Kitabı oku: «Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890-1930-х годов. Коллективная монография», sayfa 9

Не мешает помнить, что утопии не раз являлись предвестниками будущего, мыслью, пронизывающею пелену веков. Над утопиями смеялись потому, что они слишком шли вразрез со всем строем современности, со всем обычным, а потому будто бы нормальным. Но прошли долгие годы и воскресли старые утопии, но они стали на твердую конкретную почву и потеряли свой характер воздушных замков. Мечты стали действительностью, и теперь уже смеяться над ними поздно; теперь можно только идти об руку с жизнью или бороться с ней.

Не знаю, к таким ли счастливым утопиям надо отнести мечты Дункан о возрождении силы, красоты и гармонии. В настоящее время налицо еще слишком мало элементов для конкретного осуществления ее идей и даже для утверждения, что со временем они осуществятся. Но во всяком случае ее стремление является вполне законной реакцией против так называемой культуры капиталистического общества, культуры, которая ведет к полному извращению физической и моральной природы человека. Залогом успеха идей Изадоры Дункан является пока лишь одно: неизбежная гибель капиталистического строя, разлагающегося от внутренних противоречий и от все усиливающегося напора извне. Падение капитализма создаст ту почву, на которой страстная проповедь Дункан не встретит ни насмешки, ни поругания. Пусть же подготовляет она в настоящем борцов для будущего³⁴⁴.

В критической оценке капиталистического строя Коц явно солидарна с Рейснером – неслучайно оба были вынуждены жить в начале 1900-х в эмиграции, а после революции приняли новый режим и активно с ним сотрудничали. Только Рейснер считает, что Дункан – плоть от плоти капиталистического строя, а Коц в ее искусстве видит пути выхода из него, его реформации. Позднее сотрудничала с большевистским режимом и Дункан, приехав в 1921 году в Советскую Россию, чтобы создать там свою очередную школу при обещанной поддержке государства³⁴⁵. Однако из этой затеи ничего не вышло, а самой Айседоре в 1924 году пришлось покинуть Россию в надежде заработать на содержание своей школы, бесплатной для учениц³⁴⁶.

Однако, несмотря на общность оценок существующего строя, взгляды участников дискуссии на танец Дункан, на ее идеи и стиль поведения диаметрально противоположны.

Не к дикой пляске варваров призывает Дункан. Ее идеалом является Греция – страна высокой культуры и в то же время страна красивых, гармонично развитых форм. Что наконец смешного в том, что Дункан прониклась идеями Дарвина и Геккеля и положила в основание своей теории закон эволюции; в том, что она мечтает развить идеальный греческий образ, усовершенствовать вид, освободить его от уродливостей и неестественных наростов? Что во всем этом смешного?³⁴⁷ –

вопрошает Елена Коц профессора Рейснера, но ее ответ остается неуслышанным. Зато буквально через год-два в России появятся многочисленные рецензии на выступления Дункан в Петербурге и Москве, будет опубликован по-русски манифест «Танец будущего» и интервью с Айседорой, и широкая публика наконец сможет составить собственное мнение о танцовщице и ее искусстве, забыв про «несправедливые нападки» корреспондента «Русского богатства».

Танцовщица будет принадлежать не одной нации, а всему человечеству. Она не будет стремиться изображать русалок, фей и кокетливых женщин, но будет танцевать женщину в ее высших и чистейших проявлениях. Она олицетворит миссию женского тела и святость всех его частей. Она выразит в танце изменчивую жизнь природы и покажет переходы ее элементов друг в друга. Из всех частей тела будет сиять ее душа и будет вещать о чаяниях и мыслях тысяч женщин. Она выразит в своем танце свободу женщины ‹…› Да, она придет, будущая танцовщица. Она придет в образе свободного духа свободной женщины будущего³⁴⁸ –

так писала Айседора в своем знаменитом манифесте. И эти идеи уловила начинающая публицистка Елена Коц, чье письмо в «Русское богатство» по неизвестным причинам так и не увидело свет, оказавшись в ГА РФ и пролежав там много лет.

