Kitabı oku: «Девичий виноград. Женская поэзия Латвии»

Я надеюсь, что переведенные и собранные мной в этой книжке стихотворения можно воспринимать как единое целое, как некое место в пейзаже латышского языка, вернее, его реплику на русской почве, выстроенную с помощью фонетических иероглифов. И оттого здесь нет комментария, равно как и сведений об авторах – ни их возраст, ни количество опубликованных ими книг или же полученных за это премий не имеет прямого отношения к нижеследующему тексту. Мне кажется, что при желании всё можно найти в интернете и понять с помощью Google Translator. На выбор поэтов и стихотворений повлияли не только мои личные способности и пристрастия, но и своего рода совпадения: я оставил за бортом многие определенно прекрасные и важные для меня строчки, которые не были переведены по одной-единственной причине – «не сложилось» (по времени и в пространстве). При этом некоторые переложения выполнены настолько вольно, что их проще считать вариациями на тему.

Переводчик

Плыть

 
Прикосновение воды –
дрожь кожи, мышц, тока крови,
       дрожь и воспоминания, глубже и ярче тех,
       что присущи памяти человека – подкожная,
       внутримышечная и внутривенная память рыб,
       водорослей и птиц.
Под черепом дышит ледник – на его
       ладони нить моей пуповины.
Прочие нити оборваны – голое
       тело летит в воде, волнуясь, как
       водоросль, как водопад.
Без жалости, без ностальгии –
       мгновение милосердия к изгнанному из
       Эдема.
 

Майра Асаре

«Тайная жизнь вещей в этом доме…»

 
Тайная жизнь вещей в этом доме
скоро вытеснит нашу.
Мы не ждем никого, и никто не приходит,
но скрип ступеней громче твоего смеха.
Письма сами себя переписывают, а наши фото
меняясь, изменяют и нас.
Ваза не доверяет мне больше,
сама спускаясь в сад за цветами,
срезает непосаженные нами астры.
Радио включается в тот миг, когда мы готовы
сказать прощай,
и мы проскальзываем один сквозь другого:
как если бы ты был туманом, а я – кинжалом,
как если бы я была мглой, а ты – стрелой.
 

Аманда Айзпуриете

«предчувствие словно птица…»

 
предчувствие словно птица
       на глянцевом снимке
смотри как она бела и еще на зимнее солнце
смотри как танцуем мы
       чисто и просветленно
на утренних световых сабле-голубых
       остриях
поддерживая шлейф смерти
 
 
но златорунный Овен
       Вечный школяр
стучит в двери
и нет у нас
выбора
нас вышвырнут
едва мы поднимем веки
 

Майра Асаре

«Я поворачиваюсь к тебе спиной…»

 
Я поворачиваюсь к тебе спиной,
вытатуируй на ней
старую довоенную карту.
 

Дайна Сирма

Снег

 
В городе что ни ночь тает старый снег
Тает с протяжными вздохами
       тянется сквозь мои сны
 
 
Днем гляжу – смотри-ка
       только в канавах
       только в тени еще снег
 
 
Будет таять
пару ночей поболит
чуток поболит
и пройдет
 

Майра Асаре

«в белом поле метет…»

 
в белом поле метет
не видать леса по сторонам
дома сарая овина риги липы дуба яблони вишни не видать
 
 
видно лишь как в одинокой лыжне
кровоточит забвение
 

Дайна Сирма

Парадоксы невинности

 
так сдержанно пахнут земляникою руки
я пробовала украсть твой ландшафт
текущий от груди к
бедрам. и согнуть под углом.
прежде были так небесно
так невинно-белы
те перистые те кучевые
целующие девичий профиль
             это память?
как ладони мулатки.
 
 
как ненаписанное письмо
брошенного ребенка
как неудачный снежок
в твое окно.
 
 
ночь тепла.
под моим взглядом асфальт седеет
спокоен и тверд
как только что принявшийся снег.
 

Андра Манфелде

«С каждым днем становлюсь моложе…»

 
С каждым днем становлюсь моложе.
Рубцы, оставленные твоими словами, подживают,
Когда вся моя кожа зарубцуется, придет время родиться
                                                                            заново.
Ты станешь моей матерью.
 

