Kitabı oku: «Коля-Коля-Николай», sayfa 7
– Пошли домой! – закричал я и потащил мать вон из теплицы.
В квартиру мы попали далеко за полночь. Долго укладывались спать. Спали мы плохо, а утром мать, придя в себя, вдруг ужаснулась и плаксиво принялась причитать:
– Коля, как я могла? Как я могла? А кто, кто будет кормить этих бедных животных, – и она стала гладить подбежавшую к ней Майну. – Ты меня сдерживай. Я, наверное, сошла с ума.
Она и Оксана ушли на работу, а я остался. Мне на завод не хотелось идти. К матери устраиваться на работу в колхоз я также уже больше не желал. Там к ней все испытывали жалость. Такая обстановка мне не нравилась. Помог мне с работой друг покойного брата Валеры – Тольяныч.
Дня через два-три я занялся рекламой советского образа жизни. Вместе с бригадой из трех человек мы ездили на машине и развешивали транспаранты. Работа была на высоте. Можно было и свалиться. Накануне праздников работы было полно: мы вздохнуть не смели, а вот летом – лафа. Год, наверное, или даже больше я продержался на новом месте, и если бы не стал снова выпивать, то и остался. Мне нравилось. Однако бригадир раз-два поймал меня в нетрезвом состоянии и попросил:
– Знаешь, Николай, все хорошо, но мне твои выпивки не нравятся, так что пока не разбился, уходи. Отвечать за тебя я не хочу у меня семья.
Я тогда вдрызг напился. Так, давно не пил – себя не помнил. Неделю не просыхал, если не больше. Оксана, когда я пришел в себя, сказала мне:
– Коля ты зачем выгнал из дома мать?
– Как выгнал? – спросил я.
– А вот так, взял и выгнал. Она уже дней несколько не появляется в квартире. Живет там, наверное, у себя в теплице или же у тети Маруси, не знаю.
– А где собаки и кошки?
– Ты их также всех повыгонял,– у тебя страшно болела голова.
– Ну, ладно,– сказал я, – сейчас поеду в колхоз, вернее не сейчас, а вечерком и верну мать. Ну а собаки и кошки нам не нужны. Без них обойдемся!
Мать вернулась. Она была тихой. Что-то в ней сломалось. Я ее не узнавал. А однажды утром мать не встала. Я будил, будил ее, будил, а она даже не шелохнулась.
– Коля, ты послушай, сердце у нее бьется или нет? – спросила Оксана. – Уж очень она странно лежит: лицом вниз.
Мне ее положение тоже не понравилось, и я развернул мать. Из-под тела выкатилась темная бутылка и, упав на пол, покатилась к шкафу, разливая черную жидкость.
– Это же яд, – ужаснулся я своему открытию. Лицо у матери было черным. Язык вывалился, глаза вытаращены. Я, заплакал и с криком выбежал на лестничную площадку. Постоял и вернулся.
День прошел как в тумане. Оксана молодец, пока я приходил в себя, она позвонила по телефону своим родителям (трубку, кажется, взяла ее мать) и все ей объяснила. Скоро к дому подъехала бригада «скорой помощи» и наряд милиции. Врач констатировал смерть. После, с разрешения милиции тело матери увезли в больницу.
Тело матери из морга я забирал вместе с тетей Надей, Семеном и тетей Симой. Для совершения похорон колхоз дал нам машину. Ее коллеги собрали деньги на венок и на памятник. На работе ее все жалели. Приехавший на похороны представитель от начальства сказал хорошие слова:
– Мы потеряли Веру Кондратьевну, лучшую нашу работницу – стеснялись влезать в ее личную жизнь, – у нас постоянно не хватало на то времени! – Он много говорил о ее заслугах и закончил свою речь словами:
– Пусть земля ей будет пухом.
На обеде присутствовало много людей. Квартира была полна. Я не знал, что у матери столько друзей, знакомых. Мне было не по себе. Тетя Надя долго крепилась, но потом, когда люди разошлись, она горько с причитаниями стала оплакивать свою сестру. У меня от ее плача волосы становились дыбом.
