Kitabı oku: «Вопрос и ответ», sayfa 6

Даже в лунном свете я разглядела лениво покачивавшееся у него в руках ружье.

– Чутка поздновато, не?

– Мы заблудились, – быстро выдала я. – Отстали от…

– Ага, как же, – перебил он.

Чиркнул спичку об молнию своего мундира. Во вспышке мелькнуло «сержант Моллот» на кармане. Спичка подожгла сигарету.

Сигареты мэр, между прочим, запретил.

Хотя если ты офицер…

Офицер без Шума, который может прятаться в темноте…

Он шагнул вперед, и мы наконец-то увидели лицо. За сигаретой маячила улыбка, на редкость гадкая – гаже я прямо-таки в жизни не видела.

– Ты? – В голосе проглянуло узнавание.

Он шагнул к нам.

И поднял ружье.

– Ты – та самая девочка.

Он смотрел прямо на меня.

– Виола? – прошептала Мэдди, шагая за меня и вправо.

– Мэр Прентисс меня знает, – предупредила я. – Ты мне ничего не сделаешь.

Он затянулся, осветил сигаретой лицо, нарисованный огоньком штрих на секунду повис в воздухе.

– Президент Прентисс тебя знает, – подчеркнул он.

И перевел взгляд на Мэдди, ткнув в нее стволом.

– А вот тебя – навряд ли.

И прежде чем я успела хоть что-то сказать…

Безо всякого предупреждения…

Словно это было так же естественно, как сделать вдох…

Сержант Моллот спустил курок.

9
Война окончена

[Тодд]

– Твоя очередь заниматься сортиром. – Дэйви кинул мне канистру известки.

Мы никогда не видели, штобы спаклы пользовались тем углом, где они выкопали себе нужник, – словно вообще свои дела нигде не справляли, – но каждое утро он становился как-то малость больше и вонял хуже прежнего, так што приходилось регулярно засыпать его известью, штобы, значит, предотвращать вонь и распространение инфекший.

Надеюсь, хоть с инфекшиями оно работало лучше, потомуш с запахом – никак.

– Почему твоей никогда не бывает? – проворчал я.

– Потому что па может сколько угодно думать, что как мужчина ты меня лучше, свиная ты ссанина, – сияя сказал Дэйви, – но за главного все равно ставит меня.

И ухмыльнулся еще вдобавок.

Я поплелся к нужнику.

Дни шли и шли, пока не прошло полных две недели, а потом и больше.

Я был жив и как-то справлялся.

(а она?)

(она-то как?)

Каждое утро мы с Дэйви ехали верхами в монастырь, и там он «надзирал», как спаклы сносят заборы и корчуют колючки, а я цельный день греб лопатой фураж, которого никогда не хватало, и без особого успеха пытался починить последние два водяных насоса. Ну, и сортир – потому што очередь была всегда моя.

Спаклы молчали. Не делали ничего, штобы спастись, – все пятнадцать сотен (это мы их, наконец, посчитали), втиснутые в загон, где я и двухсот овец бы не разместил. Прибыла еще охрана, встала поверху каменной стены, просунула ружья через ряды колючей проволоки. Но спаклы все равно не делали ничего угрожающего.

Они были живы. И как-то справлялись.

И весь Новый Прентисстаун – тоже.

Каждый день мэр Леджер рассказывал, чего повидал, пока собирал по городу мусор. Мужчины и женщины до сих пор порознь; еще новые налоги; еще правила относительно платья; список книг, которые нужно сдать и сжечь; обязательное для всех посещение церкви – только, конечно, не собора.

Но вообще-то город опять становился настоящим городом. Магазины открывались, на дорогах опять показались телеги и делебайки и даже один или два делемобиля. Мужчины вернулись к работе. Ремонтники ремонтировали, пекари пекли, фермеры возделывали землю, дровосеки секли лес; некоторые даже сами, по собственному почину, завербовались в армию, хотя новых солдат было за версту видать, потомуш им еще не дали лекарства.

