Kitabı oku: «Мозаика чувств», sayfa 2
Маскарад
Там, во сне, больном и тяжком, какие-то безобразные существа душили ее раскаленным обручем, и Рина напрягала все силы, чтобы сорвать его с себя.
– Нет, нет, нельзя! – вернула ее к действительности сестра, полная женщина в белом халате. – У тебя два шейных позвонка вдавлены друг в друга, а этот гипсовый воротник должен корректировать твои движения. Мне очень жаль, что ты так страдаешь. Мое имя Бат-Шева, чуть что – зови меня. Кстати, – она повернулась к Илье, – ты должна благодарить своего приятеля: если бы он замешкался немного, бандит мог сломать тебе шею.
– Спасибо, – бледно улыбнулась та Илье, стоящему поодаль.
– А долго ей придется быть здесь? – спросил он.
– Что ж, недельку придется потерпеть, – сестра, собрав свои бумаги, подбодрила больную. – Но и тут неплохо. Смотри, какой сад перед глазами! Тебе повезло – корпус новый, еще даже не успели поставить решетки на окна.
Выходя, она махнула ей рукой:
– Теперь наслаждайся и выздоравливай!
Рина поманила Илью к себе, и тот присел на край постели:
– Так ты мой спаситель!
– Ну, – возразил он, – сирену запустил Шломо, она и спугнула мерзавцев.
– Их поймали?
– Поймали и будут судить.
Рина провела пальцем по шраму на его щеке:
– А кроме этого, что ты еще вынес из боя?
Он усмехнулся:
– Пару царапин. В милуим мне за это и благодарность бы не вынесли.
Внезапно ее лицо дрогнуло в испуге:
– Что это? Неужели я еще сплю?
Но это происходило наяву.
В дверях стояли двое – женщина, еще молодая, с какими-то красными волосами и мужчина постарше, физиономия которого была морщиниста и безвольна.
– Доченька! – кричали оба, целуя Рину, а та отбивалась слабыми руками:
– Почему вы здесь?
– Кто-то позвонил нам в театр и сообщил, что ты очень плоха.
– Это я, – признался Илья.
– Зачем ты это сделал? – голос Рины прерывался от непонятной ему досады.
– Как же, как же! – почти пела мать. – Мы должны знать все, правда, Гена?
Муж поинтересовался:
– А что случилось?
Илья, которому передалась странная сдержанность Рины, коротко рассказал о происшедшем.
– Господи! – мать пыталась заплакать, но безуспешно, и потом:
– А кто смотрит за домом?
Отец вмешался:
– Ладно, Соня, – и поправился, – Софья, это сейчас неважно!
Та кинула на него острый взгляд, и Илья подумал, что это, наверное, и есть важное.
– Ах, – мать глянула на часы, – нужно позвонить главрежу театра «Гешер». Он обещал нам одишн!
И выпорхнула из палаты.
Илья спросил, чтобы как-то замять паузу:
– Вы оба актеры?
Гена улыбнулся:
– Да, но сейчас в Молдове с этим тяжело. Нет русскоязычной публики, значит, нет в театре сборов. Поэтому, кто может, уезжает. Наш герой-любовник уже играет в Одессе. Главный осветитель устроился на московском телевидении, а это был большой мастер своего дела, хоть и пьяница.
Тут вбежала Софья, красные волосы которой победно вздымались:
– Нам назначили одишн! Я сказала, что мы сыграем сцену из «Маскарада». Нужно поспешить – это через два часа.
– Как? – встревожился супруг. – Без репетиции?
– Ну что же делать? У них гастроли киевского театра – заняты все помещения.
– Но я не могу так! Ты же знаешь, что мне нужно вспомнить текст, особенно такой трудный, как у Арбенина.
– Знаю, знаю, – недобро подтвердила та и задумалась. Цвет ее широко раскрытых карих глаз медленно переходил в янтарный, но на этом сходство матери и дочери кончалось. – А что, Риночка, как ты считаешь… можем мы порепетировать… в саду? Там никого нет!
Софья загорелась этой идеей, и ей уже не нужно было мнение дочери:
– Пойдем, пойдем, Гена!
Оба исчезли.
Потом Илья сказал удивленно:
– Господи, они уже в саду!
– Конечно, – протянула Рина. – Если моя мать решила что-то, ее не остановишь!