– Николай, это, ты ее «отравил», из-за тебя мать потеряла смысл в жизни. Какой ты сын? Одумайся! Пьяницей, дебоширом и тунеядцем ты уже стал. Но это в жизни не главное. Стань, наконец, человеком.
Я хотел воспротивиться, накричать на тетю Надю, но, взглянув ей в глаза, испугался и понял, она не моя мать, мне с ней не справиться – в один момент одолеет, скрутит, заткнет за пояс.
Первая ночь после похорон матери мне далась тяжело. Часы тянулись медленно. Сон, то приходил ко мне, то покидал меня. Я с трудом дождался рассвета. Мне все время слышались какие-то шаги. Они раздавались и сверху, и снизу, и слева, и справа – отовсюду.
В квартире кроме меня никого не было: тетя Надя отправилась ночевать к тете Симе, Семен уехал к себе в общежитие, Оксана – домой, Она побоялась оставаться, как я ее не просил, не настаивал – ничего поделать не смог.
– Вера Кондратьевна – твоя мать! Ты должен побыть с ней – один на один! – сказала она и уехала.
Я лежал в постели, затаившись. Внезапно поселившись где-то внутри чувство страха, сохранялось во мне и долго не хотело покидать. Утром, я почему-то решил, что в квартиру приходил дядя Коля, чтобы побыть с матерью. Душа, если человек умрет сразу не уходит на небо, она девять дней живет с близкими людьми. Правда, какой я близкий? Я совершенно не заботился о матери – эгоист проклятый, только о себе, о своем нутре поганом и думал. Нет, я должен стать другим!
Настал день. Тетя Надя собралась уезжать. Я поехал ее проводить на вокзал. На прощанье она с силой, так, что у меня звонко хрустнул позвонок, склонила мою голову и поцеловала.
– Вот что Николай, тебе долго в Москве не жить: неделю-две потолкайся, поразмышляй и если надумаешь, бросай все и приезжай к нам в село. Оксана тебя любит, хочешь, забирай и ее. Кто она тебе? Жена! Привози, у нас места хватит. Твой брат Валера, тот был городской. А ты наш сельский! Я, помню тебя еще малышом: тебе нравилось у нас…
7
Одиночество меня не мучило. Я мог подумать о своей жизни. В голове вертелись всевозможные мысли. Они касались прошлого. Не знаю, сколько мне потребовалось времени, но до меня дошло, я понял, что случилось, то случилось. Изменить мне прошлое невозможно, а значит, следует его оставить и не терзать себя. В моем распоряжении – будущее. О нем я и могу позаботиться. Оно, будущее мне даст возможность обрести уверенность в жизни, стать человеком.
Для этого я должен был многое сделать. Прежде всего, мне необходимо было хотя бы устроиться на работу. Не воровать же?
Счет времени мной был потерян. Определить сколько дней я пробыл в четырех стенах, взаперти, полностью отключившись от мира, было невозможно. Экран телевизора был темен, радио молчало, телефон я отключил, даже задернул на окнах шторы. От шума и света у меня болела голова. Порой, чтобы затушить боль я поднимался, шел в ванную и обливался холодной водой. Ее прохлада меня несколько успокаивала.
Спасла меня подруга, невеста, жена – Оксана. Она появилась неожиданно. Правда, участковый опередил ее и испортил мне настроение:
– Это ты убил свою мать, – сказал он, глядя мне жестко в глаза. – Ты, сволочь ее убил.
Он вовремя ушел. Еще мгновение и я бы что-то сделал. Мои глаза заставили его буквально выскочить из квартиры. Когда вновь раздался звонок, я весь напружинился и подумал: «Мент проклятый» рвется. Ну, уж теперь ему несдобровать.
В дверях я увидел Оксану. Она еле удержала меня.
– Коля, – услышал я ее крик, – да опомнись же ты. Что, не узнал меня?
Я медленно приходил в себя. Участковый с неделю не приходил, затем снова зачастил. Мне было не по себе. Я когда слышал за дверью его шаги, затаивался и молчал. Он неистово звонил. Порой Оксана не выдерживала и бежала с криком:
– Это кого еще там черт несет? – Она знала кого, но делала вид, что не понимает. Открыв двери, Оксана расплывалась в улыбке и говорила:
– Ой, извините, я и представить не могла, что это снова вы!
