Kitabı oku: «Повелитель снов»
Москва, Ясенево
Глава 1
Берег был абсолютно пустынным. И скалы, и море казались то ли декорацией к спектаклю, то ли просто картинкой из ирреальной, неземной жизни, если вообще застывшее темно-фиолетовое пространство можно было назвать жизнью.
Неожиданно пустоту прорезали длинные галогенные лучи, и изображение вовсе утратило очертания. Потом сделалось очевидно: автомобиль, более похожий в этом диковинном освещении на доисторического хитинового монстра, подъехал и остановился у края обрыва. Показались два силуэта и вскоре скрылись за какой-то неровностью. Изображение оставалось таким же размытым еще минут семь. Потом картинка потускнела, экран зарябил серым: запись кончилась.
Двое мужчин, один явно старше пятидесяти, другой, напротив, явно моложе сорока, сидевшие в кабинете и терпеливо рассматривавшие картинку на экране монитора – лишенную действия и движения, не выказали никаких признаков неудовольствия или хотя бы усталости из-за вынужденного бездействия.
Один занял место во главе стола, развел губы в оскале, весьма отдаленно напоминающем улыбку. Он был невысок, крепок, высоколоб, пухлогуб, с аккуратным носом; остатки редких волос были со тщанием зачесаны ровнехоньким пробором, но лысина явно просвечивала и словно сама собою излучала сияние; короче, мужчина напоминал бы хрестоматийного, пусть и несколько грешного, херувима, кабы не подбородок: тяжелый, квадратный, словно взятый природой у римского центуриона времен Луция Корнелия Суллы, он нарушал всякую гармонию и придавал лицу вид решимости тяжкой и непреклонной.
И еще – глаза, глядевшие из глубоких глазниц, как затаившиеся в стволах пули; они были со странным, то ли оловянным, то ли вовсе александритовым отливом и постоянно словно меняли цвет так, что выражения их не смог бы угадать никто. Лицо человека украшали очки, но можно было поручиться, что деталь эта напрочь декоративная и служила той же цели: прикрыть выражение глаз мутью дымчатого стекла. Звали мужчину Сергей Сергеевич Бобров.
Второй был помоложе не только по возрасту, но и по положению; он устроился за приставным столиком. Его лицо было иным. Оно казалось скорее даже не вылепленным, вилитым из темного металла – столь жестко и неподвижно оно было; это впечатление дополнялось и стойкой смуглостью загара, и короткими, словно сработанными из жесткой проволоки, но притом абсолютно прямыми волосами и аккуратной, с проседью, бородкой, и, более всего, странным разрезом глаз; они были не просто раскосы, они казались таковыми, даже если мужчина поворачивался в профиль; так изображали глаза у жрецов на фресках египетских пирамид. Фигура была под стать лицу: могучая литая бронза, по какой-то причуде скульптора обтянутая твидом. Его имя было Александр Хаджубетович Аскеров. Но все называли его Аскер.
– Это все, что у нас есть, Сергей Сергеевич?
– Да. – Бобров вздохнул. – И что нам с этим теперь делать… И если бы еще на нашей территории, а так… После «бархатной зимы» у них там «черный предел» и все такое, а тут мы со своими баранами… – Бобров замолчал, озабоченно потер переносицу.
– Хорошо беседовалось? – Аскеров кивком указал на потолок. – Из-за чего все-таки напряг? Меня отозвали… а я уже такой чифирек с теми арабскими «барбудос» и их смежниками замутил, что только помешивай… И вдруг – все бросай и являйся пред светлы очи. Непрофессионально это.
– Не бурчи, друг Аскеров. Без тебя невесело.
– «Как хорошо быть генералом…» – напел Аскер. – Так кто были эти, в автомобиле? «Большие мужчины»?
– Один. Сенатор ближнего круга, личный друг Самого, возглавляет в Совете Федерации комиссию по жутко чему сказать; уезжает из Сочи почти инкогнито, оказывается в Бактрии, этой забытой богом дыре, без охраны, с какой-то теткой, схожей на конотопскую ведьму…
– Одним нравится свежий ананас, другим – подвяленная вобла. Бывает.
