Kitabı oku: «30 лет цинизма. Сбоник стихов», sayfa 3

Круг

 
Планета круглая и круглый город мой родной,
И годы катятся неумолимой чередой…
Ночами долгими, когда, порой, не видно звезд,
Все чаще снится мне змея, глотающая хвост.
 
 
Тупыми буднями разбиты были в пух и прах
Любые доводы и пляшет бес на их костях,
Любые правила меняет полная луна
И забываются сюжеты, лица, имена…
 
 
И счастлив человек, пока бесполый эмбрион,
Но, лишь увидев свет, он в одночасье обречен
В житейском сумраке сводить и разводить мосты
И стать впоследствии слугой Великой Пустоты,
 
 
Что поселяется в умах, сердцах и кошельках.
Ее отличия – досада, ненависть и страх,
Ничтожеств здравница и королева подлецов
Не успокоится – пожрет тебя в конце концов!
 
 
По грязным улицам толпа безликая ползет,
Глядит бессмысленно и нескончаемо жует…
Тебе бы в сторону, но против стада не попрешь,
Ведь, как гласит молва, елдою дуб не расшибешь!
 
 
Отбрось сомнения, молчи и следуй за толпой —
Избави Господи им показать, что ты – другой!
Смеется-катится по небу Солнца апельсин,
Вы так похожи с ним – он, как и ты, всегда один…
 
 
Но не горюй, дружок, ты не единственный урод —
Таких здесь тысячи, кто в одиночестве идет
Сомкнув немые рты, себя в толпе похоронив,
Объединяются в бурлящий утренний прилив.
 
 
Твое призвание – во имя брюха своего
С утра до вечера творить ничто из ничего,
Твои стремления – жратва, дерьмо, оргазм и сон…
И жизнь твоя летит, как белка крутит колесо.
 
 
Закрыв во сне глаза, ты сразу слышишь звук шагов —
Тяжелой поступью к тебе идет Хозяин снов,
Рукой железною берет тебя за воротник,
Но страха нет в тебе – к его визитам ты привык.
 
 
И старость медленно, но неизбежно настает…
И вот уже твоей душе не хочется в полет —
За дверью кованой давясь бесплатною лапшой
Тебе не боязно, тепло, светло и хорошо!
 
 
И только гложет мысль, что ты чего-то не успел,
Не увидал, не смог, не съел, не выебал, не спел…
И, чтоб прогнать ее, готов ты выть, как дикий зверь,
Ползти за горизонт, но останавливает дверь…
 
 
Но не спасет засов! Нарушив старческий уют,
Стена разверзнется, посланцы Тьмы в нее войдут,
И дунет холодом в образовавшийся проем,
И молвят странники: «Мы за тобой – вставай, пойдем…»
 
 
Никто не хватится, почто тебя так долго нет —
Всем будет по хую! И только активист-сосед,
Смущенный запахом, на адрес вызовет ментов.
Наряд сломает дверь, войдут и выдохнут: «Готов!»
 
 
Над старым кладбищем седой опустится туман,
Похмельный суточник с досадой сплюнет в котлован…
Могила сирая – на арматуре номерок,
А жизнь унылая – всем современникам урок:
 
 
Каким бы ни был ты – хоть черт, хоть ангел во плоти,
Срок выйдет каждому и каждый обречен идти
В немом забвении, больную совесть теребя
Во чреве Вечности и Бездна смотрит на тебя!
 
 
Во мраке медленно, на ощупь много тысяч лет
Ты будешь двигаться, но, наконец, ты видишь свет
Волшебный и живой, красивей звезд, милее грез.
И ты бежишь вперед, сдержать не в силах больше слез…
 
 
Глупец! Не радуйся, не плачь и не кричи: «Прощен»!
Всего мгновение – и вот ты снова возвращен
В утробу матери – слепой, бесполый эмбрион.
И начинается знакомый беспощадный сон:
 
 
Ты снова чувствуешь прикосновенье добрых рук,
Твой крик – отчаянье: «Абзац, пиздец, замкнулся круг!!!»
И годы впереди, и снова ты – уже не ты —
Глашатай Вечности, слуга Великой Пустоты…
 
 
Яйца гармония, хрустальный шар, семейный круг,
Кольцо венчальное единым целым станут вдруг…
Плодятся-множатся и, уходя куда-то вдаль,
Круги сжимаются и образуется спираль!
 
 
И снова вдаль летят бесцельно прожитые дни,
И снова мастера засов повесят на двери,
Ты снова пыжишься, пытаясь создавать уют,
А Тьмы посланники за стенкой терпеливо ждут…
 
 
Так было испокон, но звезды скопом рухнут вниз,
Когда однажды вдруг змея свой хвост устанет грызть,
Сердито зашипит и время повернет назад,
Расправит капюшон, с ее клыков забрызжет яд
 
 
И, посмотрев кругом, без сожаления тогда
Взмахнет она хвостом, сметая напрочь города,
В стальных объятиях она сожмет планеты шар,
Дыханьем огненным вселенский разожжет пожар!
 
 
Огнем очистится от сальных рыл и хищных ртов
И станет плоским мир, и взгромоздится на китов!
Змея, довольная, поглубже в звезды отползет,
Свернется кольцами и, утомленная уснет…
 
 
И древний, хитрый мир, пока змея спокойно спит,
Начнет стремительно приобретать округлый вид!!!
 

