Kitabı oku: «Коварная ложь», sayfa 2

Глава 2
Эмери

Иногда я задавалась вопросом: может быть, Истридж – это не маленький провинциальный городок в Северной Каролине, а круг ада Данте? Преисподняя. У этой теории была единственная проблема – жители Истриджа не ограничивались одним грехом.

Похоть.

Чревоугодие.

Алчность.

Гнев.

Насилие.

Мошенничество.

Предательство.

Даже ересь, если уж быть совсем откровенной. Большинство жителей Истриджа, возможно, и причисляют себя к христианам, но, безусловно, ведут себя не по-христиански, задирая нос, когда помогают другой половине Истриджа: половине, которая до сих пор спит в домах, поврежденных два года назад ураганом; половине, у которой зарплаты, получаемой на папиной текстильной фабрике, хватает лишь на еду.

Возьмем для примера сегодняшний вечер. Котильо ны представляют дебютанток обществу, но все мы живем здесь с самого рождения. Эти котильоны нужны нам, как прошлогодний снег.

Бутылка бурбона чуть не грохнулась из бара папы, но Эйбл поймал ее и поднял так, будто собирался опрокинуть.

– Я выпью?

– Делай что хочешь, – пробормотала я, наклоняясь, чтобы добраться до стенного сейфа, расположенного за столом.

Я все еще не была уверена, отцовский это кабинет или матери, но они впились когтями во все в Истридже. Даже в «Общество молодежи Истриджа», ответвление «Истриджского деревенского клуба».

Эйбл позади меня сделал добрый глоток бурбона. Я набрала код, который мама шепнула мне несколько минут назад. Звук его шагов по деревянному полу я услышала прежде, чем его рука легла мне на спину.

Я оттолкнула ее, легонько шлепнув.

– Извини, я ввожу код. Отвернись.

Я выругалась, набрав не ту комбинацию. Пришлось вводить заново.

Звук глотков Эйбла, высасывающего бутылку, словно новый член студенческого братства, наполнил комнату.

– Да ладно, Эм, не будь такой.

Голосом Адама Сэндлера из «Никки, дьявол-младший» я могла бы привести тысячу и одну причину, по которой Эйбл не мог найти подругу, чтобы зажить нормально. Он был моим парнем потому, что его отец был адвокатом моего отца, кроме того, он противостоял всем приказам моей матери, постоянно изматывавшей меня попытками подчинить себе.

«Покрась волосы в мой цвет».

«Может, еще одна жидкая диета избавит тебя от детского жирка».

«Ты пригласишь на котильон Эйбла Картрайта, не так ли?»

«Будь умницей, принеси тиару».

Вероятно, единственное разумное требование, предъявленное мне за последнее время.

Я прикусила язык и сделала, как она хотела, потому что мои планы на университет и карьеру в дизайне требовали денег. Как лицо, распоряжающееся моим трастовым фондом, мать могла оставить меня на мели.

Тем не менее молчаливые протесты были моим хлебом насущным. Надеть платье с пятном. Взять вилку для выпечки вместо вилки для рыбы. Говорить странные фразы в неподходящий момент. Все что угодно, лишь бы вздулась извивающаяся жилка на виске матери.

– Меня зовут Эмери, – поправила я, проклиная мамин выбор моих друзей. – Отвернись.

– Ладно. – Он закатил глаза. Я уже чувствовала запах перегара из его рта. – Но это отстой.

Не. Должна. Огрызаться.

Я смахнула с лица прядь волос и попробовала другую комбинацию.

«Код – день твоего рождения, моя сладкая», твою мать.

Следовало догадаться, что мать понятия не имеет, когда у меня день рождения.

– Это котильон, Эйбл. – Я вбила дату рождения отца, но экран дважды моргнул красным, дразня меня. – На нем не должно быть весело.

Папа называл это «жизненно важным общением», сочувственно глядя, как парикмахер укрощает мои волосы с помощью того, что можно было описать только как «инструмент для укрощения диких животных».

Мать не утруждала себя фальшивыми извинениями, напомнив стилисту подкрасить мои «кошмарные» темные корни и добавить «больше света», чтобы мой оттенок волос точно соответствовал ее блонду.