Дайна Сирма

«думать о декабре так долго…»

 
думать о декабре так долго
полюбить затворника нежного –
       утром золотой штрих на синем
       вспоминается всё, что когда-либо
       слышано о красоте
одинокий затворник приручает птиц
       гнездиться на ледяном оплечье
       он зимний птичий царь
       с летучей мышью в короне
       шум и гам разбиваются
       о его белое тело
 
 
Вот декабрьская остановка
       всегда кто-нибудь да сходит
       в вечное одиночество
       в дрожащую штриховку зари
       к птицам зимы
       узки и прекрасны глаза страстей декабря
       несущие мудрость и нежность
       знающие ответ
 

Майра Асаре

«может быть твои острова обледенеют…»

 
может быть твои острова обледенеют
и ночью сваренной круто как необетованные земли
(манящей теплыми руками, приди, вцепись в мои бедра)
запремся на засовы от небес и от звуков
и запируем с ловкостью сладкой пиратов
(как будто не знаем,
что прирасти друг к другу можно робко, но пьяняще быстро)
 
 
может быть твои ледники растают
и в созревающей по берегам черничной прохладе
(мы будем чуткими как коты, встав в боевые позы)
вслед за тонкой оплетенной синими жилками нитью
в тебя я отыщу выход к морю
 

Байба Декена

В аэропорт

 
ты как бы едешь в аэропорт забрать меня
но в действительности ловишь такси и едешь лишь обратно
курит шофер и дым бьется в лобовое словно в аквариуме
голос не живет в телефоне живет в парковочной карте
как бы в аэропорт
но обратно (америка становится островом) сжалось в кулак
(освежитель воздуха в джунглях фуры свой выкинул флаг)
пальцы в угле кто-то рисует ту птицу из стихов g. a.
                                                          «алкоголи» высохли
(поля свились в свиток)
тушь выплескивается тебе на колени
никто никогда не пел про мужские колени
это еще больше страха еще больше цунами
но в воздухе сами думаются такие думы
 
 
километры
вертикальны
между нами
 

Ингмара Балоде

Февральское

 
феврали всегда чудовищны,
как-то раз написал мне один знакомый
бессилие, упадок, тупик –
всё это в феврале
 
 
давнишний вечер, цесис, вокзал, ожидание рижского поезда
лампы в ветвях рисуют мокрые призрачные гало
слякоть, нагота, туман повсюду
февраль повсюду
 
 
я думаю об улицах детства
открытых, пустынных, чистых
я думаю о февралях детства
морозных, искристых, хрупких
 
 
обо всем этом я думаю одним июньским полднем
ах, многоцветие бытия, ах, белое золото солнца
закадровый гул моря, рдеющая нежность пляжа
и серебристая линия горизонта целует глаза
и новая садовая мебель пахнет тиком и лаком
и свежескошен газон
и под рукой кофе, ваниль, вино
 
 
всё это пронизано и пропитано светом
 
 
однако зенит по-прежнему возвращает мысли – к надиру
к трудному, печальному, невнятному, неизведанному
к изначальности, к судьбоносным стыдливым случайностям
// к февралю, мороку, мраку, тяжести, вязкости
 
 
я не хвастаюсь: прожито, хожено, сужено, ряжено
намечены маршруты средь городов и людей. четкие ясные тропы
       надежные, исполненные уверенности
 
 
но рижский февраль неизменно сыр. но рижский февраль
                                                            неизменно трагичен:
исполнен ошибок, опасностей. он пробирает человека
                                                                 насквозь – вплоть
до треснувших костей, хрустнувших хрящей, промозглых печенок
       он сминает, прожевывает, плюет
 

Рута Межавилка

«В наш фонтан набросали ценнейших денег…»

 
В наш фонтан набросали ценнейших денег,
потускневшие статуи все зазолотились,
парковый ильм стучит в небесные окна
и люди вокруг надевают более яркие маски,
но у дымки под липами
всё еще чудесное лицо твое
и у вечернего одиночества всё еще
лицо твое злое.
 

Аманда Айзпуриете

«любой из дней. сидела в снегу…»

 
любой из дней. сидела в снегу.
как кожа. как тесто
крючит пальцы. солнце затекло.
женщины. одна. две
три-четыре.
мороз.
одна. две
три. четыре.
обещания. низко пали.
молочные. не брошенные.
час близится. петух начеку.
женщины. без. мужчин.
пара глаз. с молотка.
три вселенных.
четыре вечера.
дождь. последнее слово.
первый корень. росток. побег.
женщины в снегу.
раз. едва. три.
 