Лето 2008 г. – зима 2010 г.

Призраки

 
С каждой секундой мы вымираем,
Город бездонный нас пожирает,
Он культивирует новые классы
Жадной, безликой, тупой биомассы.
 
 
День отступает серый, тоскливый,
Ночь приближается неумолимо,
Где-то в потемках черт колобродит,
Воет и места себе не находит.
 
 
По телевизору умники бредят,
Спать не дают, хороводят соседи,
Лают собаки, стонут сирены,
Снова в ночную вступившие смену.
 
 
Ночь скалит зубы, корчит нам рожи,
Стаи шпаны ищут поздних прохожих…
В шесть просыпается социум злобный,
Вечно с похмелья и вечно голодный.
 
 
И сквозь панельные катакомбы
Молча бредут мутноглазые зомби —
Жители сирой страны безнадежной,
Стонущей жалко под властью медвежьей.
 
 
Весь наш удел – в вечной ссоре с собою
Переродиться, слиться с толпою
И постепенно растрачивать силы
В долгом прыжке из утробы в могилу.
 
 
В юности злиться, перечить обману,
Стать анархистом, скином, наркоманом,
С годами – все реже и тише беситься
И в более зрелом возрасте спиться…
 
 
Мысли плывут и рисуют картину:
Есть в Украине город пустынный,
Город безлюдный и молчаливый —
Он в одиночестве черпает силу.
 
 
От лицемерья, войн и терактов
Город спасает спящий реактор,
В страхе бежали шумные люди…
Всякий блажен, кто в город прибудет.
 
 
Крикнет он Будде, Христу и Аллаху:
«Здесь вам не светит, идите на хуй!
Вижу рождение нового Бога
В недрах четвертого энергоблока!»
 
 
Мозг осветился картиной другою —
Спрятался город под черной водою,
И горожане – раки и рыбы —
Здесь тишиной поделиться могли бы…
 
 
В городе этом вне всяких сомнений
Можно забыться в уединеньи,
Но прямоезжей нету дороги
От мегаполиса к сердцу Мологи.
 
 
Призраки в мыслях гуляют вольготно —
Шамбалу вижу, Китеж, Макондо,
Где нет суеты, где красиво и чисто…
Но снова будильник звенит ненавистный!
 

Ноябрь 2009 г.

Новоправославная

 
Все остопиздело до слез,
Остоебло до тошноты —
Работа, праздники, менты
И злой декабрьский мороз,
 
 
Что лезет под рубаху мне,
Стараясь побольней продрать…
И, если не о чем орать,
Давайте сдохнем в тишине!
 
 
Кругом раздрай и беспредел —
Ссут в уши, кто во что мастак
И этот дьявольский бардак
Христа оставил не у дел.
 
 
Один орет, что он – Святой,
А остальные – мудаки
И, мановением руки,
Определяет на постой
 
 
В алтарь ватагу упырей
В дорогостоящих мехах,
А служка пьяный впопыхах
Пал на колени перед ней.
 
 
Снуют продажные попы —
Они готовы, хоть сейчас,
Нагими выпрыгнуть из ряс
На потешение толпы.
 
 
В церковной трапезной монах
Бодяжит спирт святой водой
И грязной, вшивой бородой
Кропит водярою в углах.
 
 
Иконописец, смеха для,
Рога Отцу подрисовал,
А хор церковных запевал
В молитву вставил слово «бля»,
 
 
Чтобы понятней было всем
И хору подпевал народ,
Что мимо мата не пройдет,
Попав в религиозный плен.
 
 
Давайте чествовать воров,
Канонизировать блядей,
С престолов свергнем королей,
Поставим вместо них шутов!
 
 
И, стоит только пожелать,
Все станет так, как надо нам —
В конюшню перестроим храм…
Или в сортир – не привыкать!
 
 
Рогатый пастырь соберет
На водопой свои стада,
Вкусна кровавая вода
И через каждый метр брод.
 
 
Закономерно победит
В стране-тайге медвежья власть!
Медведь нажрался меду всласть
И ревом души бередит.
 
 
И нашей не бывать мечте —
Звездой, хоть на мгновенье, стать…
А, если незачем сиять,
Давайте сдохнем в темноте!
 

Декабрь 2009 г.

Выдох

 
На Земле опять настало утро,
Лезет в окна тусклая заря…
И, старея с каждою минутой,
Из постели вылезаю я.
 
 
Зашипел сердито старый чайник —
Верный и единственный мой друг,
Ложка в чашке звякает печально…
Этот звук – единственный вокруг.
 
 
Выходить из дома неохота,
Но идти придется, хошь – не хошь.
Собираюсь, подавив зевоту,
Суну в голенище финский нож.
 
 
А на улице – толпа пещерных
Злобных и затравленных существ,
Харь звериных и умом ущербных.
И над ними верховодит бес.
 
 
Суетятся в каждом переулке,
Поспешая брюхо набивать,
Жалкие, тупые недоумки,
Коим друг на друга наплевать.
 
 
Умиляясь на свое везенье,
На работу шествуют они…
Чувствую тупое омерзенье,
Словно предо мною пауки.
 
