Kitabı oku: «Insipiens: абсурд как фундамент культуры», sayfa 9
Древнейшее неравенство полов
В 1982 году антрополог Джеймс Вудбёрн написал знаменитую статью "Эгалитарные общества" (Woodburn, 1982), где подробно изложил принципы равноправия у некоторых народов охотников-собирателей. Он удивлялся тому, как эти общества систематически устраняют какие-либо различия в социальном статусе, используя определённые механизмы "выравнивания". "Здесь нет разрыва между богатством, властью и статусом, нет терпимости к неравенству", восторженно писал Вудбёрн. Статья эта сразу стала очень популярной (видимо, потому что соответствовала душевному запросу какой-то части человечества), в последующие десятилетия на неё ссылались тысячи антропологов всего света. Но, как говорится, был нюанс…
Цитируя эту статью, тысячи учёных из года в год упускали из вида (и упускают до сих пор) одно важное замечание Вудбёрна. Замечание это настолько маленькое, что его действительно можно не заметить (особенно в хорошем настроении). Выглядит оно так: "Я исключил из этого смелого утверждения отношения между мужчинами и женщинами. На самом деле формальные отношения между мужчинами и женщинами в этих обществах весьма разнообразны […] Но так как я уже говорил конкретно об отношениях между мужчиной и женщиной (1978), я решил оставить их сегодня вне обсуждения. В настоящей статье все общие утверждения, которые я делаю об отношениях, должны быть приняты, если не указано иное, как относящиеся только к взрослым мужчинам".
"Только к взрослым мужчинам". Выделить и подчеркнуть.
То есть Вудбёрн буквально в трёх предложениях вычёркивает женщин из популярной концепции "эгалитарных обществ", а мало кто и заметил. Мимоходом Вудбёрн упомянул о своём докладе 1978 года, в котором он якобы уже подробно рассказал об отношениях между мужчинами и женщинами у этих "эгалитарных обществ". Но не только из него, а и из других его работ можно узнать о реальном положении дел в сфере межполовых отношений у этих самых обществ. К примеру, об африканском народе хадза, в изучении которых Вудбёрн фактически был пионером, он писал: "Большая часть обычаев хадза сосредоточена на агрессивной сексуальности мужчин. В отсутствие важных прав на движимое или недвижимое имущество большое внимание уделяется соперничеству между мужчинами за сексуальные права над женщинами" (Woodburn, 1979). Там же Вудбёрн описывает и случаи изнасилований (о групповых изнасилованиях и о физическом насилии против женщин у хадза , по данным того же Вудбёрна, поговорим дальше).
Из всего этого важно запомнить одно: когда где-то идёт речь о "зарождении социального неравенства" и "классового общества" – это речь сугубо о том, когда одни мужчины начали господствовать над другими. Мужское господство над женщинами выпадает из этой схемы. Но почему? Не потому ли, что подчинённое положение женщин такое древнее, что в рамках всей человеческой культуры мыслится как нормальное, естественное и, более того, как неосознанно должное?
В неявном виде даже учёные демонстрируют такой подход: приниженное и даже откровенно угнетённое положение женщин у разных традиционных народов либо просто проходит мимо их взора, либо же вызывает желание всё это как-то оправдать. Вот несколько примеров.
Советский австраловед Владимир Кабо в книге "Первобытная доземледельческая община" (1986) описывал тасманийцев (охотников-собирателей, заселивших Тасманию ещё 40 тысяч лет назад и оказавшихся изолированными от материковой Австралии около 14 тысяч лет назад) следующим образом: "О положении женщины в тасманийском обществе пишут многие очевидцы, и все сходятся в одном: женщины занимали приниженное положение. В детстве они были подчинены родителям, затем мужьям; мужчины перекладывали на женщин самую тяжелую и утомительную работу, отбирали у них большую и лучшую часть пищи, били и т. д. Руководили племенами и общинами только мужчины. Даже если положение тасманийских женщин и не было столь приниженным и рабским, как это казалось европейцам, не понимавшим, что перед ними – традиционное разделение труда, все же ясно, что тасманийское общество было совершенно чуждо матриархату, который нередко постулируется для ранних стадий общественного развития".
Известно, что при контактах с первыми европейцами тасманийские мужчины в обмен на чай, табак и собак отдавали своих женщин. Здесь интересно, как В. Р. Кабо указывает, что раз это "традиционное разделение труда", то значит, не такое уже положение женщин и "рабское". Даже когда их просто меняют чужакам на чай и табак. Похоже, это то самое неосознанное полагание угнетённого положения женщин как должного, естественного.