– Эмери, – простонал Эйбл. Я наконец ввела верный код – день рождения матери – и вынула тиару вместе с ее бархатной коробкой. – Давай уйдем отсюда. Мои родители останутся здесь – развлекать влиятельных людей Истриджа.

Он наклонился ближе, его насыщенное запахом бурбона дыхание ласкало мою щеку и шею.

– Мой особняк будет в полном нашем распоряжении.

– Ты имеешь в виду особняк твоего отца? – Я выпрямилась и шагнула назад, когда осознала, насколько близко он стоял. – Можешь идти домой. А я должна остаться.

Мой разум обожгло воспоминание о пальцах Бэзил, стискивающих бедро Рида. Мы ели суп. Кто лапает чужие бедра за холодным супом из укропа? Я не оставлю эту ненормальную наедине со своим лучшим другом.

– Детка…

– Эмери. – Я покачала головой. – Просто Эмери. Не Эм. Не «детка». Не «Эмери» плаксивым тоном. Не «Эмери» со стоном. Просто. Эмери.

Я увернулась влево, чтобы проскользнуть мимо него, но его ладони врезались в стену по обе стороны от меня, заключая меня в клетку.

– Хорошо. Ну, давай же, просто Эмери.

Мои конечности сковал приступ страха. Я избавилась от него так же быстро, как он появился.

– Отойди.

Он не тронулся.

– Отойди, – вновь потребовала я. На этот раз тверже.

По-прежнему ничего.

Я закатила глаза и толкнула его в грудь, стараясь сохранить спокойствие, но двести фунтов южного полузащитника не сдвинулись с места.

– От тебя несет, как от пивоварни, твои подмышки тоже воняют, и я бы предпочла вернуться на гребаный котильон, чем оставаться тут.

Когда он прищурился, я переосмыслила свои слова и тот миллионный раз, когда мой длинный язык довел меня до беды. Я знаю Эйбла всю свою жизнь. Он не причинит мне вреда. Так ведь?

– Слушай, – начала я, блуждая взглядом по комнате в поисках того, что могло бы спасти меня. Ничего. – Я должна принести эту тиару, иначе моя мать взбесится и пошлет за мной всех.

Ложь.

Мать больше всего хотела, чтобы я вышла за Эйбла и нарожала двух-трех голубоглазых блондинистых детишек. Пусть даже ради этого ее пятнадцатилетней дочери придется прелюбодействовать в кабинете молодежного общества.

Я усмехнулась, как будто меня совершенно не волновало то, что Эйбл еще одним шагом сократил расстояние и прижался ко мне всем своим телом. Алкоголь в его дыхании мог усыпить слона. Я не чувствовала ничего больше, когда он склонился и запечатлел небрежный, влажный поцелуй на кончике моего носа. Его слюна попала мне в ноздри, и я никогда не чувствовала ничего более отвратительного.

Мой взгляд метнулся к бутылке бурбона на столе позади него. Там почти ничего не осталось. Я молилась всем высшим силам, какие только есть, чтобы Эйбл пришел в себя, чтобы он не потерял головы.

– Это не смешно, Эйбл.

Я толкнула его снова, но это было бесполезно. Я весила едва ли сотню фунтов, а он – в двое больше. Я открыла рот, чтобы закричать, но он закрыл его своей мясистой ладонью, прижавшись к моему животу стояком.

Борись, Эмери. Ты можешь.

Я пыталась.

Я брыкалась.

Я царапала его ногтями.

Я кричала, пусть даже его рука заглушала мои крики.

В отчаянии я как можно глубже вонзила зубы в мясистую часть его ладони. Он выругался и отпустил меня настолько, чтобы я успела отбежать на два шага, прежде чем он обхватил рукой мою талию и прижал к себе.

Моя обнаженная спина соприкоснулась с гранитными мускулами. Он протащил меня к столу и нагнул над ним. Мои ладони громко шлепнули по красному дереву. Я едва успела подставить их под голову, чтобы смягчить удар. Это не особо помогло.