Инта Кампара

«снаружи ультрамарин…»

 
снаружи ультрамарин
если включить электричество
 
 
рябь приглушенных сигналов
похоже каждый уикенд снег
 
 
сумерки час за часом
проявят мои черты квазимодо
 
 
живу как играю в прятки
ибо смерть это обнаженность
 
 
в окне нагота зари
разбуженные лавины
 
 
мы их изнанка
 
 
целуй меня своим рыбьим ртом
крой крылами ветряных мельниц
 

Андра Манфелде

«все стало иным с того дня…»

 
все стало иным с того дня
когда мы стерли своими руками
       все образы и облики мира
сделавшись больше нежели сильнее нежели просто
       лица руки и плечи
наши дыхания тончайшими линиями
       лепят в воздухе вечера наново –
величественных и благородных птиц
       их крылья над нами
       их голоса – южный ветер
испанку, танцующую пламя
       ее зеркала –
       наши глаза
глубокий и нежный мех леса готовый встретить
       наши тела
 

Майра Асаре

«когда я вышла на улицу…»

 
когда я вышла на улицу
подняв руку в весенней ночи
звякнув сантимами
и перетерев с шофером
единственное место
осталось возле женщин
одетых в красное
 
 
у одной на руках ребенок
у другой кольцо и бутылка пива
ну а третья опустила руки
 
 
мы вместе летим над каналом
над дрожащими реями кораблей
чьи бока изъедены ржой
а якоря на вечном приколе
затем мост делает сальто
заходится плачем ребенок
янтарный колос выплескивается
на резиновый коврик
молочные реки
кисельные берега
 
 
«не плачь» говорит первая бордовая
и той второй алой вытирает щеку
«что тушь моя превратилась в маску?
разве я не буду больше прекрасна?»
плоть под одеждой алела
// и снова зашелся ребенок
 
 
«перестань»
первая звучит туннельным ветром от близости поезда
тоном сильным как ведро бьющее в сруб колодца
точно так брюква перекатывается в тележке
 
 
«вот здесь остановите»
странно расплылся свет
может быть от прожекторов
а может быть от луны
или от этих воскресших
              чреватых трещинами на каждом саженце и побеге
замечаю
лица обеих темны и красны
мы трое неотличимы во тьме
 

Андра Манфелде

«Чернилами зелеными весны…»

 
Чернилами зелеными весны
я подпишусь под тающей зимой.
Роскошный тлен мой:
от четверки вьюг – к четверке стен и
клавишам бездомным, ты до самой
 
 
смерти и от кончиков ногтей служил им,
чтобы я шла, как звукоряд, к вершинам
твоей тропой, где и дышать-то нечем,
где наших жизней вечный непокой.
 
 
Чернилами зелеными весны
я подпишусь под нашей встречей. Нечем
мне доказать, что подписи верны.
 

Аманда Айзпуриете

«Будильник тикает и Бог смеется…»

 
Будильник тикает и Бог смеется
тому, что мы зовем его часами.
       – Черт возьми, – Он говорит, –
в пыли, виниловых осколках,
в том, что чай остыл, что снег растаял,
что реки обмелели, виден
ход часов, как
на ладони
ожог.
 

Майра Асаре

«май…»

 
май
неискоренимая воскресная гонка ближе к вечеру, на
пути в город. солнце слепит глаза, да
безжалостный блеск асфальта. чувствуешь скорость, да
на море были лебеди. гарь, безветрие
сосед сжигал палый лист
бремя зимы не воспламенялось. горя долго и тяжело,
саднило
брачные ритуалы термитов, да, металлический блеск незабудок
необъятность небес, да
 

Рута Межавилка

В незнакомом раю

 
как тебя искала я в незнакомом раю
даже там словно в снах моих ты ко мне спиной
как всегда не найти ботинок
не выбрать рубашки пожалуйста не надевай ничего клетчатого
       не носи чужого
 
 
там в риге с талмудом хемингуэя в подоле долго сидела в кругу роз у памятника свободы один мальчик пил рядом какао-синтетик одна девочка так спешила очевидно была пьяна один ударник играл на маримбе и щурил глаза как будто наблюдал воздушных гимнастов
 
 
но по вогнутым мостовым у памятника свободы
никто-никто не шел твоей походкой
тут мне стало страшно –
живи мы совсем в ином месте
под всеми этими цитрусовыми с тарелками полными мидий среди морских гребешков и летучих рыб – в жгучей анри-матиссовой синеве и в лимонно-желтых каютах его акварельных яхт
 
 
как бы я тебя там нашла как могла бы знать
 
 
правда ли, что у нас здесь один лишь парк один памятник
свободы
одна жизнь
 

Ингмара Балоде

«душевное тепло выцыганенное у ветрениц…»

 
душевное тепло выцыганенное у ветрениц
страждут сирые духом
       выпевают тоскливо
как далеко бы
       могло быть отсюда до моря?
и кто позабыл
       отогнать лошадей –
так в небесах и пасутся
       серые и спокойные
       серые и спокойные
лучатся подземные жилы
       корни и сочлененья
сложим ладошки молясь
оробело
веруя в то, что нас услышат
надеясь на то, что нас
не увидят
 

Майра Асаре