Две недели в сентябре

Глава VI

Мистер Стивенс, Дик и Эрни пошли за билетами, а миссис Стивенс и Мэри понесли ключ миссис Буллевант. Времени было предостаточно, как это всегда бывает, если начать волноваться заранее и покончить со всем побыстрее, но мистеру Стивенсу нравилось иметь добрых десять минут про запас. Мало ли сколько неприятностей может произойти: или они что-то забудут и придется возвращаться, или окажется, что у окна кассы неожиданная очередь, или выйдет заминка с наклеиванием бирок на багаж…

Десяти минут было достаточно – но не слишком много, поскольку одна призрачная возможность всегда внушала мистеру Стивенсу нелепый и беспочвенный страх. Вдруг какая-нибудь встречная женщина потеряет сознание или споткнется и упадет?

В таком случае нужно будет остановиться, помочь ей встать, отряхнуть ее платье, поднять ее зонтик и сумочку, а может, и очки. Не то чтобы мистер Стивенс был черствым или невоспитанным – просто это привело бы к томительной проволочке. В подобных обстоятельствах нельзя не помочь даме, хладнокровно заявив, что вы спешите на поезд. Кроме того, многие женщины, не привыкшие быть в центре внимания, могут поддаться желанию вызвать к себе интерес – вне зависимости от того, пострадали они или нет, – и тянуть время, пока не соберется толпа. В худшем случае, если это обморок, все может кончиться тем, что надо будет оттаскивать женщину с дороги и подкладывать ей под голову собственный пиджак. Все может кончиться вызовом полиции и скорой помощи – пятью, десятью, пятнадцатью минутами тягостного промедления.

Это была дурацкая мысль – шанс, что такое произойдет, один из тысячи, – но она всегда таилась где-то в уголке сознания мистера Стивенса, когда он шел на станцию.

Следующий поезд с главного пути уходил только около двенадцати, и мистер Стивенс часто возвращался мыслями к этому ужасному перерыву – к ужасному разочарованию, которое постигнет их, если они не успеют на пересадку.

Наверное, придется вернуться домой – и целый час сидеть без дела, не снимая шляп. Забрать ключ у миссис Буллевант, снова отпереть заднюю дверь и войти в дом – как это будет ужасно! Это все равно что вскрыть склеп и ждать там, если вы опоздали на поезд, вернувшись с похорон.

Но какими бы ни были чувства мистера Стивенса, он не показывал их идущим рядом с ним мальчикам; все трое негромко и взволнованно говорили о том, что ждет впереди.

Тем временем Мэри и миссис Стивенс дважды постучали к миссис Буллевант и уже начинали беспокоиться. Когда дверь наконец открылась, казалось, что ее с силой потянули на себя, преодолевая сопротивление сокрушительного аромата жареного бекона, теплым облаком хлынувшего наружу.

Миссис Буллевант сглотнула – по-видимому, она ела бекон – и улыбнулась. Мистер Буллевант стоял позади нее, на пороге полутемной гостиной. Он тоже улыбнулся, но, поскольку ему не надо было ничего говорить, продолжал жевать бекон молча.

Некоторые жители Корунна-роуд смотрели на Буллевантов свысока, потому что мистер Буллевант всегда завтракал без воротничка, но Стивенсы знали, чего они стоят на самом деле, и с презрением относились к глупым предрассудкам такого рода.

Буллеванты отличались некоторой основательностью, но мелочность была им чужда, что могло быть только результатом гармоничного союза полицейского констебля и по-хорошему старомодной кухарки.

– Ну не счастливчики ли вы – ехать в такой день! – воскликнула миссис Буллевант.

– Погода чудесная! – отозвалась миссис Стивенс (хотя, по правде говоря, она толком не успела понять, чудесная погода или нет). – Мы так благодарны, что вы согласились присматривать за домом. Просто гора с плеч.

– Пустяки, – сказала миссис Буллевант абсолютно искренне: мало что может быть привлекательнее, чем возможность в свое удовольствие побродить по чужому дому, когда вы имеете на это полное право.