В глазах помутнело. Я все еще ничего не могла разглядеть, когда Эйбл разорвал мое платье сзади и начал осыпать мое тело тошнотворными поцелуями. От них по моей коже расплывались замысловатые созвездия из слюны.

Крик застрял в моем горле. Я могла бы кричать, но мы были слишком далеко, чтобы меня кто-то услышал, и он бы снова зажал мне рот.

Сменив тактику, я взмолилась:

– Губы.

– Хм?

Его язык прокладывал дорожку вдоль моего позвоночника.

– Губы. Поцелуй меня в губы.

Эйбл перевернул меня и воткнулся своей эрекцией мне в живот.

– Эмери Уинтроп. Так жаждет угодить. Кто бы мог подумать? – Он позволил мне провести рукой по его волосам, когда я потянулась навстречу его поцелую, привстав на носочках, чтобы достать до его губ, невзирая на свой рост. Он застонал мне в губы, одна его ладонь расположилась на моей заднице, другой он отчаянно пытался расстегнуть молнию на брюках.

Я накрыла его неловкие пальцы своими, отодвинув их в сторону, и потянула вниз молнию его брюк. Когда они упали у его ног вместе с трусами, я ударила его коленом по яйцам так сильно, как только могла.

Шок исказил его лицо. Я воспользовалась возможностью снова ударить его. Я отказывалась быть девушкой из фильма ужасов, которая умерла потому, что не решалась убить. Я не взглянула, как Эйбл рухнул на пол.

Опрокинув на него стул и задрав подол своего изодранного платья так высоко, как только можно, я ринулась к коридору, едва успев выскочить за дверь, прежде чем врезалась во что-то твердокаменное.

«Эмери, только ты, – упрекнула я себя, – можешь избежать изнасилования и врезаться в стену».

Я хваталась за все, что могла, чтобы не упасть. Дорогая ткань скользнула под ладонью, прежде чем мои пальцы вцепились в нее, слегка царапнув владельца костюма.

– Тише, Тигр.

Облегчение охватило меня, когда я узнала голос Нэша. Я сморгнула слезы, навернувшиеся на глаза, и смогла постепенно сфокусировать взгляд на Нэше. Время сыграло со мной злую шутку, пока я пыталась собрать его образ, словно лоскутное одеяло.

Нэш Прескотт был красавцем из комиссионки: потрепанный и разбитый, он хранил в себе напоминание о чем-то прекрасном, когда смотрел на мир уставшими от войны глазами. Его презрение к Истриджу отражалось на его лице: жесткие черты и бесконечная ярость, которая обычно заставляла меня отводить взгляд.

Женщины Истриджа заискивали перед ним: мертвый взгляд и самоуверенная усмешка. Абсолютная мужественность, окутывавшая его, словно аромат дорогого одеколона. Но когда я смотрела на него, я видела нечто печальное. Бесценную рубашку с пятном на груди.

Это был словно комплимент для меня. Было что-то захватывающее в человеке, который видел мир, как он есть. Даже не видя красоты, он видел правду. И поскольку эта правда была наброшена на уродство и несовершенства, я, по большей части, боролась с искушением взглянуть на него.

И тем не менее, когда я была наиболее уязвима, я вдруг увидела его.

От явного гнева золотисто-карие глаза Нэша позеленели, словно аргонит и изумруд в калейдоскопе, цвета сменялись, и ни один не мог взять верх. С орлиным носом и полными губами, он был слишком красив, чтобы можно было к нему прикоснуться. И все же я не смогла бы разжать сомкнутые на его предплечьях пальцы, даже если бы попыталась.

Пряди иссиня-черных волос торчали во все стороны, как будто он не потрудился постричься. Коротко стриженные на висках, при этом длинные на макушке, они лежали длинными шелковистыми, небрежными волнами.

«Зарыться пальцами», – подумала я и смутилась, когда поняла, что произнесла это вслух.

Зарыться пальцами – провести по волосам того, кого любишь.

Слово пришло, словно землетрясение, внезапно и непредсказуемо, пошатнув мое и без того треснувшее основание.

Это было нелепо.

Я пялилась не на того Прескотта.