– А знаешь, – сказал как-то ночью мэр Леджер, и я уже все увидел у него в Шуме, не успел он и рта раскрыть, – мысль увидел, как она там образуется; мысль, которой сам не думал – которую не давал себе думать. – А знаешь, все даже близко не так плохо, как я боялся. Я думал, будет резня. Думал, я умру, а город сожгут. Сдаться и через это спастись был один шанс на миллион… но, может быть, он, в конце концов, и не врет.

Он встал и выглянул в бойницу на Новый Прентисстаун.

– Может быть, война и правда окончена.

– Эй! – На полпути к нужнику пришлось оглянуться: к Дэйви подошел какой-то спакл.

Он держал свои длинные белые руки вверх и вперед – типа, как такой мирный жест – и, подойдя, принялся щелкать и тикать, показывая туда, где спачья группа как раз закончила валить забор. Он щелкал и щелкал, тыча в одно из пустых корыт для воды, но понять эти звуки все равно было никак нельзя: как их поймешь, когда Шума нет?

Дэйви сделал большие глаза, закивал сочувственно, но ухмылка у него была, как всегда, нехорошая.

– Да, да, вам пить охота после тяжелой работы, – сказал он. – Еще бы не охота, как же иначе-то, спасибо, что напомнили, спасибо вам большое. А в ответ я вам вот чо скажу…

И врезал рукоятью пистолета спаклу прямо по лицу. Прямо слышно было хруст кости! Спакл упал наземь, хватаясь за челюсть, длинные ноги задрыгали в воздухе.

Волна щелчков поднялась, прокатилась кругом; Дэйви наставил пистолет на толпу. На стене разом взвели ружья, дула как по команде опустились, глядя черными жерлами на спаклов. Те отшатнулись, только один, со сломанной челюстью, все извивался и бился в траве.

– А знаешь что, ссанина? – задумчиво поделился Дэйви.

– Што? – Я никак не мог отвести глаз от лежащего спакла; Шум трепетал, словно лист, готовый оторваться от ветки.

Он повернулся ко мне – пистолет естественным образом тоже.

– Быть начальником – круто.

Каждую, буквально каждую минуту я ждал, што вот сейчас рванет. Сейчас все полетит к дьяволу.

И каждую минуту ничего никуда не летело.

А я искал ее – каждый день искал.

Высматривал в бойницы на вершине нашей колокольни, но видел только, как марширует армия и работают мужчины. Ни одного знакомого лица. Ни одного знакомого молчания.

Я искал ее, когда мы с Дэйви ехали в монастырь или обратно; заглядывал в окна Женского квартала, но ни разу не встречал в ответ ее взгляда.

Я даже вполглаза рыскал по толпе спаклов: вдруг она прячется там, у них за спинами? Вдруг сейчас выскочит-выпрыгнет, да и заорет на Дэйви за то, што поднял на них руку, а потом эдак мне как ни в чем не бывало: «Эй, я тут, это я!»

Да только не было ее там.

Не было, и все.

Я спрашивал о ней мэра Прентисса всякий раз, как встречал, а он в ответ твердил, што мне нужно ему доверять, што он мне не враг, што ежели я поверю в него, все точно будет хорошо.

Но я все равно искал.

И не находил.

– Привет, девочка, – прошептал я Ангаррад, седлая ее для обратной дороги в конце дня.

Я уже куда лучше ездил на ней верхом, лучше разговаривал и лучше читал ее настроения. Мне уже было не так нервно сидеть у нее на спине, а ей – ходить подо мной. Утром я дал ей яблоко, а она прощелкала зубами мне волосы, словно я был другой конь.

Мальчик-жеребенок, сказала она, когда я вскарабкался к ней на спину и мы с Дэйви двинулись в обратный путь в город.

– Ангаррад, – сказал я, наклоняясь всем собой вперед ей промеж ушей, потомуш лошади такое любят: это напоминает им, што все здесь, што табун рядом.

Потомуш больше всего на свете лошадь ненавидит быть одной.

Мальчик-жеребенок, снова сказала она.

– Ангаррад.

– Исусе, ссанина, – простонал Дэйви, – чего б тебе не жениться на этой етьской… – Он заткнулся посередь фразы. – Черт его возьми совсем! – почему-то прошептал он. – Ты только глянь!