Антрополог Дэвид Грэбер даёт другой пример, когда рассказывает о слепоте своего предшественника – Пьера Кластра, изучавшего индейцев Южной Америки в первой половине XX века: "Кластру удаётся беспечно рассуждать о "бескомпромиссном эгалитаризме" тех самых обществ Амазонии, которые известны использованием групповых изнасилований в качестве метода подавления женщин, выходящих за рамки привычных гендерных ролей. Это столь вопиюще, что некоторые могли бы удивиться, как он мог упустить этот факт из виду […] Кластр во многих отношениях – наивный романтик" (2014, с. 22) Дальше уже сам Грэбер перечисляет ряд якобы эгалитарных племён Южной Америки, но при этом справедливо замечает: "Ни одно из данных сообществ не является полностью эгалитарным: в них всегда существуют ключевые формы доминирования, по меньшей мере, мужчин над женщинами, старших над младшими" (с. 27).
То есть Грэбер даёт нам понять, как недопустимо верить авторам, которые склонны давать какие-либо обобщающие характеристики тем или иным обществам. Важно изучить конкретные факты и ужа самому принимать решение, считать ли эти общества именно такими или нет.
Или вот записи полярника Фритьофа Нансена о положении женщин у эскимосов: "Часто приходится выслушивать мнения, что степень культурности какого-нибудь народа зависит от положения женщины. Я лично не вполне разделяю такую точку зрения, но, если держаться такого мерила, то надо предположить, что степень культурности эскимосов вовсе не так низка, так как женщины у них пользуются довольно значительным влиянием. Конечно, согласно первобытным взглядам эскимосов, женщина считается собственностью мужчины: они могут украсть, купить или обменять своих жен, иметь их несколько, если у них на то есть средства. Тем не менее, обращение с женщинами всегда хорошее, пожалуй, даже лучше, чем у других народов, где взгляд на женщин как будто несколько иной" (Нансен, 1903, с. 52). И уже дальше, после этих общих рассуждений, полярник подробно описывает положение дел: в обязанности мужчины входит только охота на крупную дичь, а дальше уже в дело вступают женщины – они должны разделать эту добычу, а также "варить кушанье, дубить кожи, обтягивать ими каяки и другие лодки, шить одежды и справлять всякие домашние работы. Если семья выехала на оленью охоту, то мужчины только убивают животное, а женщины волокут убитого зверя к шатру, что иногда представляет весьма нелегкую задачу […] Мужчина проводит большую часть времени на море, а женщина сидит дома и почти постоянно занята работой; мужчины, вернувшись домой, обыкновенно только лентяйничают, спят или занимаются рассказами. Единственным их занятием на суше является чистка и починка охотничьих снарядов" (с. 53). То есть Нансен рисует самую типичную картину для всех традиционных народов – женщины выполняют самую большую часть работ, тогда как свободное время бывает только у мужчин (подробнее об этом я писал в "Мифе моногамии, семьи и мужчины"), но исследователями это просто обозначается как "традиционное разделение труда", и всё, вопрос считается закрытым.
Но самое интересное Нансен пишет дальше: "Прожив с эскимосами несколько времени, вовсе не приходишь к тому убеждению, будто их женщины находятся в приниженном состоянии. Напротив, мне показалось, что во многих делах голос их имеет решающее значение. Правда, в общественном отношении между мужчиной и женщиной существует известная разница. За обедом мужчинам, и, в особенности, отважным охотникам, еда и кофе предлагается прежде всего. После них едят женщины и дети. Эскимосы не выказывают также особенной вежливости по отношению к женщинам, и, когда те заняты тяжелой работой, только смотрят на них да посмеиваются, не думая о том, чтобы помочь им.
Тот факт, что женщины не пользуются таким значением, как мужчины, отчасти обнаруживается и при рождении ребенка. Если родится мальчик, отец и мать так и сияют от счастья; если же родится дочь, оба плачут или выказывают свое полное неудовольствие. Но можно ли этому удивляться? Хотя эскимос и очень добр по природе, но ведь и он только человек. Мальчик представляется для него будущим охотником, опорой семьи и кормильцем престарелых родителей, а с другой стороны он находит, что девочек уж и так довольно на свете […]
Даже умирающая женщина пользуется меньшим вниманием, чем мужчина; ее готовы похоронить чуть ли не живьем, что иногда, к сожалению, и случалось" (с. 56).