– Сенатор если и грешил когда, то вполне законопослушно, как им и положено, с обслугою, никаких новомодных веяний; да к тому же дама еще в дурдоме провела толику лет, а теперь – астрологиня и прорицательница, по прозванию Миранда Радзиховская. Чего-то там магистр и адепт. Еще считалась медиумом и грешила столоверчением и зазыванием духов на всякую потребу.
– И то, что мы видели…
– Ну да: сенатор и звездознавка приехали в безлунную ночь на пустынный бережок пообщаться с потусторонним. Спустились в распадок, расселись кружком и – умерли. Остановка сердца. Вернее, сердец. У обоих. Судя по всему, одновременно. Безо всякой видимой причины. И невидимой тоже.
– Может, они достигли успеха?
– Дозвались, кого ожидали?
– Ага. Оно и пришло. Как говорят оленеводы, песец подкрался незаметно. Что интересует наших «верхних людей»?
– Во-первых, сенатор был нашпигован гостайнами, как фаршированный фазан. Во-вторых, человек он был небедный, с массой всевозможных связей и конкурентных отношений как в бизнесе, так и в политике. Что, впрочем, теперь одно и то же. Естественно, всем небезынтересно знать, не прибрала ли сенатора «супротивная сторона» этаким экзотическим способом. И что это за сторона. В‑третьих… Не знаю даже, как и сформулировать… «Верхние люди» опасаются, уж не нашаманил ли сенатор им чего зловредного перед безвременной кончиной. Вот такие нехорошие дела. Картина битвы ясна?
– Не вполне. Откуда кассета?
– В Интернете выловили.
– Даже так?
– Ага.
– А оператор?
– Не нашли.
– О режиссере не спрашиваю.
– Картина битвы… Давай, Саша, вносить ясность. По ходу пьесы. У тебя были сутки для ознакомления. Ты же сам из Бактрии родом…
– О, это только так называется. Отец служил на базе боевых пловцов инструктором; его перевели, когда мне был месяц от роду.
– Но мама-то оттуда…
– И – что? Она одиннадцати лет осталась сиротой, и если разобраться – ни родственников, никого.
– Ладно. Материалы по городку ты проштудировал. Что выяснил? Или – что заметил? Вещай.
– По порядку или по значению?
– По порядку. Значение мы и сами чему хошь придадим: учёны.
– Городок основан греками предположительно в шестом или пятом веке до Рождества Христова. Был колонией Милета, на что указывают археологические находки; в частности, серебряные монеты с изображением льва на реверсе и солярного знака – свастики – на аверсе. Впоследствии город считался отдельным полисом, отливал свою монету из самородного сплава золота и серебра – так называемые «кизикины». На аверсе – изображение бога Гермеса, на реверсе – кадуцей: жезл власти, перевитый двумя змеями. Кстати, на штандарте Торгово-промышленной палаты России – тот же символ. В музеях – всего две такие монеты, собственно бактрийских, одна – в Британском, другая – в Эрмитаже, ценность потому неописуемая…
– А в деньгах?
– Порядка полутора миллионов евро. Но это страховая цена. На самом деле их никто не продает. И не покупает.
– Понятно. Спроса нет, – хмыкнул Бобров.
– Во-во. И предложения. А если третья монетка объявится, серьезные антиквары могут отвалить за нее миллиона три. А то и все четыре. Покойный сенатор помимо потустороннего нумизматикой не увлекался?
– Увлекался.
– Во как. Тогда дальше. – Аскеров улыбнулся одними губами. – По порядку. Считается, что кроме таких монет была еще особая, типа медальона, возможно, что и более древняя, скажем, века восьмого до новой эры. До Бактрии примерно в тех же местах был другой город, совсем в стародавние времена, с тем ли названием, с другим – теперь неведомо. Монета или медальон являлся знаком жреческой власти; помимо нумизматической ценности обладает еще и длинным шлейфом легенд с незапамятных времен: власть над людьми, мистические катаклизмы и прочая беспоповская ересь…
– Имеет под собой почву?