– Твоя мама послала нас за тиарой, – пояснил Рид из-за спины своего брата.

Рид. Мой лучший друг. Лучший игрок школы. Блондин с голубыми глазами, стопроцентно американский южный мальчик с очаровательным протяжным выговором и надежной улыбкой. С ямочками на щеках. По одной на каждой щеке, радующими всех, когда он улыбался.

Рид был тут, и я была в безопасности.

Осознание настоящего момента врезалось в меня так, что я отшатнулась. Казалось, прошел час с тех пор, как я столкнулась с Нэшем, но на самом деле все заняло не более десяти секунд. Нэш поддержал меня, пока я укладывала в голове слова Рида.

Мама послала их.

За тиарой.

Не за мной.

Я ничего не ответила.

Я не могла.

Эту ли правду, это ли уродство видел Нэш, отчего уголки его губ всегда оставались опущены? На мгновение я представила, как сбегу. Никакой подготовки к поступлению. Никакого Дьюкского университета. Никаких пронизанных ожиданиями перспектив стать дизайнером.

Нэш молчал. Его взгляд оценивающе пробежался по мне: растрепанные волосы, тушь на щеках, разорванное модельное пыльно-розовое платье, цвет, который казался милым, когда я вышла из дома, но сейчас смотрелся жалко.

Молчу.

Затаиваюсь.

Проклинаю.

Одними губами я произнесла слова, которыми любила себя успокаивать, позволяя им оформиться, но не выпуская в разрушенную вселенную.

Мои пальцы сжимали пуговки Нэша, в которых я узнала пуговицы папиного костюма, но я не могла отпустить его. Даже когда мое разорванное платье начало медленно сползать с плеч.

– Ого, Эм. – Рид потянулся и поправил мой корсет.

Что бы он ни сделал, он закрепил его достаточно, чтобы тот перестал спадать, и все же я не могла выпустить руку Нэша.

– Эмери, – поправила я Рида. В моем тоне звучало спокойствие, которого я не ощущала. Отстраненность, в которой я отчаянно нуждалась.

Какой-то отдаленный уголок моего сознания вспомнил, что Рид всегда звал меня Эм.

Это было нормально.

Это было безопасно.

«Ты – Эм.

Ты – Эмери.

Ты в порядке».

– Эмери? – озабоченность в голосе Нэша была искренней.

Я вцепилась в это так же, как цеплялась руками за костюм. Костюм моего отца, он все еще пах папой: смесью кедра и сосны – запах, который поселился в груди. Бальзам на мои нервы. Я прижалась лицом к рубашке и вдыхала, пока не впитала в себя весь папин запах, оставляя единственное – запах Нэша Прескотта.

Цитрус. Мускус. Пьянящая ваниль, которая должна была казаться женственной, но не казалась. Хаос вытеснил все разумные мысли и лишил меня дара речи. Поэтому я сосредоточилась на запахе Нэша, пусть даже мне хотелось спрятаться от унижения под одеялом и никогда не показываться оттуда.

– Эмери… – снова начал Рид, но его прервала распахнувшаяся настежь дверь кабинета.

Скривившись, я склонила голову, приготовившись к удару.

«Прекрати, – приказала я себе. – Эйбл тебя не бил. Он разорвал твое платье, лапал тебя и швырнул на стол, но не бил».

Я пришла в себя, когда Эйбл застонал. Развернувшись как раз вовремя, чтобы увидеть, как он выходит из дверей, я нахмурилась, заметив, как он застегивает ширинку, и отпрянула от Нэша.

Злость подпитывала меня, накатывая в такт моему пульсу, пока кулак не сжался от желания ударить Эйбла. Я хотела дать ему пощечину. Наказать его. Лишить его достоинства. Унизить так, как он унизил меня. Я даже представила, как буду выглядеть в оранжевой робе, осужденная на двадцать лет за убийство, и все равно кинулась на Эйбла.

Я отстранилась от Нэша, одним прыжком преодолела разделявшее нас расстояние и ударила его по лицу. Дважды. Нэш встал передо мной, когда я замахнулась для третьей пощечины. Он схватил меня за руку и сразу же отпустил.