– Молочник будет приносить полпинты через день – как обычно, – не могли бы вы каждое утро наливать коту половину порции?..

– Да, конечно. А рыбу?

– По понедельникам и четвергам, – сказала миссис Стивенс, вручая миссис Буллевант ключ. – Пушка не было дома, когда мы уходили, но окно на кухне приоткрыто, и по утрам он точно бродит где-то поблизости.

– У меня должно остаться немного бекона, я ему отнесу, – сказала миссис Буллевант.

– Вы его избалуете, – вставила Мэри с улыбкой.

– Я прослежу, чтобы еды было в меру, не то к вам повадятся и другие кошки.

– А за тем, чтобы окно оставалось приоткрытым, проследите? – попросила миссис Стивенс. (Несколько лет назад легкомысленная миссис Джек по какой-то причине закрыла его, и Пушок, который оказался заперт в доме на целый день, натворил там такого, чего в обычных обстоятельствах не сделал бы никогда.)

– Конечно! – сказала миссис Буллевант. – Ну, хорошего вам отдыха – и пришлите нам открытку!

– До свидания! – сказали миссис Стивенс и Мэри.

– До свидания! Они поспешили выйти из ворот; миссис Буллевант провожала их широкой дружелюбной улыбкой. Совсем другое дело, не то что миссис Хейкин, подумала Мэри. Они знали, что их дом под присмотром.

Их обволокло ленивое дыхание по-летнему теплого утра – вот теперь путешествие действительно началось. Когда они проходили мимо дома миссис Хейкин, Мэри увидела, как старушка наблюдает за ними из окна своей спальни, и помахала ей, но миссис Хейкин, решив, что ее не видно и что Мэри машет кому-то другому, осталась неподвижной.

Миссис Дженнингс, жившая по соседству, тоже смотрела на них – Мэри видела, как она стоит в окне гостиной, наполовину скрытая занавесками. Из-за решетчатой боковой калитки наблюдал старый мистер Берджин, державший в руках утреннюю газету, да и в других окнах Мэри видела пальцы, на дюйм-другой отодвигавшие занавески.

Миссис Стивенс, торопливо шагавшая рядом с дочерью, казалось, не замечала чужих взглядов, но Мэри, которая шла с высоко поднятой головой, ощутила внезапное раздражение. На что тут смотреть – на людей, уезжающих в отпуск? Она вот на других не смотрит, даже не знает, когда они уезжают, – да и не интересуется.

Мистер Стивенс и мальчики почти уже дошли до поворота на улицу, ведущую прямо к станции, и тут Мэри с изумлением увидела, что с ними идет кто-то еще.

С мистером Стивенсом, Диком и Эрни случилась неприятность: мистер Беннет, коммивояжер, который жил в доме номер восемь, с беспечным видом вышел из ворот и присоединился к ним.

Это было глупо и бесцеремонно.

Разве он не знал, что люди, уезжающие в отпуск, отправляются в другой мир, совсем не похожий на мир тех, кто всего-навсего едет на работу? Разве он не знал, что их мысли, их слова, их души уносит колесница, парящая в недосягаемой выси?

Мистер Стивенс, Дик и Эрни в блаженной гармонии приближались к раю, говорить и мечтать о котором могли только они одни. Какое право вмешиваться имел этот заурядный человек в котелке, с целлулоидным воротничком и зонтиком, как он посмел даже думать, что сможет присоединиться к их разговору, влиться в их общество, пройти с ними хоть несколько ярдов пути? Он собирался в Лондон – в свою контору – и должен был вернуться на Корунна-роуд во второй половине дня; он был крошечным спутником, вращавшимся по глупой, маленькой, будничной орбите, а Стивенсы уплывали прочь с величавостью огромной планеты.

– Ну и повезло вам, ребята! – воскликнул он. – Уезжаете в такую погоду!

Мистер Стивенс поморщился. Даже в обычных обстоятельствах ему не понравилось бы, что его причислили к “ребятам” наравне с Эрни.

– Опять в Богнор? – продолжал назойливый сосед.

– Да, – сказал мистер Стивенс.

– А мы в этом году были в Торки. Вам стоит разок туда съездить. Вы сами-то купаетесь еще?