 
Словно предо мной сороконожки,
Крысы, жабы, гады всех мастей —
Всех напоминают понемножку,
Только вот, ни капельки – людей!
 
 
Думаю, в пещере позабытой,
Древней, мрачной, темной и пустой,
Человека помнят сталактиты,
А последний – вымер в мезозой.
 
 
Мы же все – пародия дурная,
Отраженье в зеркале кривом!
И не видно ни конца, ни края
Этой смеси трусости со злом,
 
 
Похоти с предательством и ленью,
Алчности с коварством и враньем.
Покрываем Землю смрадной сенью
И плодимся снова день за днем.
 
 
Учат жить блудливая монашка
И проворовавшийся святой,
И пророк, прикладываясь к фляжке,
Гонит про смиренье и покой.
 
 
Опоенная чумой гламура,
Под пустое треканье попа,
Откровенья белобрысой дуры,
Как Писанье, чествует толпа.
 
 
Между делом, праведники эти,
Прославляя вонь отхожих мест,
Возвели в почет и добродетель
Воровство, предательство, инцест.
 
 
Я готов простить педофилию,
Пьянство, геноцид, каннибализм,
Чтоб чудовищней казаться миру
Сквозь стекло стереотипных призм!
 
 
И глухой вечернею порою
Удавить и обесчестить блядь —
Раз любовь придумана не мною,
Так не мне ее и отменять!
 
 
Я готов участвовать в расстрелах,
Вышибать колоды из-под ног,
Лишь бы только выйти за пределы
И распаду подвести итог!
 
 
И хочу идти я по дороге
В сумерках, держа в руках топор —
Слишком много развелось двуногих,
По любым раскладам – перебор!
 
 
Слава Богу, вечер наступает,
Можно возвращаться мне домой!
Чашка, ложка, чайник закипает —
Быт убогий, но такой родной!
 
 
В кокон одеяла завернувшись,
На кровати вновь застыну я,
Чтобы утром тяжело проснуться,
Лишь забрезжит тусклая заря…
 
 
Я – поэт, глашатай и историк,
Ненавидящий родной народ,
Желчный, недобитый алкоголик
И морально-нравственный урод!
 

Январь-март 2010 г.

Этюд

На кострах несбывшихся надежд горит белый свет…

Горячечный бред зарождается где-то в груди.

Трудно идти, если не видеть перед собой путеводный маяк…

Своры собак воют уныло из темных углов.

Кто не готов встретиться с ними один на один,

Прячется в свете витрин.

На кострах несбывшихся надежд годы горят…

Медленный яд разрушения точит скалу.

На грязном полу лужа, похожая цветом на кровь.

Слезы богов падают вниз на траву холодной росой.

Знает любой: всякий, кто смеет босой

Бегать по этой траве – безусловно, святой.

На кострах несбывшихся надежд сгорают друзья…

Больше нельзя их голосов различить.

Право самоубийц – выбор: тонуть или висеть,

Или лететь. Боги простят всех заблудших овец…

Скорый конец чувствуя, враг твой безмолвно кричит

Сквозь стекло и бетон. Он тоже прощен!

На кострах несбывшихся надежд полыхает любовь…

Поленницей дров воспоминания томные рядом лежат.

Их порождать больше не в силах ни сердце, ни мозг.

Соблюдающих пост, в память о долгих и праведных снах,

Добрые люди обяжут к счастью и свету идти в кандалах

На руках и ногах и с молитвой в устах.

На кострах несбывшихся надежд, дымным столбом,

Золой и углем, вера взмывает ввысь к облакам,

Досаждая богам. Боги устали, им хочется спать.

Надо понять чувство великой, всеобщей и жгучей вины!

Надо познать право и силу бегущей на берег

Холодной бурлящей волны – и все спасены!

Март-апрель 2010 г.

Антихрист. Посв. Ларсу фон Триеру

 
Километры пути не считая за труд,
Трое нищих по темной дороге бредут.
Имена им – отчаянье, ужас и боль…
Эти трое всегда у тебя за спиной.
 
 
И по правой обочине шествует Страх,
Словно гордый олень. И в ветвистых рогах
Серебристую сплел паутину паук —
Вечный Страха напарник, соратник и друг.
 
 
Страх – владыка души. Лишь слегка наступив,
Поселяется в ней. Дальше следует взрыв.
И осколки летят, но не спит паучок —
Душ ошметки он ловит в свой липкий сачок.
 
 
А со Страхом Отчаянью вечно идти…
И ворона кудлатая слева летит —
Властелина рассудка, хозяйка умов,
Королева сознания темных углов.
 
 
Хриплым карканьем светлые душит мечты,
Что так долго хранил и вынашивал ты,
Опускаются руки и больше не в мочь
Ни идти, ни ползти в эту темную ночь.
 
 
Боль с Отчаяньем, Страхом в родстве состоит…
И понуро меж ними лисица бежит —
Шкура серая бита сыпным лишаем,
Подметает дорогу облезлым хвостом.
 
 
Только с виду она и стара, и слаба,
Но одним лишь прыжком Боль догонит тебя,
Не гляди, что хрома на четыре ноги,
Миг – и в рыхлое тело вопьются клыки!
 