– Кто скажет? За тысячелетия домыслов о мире люди накопили куда больше, чем знаний. И домыслы облекаются в тоги «тайных доктрин», и откровения веских «гуру», «магов» и «чародеев» расходятся сейчас баснословными тиражами среди мнительных и тревожных сограждан. Время такое. Людям личной исключительности хочется. И – личного могущества. Потому и в Господа верить – вроде мелко и недостойно. А когда в Бога не верят, начинают верить во что угодно. Так уж человек создан, чтобы верить.
– Ты веришь, Аскер?
– Верю.
– В Бога или?..
– «Верую во единаго Бога Отца Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа… и в Духа Святаго, Господа, Животворящего…»
– Аминь. Ты мне решил не весь Символ веры цитировать?
– Так ты задал умный вопрос, Сергей Сергеевич. Я ответил по существу.
– Но ты и Коран не отрицаешь.
– Господь один. И волею Своей дал каждому народу понимание Себя и разумение в той форме, в которой Его смогли принять и понять. Кроме тех, что лукавым мудрствованием извратили написанное в потакание своей гордыне и поклоняются Сатане или тельцу – благ земных ради.
Бобров поморщился, покачал головой:
– Только сам не мудрствуй, а?
– Просто я так думаю.
– Хорошо. Дальше.
– В Бактрии этой – даром что курортный городок, пусть и захолустье, помимо церкви, костела, мечети и синагоги еще десятка полтора разных сект, секточек и церковок. Со своими пророками, вероучителями и прорицателями. Не считая ворожей, гадалок, целителей ауры, чистильщиков чакры и прочего служилого люда. Так что Миранда Радзиховская там была не в диковину, скорее наоборот, часть пейзажа.
А в конце восьмидесятых и начале девяностых Бактрия была просто местом паломничества для всех тронутых восточными и сопутствующими культами граждан эсэссэра. Да, там еще два Дома творчества, Союзов писателей и композиторов, понятно, все не так круто, как в Коктебеле, но престижно. Они свою лепту в общую ментально-эмоциональную неуравновешенность вносили. Сейчас пришли в захирение некоторое, как и капища: серьезные «братья-гугеноты» или в Сибирь переместились, или в расейскую глубинку перебрались: и тише, и глуше. А официозные писатели с поэтами вымерли, как вид.
– Неужто?
– По невостребованности. Остались московские тусовщики и провинциальные губошлепы. Одни страдают столичным чванством, другие – провинциальной спесью. Одно другого стоит.
– Ты чего их так, Аскер?
– Читать люблю. А – нечего.
– Но исключения-то бывают.
– Случаются. Чехов, Бунин, Хемингуэй, Лермонтов, Пушкин, Шекспир.
– Никого не забыл? В Бактрию вернись, Саша.
– Бактрия… Город словно разделен на две части: старая, существующая с незапамятных времен, пережившая ренессанс в начале прошлого века и тогда же застроенная частично по новой – тяжеловесным модерном купцами-караимами, да с тех пор, как говорится, минуло: бродишь словно по брошенному музею… Или погосту.
Новая – это пансионаты и санатории. Много детских. Две психлечебницы для детей-сирот, даже не лечебницы, детдома.
Летом – как на всех курортах средней руки: «любой каприз за ваши деньги». Сдается все. Подтягиваются сезонные работнички: жрицы «первой древнейшей», карманники, шулера и прочее, прочее, прочее… Ну и ворожеи не простаивают: чем еще интеллектуально развлечься обывателю, как не приворожить денёг да не наслать на ближнего гонококковую порчу? То-то. Вот такие там пирожки и пирожники.
– Все?
– В общих чертах.
– И – что сам думаешь?
– Дури много. А когда ее много, то это не глупость, а особый склад ума.
Глава 2
Бобров задумался, произнес невесело:
– Остается только выяснить, кто там… такой умный.
– И всех делов. Только не вяжется что-то, Сергей Сергеевич.
– Что?
– Ну «зажмурился» сенатор, пусть и на пару с ведьмой, нам что за дело? Есть служба охраны, у них и свои аналитики, и свои опера. А ты – меня подпряг. Так что – выкладывай по полной.
