Kitabı oku: «Полимат. История универсальных людей от Леонардо да Винчи до Сьюзен Сонтаг», sayfa 5

Леонардо

Леонардо да Винчи – самый знаменитый пример «человека Возрождения», но в то же время наименее типичный¹²⁷. Леонардо не был ученым-гуманистом: ему, как и инженерам, упомянутым выше, не хватало соответствующего образования. Возможно, он и вовсе не учился в школе, а по-латыни читал с заметным трудом. Леонардо осваивал ремесло в мастерской знаменитого флорентийского мастера Андреа Верроккьо, где овладел не только искусством живописца и скульптора, но и умением проектировать военные машины, опираясь на тосканскую инженерную традицию от Брунеллески до Франческо ди Джорджо (который впоследствии стал его другом). Леонардо – выдающийся пример уникальной традиции новаторства, характерной для Флоренции XV – XVI веков, когда мастера передавали свои знания ученикам и подмастерьям, работавшим в той же мастерской. Можно установить, кто из художников у кого учился, при этом вырабатывая свой собственный стиль. Например, у Верроккьо учился не только Леонардо, но и Гирландайо, который, в свою очередь, был учителем Микеланджело.

Леонардо уехал из Флоренции в Милан, где привлек к себе внимание герцога Лодовико Сфорца, пообещав тому проектировать мосты, пушки, катапульты, шахты и – на десятом месте в списке – создавать произведения скульптуры и архитектуры. Леонардо получил должность придворного инженера (ingeniarius ducalis), связанную не только с прокладкой каналов и сооружением фортификаций, но и с изобретением «спецэффектов» для герцогских празднеств. При миланском дворе Леонардо также прославился умелой игрой на лире и пением, теми самыми талантами, какими должен был обладать «идеальный придворный» Кастильоне. Более того, он придумывал совершенно новые музыкальные инструменты и занимался исследованиями звука¹²⁸. Позже Леонардо был военным инженером на службе у Венецианской республики и у папского сына Чезаре Борджиа, когда тот пытался завоевать Романью. Леонардо спроектировал множество механизмов, в числе которых механический лев, гигантский арбалет, пистолет с колесцовым замком, летательные аппараты и своеобразная подводная лодка¹²⁹.

Леонардо принадлежал не только к традиции живописцев и скульпторов, но и к тосканской традиции художников-инженеров, как и уже упомянутые выше Брунеллески, Таккола и Франческо ди Джорджо. И в самом деле, трудно сказать, были ли некоторые механизмы, изображенные в его записных книжках, оригинальными изобретениями, или он использовал существовавший массив знаний и идей. В любом случае Леонардо во многом превзошел своих предшественников.

По свидетельству скульптора Бенвенуто Челлини, французский король Франциск I «сказал, что не верит, что когда-либо рождался человек, который знал так же много, как Леонардо»¹³⁰. Но у нас нет необходимости полагаться только на слова короля. 7000 с лишним страниц рукописей Леонардо, часть которых из-за своего объема получила название «Атлантический кодекс», свидетельствуют о широте интересов мастера, затмившего самого Альберти.

В большинстве областей знания Леонардо был самоучкой и в одной из рукописей назвал себя «человеком без образования» (omo sanza lettere), хотя неоднократно с гордостью заявлял, что его знания основаны на опыте, а не на книжной учености¹³¹. Но при этом постепенно собрал библиотеку, насчитывавшую к 1504 году 116 томов. Он изучал сочинения Птолемея по космографии, Витрувия по архитектуре, средневековые тексты по оптике и анатомии и труды более ранних полиматов – Плиния, Роджера Бэкона, аль-Кинди и Ибн Сины¹³².

Вероятно, Леонардо узнавал еще больше из бесед со специалистами. Он оставлял для себя заметки, например, такого содержания: «Найди счетовода, чтобы он показал, как рассчитать площадь треугольника… Спроси у маэстро Антонио, как размещаются бомбарды на бастионах днем и ночью… Спроси у Бенедетто Портинари, как во Фландрии бегают по льду». Живя в Милане, Леонардо подружился с Маркантонио делла Торре, профессором медицины из университета в соседнем городе Павии, и они вместе проводили вскрытия.