 
Трое нищих бок о бок по свету идут,
В никуда ниоткуда лежит их маршрут.
Их ведут только звезды в ночных небесах.
Чуят жертву ворона, олень и лиса…
 
 
Тают звезды и солнце восходит вдали,
Но идут по следам в придорожной пыли,
Километры пути не считая за труд…
Они ищут ТЕБЯ! И, конечно, найдут!
 

Апрель 2010 г.

Снега смерть

 
Запутавшись ногой в силках тревожных дней,
Истошно верещит, надрывается век…
Весна идет! Весь мир бессилен перед ней!
И ждет свою убийцу подтаявший снег…
 
 
Сосульки горько плачут на жестокой заре,
Их слезы барабанят о ржавый карниз,
И в каждом переулке, и в каждом дворе
Бежит по тротуару свой маленький Стикс.
 
 
Плывет перед глазами в горячном бреду
Цветной калейдоскоп непрощенных грехов,
Тропинок неизвестных, что я не пройду,
Неписанных строк, непрочтенных стихов.
 
 
Стозевное и злое, как в полях саранча,
Гонимое вперед похотливой мечтой,
Живет людское племя, аккуратно платя
Налоги и проценты старухе с косой.
 
 
И, эхом лицемерных о мире молитв,
Слышны «Ура!!!» и брань Люциферовых войск…
Друзьям не помогая и врагов не простив,
Психоз цивилизации вздымается в рост.
 
 
И падшие святые утопают в вине,
До рвоты веселятся, ложатся пластом,
Пророков больше нет на моей стороне
И больше не сыскать, кто пойдет за Христом.
 
 
Безвольных нас, как мощный электромагнит,
Притягивает отблеск Полыни-звезды.
И каждый будет брат, кто с утра похмелит,
А батькой станет всякий, кто вломит пизды!
 
 
Тем выскажем презренье и покажем кулак,
Кто златом набивает бездонный карман!
И слышен грозный лай, но на свору собак,
Внимания не тратя, идет караван.
 
 
И Время вслед за ним, задыхаясь, бежит —
Афганская борзая с провисшей спиной…
Велик и свят, кто смог снега смерть пережить!
Кто знает это – пусть напевает со мной.
 

Апрель 2010 г.

Пережеванный стих

 
Тот, кто пишет стихи,
Лжет не меньше, чем все остальные.
Пережеванный слог
Я сквозь зубы харкну на асфальт:
Желчь безумных идей,
Неумелые рифмы больные,
Бред видений ночных,
Бытия каждодневного смрад.
 
 
Я глазею в окно,
Как листаю с картинками книжку:
Вот, отбившись от своры,
Рыжий пес под забором дрожит,
Вот у пса отобрал
Кость оборванный, грязный мальчишка —
Ведь ему, как и псу,
Надо как-нибудь день пережить.
 
 
Сколько водки ни пей,
Все одно, не заглушишь досаду!
Сколько лоб ни калечь
О полы новомодных церквей,
За душою твоей
Из прекрасного райского сада
Светлый ангел летит
По прямой, только черти быстрей!
 
 
Распахнулися двери
Объектов новейшей культуры —
Образцовых столовых,
Борделей, ночлежных домов…
Едет барин!
На МКАДе железной стеной встали фуры,
С воем мчится кортеж
В окружении верных ментов.
 
 
Ожиревший чиновник
Трясет золотым телефоном.
Девяностых братва
Оказалась честнее, чем он —
Ведь бандиты блюли
Хоть какие-то волчьи законы,
Этот клал на людской,
На бандитский и Божий закон.
 
 
Постигая уют
И покой меблированных комнат,
Где халявным бухлом
Под завязку набит минибар,
Средь потасканных женщин
Прекрасных, нетрезвых и знойных,
Вспоминать о душе —
Все равно, что мочиться в пожар…
 
 
Узколобая мудрость
Глаголет из старого кресла,
Здравым смыслом она
Именует обычный испуг.
Жить тревожно, обидно до слез,
Тошно, неинтересно…
И темнеет в глазах,
И усталость навалится вдруг.
 
 
Нашей жизни цена —
Три червонца по меркам Иуды,
А высокой Любви —
В день базарный не больше рубля…
Удивляюсь тому,
Как по жизни все просто и грубо
И паяцы, порой,
Поднимаются в ранг короля.
 
 
Под восторженный визг
Неуемный тандем продолжает,
Как Сусанин, страну
По болоту по кругу водить…
Патриоты шипят,
Что Отчизну враги окружают…
Не хватает ума,
Сил и времени их рассудить!
 
 
Современным аскетам
Охота помногу и сразу,
А борец за права
От мозгов оттирает кастет,
Перепуталось все,
Телевизор затмил людям разум,
Он отныне для нас
И свобода, и правда, и свет!
 
 
Славьтесь, люди искусства!
Вы всех, безусловно, полезней —
Заказные поэты,
Художники, прочий бомонд!
Может быть, работяга,
Услышав слезливую песню,
Этим вечером спьяну
Соседу башку не свернет,
 
 
Может быть, он сегодня
Жену не прибьет сковородкой,
С тещей кухонный нож
Не использует, как аргумент,
На работе начальнику
В печень не сунет отвертку…
И в дремучей душе
Загорится спасительный свет!…
 
 
Смех придворных шутов
Безразличен, как рокот мотора,
Гулко колокол бьет
В новостями промытой башке,
Мы уходим в себя
И не ждите – вернемся не скоро,
Чтобы снова плодиться,
Бухать и растить ВВП.
 