Я поднял глаза.

Женщины выходили из магазина.

Четыре сразу, группой. Мы знали, што их уже выпускают, но только днем, пока мы с Дэйви околачиваемся в монастыре, так што возвращались мы всегда в чисто мужской город. Будто женщины – ну просто слух такой, россказни… призраки.

Даже я целую вечность уже ни одной не видел, кроме как в окне или с верхушки башни.

Юбки они носили длинные, рукава тоже – длиннее, чем я помнил; и волосы у всех были зачесаны назад и одинаково. Они нервно поглядывали на солдат на улице, на меня с Дэйви – потомуш все как один смотрели, как они выходят из магазина на крыльцо, как спускаются по ступенькам.

И опять это безмолвие, опять меня взяло за грудь и потянуло, и даже глаза пришлось вытереть (когда Дэйви точно на меня не смотрел).

Потому што ни одна из них не была ею.

– Они поздно, – пробормотал Дэйви совсем тихо: явно и сам ни одной женщины не видал уже много недель. – Им всем еще до заката положено по домам сидеть.

Все проводили их взглядами. Крепко прижимая к себе свертки, женщины зашагали по дороге к своему кварталу, но в груди у меня все так же тянуло и теснило в горле.

Потомуш ни одна из них не была ею.

И тогда я понял…

На всю голову понял, насколько…

Мой Шум взбаламутился и точно илом налился.

…насколько беззастенчиво мэр Прентисс пользовался ею, штобы меня контролировать.

Вот же ж!

До любого етьского дурака уже давно бы дошло. Ежели не сделаю, што они говорят, ее убьют. Ежели попробую сбежать, ее убьют. Ежели учиню што-нить над Дэйви, ее убьют.

Ежели, конечно, еще не убили.

Шум почернел.

Нет. Нет, подумал я.

Потому как быть такого не может.

Она где-то здесь, на этой самой улице, в другой какой-нибудь четверке.

Живи, подумал я. Только, пожалуйста пожалуйста пожалуйста, живи.

(пожалуйста, живи)

Я стоял у бойницы (мы с мэром Леджером ели ужин), выглядывал ее и старался не слышать РЕВА.

Потомуш мэр Леджер был вообще-то прав. Там, внизу, столько мужчин (у кого лекарство уже вышло из организма), што отдельных Шумов уже и захочешь – не услышишь. Это примерно как расслышать одну-единственную каплю воды посреди реки. Шум здесь превратился в один оглушительный вал, в стену звука, где все так перемешано, што различить можно только РЕВ

Но к этому можно в некотором роде привыкнуть. Слова и мысли и чувства мэра Леджера, бурлящие в его собственном сером Шуме, почему-то куда больше отвлекали.

– Совершенно верно, – заявил он, похлопывая себя по животу. – Человек способен к мышлению. Толпа – нет.

– А армия – да.

– Только если заместо мозга у нее есть генерал.

Это он как раз в бойницу выглянул, рядом с моей. Через площадь ехал мэр Прентисс, а за ним мистер Моллот, мистер Тейт, мистер Морган и мистер О’Хеа – все слушали, а он отдавал им приказы.

– Внутренний круг, – прокомментировал мэр Леджер.

Уж не зависть ли проглянула у него в Шуме?

Мэр внизу тем временем спешился, отдал поводья мистеру Тейту и вошел в собор.

И двух минут не прошло, как в замке послышался лязг, и мистер Коллинз отворил дверь.

– Президент хочет видеть тебя.

– Одну минуточку, Тодд. – Мэр открыл один из ящиков и заглянул внутрь.

Дело было в подвале собора: мистер Коллинз только што не спустил меня туда по лестнице, што в углу главного холла. Я стоял и ждал, раздумывая, што за это время останется от моего ужина, брошенного наедине с мэром Леджером.

Мэр Прентисс проверил еще один ящик.

– Президент Прентисс, – поправил он, не удостоив меня взглядом. – Постарайся уже это запомнить, – он наконец выпрямился. – Когда-то тут хранили вино. Куда больше, чем требуется для причастия.

Я ничего на это не сказал. Он с любопытством взглянул на меня.