Приведенная дискуссия свидетельствует о том, что в начале ХХ века ряд представителей русской интеллигенции был еще не готов, несмотря на высокий уровень образования, адекватно воспринимать новые веяния искусства, предлагаемые женщинами – представительницами пола, веками лишенного творческой инициативы. «Творцом» в онтологическом смысле в традиционном обществе мог быть только мужчина, а женщина, в лучшем случае, – его музой. Очевидно, что новый «свободный танец» Рейснер воспринимает как слегка замаскированный стриптиз, а идеологию этого танца считает приманкой для легковерных адептов всяких новшеств. Однако танец Дункан в длинной тунике был гораздо более целомудренным, нежели классический балет, демонстрирующий высокие махи ногами в обтягивающем трико. Все иронические замечания критика относительно ожиданий мужчин на спектаклях Дункан можно с полным правом распространить на заядлых балетоманов царской России. Молодая публицистка Елена Коц в своем письме в редакцию защищает не только Дункан: очевидно, в ее лице она отстаивает право всех женщин на свободу самовыражения, на профессиональную деятельность, на свое слово в искусстве. Успех Дункан, помимо несомненного таланта танцовщицы, объяснялся еще и тем, что эпоха расцвета ее творчества пришлась на время гендерной революции первой трети ХХ века: она стала кумиром молодых женщин потому, что ее свободный танец выражал их стремление к внутренней, социальной и экономической свободе.

И. В. Синова
Женские эго-документы рубежа XIX–XX веков
Гендерная проблематика и образ «новой женщины»

Мемуары являются одним из интереснейших видов исторических источников, характерная черта которых заключается в изложении фактографического материала с помощью литературных средств. Это делает мемуарный нарратив уникальной формой подачи информации, отражающей личные переживания, эмоции, настроения автора и способствующей поливариантности восприятия событий, которые не просто описываются, но одновременно и объясняются, истолковываются.

Каждый исследователь, в зависимости от области знаний, которую он представляет, индивидуально подходит к выбору приемов и методов работы с эго-документами. Историкам в мемуарах важна прежде всего объективная сторона, т. е. факты и события, которые являются базовыми при проведении исследования, а анализ их восприятия, идеологии и эмоций авторов позволяет давать характеристику этим последним. Субъективизм, присущий всем мемуарам в аспекте достоверности изложения и оценки фактов, обусловливает необходимость их верификации при проведении исследований через сопоставление с другими источниками, перепроверки с точки зрения соответствия хронологии и историческим персоналиям. Хотя, вероятно, именно субъективность и отражение индивидуальности автора и вызывают непреходящий интерес к мемуарной литературе.

Мемуары традиционно являются объектом теоретических исследований³⁴⁹, широко используются историками в разной форме и не только в работах, связанных с анализом отдельных личностей и событий, современниками и свидетелями которых были их авторы, но в значительной степени служат для детализации сюжетов, отражающих быт и повседневную жизнь в разные исторические эпохи³⁵⁰. Герои мемуаров различаются по своему социальному происхождению, конфессиональной, профессиональной, гендерной принадлежности и другим демографическим характеристикам.

На взаимоотношениях героев мемуаров, событийном ряде, даже на деталях и жизненных мелочах, интерпретации событий и конкретных людей в значительной степени сказывается именно гендерная принадлежность авторов эго-документов. Подавляющее большинство мемуаров, относящихся к рубежу XIX–XX веков, написаны мужчинами. Они преимущественно посвящены собственному жизнеописанию авторов, рассказу об их встречах и окружении. Среди эго-документов, принадлежащих перу мужчин, затруднительно найти такие, которые были бы посвящены любимым женщинам, даже выдающимся.