Мистер Стивенс медленно повернул голову к мистеру Беннету. Последние слова прозвучали оскорбительно и дерзко.

– Конечно, я еще купаюсь.

– Правильно! – согласился мистер Беннет. – Не понимаю, почему бы нам, старикам, не веселиться вместе с остальными. Правда, надо быть поосторожней. В этом году один старичок в Торки пошел купаться сразу после завтрака, и откачивали его потом целый час, но…

Мистер Стивенс резко остановился. Оглядевшись, он повернулся к мистеру Беннету, коротко кивнул ему и улыбнулся.

– Подожду жену, – сказал он. Мистер Беннет тоже остановился и заулыбался еще шире в ожидании миссис Стивенс, но губы мистера Стивенса угрюмо сжались в тонкую линию. Он развернулся на каблуках, бросил через плечо: “Увидимся позже” – и двинулся обратно, а Дик и Эрни – за ним. Господи! Какой же нахал и дурак!

Мистер Беннет, совершенно растерявшийся, помедлил немного и пошел дальше своей дорогой. Негодование мистера Стивенса мгновенно прошло. Он так ловко отделался от этой неожиданной неприятности, что вместе с ней, казалось, рассеялись и все досадные мелочи сегодняшнего утра. Его вдруг охватила невероятная радость. Он принялся подавать миссис Стивенс и Мэри тайные знаки, улыбаясь и хмурясь, чтобы дать им понять, что не надо торопиться и что ничего серьезного не случилось. Но миссис Стивенс подбежала запыхавшись:

– Что-то забыли?

– Нет-нет! Просто этот Беннет прицепился – хотел доехать с нами до Клэпем-джанкшен. Пропустим его вперед. – Мистер Стивенс подмигнул Дику и Эрни, и они все вместе двинулись дальше.

На углу Корунна-роуд мимо них проехал фургон “Картер Патерсон”, а когда они свернули на дорогу, ведущую прямо к станции, почтальон остановился и снисходительно улыбнулся им.

День обещал стать невыносимо жарким, потому что солнце припекало довольно ощутимо, и они уже успели вспотеть, когда вошли в прохладный кассовый зал с высоким мрачным потолком и гулким полом.

Станция была маленькой, невзрачной и почти безлюдной, потому что большинство ездило в Лондон с другой станции, откуда поезд привозил их прямо на вокзал Виктория.

И все же гораздо интереснее было отправляться в дорогу из этого тихого, непримечательного места, чтобы окунуться в крещендо Клэпем-джанкшен и уже потом постепенно двинуться через широкие равнины к морю.

Мистер Стивенс важно подошел к окошку, заглянул внутрь и отрывистым деловым тоном отчеканил:

– Четыре полных и один за полцены до Клэпем-джанкшен.

Остальные сгрудились и ждали, перешептываясь между собой, потому что в полную силу голоса здесь звучали гулко. Вдруг Эрни весь задрожал от возбуждения. “Смотрите!” – воскликнул он. На стене, прямо над унылым списком дорожных тарифов, набранных мелким шрифтом, сверкали три ярких цветных плаката. На втором из них, куда показывал палец Эрни, было написано: “В БОГНОР РЕДЖИС ЗА ЗДОРОВЬЕМ И СОЛНЦЕМ”; на сияющем желтом песке стояла улыбающаяся девушка, а за ней простиралось темно-синее море. Ее волосы развевались на ветру, у ног прыгала маленькая белая собачка.

Они разглядывали плакат. В любой другой день он показался бы им насмешкой, но этим утром они могли смотреть на него с полным правом.

– Сегодня именно так все и должно выглядеть, – сказал Дик.

– Пойдемте! – позвал их мистер Стивенс, размахивая билетами. И они вышли на платформу.

Эрни не отрываясь следил за руками контролера, которые сложили билеты в аккуратную стопку и щелчком тугого компостера пробили в них треугольную прорезь; потом он поднял глаза, чтобы посмотреть, отразилось ли на лице контролера удовольствие, которое сам он на его месте ни за что не сумел бы скрыть. Скучающий вид этого человека возмутил Эрни, и он сразу же причислил его к людям, которые не понимают своего счастья. Для него было загадкой, почему бурную радость от пробивания билетов испытывают совсем немногие.