– Ты што же, не собираешься спрашивать?

– Об чем?

– О лекарстве, Тодд. – Он легонько стукнул кулаком по ящику. – Мои люди изъяли все до последнего грана из каждого дома в Новом Прентисстауне, и теперь оно все здесь.

Он вытащил изнутри флакон таблеток, сковырнул крышку и взял крошечную белую пилюлю двумя пальцами.

– Ты никогда не задумывался, почему я не дал лекарства тебе и Дэвиду?

Я перемялся с ноги на ногу.

– В наказание?

Он покачал головой.

– Мистер Леджер все еще крутит пальцами?

Я пожал плечами.

– Бывает. Немножко.

– Они изготовили лекарство, – сказал мэр. – А потом стали в нем нуждаться. – Он показал на ряды и ряды коробок и ящиков. – И если весь запас того, что им нужно, теперь у меня…

Он опустил пилюлю обратно во флакон и повернулся ко мне, улыбаясь во весь рот.

– Вы чего-то хотели? – промямлил я.

– Ты и правда не знаешь?

– Чего не знаю?

Он помолчал и вдруг выдал:

– С днем рождения, Тодд!

Я раскрыл рот. Потом раскрыл еще больше, хотя куда уж.

– Он был четыре дня назад. Удивительно, что ты даже не заметил, – сказал он.

Сам себе не верю. Я совершенно о нем забыл!

– Никаких особых празднований, – заметил мэр. – Мы ведь оба знаем, что ты и так уже мужчина, правда?

И снова я бросил в Шум картинки с Аароном.

– Ты очень впечатляюще проявлял себя в эти последние две недели. – На картинки мэр даже не взглянул. – Я знаю, для тебя было мучительно не знать, что с Виолой и чему можно верить, а чему нет, – не знать, как тебе себя вести, чтобы она оставалась в безопасности. – Его голос жужжал у меня прямо в голове, осматривался, изучал, обыскивал. – Но ты все равно упорно работал. И даже оказывал на Дэвида благотворное влияние.

Я невольно подумал о том, с каким удовольствием избил бы Дэйви Прентисса в кровавую кашу, но мэр Прентисс только сказал:

– В награду я принес тебе два запоздалых подарка на день рождения.

Мой Шум взметнулся.

– Мне дадут ее увидеть?

Он улыбнулся, словно ожидал этого вопроса.

– Не дадут. Но я обещаю тебе, Тодд, что в один прекрасный день, когда ты научишься наконец мне доверять, научишься понимать, что я желаю этому городу и тебе только добра… – в этот прекрасный день ты увидишь, что я действительно достоин доверия.

В наступившей вслед за этим тишине я слышал свое дыхание. Он почти сказал, что с ней все в порядке – почти…

– Нет, свой первый подарок на день рождения ты заработал сам. С завтрашнего дня у тебя будет новая работа. Все еще с нашими спачьими друзьями, да, но ответственности больше. И вообще это важная часть нашего нового общества. – Он глубоко заглянул мне в глаза. – Эта работа поможет тебе подняться очень высоко, Тодд Хьюитт.

– Прямо до самого вождя людей? – осведомился я несколько более саркастично, чем ему бы, наверно, хотелось.

– Вот именно, – кивнул он.

– А второй подарок? – Я все еще надеялся, што это может оказаться она.

– Мой второй подарок, Тодд, сейчас, когда ты окружен со всех сторон этим вожделенным лекарством, – он широким жестом обвел ящики, – это не дать тебе его.

Я поджал губы.

– Эээ?

Но он уже шагал в мою сторону, словно покончив со всеми разговорами.

И вот в ту секунду, как он проходил мимо…

Я есмь Круг и Круг есть я.

Прозвенело у меня в голове – один раз, одна-единственная фраза – но прямо из центра меня, из центра того, кто я вообще такой.

Я аж подскочил.

– Почему я это слышу, если вы сами принимаете лекарство? – вскинулся я.

Но он лишь улыбнулся лукаво и исчез на лестнице, оставив меня в одиночестве.

Ну, с прошедшим днем рождения, чего.