Мемуары женщин условно можно разделить на основании двух главных критериев: во-первых, по роду занятий и социальной принадлежности авторов и, во-вторых, по содержанию. В соответствии с первым критерием можно выявить следующие группы: члены императорской семьи и придворные; общественные и политические деятели; члены семей писателей, поэтов, художников и пр.; женщины, самостоятельно состоявшиеся в профессиональной или общественной сфере. Определенная закономерность связана с тем, что, как правило, от первого критерия, т. е. от рода занятий, сословной принадлежности и гражданской позиции авторов зависит содержание мемуаров. При этом мемуары, написанные женщинами, отличаются гораздо более разнообразными сюжетами, чем мемуары мужские.

Большинство женщин связывали мемуарные нарративы со своими знаменитыми отцами, мужьями, родственниками, иногда известными личностями и гораздо реже фокусировались на себе, своих переживаниях, впечатлениях, оценках окружающей действительности³⁵¹. В основном воспоминания посвящены мужчинам, которые находились рядом в разные периоды жизни мемуаристок. М. П. Бок, Т. Л. Сухотина-Толстая, К. А. Куприна связали мемуары со своими отцами, А. Г. Достоевская и А. И. Менделеева – с мужьями. И этот список можно продолжить. При этом ни один мужчина не посвятил мемуары полностью женщине, какого бы социального статуса она ни достигла и какую бы роль она в его жизни ни играла.

Только к концу XIX века отдельные женщины на равных с мужчинами начали овладевать рядом профессий и участвовать в общественной жизни, быть самостоятельными и самодостаточными личностями, не находясь в тени своих знаменитых отцов и мужей. Изменения в общественно-политической жизни Российского государства в конце XIX века повлекли за собой и смену социального статуса женщин. В начале ХХ века все чаще женщины проявляют свою гражданскую позицию и, как следствие, отражают в своих жизнеописаниях социальную реальность. Их нарративы демонстрируют самодостаточность, повествуют о частной жизни, собственном взгляде на общество, его проблемы, а иногда и о роли мемуаристок в их разрешении.

Мемуары М. И. Ключевой, М. Ф. Кшесинской, А. П. Остроумовой-Лебедевой, М. И. Покровской и М. К. Тенишевой послужили основой для проведения контент-анализа с целью выявления и сравнения того, как отразились в них повседневная жизнь и социальная реальность на рубеже XIX–XX веков и, в результате, как мемуаристки формировали субъективный взгляд на реальность, а также на самих себя и свое место в мире, как он соотносился с образом «новой женщины». Эти авторы занимали разное положение в обществе с точки зрения социальной стратификации и имели отношение к разным сферам деятельности, но никто из них не придерживался радикальных взглядов, не являлся членом политических партий и движений. При этом они были свидетельницами важных исторических событий и социальных перемен, реагировали на них исходя из своего воспитания и убеждений.

В рассматриваемых женских эго-документах в разной форме нашли отражение гендерные вопросы, социально-экономические проблемы, события в стране, досуг и повседневная жизнь. Но все же основное внимание авторы уделили профессиональной и общественной деятельности, поскольку она в их жизни занимала значимое место. Профессиональная деятельность Остроумовой-Лебедевой и Кшесинской протекала в сфере культуры, Тенишева занималась в первую очередь общественной деятельностью, Покровская была женщиной-врачом, одной из первых в России. Ключева трудилась в мастерской и преподавала на курсах кройки и шитья, что воспринималось ею не как возможность самореализации, а главным образом как обеспечение себя хлебом насущным.

Все эти авторы так или иначе представляли собой вариации «новой женщины» рубежа XIX–XX веков, которая самостоятельно достигает успеха в условиях, с одной стороны, модернизации общества, а с другой – сохранявшегося гендерного неравенства, добивается своей цели, исходя из собственных жизненных приоритетов и представлений о самореализации, преодолевая трудности субъективного и объективного характера.