Ко всему этому можно было бы добавить сообщения путешественника Питера Фройхена о том, что эскимос не может отправляться в дальний поход без жены. А если жена почему-то не может, то он должен одолжить жену у соседа. Зачем? Затем, что помимо приготовления пищи и починки одежды в задачи жены входит и разжёвывание замёрзших подошв обуви мужа по утрам (Freuchen P. Book of the Eskimos).
Но самый интересный пример слепоты в отношении женского подчинения, наверное, следующий. Потому что слепота в данном случае принадлежит женщине же. Луиза Мишель (1830-1905) – французская революционерка и феминистка, в 1873-м сосланная за свою деятельность в Меланезию, на остров Новая Каледония. Там Мишель пришла в восторг от аборигенов канаков, которые, как ей казалось, выступили идеальным подтверждением её анархических взглядов: они казались ей живущими такой идиллически чистой, первозданной жизнью, какой только и могло жить общество без капитала и без государств. Мишель написала несколько работ о канаках, делая акцент на их равенстве. Но при этом, удивительное дело, она обходила вниманием суровое угнетение женщин среди этого народа. Так, в одной книге она отмечала, что в языке канаков женщина обозначается словом "nemo" ("ничто") (Michel, 1885, p. 46). В другой работе она писала: "Мужчины…часто ревнуют своих женщин. Говорят, что в случае доказательства вины женщины, её могут убить. В случае неверности жены, соплеменники мужа совершают возмездие, подвергая изменницу ужасающим оскорблениям (так называемые "последние негодования"). Мужчины, при этом, могут иметь столько жён, сколько он в состоянии прокормить; обычно они делают их своими рабынями" (Michel, 1998, p. 213). Но в целом в своих работах темы эти Мишель не развивала. Она предпочитала считать общество канаков эгалитарным, просто закрывая глаза на положение женщин.
Вот так это и выглядит. Точнее, не выглядит никак. Потому что женское подчинение остаётся невидимым даже тогда, когда оно очевидно. И здесь самое время вспомнить, что когда мы слышим об "эгалитарных обществах" или о "равенстве у традиционных народов", то речь идёт о равенстве среди мужчин. Женщин нет на этой картине.
Но всё же, означает ли написанное, что в древности хотя бы и мужчины всегда стремились к равноправию между собой? Или же бывало и иначе? Скорее всего, второе.
Миф о "первобытном коммунизме"
Явление престижа, сотни тысяч лет назад положившее начало социальному расслоению и рождению властных иерархий, оказывается очень неудобным для желающих верить в исходную эгалитарность древнего человека. Особенно важной эта вера оказывается для всё тех же марксистов и анархистов, догматично держащихся за мысль, будто иерархии возникают у человека только с переходом к земледелию и с рождением частной собственности. Но, как я показал в "Мифе моногамии", первой частной собственностью была женщина, и случилось это, вероятно, сотни тысяч лет назад. Вера в равноправие древнего человека – краеугольный камень марксизма, исходящего из гипотезы, будто отказ от частной собственности снова приведёт к былому равенству. Но, как сказано выше, это не так, и даже ближайшие наши сородичи обезьяны вполне себе практикуют борьбу за престиж. Хоть эта борьба и не является неизбежной, но главное, что она возможна и безо всякой собственности, собственность оказывается лишь мощным вспомогательным инструментом в этом деле.
Возможность создавать иерархии содержится даже в таком явлении, как искусство, древнее рождение которого в последнее время также пытаются объяснить с позиций престижной экономики: "искусство возникает как инструмент борьбы за престиж и влияние, то есть за власть. Престиж и влияние, а не материальные ценности как таковые – вот значимый приз в догосударственных (да, в сущности, и в любых) обществах. Высоких позиций достигают лица и группы, способные предъявить изделия высшего качества, семантическая нагрузка которых признана наиболее ценной" (Берёзкин, 2015, с. 74; Васильев и др., 2015, с. 451). Цель использования сложных предметов первобытного искусства в ритуалах "состояла не только в обучении мифологии, но и в утверждении иерархии" (там же). Что бы ни говорили культурологи и прочие специалисты по искусству, но чем является всякий искусно созданный предмет, как не попыткой автора выразить в нём себя и продемонстрировать всему обществу? Да, это снова вопрос престижа. Собственность совершенно не обязательна для рождения концепта власти и для борьбы за неё.