– Я открою окно, – сказал Илья, и палату наполнил мягкий страдающий голос Софьи, совершенно не похожий на тот, что они слышали до сих пор:
– Мой милый, я с тобой поговорить хотела!..
Ты изменился с некоторых пор.
Уж прежних ласк я от тебя не вижу.
Отрывист голос твой и холоден твой взор.
И все за маскарад – о, я их ненавижу,
Я заклялася в них не ездить никогда!..
– Ну, Гена, продолжай!
– Сейчас, Соня…
– Я – Соня только для моей идише мамэ в Балте!
– Ладно…
Арбенин:
– Обдумать все заране надо было!
Нина:
– О, если бы я нрав заране знала твой,
То, верно, не была б твоей женой;
Арбенин:
– И то: к чему тебе моя любовь!..
Не знаю, Софья, как лучше произнести это… – Вспомни, как ты объяснялся в любви, добиваясь моей взаимности! Говори так: покуда в сердце…
Арбенин:
– Покуда в сердце быстро льется кровь,
Всё в мире нам и радость и отрада.
Пройдут года желаний и страстей,
И все вокруг темней, темней!
Что жизнь? Давно известная шарада
Для упражнения детей;
Где первое – рожденье! где второе —
Унылый ряд забот и муки тайных ран,
Где смерть – последнее, а целое – обман!
– Знаешь, – тихо проговорил Илья, – там, на лужайке уже собираются люди, чтобы слушать твоих родителей. Значит, они по-настоящему талантливы!
– В этом вся ирония! – вздохнула Рина. – Сцена заставляет актеров постоянно поддерживать свой талант, а если они женаты, то это продолжается и в собственной семье, как у нас…
Нина:
– Евгений, тут, в сердце, что-то жжет.
Арбенин:
– Пройдет! пустое!
Молчи и слушай: жизнь как бал —
Кружишься – весело, кругом все светло, ясно…
Вернулся лишь домой, наряд измятый снял —
И все забыл, и только что устал.
Но в юных летах лучше с ней проститься,
Пока душа привычкой не сроднится
С ее бездушной пустотой.
– В сущности, – сказала Рина, – эта пьеса и о том, что происходит между моими родителями с точностью до наоборот. Моя мать – властная, непримиримая натура, она – враг всех своих коллег. Как-то у нее появилась соперница, молодая и талантливая, которая в будущем могла стать ведущей актрисой, если бы моя родительница правдами и неправдами не выкурила ее из театра.
Нина:
– О, ты меня не любишь!
Арбенин:
– И ты, ты смеешь требовать любви!
А мало я любил тебя, скажи?
А этой нежности ты знала ль цену?
А много ли хотел я от любви твоей —
Улыбку нежную, приветный взгляд очей,
И что ж нашел: коварство и измену!
– Что ж, надо отдать должное твоему отцу: он очень убедителен!
– Да, в роли Арбенина он весь – жестокость и мстительность, а дома ему приходиться помалкивать, даже когда мама возвращается домой в полночь, якобы задержавшись на репетиции, хотя всем известно, что она проводит время с министром…
Нина:
– Каким-нибудь клеветником ты был обманут.
Арбенин:
– Да, я был обманут!
Плачь! плачь – но что такое, Нина,
Что слезы женские? вода!
Я ж плакал! я, мужчина!
От злобы, ревности, мученья и стыда
Я плакал – да!
А ты не знаешь, что такое значит,
Когда мужчина плачет!
О! в этот миг к нему не подходи:
Смерть у него в руках – и ад в его груди!
– И вот результат ночных похождений моей матери: папа, еще не старый мужчина, стал добиваться милостей у девиц из массовки и потом, после скандала, начал приставать ко мне, а я удрала сюда, к бабке Рае…
Нина:
Не верю, невозможно – нет, ты надо мною
Смеешься… ты не изверг… нет! в душе твоей
Есть искра доброты…
Спаси меня, рассей мой страх… Взгляни сюда…
О! смерть в твоих глазах!
– Признаюсь тебе, – горестно произнесла Рина, – часто во время их ссор я, озлобившись, думаю, что они генетически не совместимы, и это – причина моих странностей…
Арбенин:
– Да, ты умрешь – и я останусь
Один, один… года пройдут,
Умру – и буду все один!
– Нина:
– Прощай, Евгений!