Выйдя на платформу, Эрни оказался на верху блаженства, потому что, хоть для других железная дорога и утратила свое очарование, он по-прежнему оставался в плену ее манящих тайн.

Особое значение имело не столько то, что можно было здесь увидеть и сделать, сколько то, чего ни увидеть, ни сделать было нельзя. Все было устроено так, чтобы разжигать аппетит, но не утолять его. Железнодорожные служащие как будто нарочно морочили ему голову.

Много лет он задавался вопросом, как им удалось впихнуть в то крошечное окошко человека, который продает билеты. Его засунули туда в детстве или вокруг него построили кассу, когда он был уже взрослым?

Он пережил страшное разочарование, когда романтические стены, которые он возвел вокруг этого печального узника, разрушил Дик, как-то раз указав ему на самую обычную боковую дверь. После такого железнодорожная компания слегка упала в его глазах.

И все же на одну раскрытую тайну приходилась дюжина других, которые грозили так и остаться неразгаданными и мучить его всю жизнь. Тайны прятались за дверями с надписью “Служебное помещение”, заставляя его щуриться и всматриваться через окошко в темные глубины. На маленьком кирпичном здании неподалеку от железнодорожных путей большими красными буквами было написано: “ОПАСНО”. Набранная жирным шрифтом табличка в конце платформы гласила: “ПОСТОРОННИМ ПРОХОД ВОСПРЕЩЕН”. Он часто размышлял над этой фразой, со страхом гадая, какие опасности таит уходящая вдаль асфальтовая дорожка, и однажды – с дрожащими коленями и колотящимся сердцем – сделал шаг за щит с табличкой и стоял там ликующе, пока отец резко не окликнул его.

Ложась в постель, он часто снова и снова переживал этот момент – момент триумфа, раскрывший истинную сущность железнодорожных служащих. Они мошенники. Он шагнул за щит, и с ним ничего не случилось. Они просто повесили там эту табличку, потому что любят все портить – им досадно, что другие испытывают радость, которую они сами же невольно доставляют.

Железнодорожные служащие, по-видимому, были вечно чем-то недовольны, потому что они никогда ничего вам не предлагали, никогда не улыбались и не советовали попробовать то-то и то-то. На въездных воротах висело объявление, в котором говорилось о привлечении нарушителей порядка к ответственности, – и это уже сулило отличное, многообещающее начало. На билете было написано, что вы едете на свой страх и риск, что железнодорожная компания не несет за вас ответственности, что билет только на одну поездку и если вы хотите его вернуть, то сделать это надо в день приобретения. Запрещалось класть тяжелые вещи на багажную полку, высовываться из окна или выбрасывать из него предметы, которые могли бы нанести травмы путевым рабочим. А ведь можно было, по крайней мере, по-дружески сообщить, какие предметы не должны причинить им вреда.

Эрни казалось, что, когда эти вечно недовольные люди строили свою железную дорогу, они совершенно случайно наткнулись на чистый родник восторга, радости и веселья, который вызвал у них такое недовольство, что они попытались его уничтожить, закидав камнями.

Но у них ничего не вышло – стало только еще веселее. Чем больше они повторяли: “ОПАСНО”, “НЕ ДЕЛАЙТЕ ТО”, “НЕ ДЕЛАЙТЕ ЭТО”, чем больше грозили штрафами и привлечением к ответственности, тем больше покалывало ноги и тем сильнее колотилось сердце.

На станции уже объявили о прибытии поезда, когда Стивенсы собрались вокруг Райслипа, чтобы посмотреть, как он наклеивает бирки на багаж, и мистер Стивенс счел разумным напомнить, что не стоит разбредаться по платформе. Они увидели мистера Беннета на скамейке возле кассы, но, к счастью, он нашел себе какого-то приятеля, и его общество больше им не грозило.