Больше всего знаний Леонардо почерпнул именно так, из практического опыта наблюдений и исследований. Он обратился к изучению анатомии, в том числе вскрытию трупов, чтобы более точно изображать тела людей и лошадей, но продолжил заниматься этим уже из чистой любознательности. Считается, что анатомия – это сфера, «в которой он сделал наиболее важные открытия». Похоже, Леонардо был первым, кто изучал развитие склероза артерий и установил, как работает клапан аорты в сердце¹³³. Аналогичным образом он начал изучать оптику как вспомогательный инструмент искусства, но при этом открыл, например, что «человеческий зрачок расширяется и сужается в зависимости от яркости или темноты видимого объекта»¹³⁴.

Леонардо также был страстным поклонником геометрии, утверждал, что решил задачу о квадратуре круга, и писал: «Пусть не читает меня тот, кто не математик». Он занимался и вопросами, ныне относящимися к сферам механики, гидравлики, химии, ботаники, зоологии, геологии и картографии. Ирония заключается в том, что для того, чтобы оценить достижения Леонардо в этих областях, теперь требуются усилия многих специалистов.

Например, Леонардо занимало движение воды, за которым он наблюдал, бросая в воду зерна или капая в нее краску¹³⁵. Он проводил химические эксперименты с красками и подготовкой поверхностей для живописи¹³⁶. Его рукописи свидетельствуют о тщательном изучении растений – как и знаменитая картина «Мадонна в скалах» (вариант, хранящийся в Лувре), на которой он изобразил только те растения, которые можно увидеть во влажном гроте в определенный сезон. В этой картине точны не только ботанические, но и геологические детали: «Поверхности скал выветрены в соответствии с твердостью той или иной горной породы»¹³⁷. Леонардо также собирал окаменелости, видя в них свидетельства прошлого Земли. Он подсчитывал возраст деревьев по годичным кольцам¹³⁸. Он внимательно наблюдал не только за лошадьми и птицами, но и за летучими мышами, ящерицами и крокодилами¹³⁹. Составленные им карты говорят об интересе к географии¹⁴⁰. Как отмечал Джорджо Вазари в биографии Леонардо, «к каким бы трудным вещам он ни обращал свой ум, он справлялся с ними с легкостью».

Вазари, конечно, преувеличивал достижения своего героя. Стоит ли говорить о том, что широта интересов Леонардо имела и оборотную, негативную сторону – неудачи? Гигантский арбалет на деле не работал, задача о квадратуре круга так и не была успешно решена, а скверное состояние «Тайной вечери», ставшее заметным уже через несколько лет после создания фрески, было результатом неудачных химических экспериментов. Как с сожалением или злорадством отмечали многие современники Леонардо, он постоянно срывал сроки выполнения заказов, а многие вещи попросту не закончил, как это случилось с большой конной статуей Франческо Сфорца (отца герцога Лодовико), которую сам художник называл просто «лошадь». Леонардо планировал написать трактаты о живописи, свойствах воды, анатомии, оптике, полетах и механике, но не закончил ни одного, а некоторые даже не начал. Один из величайших художников своего времени, если не всех времен, он в сорок с лишним лет заслужил характеристику impacientissimo del penello – «нетерпеливый в обращении с кистью»¹⁴¹. Как мы увидим, многие полиматы не доводили свои проекты до конца из-за распыления сил или потери интереса. Именно поэтому я использую здесь термин «синдром Леонардо».

На первый взгляд, Леонардо представляет собой нагляднейший пример «лиса», человека, интересующегося абсолютно всем и практикующего центробежный подход к знаниям. Но, как показали некоторые исследователи, говорить о «разбросе» интересов в случае с Леонардо будет ошибкой. То, что на поверхности выглядит как чистое любопытство, обычно оказывается связанным с несколькими главными идеями, занимавшими его ум. Леонардо проводил аналогии между светом и звуком, ветвями деревьев, реками и артериями организма, полетом и плаванием, животными и механизмами. Например, он писал: «Птица – это инструмент, работающий по математическим законам». Некоторые из его открытий основаны как раз на таких аналогиях. В частности, он объяснил, как работают клапаны в сердце, сравнивая движение крови в человеческом теле с движением воды. Коротко говоря, Леонардо основывался на допущении, что «все видимое разнообразие природы свидетельствует о ее внутреннем единстве»¹⁴². С этой точки зрения «невидимые нити соединяют фрагменты», разбросанные в океане его рукописей¹⁴³.