Арбенин:
– Нет, нет – не говори, тебе уж не поможет
Ни ложь, ни хитрость… говори скорей:
Я был обманут? Так шутить не может
Сам ад любовию моей!
Нина:
– Теперь мне все равно… я все ж невинна перед богом
И умираю…
– Боже мой! – пробормотал Илья, когда зрители, до сих пор молча сидевшие на траве и следившие за каждым жестом и словом актеров, поднялись на ноги, благодарно крича и хлопая, особенно Софье, которая на их глазах умерла и вновь вернулась к жизни, а она принимала все это так, словно стояла на широкой сцене, обласканная аплодисментами множества людей, и лицо ее, обрамленное красными всполохами волос, впитывало это как воздух, а яркие губы в то же время шептали мужу ядовито-презрительные слова: ты опять в конце ошибся, жалкий актеришка!
Захлопнув окно, Рина пошла к постели, бормоча:
– Ненавижу, ненавижу!
Не только ее бледное лицо, но и все худое тело дрожало от отвращения.
Сестра, вызванная Ильей – все та же Бат-Шева – дала ей таблетку валиума, потом еще одну и сидела рядом, пока Рина не пришла в себя.
– Кстати, – рука сестры вынула из коробки шприц, зловеще блеснувший на солнце, – тебе предписаны уколы от воспаления в позвоночнике.
– Что это?
– Кортизон.
– Нет, – снова заволновалась Рина, – мне кортизон противопоказан!
– Ну, твой лечащий хирург знает лучше.
Рина пролепетала:
– У меня от него однажды случился аллергический шок!
Бат-Шева, продолжая свое дело, закатала рукав пациентки.
– Оставьте ее в покое! – возмущенный Илья схватил руку со шприцем, и тот со звоном упал на пол.
– Я буду жаловаться главврачу! – закричала Бат-Шева и, негодуя, выбежала из палаты.
Наступила тишина.
– Наконец-то можно расслабиться, – медленно успокаиваясь, проговорила Рина. – Сядь здесь, возле меня. Дай-ка я поправлю твою косичку, она совсем распустилась в этой стычке с бандитами. Ты спас меня, правда? Там… и сейчас… Ты всегда рядом, готов помочь, пожертвовать собой. Таким, говорят, был Иисус, евреи зовут его Ешу – Спаситель… Подумать только, несколько дней назад мы были совсем чужие, а теперь… мне трудно думать о себе без тебя… Знаешь, меня поразила эта любовная история у Фейхтвангера, мне даже снится, что я – царица Иудеи… Странно, есть слова, которые кто-то сказал в другом времени, но они возникают как свои. И если бы я решилась открыть тебе то, что я чувствую, я сказала бы это, как Береника Титу.
Слезы блеснули в ее глазах, когда она притянула Илью к себе, шепча:
– Муж… воин… Яники…
И то, что кинуло Рину и Илью друг к другу, не было наказанием за любовь…
Мираж
Они поднялись на двенадцатый этаж, Илья постучал и услышал громкое: – Войдите! Открыв дверь, они увидели грузного человека, сидящего в инвалидном кресле у открытого окна.
– Мы к господину Лотану.
Тот нехотя оторвал взгляд от простиравшегося перед ним голубого неба:
– С жалобой? Прямое попадание! Вы видите на моей физии следы множества попаданий.
Действительно, его лицо было изрыто шрамами и вмятинами. Внезапно каким-то точным геометричным движением Лотан сделал полукруг и уселся за стол.
– Не удивляйтесь! Это высший пилотаж, – чуть ли не с гордостью заметил он. – Специальный курс для безногих летчиков. Садитесь, – и спросил тоном врача. – Итак, на что мы жалуемся?
Илья протянул ему конверт с письмом, тот открыл, прочитал.
– Ну что ж, будет передано по инстанции. Но не ожидайте многого. Думаете, из-за нескольких, пусть очень страдающих людей, изменят маршрут огромного лайнера?
Рина подняла голос:
– Речь идет о страшном шуме, который мешает всем живущим в округе!