В названных мемуарах фемининность авторов проявляется в разной степени. Особенно существенна она для «Воспоминаний» примы-балерины императорских театров Матильды Феликсовны Кшесинской (1872–1971), которые были впервые опубликованы в 1960 году в Париже на французском языке и только в 1992 году вышли на русском. Воспоминания Кшесинской можно охарактеризовать как «мой путь к успеху», причем это касается как ее профессиональной деятельности, так и личной жизни. Она целенаправленно выстраивает в своем тексте образ сильной женщины, которая всего добилась собственным трудом, преодолевая бесчисленные трудности (хотя в реальности Кшесинская пользовалась покровительством царской семьи благодаря любовным связям с ее представителями). При этом Матильда Феликсовна не скрывает, что иногда для реализации определенных целей обращалась к высоким покровителям. Не получив роли в спектакле в честь коронации императора Николая II, она отмечает, что сочла случившееся за оскорбление перед лицом всей труппы; после обращения за помощью к великому князю Владимиру Александровичу «Дирекция Императорских театров получила приказ свыше, чтобы я участвовала в парадном спектакле на коронации в Москве»³⁵². В другой раз она воспользовалась данным ей разрешением обращаться непосредственно к государю: «Я написала ему о том, что делается в театре, и добавила, что мне становится совершенно невозможно при таких условиях продолжать служить на Императорской сцене»³⁵³.

Но в целом в своих воспоминаниях Кшесинская предстает как труженица, талантливейшая танцовщица эпохи, внесшая вклад в русскую балетную школу, любимица публики, красавица, перед которой склонялись знатные и богатые мужчины, перфекционистка в творчестве и в быту. Она не касается вопроса гендерного равенства ни применительно к себе, ни к другим женщинам. Это, вероятно, связано с особенностями ее профессиональной деятельности, социальным положением, кругом общения. Прима-балерина если и сталкивалась с фактами ущемления прав по гендерному признаку, не акцентировала на них внимание в связи с тем, что была успешна в творчестве и счастлива в личной жизни.

Матильда Феликсовна в мемуарах дает оценку своему творчеству, в том числе цитируя восторженные отклики из газет на ее выступления: на прощание «балерине устроили овацию при выходе из театра, где ее экипаж забросали цветами»³⁵⁴; «Ее танец – это сама жизнь, наполненная огнем и радостью. От одного ее появления и улыбки на сцене становится светло»³⁵⁵; «Успех мадемуазель Кшесинской окончательно убедил меня в том, что она является лучшей русской балериной нашего времени»³⁵⁶. Кроме того, Кшесинская пишет:

Когда я выступала на сцене, я любила знать, что в зале среди публики находится человек, которому я нравлюсь. Это меня вдохновляло. Выходя на сцену, надо было уметь сделать вызов публике и дать ей понять, что я ради нее на сцене. Надо было жестом призвать ее к себе, приковать ее внимание и увлечь за собою. ‹…› от этого момента зависел успех спектакля³⁵⁷.

Желание нравиться людям как своим творчеством, так и внешним видом и образом жизни, быть центром притяжения, внимания, объектом восхищения и комплиментов со стороны окружающих было характерно для балерины не только на сцене, но и в повседневной жизни.

В мемуарах Кшесинской ее «женскость» проявлена практически во всех сюжетах. Она с нескрываемым удовольствием рассказывает о том, о чем вряд ли стал бы писать мужчина. Так, предметами ее гордости была кухня («часто после обеда я приглашала гостей полюбоваться ею») и гардеробные комнаты: «Одна из них находилась наверху, и там в дубовых шкафах висели мои платья. Другая располагалась внизу и предназначалась для моих театральных костюмов и всего, что к ним прилагалось: балетных туфелек, париков, головных уборов и т. д.»³⁵⁸. Однако, несмотря на ультрафемининный стиль, основу мемуаров балерины составляет рассказ о ее профессиональной деятельности, хоть и переплетенный с повествованием о романах и любовных победах. Отвлекаясь на милые мелочи – описания туалетов, подарков и цветов от почитателей, – она четко определяет свой вклад в искусство балета, свой путь к успеху и рисует театральную жизнь своей эпохи. Именно это, а не частная жизнь обеспеченной женщины, дает ей основание благодаря таланту и трудолюбию рассчитывать на память потомков и право на место в истории мирового балета.