Чемодан прекрасно смотрелся с новой белой биркой, наклеенной поперек выцветшей прошлогодней: мистер Стивенс очень тщательно сохранял следы прежних путешествий. Одна бирка случайно отвалилась, когда несколько дней назад чемодан достали, чтобы сложить вещи, и он аккуратно приклеил ее на место.

Они всегда чувствовали приближение поезда еще до того, как он показывался из-за поворота. На платформе царили напряженное ожидание и тишина, похожая на ту, что предвещает появление еще невидимой торжественной процессии лорд-мэра.

Наконец они услышали гудок поезда, проезжавшего по мосту прямо за поворотом.

– А вот и он! – сказал мистер Стивенс, поднимая свою сумку.

Дик перекинул плащ через плечо и подобрал теннисные ракетки; Эрни перехватил чуть повыше яхту, которую держал под мышкой; миссис Стивенс еще крепче вцепилась в свою сумку.

Поезд, казалось, бесшумно возник между двумя домами в полумиле от станции. Затем он повернул прямо на них и как будто застыл в полной неподвижности, только с его колес сыпались искры, и он постепенно увеличивался в размерах. Но очень скоро раздался грохот, и сразу же после этого они смогли разглядеть в кабине машиниста.

Эрни презирал машинистов электропоездов. Те же контролеры – вот они кто: самодовольные, напыщенные индюки, которые только и умеют что нажимать на рукоятку. Вот бы это были черные от сажи, потные люди в рабочих комбинезонах, которые качаются взад-вперед, стоя на подножке настоящего, пыхтящего паровоза!

Поезд с грохотом подъехал к платформе.

– Есть пустое купе! – воскликнула миссис Стивенс, когда вагоны начали проноситься мимо.

– Ладно, ладно, их там полно, – сказал мистер Стивенс таким тоном, что его жена смутилась.

Когда ждешь вагон в хвосте поезда, всегда возникает ужасное ощущение, что он вот-вот пролетит мимо. Тяжелый состав проносится с умопомрачительной скоростью, и кажется, что он не успеет остановиться. Даже мистеру Стивенсу, несмотря на тщательно изображаемое им спокойствие, пришлось подавить в себе стойкое желание побежать за пустым вагоном третьего класса. Но тут поезд начал замедлять ход.

Наконец мимо проскользнула вереница вагонов с голубой обивкой (первый класс), которые проехали вперед ровно настолько, чтобы перед Стивенсами остановился ряд вагонов третьего класса.

По субботам после девяти ездить из пригородов в Лондон лучше всего, потому что мест предостаточно.

– О-от это! – воскликнула миссис Стивенс, бросаясь вперед и хватаясь за ручку двери.

– Вот купе для курящих, – сказал мистер Стивенс в нескольких ярдах позади нее. Ему хотелось, чтобы жена держала себя в руках, потому что она проглатывала звуки, когда волновалась. Ее первое слово было кровоточащим обрубком: букву “в” словно отсекли от него тупым топором.

– Тут пустое купе для курящих! – крикнул Дик, потому что в дальнем углу купе мистера Стивенса уже кто-то сидел, и мистер Стивенс на секунду замер в нерешительности. Но потом семья, рассредоточившаяся и готовая вот-вот разделиться – каждый открыл разные двери, – снова сгрудилась возле той двери, которую распахнул Дик.

Эрни втолкнули первым. Ему пришлось бросить яхту, ведерко и лопатку на пол и перелезть через них; потом в купе забралась Мэри, а за ней Дик, который остановился и помог подняться миссис Стивенс, пока мистер Стивенс осторожно поддерживал ее сзади.

Отлично! Все сели. Мистер Стивенс подождал на платформе, поставив одну ногу на подножку, пока багаж не оказался в отведенном для него вагоне. Потом подошел Райслип и коснулся своей фуражки.

– Все готово, сэр.

– Хорошо. В субботу через две недели, в пять часов, – сказал мистер Стивенс.

– Будет сделано, сэр. Мистер Стивенс с улыбкой протянул Райслипу два шиллинга. Приятно, когда в присутствии всей семьи тебя называют “сэр”. Проводник дунул в свисток, и миссис Стивенс умоляюще протянула руку к мужу, словно боясь, что он провалится между поездом и платформой, но он легко поднялся в вагон и захлопнул дверь.

