4-Z, 4-шань1 (по-китайски), 5, 6». Все кнопки, утратив стандартную круглую форму, сделались овально-вытянутыми, а вверху панели растительной вязью проступило слово «Привет».
– Здоро́во, – обалдел сторож. – А что это за кучка четвёртых этажей?
– Вам же Иеремиила объясняла, – с лёгким раздражением ответил Павел и нажал нужную кнопку, кабина тронулась с места.
Ехали долго, как будто лишние четвёртые этажи были гораздо выше обычных. Дяди-Лёшины глаза всё не отлипали от панели с кнопками:
– Объясняла. Но почему четвёртый-Ви и вообще: почему не русский алфавит, и не сначала, и какой-то иероглиф ещё в конце?
Павел поглядел на сторожа, как на ребёнка, а Зоя на Павла – как на большевика.
– Нумерация дополнительных этажей начинается в первом подъезде первого дома. А мы находимся во втором доме. На табличке первого подъезда написано: «квартиры 1—14 и 109—116» – значит, промежуточных этажей – двадцать четыре, с четвёртого-А по четвёртый-Ц (с использованием Ё и Й, между прочим). Далее нумерация доп. этажей перекидывается на второй подъезд первого дома, но русских букв уже не хватает. Там восемнадцать промежуточных этажей, и нумерация их такая: с четвёртого-Ч по четвёртый-Я и далее идёт четвёртый-Эй – то есть, в нумерацию включается латинский алфавит. Финальный промежуточный этаж в том подъезде – четвёртый-Ай, а в этом доме нумерация продолжается сначала в третьем подъезде, где двенадцать доп. этажей, и заканчивается в этом, четвёртом, подъезде – здесь промежуточных этажей только шесть, но латинских букв на последний этаж не достало… отсюда иероглиф. Кстати, в пятом подъезде промежуточных этажей нет, потому что нет и прогала в квартирной его нумерации.
Дядя Лёша исподлобья зыркнул на верхнюю треть туловища-лица провожатого, разбавленную зеленейшими заумными глазами:
– Решили мозг мне снести?
– Нет.
– Вы так ещё больше запутались! – внезапно сообразила Зоя.
Сторож, преодолевая замыкание в мозгу, добавил:
– А почему нельзя было только иероглифы использовать?
– У нас интернациональные дома.
– А…
– И есть ещё подземные этажи – везде, кроме первого подъезда, где есть первая квартира.
– Какой ужас.
– Да нет. Подземных меньше, чем надземных промежуточных. Вон во втором подъезде первого дома четыре их, в третьем подъезде этого дома их семь, в нашем, четвёртом, – одиннадцать, в пятом – пятнадцать.
– И они пронумерованы иероглифами?
– Опять нет. Там своя логика. Для их нумерации использованы буквы мёртвых алфавитов, а сами этажи используются как склад.
– Склад чего?
– Не скажу.
Тут Зоя подёргала дядю Лёшу за рукав:
– Мы застряли.
– Да, – включился Павел. – Лифт уснул. Сейчас опять поедем, ничего.
Шустрый служитель подёргал шнурок, скинувшийся с потолка, и лифт заново тронулся. Теперь все пассажиры уставились в кабинные окошки тихо, дабы беседой не вырубить лифт окончательно.
На промежуточных этажах свет не горел, лишь неизбывное сияние луны украшало лестницу и площадки. Сторож умудрялся различать квартирные двери: некоторые из них были обиты цветными материями, другие представляли собой ажурные решётки, третьи, зеркальные, блестели и отражали лунный свет.
– Интересно. Но если эти этажи под ведомством ангелов, почему здесь нет света? – полюбопытствовал дядя Лёша.
– Электрического? Он вреден для тех, кто нуждается в успокоении. И в принципе, знаете, многие заблуждаются, считая, что лунный свет – мрачен. Наш этаж.
Они вышли из лифта и поднялись на четвёртый-Зэд, придвинулись к полотну двери, обитому лоскутами потемневших, но, видно, хороших материй. Павел выискал в складках обивки ключ – на ржавом кольце с допотопным брелоком – и отворил.
В прохладной дремотной квартире горел электрический свет.
– А что насчёт успокоения?
– Выключим. И окна стоит прикрыть. Нежарко, – сказал провожатый.
– А чего из них видно-то? – Квартирантка прошла на кухню к миру окна. По спине её сторож прочёл, что увидено нечто из ряда вон; поспешил к ней. И, вроде бы, за окном представал дом напротив, Переяславский, мрачно-кирпичный, но сказочной высоты, выдающей тайные этажи. Многие окна ломились от света, жёлтого, рыжего, томно-зелёного, – и маячили, хаотично мешались с бессветно молчавшими. Деревья и фонари, ростом с дом, кронами, аурой голубоватого освещения прикрывали кирпичного великана, повключавшего тут же и в тёмных окошках синий с красным огни.