Гендерный вопрос в разных контекстах затрагивается в мемуарах Остроумовой-Лебедевой, Тенишевой и Покровской. Художница Анна Петровна Остроумова-Лебедева (1871–1955) в «Автобиографических записках» только дважды касается этой проблематики. Сначала она рассказывает о том, что в 1892 году женщин, учившихся в Академии художеств в Санкт-Петербурге, можно было пересчитать по пальцам: «Женщин поступило немного: всего второй год, как их разрешили принимать в Академию. Если не ошибаюсь, нас было восемь человек…»³⁵⁹ Это звучит скорее как данность, а не как некое достижение и гордость, что она была среди первых. Мемуаристка также рассказала:

…однажды, на одном из докладов ‹…› Репин стал говорить о влиянии женщин – учениц Академии художеств на учащихся. Он очень приветствовал присутствие женщин в Академии и стал передавать те наблюдения, которые ему пришлось сделать за время своего пребывания профессором в Академии. Между прочим, он стал перечислять своих учениц и между ними назвал и меня. При этом он дал мою характеристику в таких лестных выражениях, что я была от неожиданности совсем поражена. Он употреблял такие выражения: «…она имела громадное влияние на всю мою мастерскую…» или «…она вела за собой всю мою мастерскую…»³⁶⁰

Из уст Репина это была не только высокая оценка самой Остроумовой-Лебедевой, которую он выделял среди других учеников, но и отражение его смелой позиции по «женскому вопросу». Хотя уже сам факт разделения студентов именно по гендерному признаку свидетельствует, что этот вопрос был дискуссионным как в обществе, так и в творческой среде.

Остроумова-Лебедева не упоминает в своих записках о каких-либо фактах, связанных с гендерной дискриминацией во время обучения в Академии, при участии в выставках, направлении на стажировки за границу и в последующей профессиональной деятельности. Вероятно, это соответствовало действительности; возможно, это было связано с тем, что «Автобиографические записки» написаны уже в начале 1930-х годов и некоторые обиды нивелировались в связи с успешностью карьеры.

Художница Остроумова была самобытным членом группы «Мир искусства», но при этом испытывала определенное «стеснение» среди талантливых коллег-мужчин, которые ее окружали и покровительствовали ей. Ее самооценка и самоидентификация, как она сама представляет, были связаны с чрезвычайной застенчивостью,

происходившей, вероятно, от большого самолюбия и от сознания своей необразованности в сравнении со всеми членами «Мира искусства», я чувствовала себя среди них стесненной, и, несмотря на то что была приблизительно их возраста, мне казалось, что я перед ними ничтожная, маленькая девочка³⁶¹.

И это свидетельство не столько критического отношения к себе, сколько доминирующего гендерного дискурса эпохи, скептического по отношению к интеллектуальным и творческим способностям женщин.

Остроумову волновала проблема сочетания художественной карьеры с браком. Она отвергала непартнерский брак и в 1903 году отказала итальянцу, который сделал ей предложение, настаивая на том, чтобы она оставила искусство: «Мы жен берем на себя…»³⁶² Это противоречило ее жизненной и профессиональной позиции.

Решение о вступлении в брак с будущим академиком С. В. Лебедевым Остроумова первоначально скрывала от коллег: «Мы сговорились скрывать наше намерение ‹…› от моих товарищей и друзей. Их я боялась прежде всего, так как знала – они были очень предубеждены против моего выхода замуж из боязни, что я отойду от искусства». Этого же опасалась и сама художница:

…Меня мучает мысль о моем будущем – смогу ли я работать? Мои гравюры! Мое искусство! Здесь собственного желания мало. Энергии и настойчивости мало. Главное – как сложатся обстоятельства моей замужней жизни. Если придется бросить искусство, тогда мне погибель. Ничто меня не утешит – ни муж, ни дети, ничто. Для того чтобы я была спокойна и довольна, не работая в искусстве, во мне должно умереть три четверти моей души. И тогда, может быть, я спокойно буду проходить мой жизненный круг в моей семье. Но я буду калекою. Этого я не могу скрыть от моего будущего мужа, и это будет достаточной для него причиной чувствовать себя несчастным³⁶³.