– Вот и все, – сказал он, окидывая взглядом вещи и свертки на багажной полке и сиденьях.

Глава VII

Поезд набрал скорость, и почти мгновенно его колеса простучали над дорожкой, которая ныряла под Насыпь в конце Корунна-роуд.

– Уже подъезжаем! – сказал мистер Стивенс, и все семейство, которое раскладывало вещи, собралось у окна, чтобы в последний раз посмотреть на свою улицу.

Мистер Хьюз был у себя в саду – крайний дом, номер два. Он мыл перевернутый велосипед. Следующим был дом номер четыре с неровной, запущенной лужайкой и заросшими сорняками клумбами; здесь жили какие-то чудаки, о которых никто ничего не знал, но некоторые думали, что они киноактеры.

Промелькнули дома номер шесть и восемь, оба с ухоженными садами, хотя мистеру Стивенсу никогда не нравился грот мистера Беннета. Для такого нужен сад побольше…

Потом показались номер двенадцать с солнечными часами и номер четырнадцать, где мистер Фостер держал кроликов в грязных клетках.

Поезд несся слишком быстро, уже мало что можно было разглядеть, и все напряженно ждали, когда в окне на мгновение появится их собственный дом. Эрни, Дик и Мэри наслаждались видом, потому что им редко доводилось наблюдать за тем, что творится в закулисье. Они вскрикивали, подметив какую-нибудь мелочь, и торжествующе рассмеялись, когда увидели, как миссис Фрейзер в бигудях бросает что-то в мусорное ведро: она всегда была разодета в пух и прах, когда выходила на улицу не через заднюю, а через парадную дверь. За окном промелькнул мистер Шеперд, который поливал герань на пне, оставшемся от яблони, а потом все притихли.

И вот показался их дом. Из поезда он выглядел удивительно крошечным, ненастоящим и безмолвным: шторы задернуты, на веревке для белья ничего не висит, в саду безлюдно.

С Насыпи была видна задняя сторона крыши, где новые листы шифера, уложенные после прошлогодней грозы, походили на светло-серую квадратную заплатку.

Утром в это время на большую часть сада падала тень от дома, но луч света проникал сбоку и освещал белые астры под яблоней.

Кирпичная кладка на солнечной стороне казалась выцветшей и имела неприглядный вид, но задняя часть дома, которая оставалась в тени, выглядела гораздо лучше, а дикий виноград и сирень даже облагораживали ее.

У мистера Стивенса в этот момент всегда сжималось сердце, и, всего раз окинув дом пристальным взглядом, он отвернулся и сел в углу. Но хотя бы одним поводом для беспокойства стало меньше. На полпути к станции он внезапно понял, что никак не может вспомнить, закрыл ли окно в уборной. Спрашивать у других он не осмелился, потому что это была одна из его обязанностей, и заговорить об этом было бы смешно. Оказалось, что все в порядке – окно закрыто. Поразительно, сколько всего можно делать машинально.

У миссис Стивенс сердце не сжималось, хотя она больше остальных была привязана к маленькому домику, где проходила вся ее жизнь. Она только с тревогой посмотрела, не идет ли из труб или окон дым, боясь, что забыла кухонное полотенце возле горячей плиты или не убрала тлеющие угли из печки.

Эрни волновался больше всех. Он целый месяц ждал, когда на дом можно будет посмотреть с высоты, и, пока они проносились мимо, отчаянно искал в желобе под крышей свой теннисный мячик.

Однажды вечером, в сумерках, он подбросил мячик выше обычного, и тот загадочным образом куда-то запропастился. Желоб под крышей был последней надеждой Эрни, но там не было ни мячика, ни даже комочка или бугорка, которые могли бы оказаться мячиком. Он уже не смотрел на дом, когда Мэри внезапно закричала: “Пушок!”, и все головы повернулись в надежде успеть его увидеть.

Да! Пушок действительно был там – он сидел на крыше сарая и смотрел через сад на дорогу.