Верящие в древнюю эгалитарность очень любят приводить в пример некоторые культуры Африки и Южной Индии, в которых действительно царит значительное равноправие, а агрессия почти отсутствует. Но дело в том, что нет никакой уверенности, что этот эгалитарный уклад был свойственен этим народам издревле, и есть даже некоторые подозрения, что он как раз оказался результатом довольно позднего противостояния с народами земледельцев и скотоводов: потерпев от них поражение, племенам уже было не до сохранения прежнего уклада, ценностей, иерархий и ритуалов и приходилось значительно перестроить свой привычный образ жизни. Исследователи справедливо отмечают, что эти народы – "не живые ископаемые. Эти народы тысячелетиями контактировали с аграрными государствами и империями, захватчиками и торговцами, и их социальные институты главным образом сложились в попытках сотрудничать с ними или избегать их" (Грэбер, Уэнгроу, 2019; см. Артёмова, Финлейсон, 2020). У тех же знаменитых своим миролюбием бушменов отмечены возможные следы агрессии в древности, включая и существовавший обычай браков умыканием. Всё это могло измениться именно после военных контактов с пришедшими племенами скотоводов или с европейцами в XVI-XIX веках. Поэтому возможно, что нынешнее миролюбие бушменов было вызвано этими факторами (Казанков, 2002, с. 51) – масштабными притеснениями на протяжении многих столетий. Ещё ко двору египетских фараонов в качестве рабов периодически поставляли тысячи представителей самых разных африканских племён. А уже в XVI веке португальцы начали массово вывозить африканцев самых разных народов в качестве рабов в обе Америки (суммарно было вывезено до 20 млн. человек). Разве всё это могло пройти бесследно?
К тому же стоит избавиться от мифа, крепко сидящего в головах многих, будто Африка всегда была таким краем дикой природы, а сложно устроенные государства появляются в регионе только с приходом европейцев. Это не так, и у Африки было своё Средневековье, с собственными сложными государствами, среди которых и легендарные Мономотапа (примерно X-XV вв.) с сотнями тысяч золотых рудников, и грандиозное Аксумское царство (I-X вв.), а ещё раньше – царства Керма (с 2500 г. до н.э.), Мероэ (или Куш; с IX века до н.э.) и Даамат (или Д'мт) (см. Кулик, 1988; Михайлов, 2021; Тёрнбул, 1981). Действительно ли могли существовать племена, избежавшие контакта с классовыми обществами, когда эти классовые общества были у них прямо под боком на протяжении минимум трёх-четырёх тысячелетий? Те же бушмены раньше занимали куда более северные территории и столетия спустя оказались заточёнными в неблагоприятных пустынных областях Намиба и Калахари. А пигмеи лесов Конго и подавно встроены в государственный механизм: каждое племя занимает свой участок леса, но этот участок приписан за конкретным землевладельцем (негроидом), за который он платит налог, именно поэтому пигмеи с каждой охоты выплачивают своему "хозяину" дань – часть добычи (см. Патнем, 1961).
Бушменов даже ещё в начале XX века попросту отстреливали для продажи их скелетов американским музеям, но чаще всего – за их угрозу скотоводческим фермам. "В те дни охота на бушменов не была чем-то из ряда вон выходящим, потому что к ним относились примерно как к сельскохозяйственным вредителям. Еще в 1900 году фермеры района Гротфонтейн обращались к властям с просьбой разрешить им истребить бушменов, которые угоняют скот. Совершенно обычной была такая, например, реплика фермера, приехавшего в воскресенье в гости к соседу: – Хорошая погодка сегодня. Пойдем постреляем бушменов?" (Бьерре, 1964). "На них устраивали облавы с собаками, сжигали заросли кустарника вместе со спрятавшимися в них людьми" (Кулик, 1988). Даже во второй половине XX века в Кейптауне можно ещё было встретить "с виду вполне респектабельную даму, которая хвастается тем, что всего за один день собственными руками отравила 120 бушменов, подсыпав сильнодействующий яд в их водоём" (там же). Было ли при этом бушменам дело до сохранения своих древних укладов? Народ был почти уничтожен и загнан в угол.