Их собеседник усмехнулся:
– И это об Аэробусе А-300, где учтены все удобства для пассажиров! Значит, вы не слышали настоящего шума. А я летал еще на старых «Ураганах» и погибал от жуткой жары и грохота моторов. Помню, Шимон, наш инструктор, после пробного полета сказал курсантам: – Ну, бней зонот, замечания есть? Только не говорите мне о шуме двигателей. Открою вам небольшой секрет: без них летать нельзя! Решить это проблему можно только так: не замечать ее! Поверьте старому обстрелянному волку, на десятом вылете, если вы только доживете до этого, вас будет беспокоить только одно – как выполнить боевое задание. Поняли, има шелахем?
Лотан грустно улыбался, вспоминая прошлое.
– И что вы думаете, дети, вскоре шум моторов перестал мешать мне. Наоборот, прислушиваясь к ним, я узнавал, достаточно ли в них масла и воды, поддерживается ли нужная температура и готова ли машина ринуться вперед и атаковать.
Вскоре мы получили новые машины – двухместные «Миражи», но чтобы летать на них, нужно было пройти сложный курс, где инструктор вбивал в наши головы такие понятия, как хорда профиля, угол атаки и удобообтекаемое тело – тут летчики не могли удержаться от смеха.
Эти термины казались нам ненужными, я понял их важность только в бою над Абу-Суэр, когда мне впервые удалось сбить египетский «Миг» – не без помощи Шимона, летящего со мной.
Я кричал от радости, а впереди вдруг появилось еще одно вражеское звено, окружившее нас, и я, сознаюсь со стыдом, решил повернуть назад и тогда услышал в наушниках бас Шимона: не отступать! никогда не отступать! – Я ринулся им на встречу, выпустив самонаводящуюся «Матру». Один из них, задымившись, пошел к земле, а другой стал бить из бортовых пушек и разорвал нашу кабину. Огонь, опалив нас, устремился к топливным бакам и дальше – мелькнуло в мозгу – нам конец.
– Немедленно оставить борт! – закричал инструктор. – Это приказ, има шелха!
Катапульта выбросила меня с такой силой, что в голове все помутилось. Потом понял, что я в воздухе, под парашютом, но Шимона рядом не было, его не было, има шело! а там, внизу я увидел его падающую фигуру, охваченную пламенем, и в моей затуманенной памяти всплыли слова «удобоотекаемое тело», но сейчас я не смеялся, а плакал…
Лотан помолчал, тяжко дыша. Потом:
– Простите, что я взваливаю это на вас. Сидишь здесь день деньской и слушаешь жалобы на потерянный чемодан или зонтик.
– Нет-нет, продолжайте! – подбодрил его Илья, – Дальше что?
– Ну, меня подобрал «Сикорский» и доставил в госпиталь, где мне отняли… уже ненужные… ноги. Я был в отчаянии, думал покончить с собой. Безногий летчик – кому он нужен? Да Лиора, жена, такая же беленькая, как ты, дочка, заставила жить. И вот, на инвалидном кресле я закончил Технион, теперь пишу докторскую – так мне послужил наказ Шимона: «Не отступать!..»
Провожая гостей, он на высоких колесах, будто на крыльях, пролетел к двери, дружески кивнул Илье и подал Рине тяжелую руку с темными следами ожогов. Растроганная, она припала к ней горячими губами…
Алла свидетель
Белое здание суда с высокими узкими, как бойницы окнами, напоминало крепость, стоящую на страже закона и справедливости. Пораженный этой красотой и силой, Илья обходил его со всех сторон, и конечно, опоздал к началу. Когда он появился в зале, Шломо давал показания:
– Мусса всегда добросовестно исполнял свои обязанности, помогал по хозяйству, сторожил имение от воров. А в тот вечер я увидел его лежащим на земле, связанным и избитым. Он прохрипел еле слышно: босс, включите сирену!
– Ваша честь, – вмешался обвинитель, – двое остальных подсудимых утверждают обратное!
Те, сидя рядом с Муссой, но стараясь держаться от него подальше, усердно кивали черными головами.
– По их словам была договоренность, что после того, как сторож откроет ворота, его свяжут и даже побьют, чтобы отвести подозрение в соучастии.
Мусса, измученный и растерянный, воскликнул:
– Алла свидетель, я хотел защитить хозяина и Варенику!
В зале кто-то сказал по-русски: «Ну и потеха» и засмеялся. Судья, высокий, седой, вопросительно глянул на защитника.
– Что это значит?
– Ваша честь, подсудимый имеет в виду портрет царицы Береники, найденный в раскопках.