Я – Тодд Хьюитт, думал я, лежа в постели и таращась в темноту. Я – Тодд Хьюитт, и четыре дня назад я стал мужчиной.

Никакой разницы вообще-то.

Все это ожидание, с ума сойти, какая важная дата, а я, поди ж ты, все тот же – тот же старый, глупый, етьский Тодд Хьюитт, бессильный хоть што-нибудь сделать, бессильный даже себя самого спасти, а не то што ее.

Тодд етьский Хьюитт, да.

И вот пока я лежал в темноте, а мэр Леджер храпел у себя на матрасе, я услышал тихонький хлопок где-то там, далеко, снаружи – видать, какой-то дурень солдат выпалил из своего ружьища бог весть по чему (или кому) – и именно в этот момент подумал.

Подумал, што как-то справиться – недостаточно.

Остаться в живых – недостаточно, если ты едва живешь.

Они будут играть со мной ровно столько, сколько я им позволю.

А она тем временем – где-то там.

Она сегодня могла быть где-то там.

И я ее найду…

Первый же шанс, который мне выпадет, – я им воспользуюсь, и я ее найду…

А вот когда найду…

И тут я заметил, што мэр Леджер больше не храпит.

– Вам есть чего сказать? – спросил я у тьмы.

Но он снова захрапел, и Шум его был серый и спутанный, и я подумал, уж не привиделось ли мне.

10
В божьем доме

[Виола]

– Не могу передать, как мне жаль.

Он предложил мне чашку с корнеплодным кофе. Я не шелохнулась.

– Виола, пожалуйста. – Он настойчиво протянул ее мне.

О’кей, взяла. Хотя руки все еще тряслись.

Так и тряслись, с самого прошлого вечера.

С тех пор, как я увидела, как она падает.

На колени сначала, потом на бок, на гравий, с открытыми глазами.

Открытыми, но уже ничего не видящими.

Я смотрела, как она это делает. Падает.

– Сержант Моллот будет наказан. – Мэр сел напротив. – Он действовал самовольно. Я никогда не приказывал ему ничего подобного.

– Он ее убил, – произнесла я, но вышло почти беззвучно.

Сержант Моллот отволок меня в дом исцеления. Он колотил в дверь прикладом ружья, перебудил всех, выгнал из дома – принести тело Мэдди.

Я потеряла дар речи. Даже плакать толком не могла.

Они все на меня не смотрели – и мистрис, и другие ученицы. Даже мистрис Койл решительно не встречалась со мной глазами.

Чем ты занималась, а? Куда ты ее потащила?

А сегодня утром мэр Прентисс вызвал меня сюда, к себе в собор, то есть домой, то есть в дом божий. К богу в дом.

И вот тут они совсем перестали на меня смотреть.

– Прости, Виола, – сказал он. – Некоторые мужчины из Прентисстауна – из старого Прентисстауна, конечно – до сих пор таят злобу на женщин за то, што случилось много лет назад.

Он перехватил мой полный ужаса взгляд.

– Та история, которую ты считаешь правдой, – он покачал головой, – на самом деле не имеет к правде ни малейшего отношения.

Я все еще таращилась на него дикими глазами. Он вздохнул.

– Война со спаклами имела место и в Прентисстауне, Виола, и, поверь, она была ужасна. Мужчины и женщины сражались бок о бок, чтобы спасти себе жизнь. – Он соединил кончики длинных пальцев в треугольник; голос спокойный, мягкий. – Но в нашем маленьком форпосте возник раздор – даже несмотря на то что мы одержали победу. Раздор между мужчинами и женщинами.

– Да уж.

– Они организовали собственную армию, Виола. Они откололись от нас, потому что не доверяли мужчинам, чьи мысли могли читать. Мы пытались договориться с ними, но на самом деле они хотели только войны. И, боюсь, они ее получили.

Он выпрямился в кресле и печально посмотрел на меня.

– Армия женщин – это все равно армия, и у них были ружья. А армия может тебя победить.

– Вы убили их всех до единой. – Я слышала собственное тяжелое дыхание.

– Это неправда, – покачал головой он. – Многие погибли на поле битвы. Увидев, что их война проиграна, женщины распустили слух, что их мужчины – убийцы. А потом они… они покончили с собой, чтобы оставшиеся мужчины так и так оказались обречены.