Местами сохранилась древняя наскальная живопись бушменов, где изображены их сражения с высокорослыми скотоводами банту. В чём причина сражений? Да всё та же. "На некоторых рисунках обозначена и причина сражения – часть бушменов сражается, а часть угоняет стадо быков" (Котляр, 1983, с. 13). Но первоначальные работы о бушменах оказались явно переполнены возвышенными ожиданиями белых учёных.
"Купаясь в этом море “бушменологии”, нельзя не обратить внимание на то, что многие исследователи идеализируют бушменов, романтизируют их быт и образ жизни. Очевидно, испытывая некий "комплекс вины” за преступления XVIII-XIX веков, когда белые поселенцы в Южной Африке истребили здесь минимум 300 тысяч коренных жителей, охотясь на них с собаками и отравляя водоемы. современные исследователи рисуют "затворников Калахари" как некий "безвинный", "наивный", существующий в полной гармонии с природой народ, образ жизни которого достоин подражания для жителей "суетного" Запада, погрязшего в "бутафорской цивилизации" (Кулик, 1996а).
Поэтому рисовать образ эдакого идиллического благородного дикаря, опираясь на поведение современных бушменов, очень и очень наивно. Значительная их часть была попросту уничтожена в прошлом, а те же, кто выжил, просто могли присмиреть. Здесь особенно интересно углубиться в семейное насилие бушменов (да, у них оно тоже есть, как и у всех цивилизованных людей): по данным некоторых исследователей, 23% убийств среди бушменов связаны с сексуальной ревностью (Lee, 1979). То есть, как и во всём мире, мужья-бушмены убивают бушменок-жён. "Домашнее насилие распространено среди семей бушменов сан на юге Африки. Согласно сообщениям женщин, бойфренды и мужья били их, наносили ножевые ранения или ожоги. Часто мужчины были пьяны, но также случалось, что они били женщин за то, что те не выполняли приказы делать или не делать что-то" (Felton, Becker, 2001, p. 57). Да и если бы мужчины и женщины бушмены действительно были равноправными, а в их семьях царила гармония, то пришлось бы тогда взрослой бушменке успокаивать девочку-подростка, боявшуюся предстоявшей ей свадьбы, поясняя: "Мужчина тебя не убьёт; он женится на тебе и станет для тебя как отец или как старший брат"? (Моррис, 2017, с. 88).
Часть учёных утверждает, что семейное насилие у бушменов возникло сравнительно недавно из-за усиливающегося воздействия цивилизации и всё приближающихся городов, но вот если верить самим бушменкам уже преклонного возраста, "в старые времена, то есть в молодости, когда они жили в центральной части Калахари, сексуальная ревность играла доминирующую роль, как и "недопонимание" между мужьями и женами […] Драку всегда начинали мужчины" (там же). У бушменов также распространены изнасилования, включая и групповые (Felton, Becker, 2001, p. 61). Так что образ тихого, мудрого и миролюбивого бушмена, созданный в ранних работах 1960-х, оказался сильно идеализированным.
В 1960-е антрополог Наполеон Шаньон опубликовал книгу о племени яномамо в Южной Америке, где большой акцент делал на их агрессивности и любви воевать. Десятилетиями позже другие антропологи обвинили Шаньона в некорректных выводах и даже в том, что якобы это он сам ссорил деревни яномамо, порождая их воинственность. В наиболее поздних работах аналогичные претензии были подхвачены Жетой и Райаном в их в целом неплохой книге "Секс на заре цивилизации": по мысли авторов, никакой особой воинственности у яномамо не было, а всё это активизировались лишь во второй половине XX века из-за участившихся контактов с Западной цивилизацией. Но вот беда: ещё в 1930-е яномамо похитили бразильскую девочку Хелену Валеро, которая 20 лет вынуждена была провести с ними, после чего смогла сбежать и поведать историю всему миру. И история эта один в один совпадает с более поздними историями Наполеона Шаньона. Яномамо нападали друг на друга чисто ради забавы, бравады и утверждения могущества одной группы над другой (это те самые туземцы, которые кричали "Нам приятно сразиться с врагами!"). Мужчины яномамо убивали друг друга, насиловали и убивали женщин, зверски уничтожали даже маленьких детей. История Хелены Валеро изобилует такими подробностями (Биокка, 1972).
Обвинения в адрес Шаньона в целом были опровергнуты, но немалая часть антропологов предпочла сохранить свою веру в миролюбивых дикарей, существовавших до прихода пугающей и деструктивной цивилизации.