Женщина эпохи Возрождения

В наше время любая отсылка к понятию «мужчина эпохи Возрождения» неизбежно вызывает вопрос: а как насчет женщины эпохи Возрождения? За ним логично следует другой, об ученых дамах более ранних периодов. Поздняя Античность дает нам один пример женщины-полимата – это Гипатия Александрийская, писавшая о философии, математике и астрономии¹⁴⁴.

В XII столетии таким примером стала Хильдегарда Бингенская, образованная немецкая монахиня, а позже аббатиса, духовидица, автор стихов и пьес, которая была еще и наставницей (magistra) других монахинь. Используя опыт, полученный в монастырской больнице, она написала руководство по целебным травам, растениям, минералам и пр. (Liber Simplicis Medicinae, также известное как Physica) и сочинение о болезнях, их причинах и лечении (Liber Compositae Medicinae, также известное как Causae et curae)¹⁴⁵.

Она также изучала философию, теологию, музыку, астрономию и астрологию и писала тексты по этим дисциплинам¹⁴⁶.

На рубеже позднего Средневековья и эпохи Возрождения во Франции жила Кристина Пизанская, уроженка Венеции. Она написала более сорока книг, включая биографию и трактаты о добродетелях (Livre des trois vertus, 1405), войне (Livre des Faits d'Armes, 1410), удаче (Livre de la Mutacion de Fortune, 1403) и политической философии, а также свое самое известное сочинение – «Книгу о граде женщин» (Livre de la Cité des Dames, 1405), где она выдвигает доводы в пользу способностей женщин, выводя галерею знаменитых дам прошлого¹⁴⁷.

В ренессансной Европе женщины ущемлялись вдвойне, поскольку доступ к образованию был затруднен, а о военной карьере не могло быть и речи. Чтобы учиться, женщинам приходилось преодолевать много препятствий, главным из которых была невозможность попасть в университет если не в принципе, то на практике, поскольку считалось, что ученость не для женщин. Им отводились роли домохозяек, матерей или монахинь. В знаменитом диалоге Кастильоне говорится о благородной придворной даме (gentildonna da corte), а не только о придворном мужского пола, но ее познания ограничиваются литературой, музыкой, живописью, танцами и умением изящно развлекать мужчин¹⁴⁸.

Буркхардт и другие авторы XIX и начала XX века тоже принимали как данность, что «люди эпохи Возрождения» были только мужчинами, но это допущение было поставлено под вопрос более поздними историками феминистского направления. Эти ученые отмечали, что немногочисленные женщины, как правило имевшие благородное происхождение и получившие домашнее образование у частных учителей, все же преодолевали препятствия на своем пути, изучали гуманитарные науки и писали письма, речи, поэмы и даже трактаты на латыни или родном языке. В целом о них известно немного, но о некоторых все же есть информация.

Согласно одному из историков, в период между 1350 и 1530 годами в Италии три женщины «достигли большой известности» в этом отношении, в то время как еще девять были «заметны в обществе»¹⁴⁹. Тремя самыми известными интеллектуалками были Изотта Ногарола, Лаура Черета и Кассандра Феделе. Изотта, родившаяся в Вероне, переписывалась с Гуарино да Верона, ведущим гуманистом из того же города. Она написала несколько речей и диалог об Адаме и Еве¹⁵⁰. Лаура Черета из Брешии изучала латынь, философию, математику и астрономию в монастыре. Она переписывалась с учеными-гуманистами по вопросу об образовании женщин и составила книгу из своих 82 писем¹⁵¹. Кассандра Феделе из Венеции изучала классическую литературу и философию, писала стихи, выступала с речами – похвалами учености – в Падуе и Венеции, переписывалась с ведущими гуманистами своего времени и написала трактат, ныне утраченный, о порядке наук (De scientiarum ordine)¹⁵².