Не говоря ни слова, он вынул что-то из внутреннего кармана пиджака и сунул в карман брюк так быстро, что я заметила лишь коричневый отблеск. Он снял пиджак моего отца и набросил его мне на плечи. Никогда в жизни я еще не чувствовала себя таким ребенком.

– Отвези ее домой, Рид.

Нэш вложил в ладонь Рида ключи от своей старой «Хонды» и сжал пальцы Рида, когда тот хотел отказаться. Рид как-то сказал, что машина Нэша, вероятно, единственное, к чему он привязан. Но ключи от нее он отдал, не моргнув глазом.

Эйбл за спиной Нэша попятился, пытаясь ускользнуть, но Нэш схватил его за рубашку и подтащил обратно к нам.

– Нэш, – попытался остановить его Рид. Глаза его полыхали гневом, и в них сверкали агрессивные искорки, которых я никогда не замечала раньше.

Эта свирепость взволновала меня, хотя часть меня боялась, что таким он будет слишком похож на своего старшего брата. Мальчика, который, спотыкаясь, приходил на нашу кухню, чтобы взять льда для разбитых кулаков и синяков под глазами.

– Видела бы ты моего противника, – всегда говорил Нэш с самодовольной ухмылкой, прежде чем исчезнуть через черный ход, и мне приходилось щипать себя, чтобы убедиться, что это не галлюцинация.

Я слишком боялась его, чтобы ябедничать. Даже искушение съесть чашку мороженого без материнского осуждения не могло заманить меня обратно на кухню. Я прекратила полуночные вылазки за едой вплоть до одной ночи, когда Нэш был арестован, и Рид сказал мне, что Бетти Прескотт заставила его поклясться, что он никогда больше не попадет в неприятности.

И он не попадал. Я могла есть свое мороженое в безопасности, а наш лед оставался в неприкосновенности. И с той ночи вплоть до сего дня я больше никогда не разговаривала с Нэшем Прескоттом, если, конечно, это все можно было бы назвать разговором.

– Отвези. Ее. Домой. – Нэш долго и пристально смотрел на Рида, прошла одна, две, три секунды, прежде чем Рид наконец кивнул.

Я осторожно выдохнула, осознав, что понятия не имела, что бы сделал Нэш, если бы Рид не послушал его, и мне вовсе не хотелось это выяснять. Мне понравилось то, как выражение лица Рида снова стало обычным, я была очень благодарна за это.

– Хорошо. – Он еще раз грозно взглянул на Эйбла. – Ладно. Хорошо.

Я почувствовала глоток свежего воздуха, когда Рид переплел свои пальцы с моими. Ощущение удушья исчезло, и его место заняло другое чувство. Как будто что-то вцепилось мне в грудь и вонзило в нее свои когти.

– Я в порядке, – заверила я Рида.

Но это было не так.

Я поняла, что это было за чувство.

Глава 3
Эмери

Любовь.

Мне всегда казалось неправильным то, что люди гоняются за чем-то столь непостоянным. Чем-то, что может сегодня быть, а завтра – исчезнуть.

Любовь напоминала мне машину Нэша: покрытая следами, оставленными прошлым владельцем, обласканная нынешним, но все еще ожидающая часа, когда ее бросят на какой-нибудь свалке в Северной Каролине.

Психолог, к которой мать послала меня, когда мне было одиннадцать и я застукала ее близость с дядей Бальтазаром, сказала мне, что я слишком пристально изучаю жизнь. Мать неплохо заплатила ей, чтобы она держала мой рот на замке. Я подслушала их разговор об этом, когда возвращалась из туалета.

Все это было бессмысленно.

Не имело значения, скажу ли я об этом папе. Горничные сплетничали о ссорах моих родителей, утверждая, что отец бросит мать, как только я окончу школу. Я верила им. Мать с отцом редко разговаривали, а когда говорили, их разговоры крутились только вокруг бизнеса.

Во время сеансов психолог сказала мне, будто дядя Бальтазар – мысленное воплощение моих демонов. И, если вы можете в это поверить, моя мать выступала символом силы. Силы.