– Ваш паспорт,– обращался к ней милиционер и, получив его, крутил в руках:
– Вы, я так думаю, уже собираетесь уходить. Согласно прописке гражданка, – он называл фамилию девушки, – вы проживаете совершенно в другом районе, на другой улице и в другой квартире?
– Да, да, вот сейчас сразу же после вас и уйду.
Оксана напрасно ехидничала с милиционером. Впоследствии ей это обошлось дорого.
Я был плохим братом. Для Валеры я ничего не сделал. Удовольствия для матери и отца от меня также не было. Они не могли мной гордиться. Вот тетя Надя Семеном могла гордиться. Он защитился и стал ученым, работал в институте. Муж из меня, также был никудышный. Для Оксаны я был пустым время провождением. Порой я днями сидел дома, не выходил, порой, случалось, днями болтался по улицам. На работу мне идти расхотелось. Я, нашел деньги, припрятанные матерью на черный день, и теперь их понемногу тратил. Вот, когда закончатся, тогда и буду думать о работе, а пока плевал я на все. От участкового милиционера я спасался в скверике. Он находился недалеко от дома у железной дороги. Все нормальные люди располагались подальше от нее я же наоборот. У железной дороги мне было спокойнее, взяв бутылку водки, четвертинку черного хлеба и грамм двести колбасы я медленно выталкивал из головы дурные мысли, нагружаясь зельем.
Однажды меня даже не спасла водка. Не знаю отчего я не оставил пустую бутылку там, в сквере под скамейкой, а взял с собой. Помню, мне показалось спиртного недостаточно. Конечно, это из-за того, что я встретил Тольяныча – друга своего покойного брата. Он пить не хотел, и как мог, – отказывался, но я настоял и волей-неволей Тольяныч составил мне компанию. Он выпил всего ничего – водка закончилась. Я решил добавить – купить еще одну поллитровку.
Магазин был полон народу. Добраться до продавщицы без очереди было невозможно. Я начал упрашивать людей пустить меня, но разжалобить мне никого не удалось. Очередь не желала пропускать меня вперед. Я принялся скандалить и вдруг с яростью запустил в витрину магазина пустую бутылку. Не знаю, что на меня тогда нашло.
Убежать я не смог, да и не очень стремился, так как на ногах еле стоял. Меня тут же забрала милиция. Мне оформили дело. И посадили за попытку ограбления магазина. Участковый дал на меня такую характеристику, что дальше некуда. Я был хуже убийцы.
Новое место заключения, ни в какое сравнение не шло с колонией. Это была тюрьма, самая настоящая. Срок мне дали приличный. Как я не пытался утаить свое положение от родственников, оно стало им известно. Моя Оксана сразу же разыскала Семена и сообщила ему, о том, что я нахожусь в к. п. з.
Особенно сокрушалась тетя Надя: она, приехав на суд, только и повторяла:
– Коля-Коля, мне нужно было тебя сразу после похорон матери забрать с собой. Как же я не подумала, что такое может случиться!
– Ты, – сказал мне участковый, – уже даже не москвич, вернуться тебе не удастся. Скоро я займусь и твоей подругой. Ей на свободе ходить недолго.
Оксану также посадили, но за хулиганство. Она в зале суда учинила скандал. Полезла меня защищать. Ей дали пятнадцать суток.
Время в тюрьме тянулось медленно. Работа меня выматывала. Отношения между сокамерниками также. Я пытался выглядеть среди них «стариком». Случайно, будто ненароком, я проболтался, что у меня вторая «ходка». Это возымело действие. Я стал почетным. Мне дали кликуху. Товарищи по несчастью меня, отчего то прозвали дядей Колей. Им я пробыл не один год.
Чего я только не делал, чтобы быть на высоте. Выдумка у меня была на первом месте. Ради уважения «братвы» я через надзирателей тратил всю свою наличность, выдаваемую на хозяйственные нужды, для покупки водки. Время от времени я должен был «косить» от работы. Это также поднимало меня в глазах сокамерников. В лазарете я бывал и порой часто. Для этого я глотал столовые приборы. Обычной ложкой делал себе в животе дырки. Ел всякую дрянь, чтобы вызвать температуру и заболеть.