– Красота, – констатировал дядя Лёша и, найдя глаза Павла, принялся уточнять: – Пантелеевский дом снаружи выглядит так же?
– Да. Из окон промежуточных этажей дома напротив. С улицы он шестиэтажный, – скептически улыбнулся абориген. – Нам пора уходить.
– Да-да, конечно. Ну, Зоенька, до свиданья.
Размякший Алексей Степанович поплёлся к выходу, как вдруг услышал Зоин вскрик.
– Что?
– Это он, он во дворе. Я его точно заметила.
– Кто?
– Вовка. Ухажёр мой. Вовка.
Вызволитель выслал Павлу воздушный немой вопрос.
– Он не опасен. Он не может попасть в этот дом.
– Он тоже призрак?
– Нет, он давно обычная нечисть.
– Как? – растерялся сторож. – А Зое обычная нечисть не причинит вреда?
– Повторяю: он не может попасть в дом, и на улицу, и на крышу не может, невзирая на то, что пожарная лестница близко к земле. Полагаете, ему не долезть из-за сверхэтажности дома? Нет. От асфальта он оторваться не в состоянии. И хорошо, иначе бы портил мне отдых, я на крыше кефир попиваю.
– Ясно. Заложник двора.
– Единственный двора недостаток.
Зоя глазела в окно, Павел подшелестел к ней, сказал вполголоса что-то, она отошла.
– Вам постелено, вы устали, отправляйтесь-ка спать.
Освободив квартиру и отследив из-под шляпы сторожа, провожатый закрыл дверь на ключ.
– А разве Зое нельзя выходить?
– Лучше не стоит.
В лифте, в долгой дороге на первый этаж, дядя Лёша спросил у ключника, кто, всё-таки, тот по всамделишному призванию.
– Хранитель этого дома. Не путайте с домовым. Я возник сообща со зданием в двадцать шестом году.
Кабина застыла, а гость засвидетельствовал: панель с нереальными кнопками схлопнулась до нормальной. Он перевёл взгляд на Павла и – его уже не было в лифте. Сторож поёжился и отомкнул аккуратно дверцы, спустился по лестнице, затормозил у подъездной двери, мучимый желанием враз пройти все этажи пешком. Усмехнулся себе и вырулил в сторону Вовкиного двора – не уследив, как; обогнул бюро адвокатов, повстречался с горсткой ступеней прохода во двор, горсткой, сыревшей промеж бокового фасада бюро и забора-стены типографии, прокопчённой углём с железной дороги.
«Зачем я во двор иду?» – осадил себя, пятясь на Пантелеевку.
IV. Ангел-хранитель
В противовес дверцам лифта железную створку в воротах ТЭЦ дядя Лёша открыл по-бандитски. Надеясь увидеть ангела, автоматически сделал пару затяжек, охнул и бросил: «Балда, с папиросой-то не увижу».
Ирина не появлялась. Пришлось втащиться в каморку ни с чем, острее привычого ощущая всю бесполезность сторожевой повседневной деятельности. Бесполезность и скуку.
– Э! Ты чего?!! Тебя три часа не было, ты сдурел? – вытаращив глаза, завопил Михалыч.
– Я ж говорил: по личному делу. Неужто был нужен?
– Нужен – не нужен… Давай-ка ты чайку теперь организуешь, раз ты нас бросил. Женщину, что ли, себе завёл?
– Хватит, Михалыч, пороть ерунду. Чашку свою давай. Сколько не мыл её?
– На.
– Сень, и ты свой стакан давай.
– Мы завтра опять дежурим, с вечера, на день перерыв, Иван Антипыч распорядился. Смена другая вся заболела, – оповестил Семён, потянулся, сильно зевнул и полез за стаканом.
Вымыв посуду, поставив чайник, вызволитель вместо участия в чаепитии вознамерился без ожиданий, по-человечески перекурить – и оказался таков… под едкое бормотанье коллег. Светало. Жаждая вычистить разум от мыслей, уставился на ворота и, чуть забывшись, увидел светящийся силуэт. Заулыбался, однако в растерянности предутренних сумерек сторож не мог сообразить, что с ним сейчас не так, наконец, сообразил, виновато потушил сигарету и пошёл к Иеремииле.