 
Где великий потоп,
Что изжогу зальет в полной мере?!
Где же сера с небес?!
Трибунал, что немедля раздаст
Всем сестрам по серьгам,
А братьям по крестам и по вере?!
Антисептик, что Землю
Продезинфицирует враз?!
 
 
В изобилье жратвы
Захотелось вам зрелищ – так нате!
Я стою перед вами —
Вы мне ничего не должны…
Тот, кто пишет стихи —
Он, по-своему, тоже предатель,
И слова черной рвотой
Стекают на ваши умы!
 
 
Тот, кто пишет стихи, тоже нехристь, подлец и предатель,
И слова черной рвотой стекают на ваши умы!
 

Сентябрь 2010 г. – октябрь 2011 г.

Двадцать Первый

 
Растопырьте железные крылья, сомкните ряды!
В счастье много друзей, а в беде остаешься лишь ты.
Оглянись и вокруг посмотри сквозь слепые очки,
За чернеными стеклами пряча кошачьи зрачки.
 
 
Полтора дестилетья, как сгинул Двадцатый-старик,
Двадцать Первый-подросток капризно заходится в крик,
Полируя до зеркала нанотехничный кистень,
Выбирает к удару он очередную мишень.
 
 
Как вокзальную шлюху, безжалостно к лавке прижав,
Он насилует Вечность, за сочные дойки держа,
Растранжирив в горячном веселье победы отцов
В окруженьи блядей, пидорасов, барыг и воров.
 
 
Приоткрой на два пальца бездонную душу, браток —
И заполнит пространство бушующий грозный поток
Из окурков, гондонов, стаканов и мрачных надежд,
Шумных псевдодрузей, лжепророков, хамья и невежд.
 
 
Вот у входа в базарный жужжащий и воющий ряд
Две убогие – Память и Совесть нагие стоят,
Деловитые граждане мимо брезгливо снуют,
Им монету не бросят – ну, разве что, в шляпу нассут.
 
 
Вот избитый, истерзанный Разум у стенки стоит.
Двадцать первого слуги подняли винтовки свои…
Каждый непревзойденный в своем деле специалист —
Мент, чиновник, путана, торгаш, педофил и фашист.
 
 
Вот старуха, одетая в черный глухой балахон
За тобою пришла, да коса не пролазит в проем.
Так и топчется, глупая, в недоуменьи в дверях,
Вызывая всем видом своим уже смех, а не страх.
 
 
На картины такие не смотрят больные глаза,
Рад бы что-то сказать, только нечего больше сказать…
Засыпай поскорее, дружок, суетой утомлен
И однажды увидишь ты вещий до одури сон:
 
 
Мы в Аду разномастном во весь веселились опор.
Вдруг: «Тревога! Полундра! Атас! Едет к нам ревизор!
Прячьте карты и баб, и коньяк, убирайте столы!
Кто три раза дурак, те сегодня полезут в котлы!
 
 
Пробуждайся от сна векового, лентяй Люцифер —
Ситуация требует срочных решительных мер:
Мы комиссию сразу притащим к тебе в кабинет,
Покажи, что хотят, а иначе урежут бюджет!»
 
 
Много дней шла проверка, от скуки мы стали зевать:
Надоело до дрожи страдающих в муках играть.
Наконец, дверь открылась и в пекло вошел Асмодей:
«Все, уехали! Прите столы и бухло, и блядей!
 
 
Снова можно блудить, напиваться, валяться в грязи —
В двадцать первом проверка нам больше уже не грозит.
Гранты дали – до двадцать второго нам хватит с лихвой.
Как ни кинь, а наш Дьявол – начальник совсем не плохой!»
 
 
Падший ангел прикидывал, как же осваивать куш…
Тут из Рая звонок: «Разгрузи хоть на тысячу душ!»
«Не вопрос», отвечал Люцифер, «Присылай их ко мне,
Только за содержанье оплата пусть будет вдвойне.»
 
 
От подобных видений проснешься в холодном поту…
Успокойся! Вселенский бардак, глупость и нищету,
Сумасбродство и похоть, и блеск побелевших костей
Ты увидишь, как только привыкнут глаза к темноте.
 
 
Двадцать Первый еще до конца себя не проявил —
Этот вздорный юнец, не спеша, набирается сил,
Он растит энтропию в удушливом чреве своем…
Хорошо, что до Двадцать Второго мы не доживем!
 

Лето 2010 г. – весна 2015 г.

Легенда

 
Порастратив здоровье в кровавых боях,
Шел без отдыха-сна на родимый порог,
Ни секунды на месте в пути не стояв,
Сапогами топча километры дорог…
 
 
И в родную избу настежь дверь распахнул:
«Я пришел, я вернулся! Здорово, родня!»
С детства воздух знакомый со свистом втянул,
«Сколько ж не был я здесь! Как вы тут без меня?!»
 
 
Мать упала на грудь, прослезился отец,
Улыбнулся, обнял с печки спрыгнувший брат:
«Мы уж думали: Где ты нашел свой конец?
И не ждали уже, что вернешься назад!»
 