– Твоя правда. Слушай. Бактрия сейчас – городок тишайший. Свои бандиты там друг дружку извели еще десяток лет назад; город под контроль поставили менты и служба госбезопасности. Крыша. Порядок и благоденствие. И вот, представь: начиная с ушедшей зимы… Февраль. Двенадцать авторитетов собрались на симпозиум – отдохнуть и перетереть на нейтрале кто, кому и сколько… Не по бактрийским делам – по общим вопросам. Утром – шестнадцать трупов.
– Ты сказал – двенадцать.
– Четверо – охрана.
– У всех тоже… сердце?
– У всех – спазм сосудов головного мозга.
– Нам что за дело? Пусть тамошние полицаи или гэбисты и разбираются, раз уж их земля.
– Они зарылись. Братва свое расследование провела – никто ничего. Да и некогда им стало разбираться: вакансии делить нужно. Слушай дальше. Март. Шестеро детей гор и пламенных борцов за свободу Ичкерии в одном из пансионатов здоровье поправляли. Двое жили в люксах, четверо – в полулюксах. Собрались как-то вечерок скоротать и – умерли. Угадай отчего?
– Неужели анурез?
– Вскрыли вены. Каждый себе.
– А наши тут не расстарались, случаем?
– Я посылал запрос: никаким боком.
– Отдел по борьбе с терроризмом? Скажут они. Жди. И даже в газете пропечатают.
– Погоди, Аскер. Теперь апрель. Шестеро залетных бандитов приехали отдохнуть и развеяться – ничего больше. И что?
– И – что?
– Прямо на джипе заехали в море.
– Со скалы?
– С пляжа. Разогнались, там после метра глубоко, они и утопились. Всем сплоченным коллективом.
– Понятно. Тоска их заела. Или – совесть замучила.
– По страшенной силе. Но в СГБ задумались-таки умные головы, спецгруппу снарядили, стали выспрашивать, выпытывать, информацию собирать и…
– Помрэ?
– Группа из четырех человек; собрались обсудить на конспиративной квартирке, что нарыли…
– Повальный ящур?
– Примерно с десяти вечера до часу ночи играли в русскую рулетку.
– Три часа? Ого! Да им везло!
– Пока не повезло окончательно. Последний – застрелился. И знаешь, что самое удивительное?
– Неужели револьвер принадлежал Феликсу Эдмундовичу?
– Они не пили. Не курили траву. Не ширялись. Просто сидели, крутили барабан и сосредоточенно щелкали курком. Как на работе. Пока не пристрелялись все.
Бобров замолчал, вынул сигарету, закурил:
– И это – еще не все!
– Не все?! – подыграл Аскеров.
– По Бактрии поползли слухи. Что кто-то нашел тот самый медальон и теперь вытворяет с людьми что хочет. Последний случай: мэр приказал долго жить.
– Неужели тоже самоубился? По неопытности – двумя выстрелами в голову?
Бобров едва заметно развел губы в улыбке:
– Это в столицах у них. В провинции проще.
– Котлеткой подавился?
– Много лет страдал ишемией, а тут – власть переменилась, с него собрались спросить за безвременно потраченные денюжки, вот и… Острая сердечная недостаточность. Со всякими бывает. Но! Город приписал сие все той жес и л е. Этому поверили все и безоговорочно.
– Короче, объявился Зорро и мстит всем за поругание родного края и личную невостребованность.
– Вполне возможно. А теперь, Аскер, давай без ерничества: что думаешь серьезно?
– А я и серьезно вполне допускаю наличие нечистой силы. Я же тебе цитировал: «видимым же всем и невидимым». Вот эти невидимые – они и есть. Исключая ангелов, понятно.
– Саша!
– Хотя зло, конечно, не есть сущее. Оно существует только в делах людей, добровольно отринувших путь истины и…
– Аскер! Ты понял, почему я тебя выбрал? И вытащил из знойного Йемена?
– Вестимо. Чтобы наградить.
– Ты поедешь в Бактрию и будешь там новоявленным гуру. Своим. Внешность у тебя подходящая.
– Да я в их ритуалах запутаюсь!
– Свои выдумай.
Аскеров задумался, покачал головой:
– Хлипковато. Да и долго. Пока расшаманюсь, пока клиентуру подберу да с коллегами начну общаться… Результат у тебя, Сергей Сергеевич, когда требуют?
– Вчера.
– Может, журналистом?