А близость между дядей Бальтазаром и матерью? По словам сертифицированного психолога Северной Каролины, доктора Дакоты Митчем: сила убивает моих демонов.

Па все планировал. Он просчитывал ходы, словно шахматный гроссмейстер, и парировал атаки с безжалостностью, которой я завидовала. Я решила, что если стану слишком сильно бунтовать до того, как они с матерью разведутся, то создам эффект бабочки. Так что я держала рот на замке, посещала сеансы у психолога и целый час проводила, размышляя над тем, как бы доктор Митчем охарактеризовала «Голодные игры».

Хотя кое-что у доктора Митчем я усвоила. Она сказала, мне нужен выход для моего творческого ума. И выход для моих эмоций. Она предложила рисовать. Вместо этого я занялась разглашением чужих тайн.

Принтер для печати на ткани, который па подарил мне на шестнадцатилетие, спал спокойно в недрах шкафа. Я вынула его, стерла толстый слой пыли и напечатала на футболке производства «Уинтроп Текстиль»: «Горизонтальные воскресенья». Когда мать спросила, что это значит, я убедила ее в том, что это название малоизвестной музыкальной группы.

Футболки стали моим способом справляться с бытием, и, в конце концов, они стали способом, которым Рид помогал мне справляться с жизнью. Стать текстильной принцессой Северной Каролины. Мать и не догадывалась. Она ненавидела футболки и запрещала мне выходить из дома в чем бы то ни было, кроме дизайнерских тряпок.

Но папа? Мой прекрасный, внимательный папа… Он всегда замечал, что мои Футболки Дня – ЭфДэ, как называл их Рид, – означают, что я пытаюсь справиться с чем-то.

– Готова? – Рид взмахнул своей белой футболкой, словно флагом, пряча переднюю ее часть. Это был мой любимый крой, который изготавливали на папиной фабрике, нечто уютное и мягкое, от чего хотелось свернуться рядом с Ридом калачиком и включить страшное кино.

Я уже выскользнула из своего испорченного платья и нырнула в футболку со свежим принтом. Прижав колени к груди, я села на постели, пряча слова, которые распечатала на футболке десять минут назад.

Адреналин улетучился по дороге домой, и большую часть пути я провела, притворяясь, будто все в порядке, тогда как все, чего мне хотелось, – повернуть время вспять и заставить Эйбла Картрайта заплатить за то, что он сделал.

Я не была всепрощающим человеком. Я цеплялась за обиды и пестовала их, словно любимых питомцев, никогда не забывая кормить, развлекать и составлять им компанию. Мне нужна была месть, или всю оставшуюся жизнь я проведу, постоянно вспоминая все подробности прикосновений Эйбла.

Рид выключил принтер и принялся расстегивать свою рубашку. Я притворилась, что отвела взгляд от мускулов, которых не должно быть у юноши его возраста и, в самом деле закрыв глаза, ждала, пока он нырнет в футболку и натянет ее на торс.

– Готов.

Я провела пальцами по собранным в пучок волосам, прежде чем вылезти из-под одеяла, прикрыв грудь ладонями.

Хотелось закатить глаза от этой детской игры, в которую мы часто играли, но я не стала этого делать, потому что сама мысль о том, что однажды мы уже не будем в это играть, пугала меня. Я хотела до глубокой старости делать с Ридом дурацкие футболки.

Рид шагнул ближе к кровати.

– Один… два…

На счет «три» с отработанной синхронностью он перевернул футболку, а я опустила руки. Мы упали на простыни, размахивая руками, смех наполнял вены счастьем, а счастье залило щеки краской, когда мы поняли, что напечатали на наших футболках одно и то же.

«У ЭЙБЛА КАРТРАЙТА МАЛЕНЬКИЙ ЧЛЕН».

Это было забавно, но не настолько. Хотя я понимала, что он пытался сделать. Отвлечь меня от того, что случилось, единственным известным ему способом. Я была признательна, но ничто, кроме страданий Эйбла, не могло прекратить дрожь моих пальцев.