 
«Ладно, полно! Я с вами теперь навсегда…
Я голодный, как черт! Соберите на стол!
Вместе нам не страшны ни напасть, ни беда!
Время взяться за ум! Для того и пришел!
 
 
Сколько ж лет я потратил на этой войне,
Сколько сил положил, сколько ран залечил!
Я зимой замерзал, отходил по весне,
Летний зной обжигал, дождь осенний мочил,
 
 
По колено в грязи и по пояс в снегу,
Головней прижигая Антонов Огонь,
В сорных ямах валялся в горячном бреду,
Чуял дым от кострищ, чуял трупную вонь,
 
 
Загибался от жажды в засохших лесах,
Отпивался водой малярийных болот,
Жрал гниющую падаль, спал на чьих-то костях,
Пробирался во тьме – обезумевший крот!»
 
 
Прислонил я к печи верный свой пулемет
И зараз охлобучил борща чугунок.
Даже стыдно – решат: «Вот явился проглот!»
Но налили добавки… Сдержаться не смог!
 
 
Мать присела на лавку, меня обняла:
«Где ж ты был, дорогой, эти несколько лет?
Я бессчетно ночей у окна провела…
Но нашел ли ты то, чего здесь у нас нет?»
 
 
Я стыдливо поник и уставился в пол:
«Я по свету искал радость, свет и покой…
Врать не буду я, мам, ничего не нашел:
Где ни сунься – гордыня, разврат и разбой!
 
 
Я бывал в тех краях, где темно даже днем,
А дорогу в сметану размыли дожди,
По колено уходит нога в чернозем,
Ну а коли упал – так подмоги не жди.
 
 
Трое нищих не раз мне встречались в пути,
Только я им не нужен… Чему, впрочем, рад!
И, когда уже некуда стало идти,
Словно громом ударило: «Надо назад!»
 
 
Воротился домой твой беспутный сынок:
Ни семьи, ни детей, ни чинов, ни гроша,
Только пара залатанных старых сапог,
Да под рваной рубахой теплится душа…
 
 
Только что же ты, матушка, точишь слезу?
Али стыдно тебе за растяпу – сынка?
Не кручинься! Я гордость тебе принесу,
Хоть и способа точно не знаю пока…»
 
 
Тут отец мне на ухо тихонько сказал:
«Убери-ка игрушку и мать не пугай.»
Что ж, разумно… С батяней я спорить не стал
И отнес пулемет в дровяной я сарай.
 
 
И вступила в права желтоглазая ночь…
«Мам, не парься с постелью, я в сени пойду —
На пуховой перине мне будет невмочь!»
Повалился на лавку и мертвым уснул.
 
 
По заре по рассветной отец разбудил,
Мирной жизни преподал мне первый урок —
Вывел в поле и в руки мне косу вручил:
«Что ж посмотрим, на что ты способен, сынок!»
 
 
Размахнулась рука, раззуделось плечо…
Но не режет коса – только тычется в грунт.
Да! До этой работы расти мне еще…
Научусь! Нам не боги горшки обожгут!
 
 
Только что же ты, батя, смеешься в кулак?
Извини, не к косе – к пулемету привык…
Это я только с виду безрукий дурак —
Быть не может, чтоб я сей процесс не постиг!
 
 
Несмотря ни на что, я работать был рад,
Не умел, но старался, во что было сил!
Как собака устал, ну а вечером брат
Возвращенье отметить меня пригласил.
 
 
На полках старой бани нехитрая снедь:
Сало, щавель, картошка да водки ушат.
«Наливай, дорогой, да скорее ответь,
Что за земли за нашей деревней лежат?
 
 
Правда ли, что за морем не худо житье —
Мужики при каретах, а бабы в мехах,
Из хрустальных бокалов лакают питье
И огульно погрязли во свальных грехах?»
 
 
Не скажу, не видал… Думаю, это миф,
Что придуман на зависть, потеху и шок —
Голод, тюрьмы, поборы, чахотку и тиф
Видел я в изобилии, где бы ни шел!
 
 
Всюду стонут и стон этот песней зовут,
Всюду грязь, всюду шум, стужа, слякоть и зной,
Всюду все пуще глаз каждый грош берегут
Так, как будто возьмут его в ящик с собой.
 
 
Где нас нет тоже худо, поверь мне уж, брат,
Мрак над всеми местами крыла распростер…
Где ни кинь – средь живых правит бал казнокрад,
А средь мертвых – товарищ его мародер.
 
 
Только что же ты, брат, так тоскливо завыл?
Что ж ты каплешь слюной да трубой держишь хвост?
Ты уже шибко пьян, ты бы больше не пил —
Пара рюмок еще и пойдешь ты вразнос!»
 
 
Брат еще накатил и под лавку упал.
И едва я его доволок до избы —
Как хороший кабан братец вес нагулял,
Несмотря на крестьянские в поле труды!
 
 
Отоспавшись, отмывшись и бороду сбрив,
Я решил навестить ту, что с детства любил —
Мочи нету гасить накативший порыв,
Образ милый меня бередил и манил.
 