– На журналиста ты похож, как я – на президента Мадагаскара.
– Тогда – новым русским поеду, а?
– Без охраны?
– Экстравагантным. Новая формация. На «порше». Скажем, пополнять коллекцию всяким хламом. Монеты, кальяны, то-се…
– Пошиковать хочешь? Смету не утвердят.
– Если покойный – товарищ Самого – утвердят.
– А ты наглый.
– Есть немного.
– Тогда лучше – перекупщиком.
– Да эти ребята расколют меня «на раз».
– И – что? Водичка там отстойная – мутиґ. Чем больше муґти, тем больше рыбы. Остается поймать золотую.
– И – загадать желание.
– И какое у тебя желание, Аскер?
– Стать героем.
– По существу что скажешь?
– Лучший способ спрятать что-то значимое – это придать происходящему форму фарса. Иллюзиона. Маскарада. Шабаша.
Аскер взял со стола скрепку и в несколько движений свернул ее в замысловатую фигурку, напоминающую китайский иероглиф.
– Спеца бы послушать, – сказал он.
– Сидит в приемной. Старичок. Но – крепкий.
– Не Абдурахман?
– Леонид Ильич.
– Во как!
– Профессор, ветеран борьбы с лысенковщиной; умный аппаратчик; всю жизнь курировал «псевдонаучные проекты»: сначала кибернетику, потом генетику… С середины семидесятых по начало девяностых был куратором от ЦК КПСС одного из управлений Одиннадцатого Главного1.
– «Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой…» И он готов выложить нам по интересующему вопросу всю правду?
– Всей правды ни по одному вопросу не знает никто. А если знает, то не скажет. Но, будем надеяться, пояснит, откуда в курортной Бактрии столько… нечисти.
– «В заповедных и дремучих страшных муромских лесах всяка нечисть бродит тучей и в прохожих сеет страх…» Кто это может объяснить, кроме поэтов?
– Теоретики.
Аскеров тяжко вздохнул:
– В мире подлунном каких только тварей не водится. И все – Божьи. Если не выяснится обратное.
Глава 3
Леониду Ильичу Аркадину было крепко за семьдесят. И казалось очевидным: лучшие времена для него – в прошлом. Его двубортный костюм, сшитый у хорошего портного из отборного бостона, некогда сам по себе причислял его обладателя к элите и выдавал в нем если и не партийного – партийцы тех времен не позволяли даже малейшей политонии в расцветке, – да, не партийного, но все же большого государственного человека, скорее всего ученого. Такое мнение подтверждали и очки в старорежимной золотой оправе; возможно, в те же далекие поры они и придавали мужчине вид академического иерарха, но не теперь: и костюм, и оправа, и галстук – все это выглядело сейчас музейными экспонатами тридцатилетней давности, а сам Леонид Ильич смотрелся актеришкой из массовки, обряженным на скорую руку для съемок проходного сериала «про тех времён».
А еще Аркадин был сутуловат, хрящеват, с набрякшими мешками под глазами; тонкие губы его, казалось, навсегда сложились в гримаску стоической решимости: во что бы то ни стало переждать этот мир и перейти еще при этой жизни в следующий: полный значимости, размеренности и порядка.
Сергей Сергеевич Бобров встал, поприветствовал приглашенного Аркадина рукопожатием, представил их с Аскеровым друг другу и предложил всем переместиться за другой стол; вошедшая секретарь внесла поднос с чаем и сдобой; все расположились, и если бы не неистребимая казенность кабинета – современного, но словно напитанного жесткостью бывавших здесь людей, то компанию можно было бы принять за «группу товарищей», расположившихся для «чаепития» после заседания месткома. Стол украсила и бутылка дорогого «Хеннесси», извлеченная Сергеем Сергеевичем из генеральских «погребов». Все выпили. Разговор начал хозяин кабинета:
– Уважаемый Леонид Ильич, мы пригласили вас для того, чтобы…
– …сообщить пренеприятное известие: Иосиф Виссарионович – жив! – неожиданно продолжил Аркадин фразу и развел тонкие губы в гримаске, должной бы обозначать улыбку, вот только… И Бобров, и Аскеров едва удержались, чтобы не переглянуться: им обоим показалось, что консультант… не вполне адекватен. Или – хочет показаться таким.