Но широта эрудиции была редкостью среди таких ученых дам. В исследовании, посвященном Черете, например, говорится, что она «не проявляла интереса к умозрительной философии, диалектике, теологии, праву или медицине»¹⁵³. В отношении этих и прочих женщин-гуманистов было отмечено, что «многие из их сочинений весьма заурядны; но многое из того, что было написано мужчинами-гуманистами, тоже посредственно»¹⁵⁴. В этой книге мы не рассматриваем ученых среднего уровня, и поэтому, коль скоро мы хотим избежать двойных стандартов, требованиям нашей выборки отвечает только Кассандра Феделе.

Из образованных дам, живших за пределами Италии, стоит упомянуть Каритас Пиркхаймер, старшую сестру гуманиста Виллибальда Пиркхаймера, которая получила домашнее образование, поступила в монастырь Св. Клары в родном Нюрнберге, чтобы учиться, затем постриглась в монахини и в итоге стала настоятельницей. Ведущие гуманисты, в том числе Эразм Роттердамский¹⁵⁵, высоко отзывались об образованности Каритас. Ее испанская современница, Беатрис Галиндо по прозвищу Ла Латина, сумела выучиться в университете Саламанки, была приглашена ко двору Изабеллы Кастильской и преподавала латынь королеве и ее дочерям. Она также написала комментарий к Аристотелю¹⁵⁶.

В Англии образованностью славилась Маргарет Роупер, дочь Томаса Мора, который в письмах рекомендовал ей изучать «сочинения гуманистов и так называемые свободные науки», а затем медицину и религиозную литературу. Маргарет освоила латынь и древнегреческий и переводила тексты Эразма. Кроме того, все пять дочерей протестантского гуманиста Энтони Кука изучали латынь, древнегреческий, иврит, итальянский и французский языки. Две из них, Анна и Елизавета, занимались переводами: Анна – с латыни, а Елизавета – с французского¹⁵⁷. В те времена переводы считались более приемлемым занятием для женщин, нежели сочинение оригинальных текстов.

Пожалуй, самой примечательной женщиной эпохи Ренессанса (хотя прожила она до 1645 года) была француженка Мари де Гурне. В 1584 году эта девушка из благородной семьи, самостоятельно освоившая латынь, открыла для себя очерки Монтеня. Открытие привело ее в такой восторг, что мать даже хотела дать ей успокоительное средство. Позже Мари познакомилась с Монтенем лично, стала ему близка, как родная дочь, и редактировала поздние издания его сочинений. Она сочиняла стихи, написала роман, делала переводы из классиков, занималась алхимией, опубликовала сборник разнообразных заметок «Тень» (L'Ombre, 1626) и полемический трактат о равенстве мужчин и женщин¹⁵⁸.

И все же нужно признать, что все эти, несомненно, образованные женщины не могли считаться разносторонними учеными по стандартам своего времени. Как мы увидим, интеллектуалки, способные соперничать с жившей в Средние века Хильдегардой Бингенской, появились только в XVII веке.

3
Эпоха «исполинов эрудиции»

1600–1700

Если Ренессанс был эпохой универсального человека, сочетавшего мир идей с миром действия, следующий период был веком более академичного идеала, а именно универсального ученого, которого голландец Герман Бургаве, сам бывший полиматом, окрестил «исполином эрудиции»¹⁵⁹.

Век полиматов

В ретроспективе XVII столетие кажется золотым веком для ученых, занимавшихся несколькими науками сразу, несмотря на то что эти люди не отличались, как некоторые их предшественники, особыми успехами в фехтовании, пении, танцах, верховой езде или спорте. За сто лет, прошедших с 1570 по 1669 год, родились девяносто девять полиматов из списка, приведенного в Приложении; это более чем вдвое превосходит число тех, которые родились между 1470 и 1569 годами (их тридцать девять).

Пытливость ума, столь часто осуждавшаяся теологами от Августина до Кальвина, была реабилитирована влиятельными философами, главным образом Фрэнсисом Бэконом. Уже упомянутый ранее как пример «человека эпохи Возрождения», Бэкон внес свой основной вклад в науку в XVII веке. Он объявлял «все знание» своей вотчиной, классифицируя науки и рассуждая о проблемах эпистемологии. Бэкон следовал девизу Plus Ultra в смысле продвижения за пределы известного, не останавливаясь у интеллектуальных геркулесовых столпов, изображенных на титульном листе его «Великого восстановления наук» (Instauratio Magna Scientiarum, 1620) вместе с кораблем, плывущим между ними, и словами «Многие пройдут, и умножится знание» (Мulti pertransibunt et augebitur scientia)¹⁶⁰.