Жизнь в тюрьме была не сладкой. Днем, нагружались ноги, руки, мышцы живота, спины, шеи – словом сплошная физика, а по ночам голова – это была философия. В детстве голова была ясная. Мыслей в ней раз-два и обчелся. Чем старше я становился, тем плотнее заполнялась моя башка. Каждый шаг уже осмысливался. Без мысли никуда. Тошно. Меня порой, как от баланды – рвало мыслями.
О многом я передумал лежа на нарах, особенно когда не спалось. С кем я в уме не разговаривал и с матерью, и с отцом, и с братом Валерой.
Мать и отец часто бывали у меня во снах. Захаживал и Семен. Даже сантехник дядя Миша, Тольяныч.
Однажды мне приснился покойный брат Валера. Такого не случалось. Он, как ушел из жизни, так и пропал. Что-то должно было случиться. И случилось. Оказалось, что мой срок подходит к концу. Как я мог забыть об этом. Порой каждый день фиксировал, мечтал и строил планы. Жизнь на гражданке рисовалась мне во всех красках. Я, отсидев приличный срок, уже не понимал каково быть свободным, правда, хотел, жаждал ее – свободы, и надо же такому вдруг случится – напрочь забыл о том, что срок мой на исходе.
Утром меня вызвал начальник.
– Так осужденный вам осталось всего месяц, подумайте о месте жительства. В больших крупных городах вам жить нельзя.
– А в Москве? – спросил я.
– А в Москве тем более! – ответил он.
– Хорошо, в селе я могу жить?
– Пожалуйста. Сообщите нам адрес, мы напишем туда и вас оповестим.
Я решил поехать к тете Наде. В своих письмах она не раз приглашала меня к себе. В тюрьме от начальства я получил разрешение и отправился в Щурово – на новое местожительство.
Тетя Люба – хохотушка от меня отказалась. Правда, не она сама, ее муж дядя Ваня.
– Мне, – сказал он, как передала в письме тетя Надя, – тюремщик не нужен. Он мать свою не жалел, я его также не собираюсь жалеть. Что он сирота? Черта-с два. Пусть сам живет, как хочет, помогать я ему не собираюсь и жене своей не позволю.
Мою мать Веру Кондратьевну тянуло на родину. Ее дом, дом сестер Нади и Любы не сохранился.
Тетя Надя покинула его сразу же после замужества. Уехала из поселка Варинова жить к мужу в Щурово в перспективное село. Тетя Люба, много лет жила в родном доме и перебралась к своей сестре только тогда, когда тот совершенно развалился.
Мать, когда у нее был отпуск, отправляясь к себе на родину, взяв меня, Валеру, а порой и отца останавливалась всегда у тети Любы. К тете Нади мы ходили в гости. Расстояние было небольшим всего два-три километра. Нас всегда пытались оставить ночевать, но мать находила отговорки и спешила вернуться к тете Любе. Возможно, ее притягивали родные стены дома. Мне же, казалось, она боялась тети Нади и чувствовала перед ней себя неловко.
Отъезды наши заканчивались скандалами. Мать из-за того, что она жила в Москве – столице, старалась быть выше своих сестер. Но тетя Надя главенствовала. Ведь она вырастила и мою мать, и тетю Любу. Она не обманывала, когда захотела перебраться жить в Москву. Если бы не моя мать возможно не только жизнь тети Нади, тети Любы, но и ее самой была другой.
В Щурово я ехал с непонятным чувством. Оно для меня было незнакомо. Детские воспоминания были не в счет. Если бы меня не встретили на станции я бы не нашел дом тети Нади. Ей я был благодарен не только за это, но и за то, что она меня приютила. Поезд пришел рано утром. Я успел сообщить и число прибытия, и время, и номер вагона. Тетя Надя была не одна. С ней приехал ее сын, мой двоюродный брат Семен. Он очень сильно изменился и больше походил не на парня, а мужика. Хотя я выглядел в отличие от него намного старше, тюрьма – она не красит человека.
– Ну, здравствуй сынок, – сказала тетя Надя, подошла ко мне крепко обняла и поцеловала в щеку. Семен просто пожал руку. Он приехал в отпуск погостить дома.