Бедный старенький Пушок – жаль, что они не смогли взять его с собой. Он и не поймет, почему стало так тихо, когда будет протискиваться между прутьями окна на кухне, – он всегда возвращался домой к вечернему чаю.

Они совсем забыли о миссис Хейкин, а поезд уже проносился мимо последнего дома на Корунна-роуд. Миссис Стивенс положила сандвичи и термос на полку над головой и уселась на место; Мэри вытащила из книги закладку и принялась читать; Дик изучал теннисные ракетки, а мистер Стивенс записывал в блокнот расходы: два шиллинга, которые он дал Райслипу, и стоимость билетов. Один Эрни продолжал с интересом рассматривать пролетающие пейзажи, совершенно не понимая, как остальные могут не обращать на них внимания.

Дело в том, что дорога от дома до Клэпем-джанкшен дарила ему огромное, ни с чем не сравнимое удовольствие, перед которым меркла остальная часть пути.

В какой-то степени ему нравилась и та часть тоже, но широко раскинувшиеся луга проплывали за окном слишком медленно – и было что-то одинаковое в этих полях и холмах, проселочных дорогах и лесах, воротах и домиках. Время от времени в поле попадались коровы, или какой-нибудь мальчик махал поезду рукой, а телеграфные провода, которые то опускались, то опять поднимались, то опускались, то поднимались, то опускались, то поднимались, нагоняли на Эрни сон.

Совсем не то первая часть дороги – сколько же тут интересного! Все было так близко, что он не успевал рассмотреть и половины того, что проносилось перед глазами; сотни необыкновенных деталей притягивали его взгляд – а потом уносились в сторону. Он и моргнуть не успел, как Насыпь закончилась, и теперь они ехали между гигантскими кирпичными стенами, которые под наклоном уходили вверх. В них были ниши, похожие на будки часовых. Стены постепенно росли, а за окном становилось все темнее и темнее, пока внезапно поезд с грохотом не въехал в туннель, и он впервые понял, что в вагоне включены лампы. Мимо промелькнуло что-то темное, в копоти, потом горящий зеленым светофор; что-то стучало, как часы без маятника, и как раз в тот момент, когда Эрни вообразил себя мрачным подземным чудовищем, поезд вылетел на солнечный свет, и вот он уже, как бог, взирает сверху вниз на пыльные улицы, толпы людей и на обочины, вдоль которых выстроились торговые ряды. А потом появились трубы, сотни труб, толстых и тонких, красных и черных, жестяных, каменных, кирпичных: на одной колпак словно шлем пожарного, другая с флюгером, печально вращающимся на ветру, третья – длинная, тонкая, в маленькой шляпке, как у китайца.

Опять вниз – в глубину, в грохот, в темноту. Снова прочные кирпичные стены, будто падающие назад, вдоль которых извиваются толстые кабели, а потом, когда он ждал, что поезд вот-вот нырнет в другой туннель, внезапно посветлело, и стену в один миг поглотил зеленый травянистый пригорок. Затем этот пригорок сровнялся с землей, и Эрни увидел целый склад грузовиков – восхитительно допотопных, ржавых, разваливающихся на части. Такого он никак не ожидал. В этом и была вся прелесть!

Станция. Резкая остановка. Свисток – и снова в путь: впереди ждет лучшая часть дороги!

Здесь между путями и заборами бежала полоска таинственной ничейной земли. Эрни жадно любовался узким пустырем, заросшим жесткой травой, и находил его по-своему романтическим. Казалось, здесь не ступала нога человека – никто так и не решился потревожить эти призрачные останки, пытавшиеся спрятать наготу в траве.

Вот груда выгоревших, гниющих шпал и валяющийся сверху сломанный фонарь, а вот куча ржавых болтов, моток проволоки, а потом – смотрите – мусор!