Выше уже упоминался хорошо изученный в антропологии факт, что мужская охота у племён охотников-собирателей приносит куда меньше пропитания, чем женское собирательство. Но пока учёные по всему миру ломают головы и строят сложные концепции, пытаясь объяснить, почему мужчины тогда вообще продолжают охотиться, некоторые исследователи высказывают ту мысль, которая лежит на поверхности: "Несмотря на то, что собираемая женщинами часть съестного значительно превосходит то, что могут добыть на охоте лучники-мужчины, все бушмены в первую очередь считают себя не бортниками-вегетарианцами, а охотниками-мясоедами. При этом их не устраивает, например, возможность убивать в год примерно 25 миллионов долгоногов – шустрых зверьков, напоминающих среднеазиатских тушканчиков, мясо которых служит главным источником белков для нескотоводческих племён этого района. Практически вся жизнь мужской части бушменского общества всегда была связана с "чи го" – или "большой охотой" на крупную дичь. Выследить и подстрелить "коровью антилопу" кон-гони, зебру или орикса – это своего рода праздник для бушменских мужчин, лучшее доказательство их превосходства над женщинами, Потребление орехов и корешков, собираемых женщинами, мужчины рассматривают лишь как способ поддержания существования, в то время как мясо "даст возможность жить по-настоящему" (Кулик, 1996а). Охота на крупную дичь была и остаётся главным идеологическим способом подтверждения мужского господства над женщинами, превосходства первых над вторыми. Так обстоит по всему миру, так обстоит и у бушменов, которых мы так любим называть "эгалитарными".
Даже у известного своим равноправием африканского народа хадза, так горячо любимого верящими в древнюю эгалитарность человека, есть ритуал (эпеме), о котором антропологи упоминают крайне редко: в строгой секретности мужчины поедают самые жирные куски добытого мяса, считающиеся священными (которые также называются эпеме), – женщины на ритуал не допускаются под угрозой изнасилования и даже смерти (Power, Watts, 1997; Power, 2015; Woodburn, 1964). Как подчёркивают исследователи, обряд эпеме базируется на гендерной сегрегации (Skaanes, 2015).
Да и вообще нельзя не заметить, что, согласно изложенной выше гипотезе древнего рождения брака, сам по себе факт его существования у какого-либо народа, каким бы эгалитарным он сейчас ни был, оказывается чётким индикатором как минимум мужского господства над женщиной в прошлом, что уже не позволяет говорить о былом эгалитаризме. К примеру, у тех же андаманцев, проживших в изоляции на Андаманских островах около 30 или даже 50 тысяч лет и "открытых" только в XVIII веке, "измена жены может грозить смертью не только ей, но и её возлюбленному" (Маретина, 1995, с. 154), и это притом, что обычно их принято описывать как народ с выраженным равенством полов.
Другая известная своим равенством группа африканцев – пигмеи – тоже не остаётся в стороне: есть косвенные признаки того, что и у них в древности всё было не так идиллически, и мужчины господствовали над женщинами. Как известно, у многих народов вокруг Тихого океана (Аляска, Меланезия, Австралия и Южная Америка) сложился культ мужских ритуалов, участники которых надевают маски духов/предков и играют на священных флейтах, горнах или гуделках. При этом важной чертой подобных практик оказывается не только их тайный характер (мужчины всегда наряжаются незаметно от женщин, чтобы те ни за что не прознали, что в этой роли "духов/предков" выступают хорошо им знакомые люди), но и тот факт, что непосвящёнными наблюдателями всегда оказываются женщины и дети. Распорядители и участники ритуалов – всегда мужчины. Их задачей оказывается как минимум напугать женщин присутствием "духов" и внушить мысль, что посредниками с ними могут выступать именно мужчины, а женщины же всегда должны внимать им и верить. Всегда в таких случаях все эти ритуальные маски или духовые инструменты (флейты или большие трубы из свёрнутой коры деревьев) оказываются надёжно спрятанными от женщин и даже объявлены священными: и если женщина увидит маску или флейту, ей грозит гибель или же какое-то иное суровое наказание. Этнографы сходятся в том, что все подобные ритуалы 1) оказываются как минимум очень древними, уходящими на десятки тысяч лет в прошлое, и 2) предназначены именно для поддержания верховенствующей роли мужчины в обществе, внушая женщинам мысль об их подчинённом положении. При этом среди любителей популярной науки распространён взгляд, будто феномен "мужских ритуалов" распространён только в регионах вокруг Тихого океана и, соответственно, зародился где-то в Южной Азии уже после выхода Homo sapiens из Африки. И поскольку в Африке аналогичных мужских ритуалов нет, то и равноправные отношения мужчин и женщин были характерны для человека с самого начала. Но дело в том, что всё это не так, и в Африке есть аналоги мужских ритуалов тихоокеанского региона – и в первую очередь именно у миролюбивых сейчас пигмеев. Их ритуальные горны и сам ритуал носят названием молѝмо, и участвовать в нём разрешено только мужчинам. "Африканские параллели делают излишними размышления о каких-то специфических меланезийско-индейских связях. Остаётся предположить, что либо сходные черты в культуре обитателей разных континентов независимо развились уже после расселения по ойкумене, либо перед нами древнейшее общечеловеческое наследие, которое сохранилось везде, где до недавних пор оставались крупные массивы первобытных племен. Следует учесть, насколько ответственно второе предположение. Оно фактически означает, что не позже 20–30 тысяч лет назад палеолитические охотники уже участвовали в обрядах типа молимо" (Берёзкин, 1987, с. 154).