– Я сейчас, куплю билеты на автобус, – сказал двоюродный брат и побежал в стоящее недалеко от станции здание.
– А разве еще нужно куда-то ехать? – спросил я.
– А как же ты думал, что забыл? Нам еще километров тридцать до Щурова добираться! Сколько же лет прошло, когда ты был последний раз в наших краях? Лет пятнадцать-двадцать! Ну да ладно. Тебе я думаю у нас понравиться.
Скоро пришел Семен и я, подхватив чемоданчик, вместе с тетей Надей, поспешил за ним к автобусной остановке.
Тетя Надя жила с мужем. Его звали, как и моего отца Володей. У них кроме Семена были сыновья Александр и Василий, а также дочь Анна. Братья Семена работали один капитаном, другой механиком на речных небольших судах – буксирах и таскали по рекам Белоруссии баржи с грузами. Анна после окончания техникума вышла замуж и уехала далеко в Сибирь. Семен приехал в Щурово не один, с женой. Глядя на его супругу Елену, я сразу же вспомнил об Оксане. Однажды я не выдержал и попросил разрешения у тети Нади написать ей. Она не возражала.
Обмыть мою встречу с родственниками мне не удалось. Когда я попытался как-то напомнить, что полагается выпить за встречу, дядя Володя сказал:
– Сейчас, не спеши, выпьем, – и побежал ставить чайник.
Отдыхал я после тюрьмы и дороги – недолго. Семен в тот же день, вместе со мной сходил в сельпотребсоюз. Там он переговорил со своим другом и вот я уже на следующий день отправился на работу. Меня оформили грузчиком на товарную базу.
– Извини, – сказал двоюродный брат, – у нас здесь в селе работа есть, но очень простая, возможно для тебя не интересная. Но на первое время сойдет, а там может быть и подвернется что-нибудь посущественнее. Главное ты должен вначале себя показать. Сам понимаешь, не из курорта приехал.
Моя бывшая подруга Оксана оказалась замужем. Однако нашла возможность и вырвалась меня навестить.
– Я, ненадолго, извини. Очень хотела тебя увидеть.
– Ну что ж, смотри, – ответил я ей с горечью.
– А чего бы ты хотел? Что я дура – ждать тебя. А, потом ты мог бы мне и не написать. После тюрьмы я для тебя хороша, а пройдет время ты обо мне и забудешь.
Нет, Оксану я не забывал. Перед тем, как ей приехать я ее видел во сне, и в тюрьме она не один раз являлась мне, – хотелось думать о ней. Правда, письма я Оксане не долго писал. Два-три отправил и перестал – надоело. Однообразная жизнь в тюрьме убивала не только меня, но всех, кто сидел со мной. Я там многое повидал. Такие тузы, крепыши и те срывались, становились слюнявыми и слабыми, плакали, кричали, бились в истерике.
Оксана меня поддержала, хоть я был и обижен на нее из-за ее замужества. Побыла она два дня, и мы простились навсегда, чтобы уже больше не встречаться.
Шли дни. Прошлое из головы мне пришлось выбросить и свыкнуться со своей новой жизнью, чтобы уже ничем не отличался от сельчан.
Я вставал рано утром, причем последним, мне было достаточно двадцати минут, чтобы добраться до места работы, завтракал и шел на товарную базу.
Мой рабочий день начинался в девять часов. Я не опаздывал. Побаивался заведующей базой, бойкой крепкой тетки. Она чем-то мне напоминала тетю Надю. Клавдия Яковлевна, так звали заведующую товарной базой, давала задания товароведам получить на складе согласно заявке тот или иной товар и развести его по магазинам. Товары были самые разнообразные, начиная от мебели, телевизоров, стиральных машин заканчивая рыбой, колбасой, макаронами, солью, спичками.
В распоряжении товароведов базы были мы грузчики, несколько лошадей, телеги – летом, сани – зимой и еще одна машина, но она использовалась для перевозок товаров из районной базы. Сельские магазины, магазины и лавки, прилежащих поселков и деревень снабжались нами с привлечением для доставки товаров гужевого транспорта.
Я уже через неделю научился запрягать лошадь. Мне понравился вороной жеребец по кличке Малыш. Это было спокойное и сильное животное чем-то напоминавшее мне работавшего со мной в паре долговязого парня Лешу.