Среди мусора попадались такие вещи, что вы бы даже с тысячи попыток не угадали, какие именно. Старые скомканные газеты, банки из-под консервированных фруктов, заплесневелые, расползающиеся мешки – но это и так понятно. Без них так же нельзя представить вид из окна вагона, как нельзя представить пудинг без муки, нутряного сала и изюма – но откуда тогда взялся старый, вывернутый зонтик с обнаженными спицами, с которых свисали клочки ткани? Как, когда и почему он сюда попал? Ни один пассажир не уронит из окна раскрытый зонт – и, конечно, если бы его хотели выбросить, наверняка бы сначала закрыли, правда же?

Как появилась жуткая ржавая рана вон на том эмалированном помойном ведре? Люди никогда не выливают в помойные ведра ничего такого, что могло бы проделать в них неровные дыры! А посмотрите на половину детской коляски, перевернутую вверх дном! Какое ужасное, уже позабытое трагическое происшествие могло так рассечь коляску, чтобы два оставшихся колеса повисли в воздухе? Эрни испуганно вглядывался в траву в поисках половины ребенка.

Больших гор мусора – когда его постоянно выбрасывают в одни и те же места – здесь не было, только отдельные маленькие кучки; некоторые уже поросли травой, некоторые появились недавно и белели обрывками газет. Обычные ведра и эмалированные помойные попадались чаще всего, и все они почему-то были помятыми и изуродованными. Чуть реже встречались кошки, хотя они, будучи живыми, строго говоря, не могли считаться мусором. Но они сливались с этими кучами так естественно, что претендовали на некоторое родство с ними; они бродили среди мусора, сидели среди мусора, а иногда и смотрели друг на друга поверх мусора. Кошек было почти столько же, сколько помойных ведер.

Они проехали мимо велосипедной шины, мимо граммофонной трубы, мимо шляпы-котелка, а потом оказались на более широком участке дороги, по которому бежало с полдюжины путей: проносившиеся мимо поезда и ряды товарных вагонов заслоняли пейзаж за окном, и видно было не так хорошо, как раньше. А жаль: дома теперь стояли так близко к железной дороге, что Эрни мог бы разглядеть в окнах людей в пижамах. Чахлые тополя, казалось, росли прямо на черном от пыли угольном складе, а где-то в верхней части улицы Эрни увидел толпу зевак и полицейского – наверное, там произошел какой-то несчастный случай. Но все это исчезло в мгновение ока, и теперь его внимание привлекли таинственные знаки вдоль железной дороги. Рядом с путями стояли столбики-малыши высотой в фут, которые выглядели так, будто их только что сюда поставили, и таблички, на которых красовались непонятные цифры: на одной – огромная восьмерка, на другой – надпись “1 к 1”, что показалось Эрни глупым, потому что этот указатель ничем от остальных не отличался.

Мать постоянно не давала ему покоя – то нащупывала перед ним дверь и проверяла, не открывается ли она, то держала его за пояс сзади. Но это не портило Эрни настроение – скорее, наоборот, доставляло еще больше удовольствия, потому что он упивался чувством опасности и собственной смелостью.

Теперь они ехали по боковому пути и внезапно оказались среди очень старых и тесно лепившихся друг к дружке домов, между которыми не было свободного пространства, как на Корунна-роуд. Эрни видел крошечные задние дворики, развешанное белье и сараи, на крышах которых громоздились голубятни или клетки для кроликов. Единственные цветы, которые он сумел разглядеть, росли на подоконниках, а единственные птицы жили в крошечных деревянных клетках, висевших на стенах. Одинокое дерево росло прямо посреди асфальтированного двора, но выглядело поникшим и раньше времени облысело. Они проехали мимо пыльной площадки, где земля вокруг качелей была совершенно голой. Несколько мальчиков играли в крикет, а неподалеку, прикрыв лицо газетой и согнув одну ногу в колене, лежал на спине мужчина. Эрни с сожалением подумал, что к тому времени, когда он вернется, для крикета будет уже поздно, а ведь он так хорошо играл с Тедом и Сэнди у них на площадке; иногда посмотреть на них приходили местные мальчишки в поношенной одежде, которые тут же подхватывали и бросали обратно улетевший мяч, а Тед, Сэнди или Эрни кричали им: “Спасибо!” Они играли узким кругом и очень редко брали в команду кого-то еще, потому что подумывали заняться крикетом профессионально.