– Алексей Степанович, спасибо вам, вы молодец, чудесное начало. Завтра и в следующее ваше дежурство сможете вызволить пару душ? Впрочем, а что я спрашиваю. Всё сможете. Кстати, не удивляйтесь: отныне схема ваших выходов на пост обретёт ненормированный характер, это временно, во избежание совпадений с нехорошей активностью.
– Что? Хорошо, как скажете. Пусть. А тени?
– Души? Первая находится в доме номер двадцать с дробью двадцать два, двадцать вторая квартира. Квартира жилая.
– Как жилая? Как же я в ней ночью буду?
– Не переживайте. Дом с изюмом, там есть способ остаться незамеченным.
– То есть?
– Смотрите: номер у дома – двадцать дробь двадцать два. Справа – двадцатый дом, слева – двадцать второй; дом посерёдке не на углу, да и улиц других рядом нет. Двадцатый и двадцать второй как бы сжалились над промежуточным и поделились с ним номером. Получается, дом наш – вымысел. Если зайти в старую дверь с улицы, не со двора (этой дверью не пользовались давно), – то жильцы не увидят вас, поскольку о существовании двери никто из них не помнит.
– Совсем никто?
– Мы старались.
– Угу. – Дядя Лёша засомневался: – Совсем не заметят?
– Совсем. Если с кошкою не столкнётесь.
– А кошки при чём?
– Как при чём? Кошки всегда на границе миров: этого и потустороннего. Вы также будете на границе, а кошка может столкнуть с неё – либо сюда, в обыденный мир, либо… Но вы не бойтесь, в нашей квартире кошка неделю назад умерла, старенькая была. А в привычный мир вы всецело вернётесь, когда выйдете из дверей во двор – тех, о которых все помнят.
– Всецело? По-моему, я на границе, как встретился с вами.
– Нет… у… у границы.
– Ладно, будем считать, что понял. Не хочется заморачиваться. А в подъезде кошек нет?
– Нет. Держите ключи от квартиры и ключ от старой подъездной двери. Я думаю, у вас получится её открыть.
Дядя Лёша рассовал ключи по карманам.
– Завтра я не смогу к вам спуститься, поэтому расскажу сразу и о второй душе. Она в сгоревшем доме, в том самом, где жил Филипп. Сами понимаете: будет не слишком приятно в горелом. Часы остановлены, а и случится что-то – так неспроста. Держите бутылочки с жидкостью. Не волнуйтесь.
– Я? Не волнуюсь. Зовут их как? Души эти?
– Первого – Виктор Фомич. Вторую – Елена Дмитриевна.
– Куда их потом вести? В какой из домов?
– Виктора Фомича – в третий подъезд Пантелеевского дома, где снова проводит Павел. А Елену Дмитриевну – во второй подъезд Переяславского. Там поможет другой человек.
– Человек?
– Почти. Держите записку с номерами подъездных кодов.
– Ой, Ирина, забыл, меня тут допрашивали, куда это я отлучался.
– Не беспокойтесь, мы в следующую ночь вашим коллегам подбросим домино. Они о вас не вспомнят. А мне пора.
Иеремиила направилась к трубам, но дядя Лёша остановил её:
– А ежели встретится призрак кошки?
Ирина увеселилась:
– Встретится призрак, зовите Исая.
– Кого?
– Это тот самый в газетном большом колпаке, кого вы имели счастие наблюдать во время первой нашей прогулки. Хранитель дома с изюмом. Живёт в квартире номер двадцать девять, хотя квартир в том доме двадцать восемь. Любопытно? Обратите внимание на табличку второго подъезда, куда вам и надо будет попасть, только через другую дверь, бестабличную. А на табличку – со двора – можете днём поглядеть. На ней «29» от руки прорисовано, белой краской. Исай обнаглел и решил заявить всему миру о существовании дивных своих хором.
– И что: что-то случится, мне надо бежать туда?
– Необязательно. Позовите Исая по имени. Но этого не понадобится, потому что у животных нет призраков.
– А куда же они деваются?
– Некоторые растворяются в природной энергии, другие – попадают к нам.
– Как это к вам? На небо?
– Можно и так сказать.
– А как там у вас на небе?
Иеремиила улыбнулась и покачала головой:
– Для вас это пока закрытая информация.
– Весело.
– У вас добрая душа. Со временем всё узнаете.
Дядя Лёша потупил глаза и невольно полез за сигаретами. Когда опомнился, Иеремиилы не было рядом. Сторож бросил взгляд на трубы – они, одинокие, уже встречали солнце.
– Как будто её и не было.
«Алексей Степанович, я всегда с вами, я отныне ваш ангел-хранитель», – пронеслось в голове.