Леша оказался не дурак выпить. Надежда Кондратьевна, когда узнала, строго наказала:
– Смотри Николай, Алексей может тебя совратить. Он не пьет, не пьет, а потом сорвется и дует ее гадину, как чай стаканами. Я, если замечу, что ты выпил, – она вдруг на минуту замолчала, а потом выдала:
– Вот тебе Бог, смотри, – и показала рукой на иконы, – а вот порог! Не обижайся!
Работа мне не нравилась. Я мирился. Старался в свободное время найти дело по душе. Однажды я починил дверь рабочего помещения, где у нас обычно проходили планерки. Заведующая увидела мое старание и спросила:
– Николай, ты никак плотник?
– Да, было такое, – ответил я.
– Хорошо, – сказала Клавдия Яковлевна. – Нужная специальность. Для плотника у нас всегда дело найдется.
Склады на товарной базе часто требовали ремонта. Клавдия Яковлевна нет-нет и освобождала меня от работы грузчика. Инструмент кое-какой на базе был, и я ловко орудовал и топором, и рубанком, и стамеской. Однажды я даже на крышу забирался, чтобы устранить течь. Благодаря заведующей я стал в селе известным. Ко мне стали обращаться за помощью, в основном женщины, сделать ту или иную работу у них дома. Я не отказывался.
Особенно мне была приятна благодарность дяди Володи. Я как-то раз помог ему поправить забор и он, увидев, с каким я уменьем орудую рубанком, – вдруг выдал:
– Николай, – он меня в отличие от тети Нади называл так и не иначе, – да ты никак специалист высшего класса.
Работа на товарной базе занимала у меня много времени. Зимой я порой приходил несколько раньше, а вот летом часто задерживался. Время было другое: часы не замечались. Отправившись вместе с товароведом в ближайший поселок, мы возвращались на час-два позже окончания рабочего дня.
Я объездил на лошади все ближайшие села, поселки, деревни. Где мы только не были с Малышом и в Вознесенске, и в Бугровке, и в Вишневке, и в Дубраве. Мне пришлось постоять у развалин дома в Варинове, в котором жила моя мать вместе со своими сестрами. Поселок был небольшим, домов двадцать-двадцать пять. В нем была лавка – маленький магазинчик. Она работала два раза в неделю. Погрузив товары на телегу, если дело было летом или на сани, когда зимой я вместе с товароведом Марией Григорьевной, иногда Натальей Ивановной дважды в неделю выезжал в Вариново. Нас здесь ждали.
В настоящее время товар в поселок доставляется из частного магазина. Его ассортимент не тот, что был раньше, кроме хлеба, дешевого стирального порошка, соли, спичек ничего не привозят. У народа нет денег. Да и в поселке контингент не тот, что был прежде – старики, больше старушки. Молодых совершенно нет. Рожать не кому. Вымирает поселок.
Мне нравилось бывать на родине матери. Однажды я остановился у колодца и поговорил с одной женщиной. Она, увидев мой интерес, не утерпела и спросила:
– Мужик, ты никак подыскиваешь себе домик? Сходи к Чугунихе. Она здесь недалеко живет. Вон у той развилки, – и женщина показала рукой. – Дом хороший. Продает недорого. Хочешь, я попрошу ее для тебя придержать? Она сбросит немного. Решайся?
Я не пошел к Чугунихе. Однако предложение купить домик мне пришлось по душе. Ведь это была свобода. В тюрьме я стремился к ней, казалось вот она, но не тут-то было. Надежда Кондратьевна была сильной женщиной. Я все время ощущал на себе ее давление, и все свои действия мысленно согласовывал с ней.
Деньги мне платили небольшие. Я их отдавал тете Наде. Мой двоюродный брат Семен делал также, когда жил у нас в Москве.
Однажды вечером за ужином я не удержался и рассказал о Чугунихе.