Но и на этом ещё не всё. Дело в том, что во время тихоокеанских мужских ритуалов, ряженные в маски не только запугивают женщин и детей, но и нередко требуют от них выкуп в виде еды, которую якобы и должны поглотить явившиеся духи. Не глядя, женщины высовывают из окон своих хижин кусочки чего-нибудь съестного, мужчины их хватают и убегают. Что напоминает это ритуальное поведение в современном западном мире? Ряженные в маски вымогают еду… Конечно же, это всем известный Хэллоуин, где в канонической форме люди в масках обходят дома и требуют угощений. И это совсем не современный праздник, он уходит корнями в глубокую древность. Что важно, аналогичное поведение было характерно и для восточных славян в святки и в масленицу (с. 156), а в некоторых регионах России в русальную неделю сохранялся и обычай, когда ряженые бросались на женщин с кнутами (с. 157). Всё это говорит об одном: "по остаткам, обрывкам древнейших ритуалов народов Евразии, которые доступны для изучения, можно заключить, что они имели много общего с обрядами современных индейцев или папуасов. Подобно обитателям Меланезии и Южной Америки народы Евразии некогда отождествляли звуки духовых музыкальных инструментов с голосами богов и предков" (Берёзкин, 1987, с. 155). Просто однажды на территории Евразии такие культурные традиции существенно ослабли. Но они были. И, конечно, родом всё это из Африки.
"Можно предполагать, что мужские ритуалы, связанные с институализированным противопоставлением полов, возникли в Африке и были принесены в Австралию и на Новую Гвинею первыми сапиенсами" (Берёзкин, 2013a, с. 147).
Помимо прочего, для тихоокеанского региона характерны мифы о том, как в древности женщины были главными – именно они владели ритуальными масками и священными флейтами (или же охотничьим оружием), но в ходе мужского восстания эта власть была отнята, как закрепилось и поныне. Такие мифы призваны объяснить существующее положение вещей, объяснить, почему сейчас мужчины главные. Но дело опять же в том, что аналогичные мифы есть и у народов Африки (Иорданский, 1991, с. 88). В них точно так же рассказывается либо о том, что раньше женщины владели ритуальными масками, позволявшими им общаться с духами, либо же охотничьим оружием, а мужчины же были подчинены и занимались добыванием растительных плодов и другими бытовыми делами. Есть такой миф даже и у пресловутых эгалитарных хадза (Иорданский, 1982, с. 272). По мифам, мужчинам не нравилось господствующее положение женщин, и потому в один удобный момент они их непременно свергли.
Ну и конечно же, священное для хадза мясо эпеме, по их мифам, раньше также ели именно женщины, а не мужчины (Woodburn 1964, p. 298). И конечно же, мужчины запугивали женщин во время ритуала эпеме: с криками они врывались в лагерь, будто напуганные духом Эпеме, который следовал за ними по пятам (разумеется, это снова был ряженый в перья и тёмную ткань мужчина), женщины же должны были непременно прятаться в хижинах. При этом "дух Эпеме" выискивает в деревне какие-либо женские предметы и ломает их (p. 304; Power, 2015).