Мне вспомнился Бен. Он рассказывал совершенно другую историю.

– Я вам не верю. Все было не так.

– Я там был, Виола. Я помню все куда отчетливее, чем хотел бы. – Он поймал мой взгляд. – И я как никто хочу, чтобы история больше не повторялась. Ты меня понимаешь?

О, думаю, я его поняла – у меня желудок ухнул куда-то вниз против воли, а из глаз потекли слезы, потому что я видела, как они тащат тело Мэдди назад, в дом исцеления, и как мистрис Койл велит мне помогать ей готовить его, тело, к погребению – чтобы я видела, своими глазами видела и как можно ближе, чего стоила моя попытка найти башню.

– Мистрис Койл, – я попыталась взять себя в руки, – хотела узнать, можем ли мы похоронить ее сегодня ближе к вечеру.

– Я уже послал сказать ей, что можете, – кивнул он. – Все необходимое для этого сейчас везут к вам, пока мы с тобой разговариваем.

Я поставила кофе на столик у кресла. Мы сидели в огромной комнате – самое большое внутреннее помещение, какое я в жизни видела (за исключением пусковых ангаров нашего корабля, конечно). Слишком большое для пары мягких кресел и деревянного стола. Единственный источник света – круглое окно из цветного стекла с изображением этого мира и двух его лун.

Свет падал на нас. Все остальное тонуло в тени.

– Как ты ее находишь? – спросил мэр. – Мистрис Койл?

У меня на плечах лежал такой груз – Мэдди умерла, Тодд до сих пор где-то там, неизвестно где, – что я даже не сразу вспомнила, что я тут не одна.

– Вы о чем?

Он слегка пожал плечами.

– Ну, как с ней работается? Какая из нее учительница?

Я проглотила слюну.

– Она – лучший целитель в Убежище.

– А сейчас – лучший целитель в Новом Прентисстауне, – поправил он. – Мне говорили, некогда она пользовалась здесь большим влиянием. Сила, с которой приходилось считаться.

Я прикусила губу и уставилась на ковер.

– Она не смогла спасти Мэдди.

– Давай простим ее за это, ладно? – произнес он тихо, мягко, почти по-доброму. – Никто ведь не идеален.

Он тоже поставил чашку.

– Соболезную по поводу твоей подруги. И сожалею, что нам пришлось так долго ждать, чтобы поговорить снова. Было очень много работы. Я хочу прекратить все страдания на этой планете, вот почему гибель твоей подруги так меня огорчает. В этом моя миссия. Война действительно кончена, Виола. Настало время исцеления.

Я ничего не ответила.

– Но твоя мистрис видит все по-другому, да? Она считает меня врагом.

Рано утром, когда мы одевали Мэдди в белые похоронные одежды, мистрис Койл сказала:

– Ну что ж, если он хотел войны, он ее получил. И это мы еще даже не начали драться.

Когда пришел вызов, она велела ничего такого ему не говорить, только спросить про похороны.

Ну, и выяснить все, что только смогу.

– Ты тоже видишь во мне врага, – продолжал он, – и я очень хочу, чтобы это было не так. Меня очень огорчает, что из-за этого ужасного происшествия ты теперь будешь относиться ко мне еще подозрительнее.

Мэдди снова поднялась волной у меня в груди. Тодд поднялся. Мне даже пришлось какое-то время дышать ртом.

– Я хорошо себе представляю, как это привлекательно выглядит, когда есть стороны. Когда ты можешь быть на ее стороне, – сказал он. – Я тебя не виню, нет. Я даже не стал расспрашивать тебя про корабли – знаю, ты все равно мне солжешь. Она наверняка попросила бы тебя солгать. Будь я на месте мистрис Койл, я бы сделал то же самое. Вынудил бы тебя мне помогать. Воспользовался бы тем, что само упало с неба мне в руки.

– Она мной не пользуется, – спокойно сказала я.

«И ты можешь быть для нас очень, очень полезна. Если таков будет твой выбор», – вспомнилось мне.