Тот прятал улыбку в серых усах:
– Подсудимый Абу-Захария, есть у вас свидетель поближе к нашей грешной земле?
Мусса поднял руки к небу и проговорил что-то невнятное.
Защитник:
– Я немного знаю арабский. Он спросил: А этого недостаточно?
По рядам присутствующих прошел легкий шорох, и Илья подумал, что сейчас столкнулись два разных мира, не понимая друг друга.
Нужно было что-то делать…
Он встал и произнес громко:
– Я могу сообщить кое-что важное, ваша честь!
Судья, пошептавшись с обвинителем и защитником, кивнул служащему.
– Подойдите, – сказал тот, – ваше имя? Теперь примите присягу.
Затем Илья поднялся на трибуну, откашлялся:
– В прошлом году, на Песах я подвозил Муссу домой, в его деревню возле Калькилии. Впереди нас шла «Мазда» с израильским номером, которая резко остановилась от внезапных выстрелов. Я нажал на тормоз, а Мусса выскочил на шоссе и побежал туда.
Глаза Ильи старались не встречаться с печальным взглядом Муссы, которому обещал никогда не говорить об этом. Но иной возможности спасти его от тюрьмы не было.
– Как потом он рассказал мне, в кабине был убитый мужчина и маленькая кричащая девочка. Мусса схватил ее и поспешил навстречу приближающейся полиции, и тут «Мазду» охватил огонь…
В зале наступила напряженная тишина, которую нарушил голос судьи:
– Подсудимый, вы подтверждаете это?
Тот кивал головой, улыбаясь и плача одновременно.
– Что ж, на основе открывшихся данных я снимаю с вас обвинение. Вы свободны! Рассмотрение дела двух других подсудимых будет продолжено завтра!
Сухая судейская рука с удовольствием ударила молотком по столу.
Публика, очень довольная, двинулась к выходу.
– Вареники-Лавреники! – снова послышался тот же смешливый голос.
Шломо с Ильей направились к Муссе, однако он был занят: бил благодарственные поклоны своему главному свидетелю и вдруг кинулся к ним, хотел целовать руки, но, остановленный, клялся, что всегда будет их должником.
Мусса
А на вилле все шло своим чередом, хотя уже под эгидой специальной комиссии, решившей восстановить портрет Береники в металлической раме и перенести в музей Кейсарии.
Естественно, это поручили Илье, который взялся за дело со свойственным ему упорством и талантом.
Но так только казалось.
После всего пережитого он уже не был, как прежде, полностью сосредоточен на мозаике двухтысячелетней давности, и часто его мысль ускользала домой, к компьютеру, к чертежам боевых ракет.
Идея была такая: разрушить часть посадочной полосы, отведенной Аэробусу, и тогда, можно надеяться, эту сверхдорогую машину отведут в менее опасное место.
Главное – все должно быть сделано, когда лайнер будет в полете, что исключит человеческие жертвы и прекратит страдания Рины, которая вынуждена убегать от грохота моторов к нему, в Тель-Авив, или к своим подругам.
Конечно, краем своего измученного мозга Илья понимал все безумие задуманного, но сидеть сложа руки, зная, что девушка в это время испытывает тяжкие страдания – тоже не способствовало его душевному равновесию…
Так думал и чувствовал Илья, всматриваясь воспаленными глазами в прекрасное и проклятое лицо иудейской царицы, заменяя поврежденные ночными ворами фрагменты новыми, которые он доставал из большой картонной коробки.
– Откуда это, босс? – полюбопытствовал проходящий мимо Мусса.
– Музей заказал в Венеции на фабрике Мурано, но и здесь нет того, что мне нужно. Например, для глаз Береники необходим перламутр особого оттенка, а я не нахожу его.
Мусса порылся в цветных осколках, и его голый череп отразил исходящие от них светлые блики:
– Стоит поискать на черном рынке.
– На черном рынке? И что там можно достать?
– Все! – усмехнулся араб. – Но не даром.
Илья кинул на него внимательный взгляд. С некоторых пор все слышанное и виденное им вокруг имело значение только, если касалось его тайны. Он спросил как бы невзначай:
– А… боевую ракету?
И сразу же пожалел об этом.
Тот испугался:
– Зачем тебе, босс? Взорвать что-нибудь?