– Чугуниха! Это прозвище. У нее фамилия есть— Чугункова Настасья, – оживилась Надежда Кондратьевна. – Я хорошо ее знаю, да и как не знать. У нее сейчас сыновья Миша и Петя в Москве живут. За мной одно время ухаживал ее брат Сергей, погиб под Гомелем. Смотри Коля. Мы тебя не гоним. Хочешь купить дом, покупай. Деньги твои у меня все на месте. Я их не трачу. Что мне жалко на тебя картошки, свеклы, огурцов или еще чего? У нас все свое.
У меня все было хорошо. Но видно тетя Надя не зря меня предупреждала. Леша сбил меня с пути-дороги.
Мария Григорьевна и Наталья Ивановна были замужними женщинами и всегда торопились домой. Наверное, я сумел себя показать честным, добрым малым. Они не часто, но отправляли иногда меня одного отвезти груз, если он был габаритным, давали в помощники с собой Лешу. При этом строго наказывали, как правильно должны быть оформлены документы.
У Алексея было много друзей, таких же, как и он пьянчужек. Однажды, когда мы остались без товароведа, он, нет бы вернуться на базу, и, сделать еще одну поездку, подвез меня к какой-то избе, иначе этот покосившийся дом назвать нельзя было.
– Вот, знакомься это Бакут!
Прозвище было странным. Оно оказалось созвучным его фамилии и отличалось не значительно. Этот самый Бакут сидел в инвалидной коляске. Он был обрюзгшим солидным мужчиной. Я пожал протянутую им заскорузлую руку. Его товарищ по прозвищу Сметана, белобрысый крупный мужичище, стоял сзади коляски. Он лишь кивнул мне и уставился в землю.
Бакут здесь в Щурово старался быть паханом. Встреча со мной его обрадовала. От Лехи он узнал, что я не так давно вышел из тюрьмы. В отличие от меня Бакут провел, в местах не столь далеких, более десяти лет и неизвестно, сколько бы сидел еще, если бы не вышел на инвалидность. Его товарищ, также побывал в тюрьме, как-то при встрече он рассказал мне, что Бакут, чтобы «скосить» срок специально обморозил себе ноги. Это позволило ему получить пенсию.
Парочка Бакут-Инвалид и Сметана была еще та. Промышляли они вместе. Во время ярмарок Сметана возил его по торговым рядам на коляске и они просили милостыню:
– Подайте инвалиду Афганской войны!
Люди, которые его не знали, бросали в грязную шапку не только копейки, но и рубли, как же человек воевал. Друзья в кавычках все делали лишь бы «заработать» себе на бутылку.
– Присаживайся, – сказал, приподнявшись в коляске, стареющий обросший щетиной мужчина и указал рукой на грязный табурет. Мне сидеть не хотелось. Однако пришлось уступить ему. Забравшись в карман, инвалид достал из него скрученную сигарку и затем выдал:
– На, разговейся. Это травка. Тут один мужичок Филипп Шувара снабжает. Это он надоумил меня «косить под афганца». Первый раз здорово получилось. Я даже и не ожидал. Сейчас народ озверел, деньги давать уже не хочет.
Домой я пришел поздно. Надежда Кондратьевна меня не тронула. Однако я чувствовал, что она знает о моем походе к Бакуту. Для себя я решил больше к нему не ходить. Он сам по себе я сам. И какое-то время я свое слово держал. Но произошел инцидент, его товарищ Сметана, однажды забравшись к старику в дом, попался. Его посадили, должен был состояться суд. Бакут искал себе нового человека.
Мой напарник Леша хитро поступил. Он жил на той же улице, что и я. Порой мы вместе ходили на работу и возвращались домой. Когда Алексей запивал, его мать, проклиная парня, приходила к нам в дом и просила меня отнести Клавдии Яковлевне заявление. Она очень боялась, что сына выгонят с работы. Без работы он мог окончательно спиться.
Однажды Леша уговорил меня пойти домой другой дорогой.
– Я на минуту забегу к одному мужику, – сказал он. Этим мужиком оказался все тот же Бакут, прозванный мной Инвалидом.
Первые минуты я был как бы в стороне. С ним разговаривал Леха. Но потом снова оказался в эпицентре. Инвалид грозно рявкнул на маленькую старушку мать и отправил ее в магазин за бутылкой.