Повисла пауза, тягучая, как вишневое варенье. Аркадин при том чувствовал себя вполне комфортно: он откинулся на стуле и посматривал на молодежь, задорно поблескивая стеклами очков.
– Вижу, сообщение вас не заинтересовало. Как говаривал есаул Семибулатов в чеховском рассказе: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда!» Если вас интересует только то, что случается…
– Нас интересует то, что происходит, – перебил его Аскер. – В конкретном месте, в конкретное время, с конкретными людьми.
– Слова… – усмехнулся невесело Аркадин. – Сейчас и они утеряли прежний смысл. Цвет, обозначающий некогда надежду, теперь символизирует однополую любовь; понятие, означавшее прежде успех, теперь – синоним провала… – Неожиданно грустная маска арлекина покинула лицо престарелого чиновника, он улыбнулся широкой улыбкой, демонстрируя безукоризненной белизны фарфоровые резцы. – Итак, вы «попали»?! Если уж я здесь?
Переглядываться Бобров и Аскеров снова не стали, но подумали примерно одно: старичок не просто крепок: школа. Начинал учёнить еще при упомянутом вожде, а искусственно-естественный отбор в науке тогда был… Не сожрешь ближнего вместе с его теорийкой – он тебя сожрет. С чадами и домочадцами. И если у Аркадина хватало характера присматривать за такими особями полтора десятка лет…
– Давайте без долгих предисловий, Леонид Ильич. Нас интересует Бактрия.
– И только? – На лице Аркадина застыла странная улыбка, словно Бобров сказал что-то не вполне приличное. – Бактрия… Ну если конкретно и по существу… Никаких серьезных или существенных проектов Одиннадцатое Главное управление КГБ СССР там не проводило. Это официальное заявление.
– А хоровод чародеев конца восьмидесятых?
– Это не собственно бактрийский проект. Это всесоюзный. Если угодно – мировой.
– Массовая манипуляция сознанием? Прежде чем прокатать «на массах», экспериментировали на группах психически зависимых личностей?
– Все люди зависимы. Кто от чего. А что до манипуляции… Называйте так. То, что имеете в виду вы, и то, что подразумевают специалисты, – разные вещи. Ну а я… и раньше мало что помнил, а теперь – вообще ничего. Склероз, знаете ли.
– Леонид Ильич, если собственно бактрийских проектов не было, может, какой-то «пикник на обочине»? – спросил Аскеров.
– Ах как хорошо поставлен вопрос! Просто роскошно! – Лицо Аркадина просияло. – Никаких тайн, никаких обязательств, просто – пикник! Да, таковое было.
– Что именно?
– Вы знаете выражение «ядерный щит»? Так это не про него. И не про меч. – Аркадин хохотнул нервически: – Смешно. Некогда Альфред Нобель писал брату примерно следующее: он изобрел оружие страшной разрушительной силы, а поэтому скоро войны станут невозможны… И тут же добавил: беда лишь в том, что некие индивидуумы, одержимые идеями, могут овладеть таким оружием и тогда…
Все, все в мире повторяется… Отгремела Великая война – ее так называют везде в мире, только у нас Первой мировой, и – что? Самой модной после войны и эпидемии испанки, унесших семьдесят миллионов жизней европейцев, стала теория «лучей смерти»! И в кино обыгрывали, и в книгах, и обсуждали с живым таким интересом: они, лучи эти, насквозь людей прожигают или насовсем палят, до окалины?
Человек – вот корень всех бед и зол! Вот где нужно искать – в благих его намерениях, коими и вымощена дорога в преисподнюю!
Искали все. И немцы, и американцы, и китайцы, и мы.
Но – всех заворожил пожирающий пламень ядерного огня! И громадьё – планов, ресурсов, денег… Генеральские папахи, целые закрытые города, да что города – страны! – изготовляли прожигающее, взрывающееся, разметывающее все и вся пламя.
Обидно, знаете ли. Словно огонь – вовне человека, а не внутри его!
Аркадин замер, прикрыл веки, произнес едва слышно:
– А огонь всяко использовать можно: и дом согреть, и человека спалить.