– Ты лучший мой друг, Рид. – Слова сорвались с легким вздохом, который не должен был прозвучать.

Я ждала, что пожалею о сказанном, но не ощутила ничего подобного.

Вместо этого комнату заполнило другое чувство. Я не осмелилась назвать его, когда оно охватило меня, заставляя мою руку искать руку Рида. Наши пальцы соприкоснулись, но я отдернула ладонь и притворилась, что все это произошло случайно, когда я стряхивала несуществующую ворсинку.

Тонко.

Рид перевернулся на живот и внимательно посмотрел на меня. Его золотые локоны были такими же, как у меня, хотя у него они были натуральными, и оба его глаза были голубыми, в отличие от одного моего. Я хотела провести пальцами по его векам так, чтобы он закрыл их, а потом поцеловать.

Я никогда не умела особо сдерживаться, но сдерживалась с Ридом, поскольку рисковала слишком многим. Даже когда я хотела обнять его, овладеть им, целовать его, я сдерживалась.

Его пальцы играли с кончиками моих волос, поднимая их к моим щекам и щекоча меня ими.

– Ты в порядке, Эм?

Я потянула его за ухо, надеясь, что он прекратит и забудет о своем вопросе, но он этого не сделал. Он будет повторять его снова и снова, пока я не выговорюсь.

Прескотты были безжалостной семейкой.

Бетти могла допросить террориста, вооружившись лишь щербатой улыбкой и домашним яблочным пирогом.

Добрый взгляд Хэнка служил оружием массового поражения.

Рид никогда в своей жизни не слышал отказов.

А Нэш… Нэш был Нэшем. Ему достаточно было просто быть, чтобы все спешили угодить ему. У него была харизма, которую невозможно было купить за деньги.

«Овцы тянутся к привлекательным людям. Привлекательность – не то, чему можно научиться, с этим можно только родиться», – сказала мне мама после того, как Бэзил пригласила на свое десятилетие всех одноклассников, кроме меня. Мать смотрела на меня свысока, в голосе ее звучало разочарование: «Я привлекательна, ты – нет. Я возглавляю «Общество молодежи», а ты – изгой. Возможно, тебе стоит научиться быть овцой».

Существование Нэша пробивало брешь в теории матери. Он был одновременно отталкивающим и притягательным. И плевать на овец. Я хотела быть, как он, когда вырасту.

– Ты в порядке? – повторил Рид.

Нет.

Да.

Я не знаю. Физически – в порядке. Морально? Немного потрясена и ужасно хочу возмездия. Но Рид в душе был пацифистом, и я понятия не имела, что он скажет, если узнает, что я бы сделала с Эйблом, попадись он мне.

Перед офисом меня успокаивал адреналин, но теперь, когда я была дома, тело требовало борьбы, чтобы унять бесконечную дрожь.

– Да, – наконец выпалила я. Когда Рид так и не отвел от меня пристального взгляда, я откинула волосы с лица и села. – Правда. Я в порядке. Я бы не стала врать тебе.

«Только недоговаривать…»

Я вдруг подумала, что моя ложь – словно затор на перекрестке. Одна за другой, одна за другой, я должна была остановиться, но альтернатива – то есть правда – нравилась мне гораздо меньше.

– Ты уверена?

– Да. Прекрати спрашивать, Рид. – Я выразительно закатила глаза, бросила взгляд на часы и скользнула под одеяло, надеясь, что он оставит тему.

Понаблюдав с минуту, как я притворяюсь спящей, он действительно оставил ее. Честно говоря, Эйбл Картрайт меня не беспокоил. Я дала ему отпор, я его остановила. Я выиграла.

Эйбл Картрайт был тараканом. Нелепо было пытаться сокрушить его, поскольку, безусловно, его уничтожит сама жизнь.

В конце концов, тараканы умирают.

А эта влюбленность, с другой стороны?

Я перепробовала все, от встреч с другими парнями до поцелуев со Стеллой Коупленд в ее платяном шкафу, и это были семь райских минут.

И все же чувствовался сердечный ритм этого глупого чувства.

Вибрирующий. Громкий. Пульсирующий жизнью.

И я не хотела убивать его.