– Бакут – пахан. Ты, знаешь, что это такое. Я ведь не сидел. Он и ты – два сапога пара, – сказал мне Алексей в свое оправдание, когда мы, поддерживая друг друга в темноте, тащились домой. – Тебе же было о чем с ним поговорить. Я не мог тебя не привести к нему. Так, что ты меня прости. Простишь? – спросил Леша, заглядывая мне в глаза. Я смалодушничал, и простил его. Однако тетя Надя меня не простила.
Дома Надежда Кондратьевна грозно сказала мне:
– Я тебя предупреждала.
Мне было стыдно смотреть ей в глаза. Она сколько могла, терпела. Ее терпению пришел конец. Я не знал, что тетя Надя предпримет.
На следующий день был выходной. Я должен был пойти к Бакуту. Он меня об этом просил. Однако я никуда не пошел. Надежда Кондратьевна отправилась к нему сама. А мне строго-настрого наказала сидеть дома и никуда из дома не выходить. Мне пришлось ее приказ выполнить. Я чувствовал себя, после проведенного вечера у Инвалида, виновным.
Мой новый знакомый жил на соседней улице. Надежда Кондратьевна вернулась не скоро. Что она там делала, я не знал, был в неведении. Но не долго. В понедельник я вышел на работу. А уж там Леша, который не так давно меня познакомил с Бакутом, со смехом выдал:
– Николай, ты свободен. Инвалид, так ты зовешь Бакута тебе уже не товарищ. Тетя Надя дала ему от ворот поворот. Знаешь, что она с ним сделала, когда он вальяжно восседал в своей коляске? Не знаешь? Она подскочила к нему и закричала: «Ах ты Цаца, расселся, сидишь, а мать твоя как прислуга вокруг тебя бегает… Ах, Гришенька, ах сыночек. Да я тебя», – и, ухватившись за колесо, она так резко с силой потянула коляску вверх, что Бакут полетел на землю. Затем, не останавливаясь, тетя Надя двинула его драндулет ногой и выломала несколько спиц. Теперь, наш пахан, не транспортабелен.
Не транспортабельным Бакут оставался долго. Сметана сидел в тюрьме, и возить его было некому.
Посмеяться с Лешей я, как следует, не успел, скоро раздался голос Марии Григорьевны:
– Николай, собирайся! – и я пошел запрягать Малыша, затем нагрузил товар и отправился в дорогу. Мы поехали в Вариново. Там я оставил Марию Григорьевну торговать, а сам пошел к Чугунихе поговорить насчет покупки дома. Она, выяснив, что я сын Веры Кондратьевны, с удовольствием снизила мне цену на дом и согласилась продать его в рассрочку. Словом, мы сторговались.
На следующий день я взял все свои деньги у Надежды Кондратьевны и отдал их Чугунихе. Мы сходили в сельский совет и оформили куплю-продажу. Дом теперь был мой.
Надежда Кондратьевна возражать не стала, даже обрадовалась:
– Знаешь Коля? Это к лучшему. Там, на родине матери ты будешь в безопасности от таких людей, как Бакут. Правда, он себе «лошадь» уже подыскал. Его Филипп Шувара возит, «афганец чертов».
Дом требовал ремонта. Однако я был не только грузчиком, но и плотником. По вечерам я занимался обустройством своего нового жилища. Жить в нем первое время было невозможно, и я ходил ночевать к Надежде Кондратьевне и Владимиру Ивановичу.
Работа с топором, пилой, рубанком, стамеской меня преображала. Как-то раз тетя Надя, бросив на меня оценивающий взгляд, не выдержала и сказала:
– Николай, да ты вылитый дядя Коля. Знаешь, мать не зря тебя так назвала. Есть у тебя многое от него. Ты также, как и он размахиваешь руками. У тебя его осанка, походка, волосы, а особенно глаза и нос.
– Нет, что вы тетя Надя. Я ничем не похож на дядю Колю. Вот ваш Семен тот…– я не успел досказать.
– Не говори глупости. Сеня, и рядом возле него не стоял. Мой сын спокойный, уравновешенный даже несколько заторможенный. Если бы мой сын был, как дядя Коля разве он допустил бы того, что произошло у вас там в Москве. Он не может воздействовать на других – давить. Сила у него есть, я согласна, но она эта сила направлена на него самого. Себя он может заставить, других нет.