Илья натянуто засмеялся:
– Ну что ты! Так просто…
– Нет, не просто! Опасно!
Его губы дрожали:
– Босс, ты хороший человек, спас меня на суде. Потому расскажу тебе… Мой отец… был гашаш… помогал солдатам находить тайники с оружием. И его убили!..
– Почему? – поразился Илья.
– Деревня наша такая. Кто за, кто против. А у меня жена, ты ее видел со мной на рынке. Красавица! И маленькая дочка… Мне нельзя тебе помогать. Прости!
Но Илья, зашедший уже так далеко, не мог отступить. Чувствуя себя мерзавцем, проговорил тихо:
– А там, в суде… Ты клялся аллахом, что будешь навсегда нашим должником!
Мусса с укором глянул на него и пошел прочь, не сказав больше ни слова.
Он и потом старался не попадаться на глаза Илье, пока тот, как делал иногда, не предложил подвезти его домой. Но обычно словоохотливый Мусса всю дорогу помалкивал и вяло отвечал на вопросы, и только когда они подъезжали к его деревне, спросил:
– Можешь остановиться? Десять минут, хорошо?
Выйдя, он углубился в негустую рощу молодых сосен. Илья терпеливо ждал. Наконец, тот появился, неся какой-то большой сверток, испачканный землей и, попросив открыть багажник, сунул его туда.
– Это тебе, босс. Осталось от отца, – он помолчал. – Тоже не был святой, оставил себе на черный день. – Потом добавил глухо. – У нас завтра праздник. Нельзя в храм, если поклялся и не сделал…
Потом махнул рукой:
– Я пешком. Тут близко.
Он медленно пошел вперед, и вдруг, остановившись, оглянулся, словно не хотел идти дальше. Илья быстро опустил окно, но черная тонкая фигура уже исчезла в густеющем тумане.
Не появился Мусса и завтра, и послезавтра, и Илья, чувствуя какую-то непонятную вину, сказал Шломо, что хочет навестить его.
– Да, – кивнул тот, – здесь накопилось много дел.
Был конец дня, шоссе забито машинами. Стоя в колоссальной пробке, он вспомнил, как был поражен, открыв сверток Муссы, в котором оказалась… ракета! Он впервые увидел такие в Азе, когда его отряд прочесывал развалины, оставленные палестинцами после боя. Малка, его верная овчарка, блестя острыми зелеными глазами, привела отряд в подвал, где был тайник с оружием. Его охранял парень с Калашниковым в руках, и Шауль, сержант, тут же прострелил его голову в черной маске…
Что ж, теперь, с этим неожиданным подарком Муссы то, что задумал Илья, уже не казалось таким фантастическим…
Наконец, движение возобновилось, Илья вскоре свернул с шоссе и поехал по грунтовой дороге.
Вдали показалась деревня. Он становился, подошел к старой деревянной лавке, где сидели двое мужчин, курящие кальян.
– Салям! – поздоровался он. – Не знаете, где живет Мусса Абу-Захария?
Один из них, толстый и бородатый, хмуро глянул на гостя.
– Живет, говоришь? – странным тоном переспросил он на ломаном иврите и, недобро усмехнувшись, ткнул пальцем в небольшой домик напротив.
Илья был на территории мирных, как принято говорить – «наших арабов», но эта усмешка вызывала беспокойство. Он перешел улицу, постучал в массивную дверь, окрашенную по обычаю в голубой цвет. Внутри испуганно заплакал ребенок, и кто-то глянул сквозь оконную занавеску. Внезапно дверь распахнулась с такой силой и шумом, будто взорвалась перед Ильей. На пороге стояла высокая женщина, закутанная во все черное, но лицо ее, красивое, хотя еле видное из-под хиджаба, Илья узнал.
– Уходи к черту, иhуд! – закричала она страшным голосом. – От вас одни несчастья!
– Что вы, что вы? – ошеломленно бормотал Илья, отступая назад.
Тут небо потемнело, полил дождь, в низких тучах бились холодные искры и, может быть, поэтому ему показалось, что в руках женщины сверкнул нож.
Стараясь унять гулко бьющееся сердце, он поплелся к машине. Дорога, никогда не мощенная, сразу превратилась в сплошное месиво и бросала маленький Фиат из стороны в сторону, будто несла Илью туда, куда послала его несчастная вдова.