 
Я взбежал на крыльцо, захмелев без вина,
Как мальчишка краснея: «А нужен ли ей?»
Наконец, постучал… И открыла Она!
И отпрянула, вскрикнув, в потемки сеней.
 
 
Я Ее подхватил, закружил на руках:
«Не пугайся, родная, аль не узнаешь?!»
Убедился – в каких ни броди ты местах,
А такой красоты никогда не найдешь!
 
 
И, в себя приходя, отвечала Она:
«Ты ушел, не прощаясь, ты просто исчез!
Я рыдала, я злилась, годами ждала!
Начала забывать – вот он ты! Ты воскрес!
 
 
Но скажи: ты, наверно, весь мир обошел,
Женщин разных, наверно, вдали повидал…
С ними было, конечно, тебе хорошо?!»
«Плюнь в глаза ты тому, кто такое сказал!
 
 
Я видал алогубых дородных мадонн
И мулаток с четвертым размером груди.
В мире женщин не счесть – имя им легион!
Но, покуда есть ты, мне не нужно блудить!
 
 
Только фото в кармане на сердце носил —
Мы с тобою, обнявшись, на фоне реки…
Вечерами разглядывал, плакал и выл
От занозой свербящей звериной тоски!
 
 
Только что же ты, милая, прячешь глаза?
Аль не рада ты мне? Али любо с другим?
Если вру – пусть меня поразят небеса!
Но лишь слово скажи – я растаю, как дым!»
 
 
Лето быстро прошло, я работал, как вол,
Научился кой-как управляться с косой…
Шель-шевель – и октябрь к концу подошел.
Я гулял, наслаждаясь осенней порой.
 
 
Из кармана достал я свой скромный обед:
Две картошки, краюху и сала кусок,
Но внезапно фигура закрыла мне свет:
«Я не ел целый день! Дай кусочек, сынок!»
 
 
Предо мною стоял седовласый старик:
Посох выше главы, до колен борода,
Стан сухой, что к жаре и морозу привык,
Ноги старца не знали сапог никогда.
 
 
«Ешь, папаша, хоть все! Сытым путь веселей!
Ты какою судьбой в нашу степь занесен?
Где бывал, что видал, расскажи поскорей —
Связи с миром в деревне я напрочь лишен!
 
 
Расскажи мне о землях людей кочевых,
Что далеко отсюда на север лежат,
Где рекой льется водка, где жарят шашлык,
Где свободные люди, как птицы кружат!»
 
 
«Север, как же… – задумчиво молвил старик —
Вот оттуда, как раз, и иду я сейчас…»
«Значит, видел! Ну надо же! Ты не тяни!
Мне не терпится полный услышать рассказ!
 
 
Я от жизни отстал, не слыхал новостей,
Расскажи мне, как грозная пляшет броня,
А за нею пехота – царица полей
Наступает, винтовками грозно звеня!
 
 
Расскажи, как трусливо отходят враги,
Чуя сердцем, печенкой, что всем им капут!
Как под звуки серебряной тонкой струны
О героях стихи трубадуры поют!»
 
 
Покачал головой седовласый старик,
Грустный взгляд заострился и впился в меня:
«Там на тысячу верст не осталось живых
И на десять саженей промерзла земля.
 
 
Зверь туда не идет, птица мрет на лету
И от стужи деревья там стали стеклом,
Только павшие молча вмерзают в тропу
Час от часа все глубже… Но дело не в том —
 
 
Мертвых лица видны на любой глубине,
Слепо смотрят глаза и оскалены рты…
Эта страшная явь каждый раз снится мне!
Я бегу на восток, заметая следы!»
 
 
Я зажмурился, уши руками закрыл…
«На хрена ж ты мне это сказал, старина!»
А открыл я глаза – старика след простыл…
Многотонным катком придавила вина!
 
 
Словно пьяный, шатаясь, я шел по селу
Повторяя под нос: «Сука, сволочь, шакал!
Самым первым ты должен был сгинуть во тьму!
Ты ж домой захотел! Всех ты бросил! Сбежал!
 
 
Захотелось покоя?! Что ж, иуда, пляши!
Набивай ненасытное брюхо борщом!
Трахай девок, бухай, сей, коси и паши
И всю жизнь делай вид, будто ты ни при чем!»
 
 
В уши мне зашептал вкрадчивый голосок:
«Что ты маешься дурью?! Их время ушло,
Испарилось, развеялось, словно песок,
Растворилось туманом, водой утекло!
 
 
А тебе повезло – ты не сбился с пути,
Не погиб от чумы и в дорогу не вмерз!
И не всем довелось вам до дома дойти —
Материнских по многим текут реки слез!
 
 
Чем же ты не доволен?! Ты жив и здоров,
Кров имеешь, постель и горячий обед!
Так избавься от глупых горячечных снов,
Без сомненья живи и копти белый свет!»
 
 
«Замолчи, негодяй! – отвечал я ему —
Я со всеми во льдах должен нынче лежать!»
Как безумный, вбежал я в родную избу,
Жадно принялся воду из жбана лакать.
 
 
Не спасло от горячки и жажды питье…
Вдруг, в окно я взглянул сквозь тягучую тьму
И увидел на миг отраженье свое —
Вроде я, но не я – что не так – не пойму…
 
 
Только что же ты, зеркало, нагло мне врешь?!
Что ж мукою кропишь вороные виски?!
Но в душе понимал я, что это не ложь…
И сдавило в груди от смертельной тоски.
 