– Могу я тебе кое-что сказать, Виола? – Он наклонился вперед.

– Что?

Он склонил голову набок.

– Я бы и правда хотел, чтобы ты звала меня Дэвидом.

Я снова уперлась взглядом в ковер.

– Так что же, Дэвид?

– Спасибо, Виола. Для меня это действительно много значит. – Он замолчал и ждал, пока я снова не подняла глаза. – Я встречался с советом, который раньше управлял Убежищем. И с бывшим мэром Убежища тоже. И с бывшим шефом полиции, и с главным по медицине, и по образованию. Я встретился со всеми важными лицами этого города. Некоторые из них сейчас работают на меня. Некоторые не подошли новой администрации, и это тоже нормально: в городе масса работы по перестройке, по подготовке его к прибытию твоего народа, Виола. По превращению его в настоящий рай, в котором они нуждаются, который хотят и ожидают здесь увидеть.

Он все еще смотрел прямо мне в глаза. Его собственные были темно-синие, как бегущая по сланцевой плите вода.

– И из всех людей, с которыми я познакомился в Новом Прентисстауне, твоя мистрис Койл единственная по-настоящему знает, что это такое – быть лидером, вести за собой людей. Власть не выращивают, Виола, – ее берут, и на всей этой планете она, возможно, – единственный человек, помимо меня, у кого достанет силы, достанет воли взять ее.

Я смотрела в эти его синие глаза, и в голову мне пришла одна мысль.

Шум мэра Прентисса молчал, как черное ничто, и лицо с глазами тоже решительно ничего не выдавало.

Но вот что мне интересно…

Задняя мысль, надежно спрятанная за всем прочим…

Уж не боится ли он ее?

– Почему, по-твоему, я велел отнести тебя к ней с этой огнестрельной раной?

– Потому что она – самый лучший целитель. Вы сами это сказали.

– Да, но она в городе далеко не единственная. Большую часть работы все равно делают пластыри и лекарства. Мистрис Койл просто на редкость мастерски ими пользуется.

Я машинально тронула шрам.

– Дело, полагаю, не только в этом.

– Не только, тут ты права. – Он еще подался вперед. – Я хочу, чтобы она была на моей стороне, Виола. Она нужна мне на моей стороне, если я хочу добиться успеха с этим своим новым обществом. Если бы только мы могли работать вместе, мы с мистрис Койл, – он снова откинулся на спинку, – что за мир мы могли бы построить!

– Вы посадили ее под замок.

– Но я не собираюсь держать ее там вечно. Границы между мужчинами и женщинами в последнее время размылись, и вернуть их на место нелегко. Это процесс медленный и болезненный. Для формирования взаимного доверия нужно время, но здесь важно помнить, что, как я уже говорил, война уже окончена, Виола. Это действительно правда. Я не хочу больше никакой борьбы, никакого кровопролития.

Чтобы сделать хоть что-то, я взяла со стола остывающую чашку с кофе. Поднесла к губам. Но пить не стала.

– С Тоддом все хорошо? – спросила я, глядя в сторону.

– Счастлив, здоров, работает на солнышке.

– Могу я его увидеть?

Он помолчал, словно обдумывая эту возможность.

– Можешь сделать для меня кое-что?

– Что? – Еще одна мысль начала обретать форму. – Хотите, чтобы я шпионила за ней для вас?

– Нет, – возразил он. – Не шпионила. Конечно, нет. Мне просто нужна твоя помощь в том, чтобы убедить ее в одном: я не тиран, как она полагает. История совсем не такая, как она привыкла считать. Работая вместе, мы сможем превратить это место в тот самый дом, которого мы оба так хотели, когда наш народ много лет назад покинул Старый свет в поисках счастья. Я ей не враг. И тебе тоже.

Он казался таким искренним. Правда – казался.

– Я прошу твоей помощи, – сказал он.

– Вы и так здесь всем управляете, – пожала плечами я. – Моя помощь вам не нужна.

– Нет, нужна, – настойчиво повторил он. – Ты сейчас с ней ближе, чем я вообще мог бы когда-нибудь стать.