Интеллектуальный размах целого ряда ученых XVII столетия легко недооценить, поскольку сейчас их помнят главным образом за одно или несколько достижений. Голландец Гуго Гроций, например, остается знаменитым как юрист, но он также занимался историей Нидерландов и теологией, хоть и был мирянином. Немца Самуэля фон Пуфендорфа помнят как политического теоретика, но при этом он был еще и юристом, историком, философом, политэкономом и, как Гроций, светским теологом.

Если говорить о естественных науках, то датский аристократ Тихо Браге и Иоганн Кеплер, одно время бывший его помощником, причисляются сейчас к астрономам, хотя первый также занимался алхимией и медициной, а второй внес важный вклад в математику и оптику, не говоря уже о том, что сейчас относится к истории и философии науки и даже научной фантастике, – в его книге «Сон» (Somnium, 1608) рассказывается о путешествии на Луну¹⁶¹. Что касается Галилея, то его интересы совсем не ограничивались математикой, физикой и астрономией – областями, которым он обязан своей нынешней репутацией. Он также занимался медициной и писал о сравнительных достоинствах и недостатках живописи, скульптуры и поэзии Ариосто и Тассо¹⁶².

Во Франции Рене Декарт, которого сегодня помнят как великого философа, внес важный вклад в математику и писал об оптике и астрономии. Его трактат «Страсти души» (Les Passions de l'âme, 1649) посвящен тому, что позднее назовут психологией¹⁶³. Французский ученый Пьер Гассенди, которого тоже относят к философам, занимался астрономией и математикой, а также занималсяв изучением классической Античности и теории музыки. Следует отметить, что один из английских современников Гассенди назвал его «самым эрудированным и разносторонним ученым среди тех, что есть у нас в последние годы»¹⁶⁴. Блезу Паскалю относительно повезло: его помнят не только как философа, но и как теолога, математика и – в современном понимании – физика (благодаря знаменитому эксперименту, доказавшему существование атмосферного давления).

Несмотря на восхваляемые Джоном Ивлином «успехи» сэра Кристофера Рена «во всем круге наиполезнейшего знания и серьезных наук», большинство воспринимает его как архитектора¹⁶⁵. Он также был профессором астрономии, сначала в лондонском Грешем-колледже, а затем в Оксфорде, и занимался усовершенствованием телескопов, наблюдал за кометами и предложил новое объяснение природы колец Сатурна. Рен препарировал рыб и собак, изобрел немало хитроумных приспособлений, в том числе механизм, позволявший писателям получать две копии текста одновременно, занимался математикой, метеорологией, механикой, изучал магнетизм. Не случись Великого Лондонского пожара, величайший архитектор Англии, возможно, провел бы оставшуюся часть своей жизни, занимаясь науками, а не проектируя новый собор Св. Павла и (вместе с еще одним полиматом, Робертом Гуком) многочисленные «реновские» церкви. Он также был архитектором Кенсингтонского дворца, библиотеки Тринити-колледжа в Кембридже и часовен в колледжах Эммануил и Пембрук того же университета¹⁶⁶.

Что же касается Исаака Ньютона, то до недавних времен исследователи упускали из виду – или, точнее, предпочитали игнорировать – его занятия теологией, алхимией и хронологией, на которые, наряду с более известными математическими и естественно-научными штудиями, он тратил немало времени¹⁶⁷. В своей «Исправленной хронологии древних царств» (The Chronology of Ancient Kingdoms Amended, 1728) Ньютон, как и Жозеф Скалигер в XVI веке, использовал астрономические данные для устранения противоречий между разными хронологиями, утверждая при этом, что «самыми надежными аргументами для определения дат прошедших событий являются те, что взяты из астрономии»¹⁶⁸. Ньютон пытался интерпретировать библейские пророчества и переписывался с несколькими ведущими теологами своего времени, не афишируя свои расхождения с общепринятым христианством. Он, несомненно, подходит под определение полимата, хотя и не был «исполином эрудиции», в отличие от своего соперника Лейбница, о котором речь пойдет ниже.