 
Понял я, что мне душно и тошно, хоть вой!
Не помогут ни мать, ни невеста, ни Бог…
И, поникнув тяжелой больной головой,
Повалился в кровать, не снимая сапог
 
 
И мгновенно уснул… И приснился мне сон,
Будто из лесу вышел в деревню медведь,
Будто свора собачья повисла на нем,
Обещая Топтыгину скорую смерть.
 
 
И, как мог, отбивался лесной исполин,
Что тростинки, ломая собачьи хребты,
И всезнающий ворон кружился над ним,
Понимая бессмысленность этой борьбы —
 
 
Ведь собак было больше, они были злей,
В одиночку на свору идти не моги!
Что один против сотни цепных кобелей?!
И под натиском рухнул хозяин тайги…
 
 
Чу! Знакомый рожок заиграл вдалеке!
Эту музыку вспомню я хоть через век!
Я с кровати вскочил и, как был, налегке
Белкой прыгнул под первый ноябрьский снег.
 
 
Крепкий воздух ночной полной грудью вдохнул,
Отряхнулся и сплюнул в дорожный ледок,
И плевок на лету засиял ярче звезд
И насквозь, до ядра, матку-землю прожег.
 
 
И ударом ноги дверь сарая открыл,
Где в углу было начал ржаветь пулемет,
И родной «Дягтерев» на плечо я взвалил
И на звуки рожка быстрым шагом пошел…
 
 
Привели меня звуки на берег реки,
Где привалом стояла огромная рать:
Развевались знамена, горели костры,
Повара торопились паек раздавать.
 
 
Я присел у костра, потянулся к огню
И озябшим рукам стало вмиг горячо.
Пламя грело продрогшую душу мою…
Но невидимый кто-то тронул вдруг за плечо.
 
 
Оглянулся… Там странный стоял человек:
По лицу – Вельзевул, а по лычкам – сержант.
И не таял совсем на лице его снег…
Тем не менее, был этой встрече я рад:
 
 
«Ты возьми, командир, во дружину свою —
Нет в миру мне покоя и радости нет!»
И ответил сержант: «Я тебя узнаю,
В академии смерти я видел портрет…
 
 
Был еще я юнцом, когда имя твое
Знали все, кто однажды примерил мундир!»
«Полно, полно, служивый! Ты знаешь не все!
Ты б руки мне не подал – ведь я дезертир!
 
 
Я сбежал с поля боя, оставил друзей.
Славу, честь и свободу на сон променял!»
Усмехнулся он хитрой улыбкой своей
И открыл, было, рот, но осекся, смолчал…
 
 
И на тему другую пошел разговор:
«Так в какие же земли нацелен поход?»
Он присел и подкинул полено в костер:
«Путь не близкий. На север дружина идет.
 
 
Мне один старичок рассказал про края,
Где убил все живое жестокий мороз,
Где уже много лет не восходит заря
И ни звери, ни люди не кажут свой нос,
 
 
Где всегда темнота, где ни ночи, ни дня,
Где лежат подо льдом те, что лучше меня,
Те, что лучше тебя, те, что лучше нас всех…
Больше мы никогда не услышим их смех.
 
 
Понял я – непростая работа грядет:
Там живые не сдюжат – лишь сгубишь людей!
Да и кто же туда добровольно пойдет
По веленью моих сумасшедших идей?
 
 
Взял тогда я трубу и подъем протрубил…
И из мрачных болот, из оврагов и рвов,
Из забытых людьми и богами могил
Встала армия мертвых, услышав мой зов.
 
 
Попытаемся с ними те льды расколоть,
Чтоб достать бедолаг и закрыть им глаза…
К жизни их не вернуть, так пускай же Господь
Упокоит их души в своих небесах!»
 
 
Я вскочил, с удивлением глядя кругом
На бойцов, что сидели рядком у огня —
Кто с дубиною, в шкурах, кто в латах, с мечом…
И стрелою догадка сразила меня:
 
 
«Погоди! Я ведь тоже услышал рожок!
Что ж выходит, я помер? Ответь мне, сержант!»
Он вздохнул и сказал: «Ты во сне отошел.
Так бывает, дружище, – обширный инфаркт.
 
 
Не скажу, что скорблю о кончине твоей,
Врать не буду – ты нужен в походе моем.
Да и ты не горюй – вечность жизни длинней!
Ладно, грейся, кури, на рассвете пойдем…»
 
 
Я смотрел на бескрайний ночной горизонт…
Вдруг на нем показались зари языки.
Шестикрылый горнист проиграл общий сбор
И оскалил сержант вурдалачьи клыки.
 
 
И в колонну по четверо встали бойцы,
Я поднял пулемет и пристроился в хвост…
Я на север иду, обрубаю концы
И взрываю последний оставшийся мост.
 
 
Сколько лет я потратил, и сил, и труда
И теперь только смог вещь простую узреть:
Все мытарства твои – это тлен и вода…
ЧТОБ СЕБЯ ОБРЕСТИ, НУЖНО ЛИШЬ УМЕРЕТЬ!!!
 

2006 – 2011 г.г.