Да ну? – подумала я…

Та самая девочка, вспомнила я…

– И еще я знаю, что в ту, первую нашу встречу она опоила тебя наркотиком, чтобы ты уснула, не успев ничего мне рассказать.

Я отхлебнула холодного кофе.

– А вы бы сами такого не сделали?

Он улыбнулся.

– Так ты согласна, что мы с ней не слишком-то друг от друга отличаемся?

– Как я могу вам доверять?

– А как ты можешь доверять ей, если она так с тобой поступила?

– Она мне жизнь спасла.

– После того, как я тебя туда отвез.

– Не она держит меня взаперти в доме исцеления.

– Ты пришла сюда без надзора, не так ли? Ограничения уже постепенно снимаются.

– Она учит меня на целительницу.

– А кто те остальные целительницы, с которыми она встречалась? – Он снова сложил пальцы шатром. – Что они замышляют, как ты думаешь?

Я уставилась в чашку и сглотнула. И откуда, интересно, он это узнал?

– И какие у них виды на тебя? – закончил он свою мысль.

Я упорно продолжала на него не смотреть.

– Прошу, пойдем со мной.

Он встал.

Мы вышли из этой огромной комнаты и двинулись дальше, через коротенький холл собора. Двери на площадь стояли распахнутые настежь. Там отрабатывала маневры армия: слитный топ топ топ по камням тек внутрь, а за ним, не отставая, – неумолчный РЕВ мужчин, у которых отняли лекарство.

Я даже поморщилась.

– Смотри, – сказал мэр.

За спинами армии, в самом центре площади, несколько человек собирали небольшую деревянную платформу из простых досок; на ней – эдакий перегнутый шест.

– И что это такое?

– Завтра после обеда там повесят сержанта Моллота. За совершенное им ужасное преступление.

Воспоминание о Мэдди, о ее пустых, безжизненных глазах снова поднялось у меня в груди. Мне пришлось зажать себе рот ладонью, чтобы загнать его снова внутрь.

– Я пощадил старого мэра этого города, – продолжал он, – но не пощажу одного из самых давних и преданных своих сержантов. Ты правда думаешь, я пойду на такие неудобства, только чтобы потрафить одной девочке – обладательнице информации, которая могла бы быть мне полезна? Ты правда думаешь, что я пойду на такое, когда, как ты говоришь, я здесь всем заправляю?

– Тогда почему вы это делаете? – спросила я.

– Потому что он нарушил закон. Потому что это цивилизованный мир, и в нем не будут терпеть варварские поступки. Потому что война окончена. – Он повернулся ко мне. – Я буду очень признателен, если ты сможешь убедить в этом мистрис Койл. – Он шагнул ближе. – Ты сделаешь это для меня? Ты, по крайней мере, расскажешь ей, на что я пошел, чтобы как-то исправить эту трагическую ситуацию?

Я смотрела себе под ноги. В голове кружилось, вертелось, как метеор в полете.

Его слова вполне могли быть правдой.

Но Мэдди все равно мертва.

И в этом виновата я.

А Тодда так и нет.

Что же мне делать?

(что же мне делать?)

– Ты сделаешь это, Виола?

Ну, по крайней мере, подумала я, это информация, которой так хотела мистрис Койл.

Я проглотила слюну.

– Я попробую?

Он заулыбался.

– Великолепно! – и ласково тронул меня за плечо. – Беги же скорее домой. Ты нужна им на погребальной службе.

Я кивнула. Шагнула прочь от него, на соборные ступени. РЕВ обрушился на меня, как удар, вместе с солнцем. Я встала как вкопанная и попыталась снова глотнуть воздуха – кажется, его весь из меня вышибло.

– Виола! – Он продолжал смотреть на меня с лестницы своего дома, собора. – Почему бы тебе не поужинать со мной тут? Завтра вечером?

Он даже ухмыльнулся при виде моих усилий спрятать то, как мне этого не хочется.

– Тодд, разумеется, тоже будет.

Я вытаращила глаза. Из груди снова пошла волна, добросила слезы до глаз, захватила врасплох – так что я даже икнула.

– Правда?

– Правда, – сказал он.

– Нет, честно?

– Честно.

И он распахнул мне объятия.