Но художница напрасно опасалась: в своем муже она нашла душевную чуткость и понимание ее творческой работы, он учил ее «не обращать внимания на мелочи жизни, не придавать им большого значения, широко смотреть на вещи. У него никогда не было ко мне зависти, мужской ревности, как к работающей женщине, завоевывающей свое самостоятельное место в жизни»³⁶⁴. Именно возможность работать, творить и самореализовываться была важна для художницы, без этого она не представляла себе полноценной жизни. Это стало возможным благодаря как «гендерной революции» рубежа XIX–XX веков, так и, в значительной степени, прогрессивным взглядам и поддержке со стороны мужа.

Воспоминания Остроумовой-Лебедевой – это прежде всего повествование о творческих исканиях автора и о сложностях, которые возникали на этом пути, о коллегах по цеху. Она занималась делом, которое любила, в котором преуспела, не стремясь ни с кем конкурировать, а просто заняв собственную нишу. Художница работала на равных с мужчинами, возродив искусство гравюры в России и положив начало возрождению русской оригинальной ксилографии. Сюжеты ее работ – это преимущественно пейзажи, гораздо реже портреты, среди которых только на одном (исключая автопортреты) изображена женщина – художница Е. С. Кругликова (1925).

В то же время княгиня Мария Клавдиевна Тенишева (урожд. Пятковская, 1858–1928) пишет в своих мемуарах «Впечатления моей жизни. Воспоминания» (1933)³⁶⁵ о том, что «настоящему таланту-самородку» Анне Голубкиной «не удается получить заказы, так как к женщине-скульптору все еще чувствуется какое-то недоверие, предпочитают обращаться к посредственным скульпторам…», но мужчинам³⁶⁶. Вероятно, тут определенную роль сыграла разница видов искусства: скульптура в большей степени, чем живопись, ассоциировалась с мужским творчеством (в том числе поскольку это более тяжелый физический труд). Мемуаристка указывала и на общую несправедливость положения вещей в художественном мире:

…если трудна дорога каждого артиста, то для женщины-артистки она неизмеримо трудней. ‹…› но какая разница в отношениях к мужчине и женщине на одном и том же поприще? ‹…› Чтобы женщине пробить себе дорогу, нужны или совершенно исключительные счастливые условия, или же ряд унижений, компромиссов со своей совестью, своим женским достоинством. Через что только не приходится проходить женщине, избравшей артистическую карьеру, хотя бы одаренной и крупным, выдающимся талантом? Как бы талантлива она ни была, всегда она будет позади посредственного художника, и всегда предпочтут дать заказ третьестепенному художнику, чем женщине с явным и ярким талантом: как-то неловко…³⁶⁷

Тенишева в воспоминаниях с горечью рассказывает о своем первом браке (с Р. Н. Николаевым): «Жизнь моя почти сразу вошла в такие тесные рамки, что все надежды, стремления к осмысленному самостоятельному существованию отошли на далекий план»³⁶⁸. Но при этом она не сдавалась и пыталась сопротивляться всеми возможными способами. Муж, видя сильный характер и напор жены, противоположный его представлениям о поведении замужней дамы, как мог ограничивал свободу ее перемещений даже по стране. Долгое время она

вела переписку с мужем, прося его выслать ‹…› разрешение на заграничный паспорт. ‹…› Он ответил на все отказом ‹…› вот уже более года он не выдавал мне никакого вида. Не живи я у Киту в Талашкине, я бы непременно угодила куда-нибудь в кутузку с беглыми и беспаспортными…³⁶⁹

Взывать к закону было бессмысленно, так как он в те годы был на стороне мужчин. Существовало не так много женщин, которые обладали и талантами, как Тенишева, и волей и поддержкой друзей, чтобы не просто сопротивляться давлению, но и бороться за свои права.

Жизненный опыт самой Тенишевой, несмотря на то что она смогла состояться как коллекционер, меценат, художница по эмали и даже певица-любительница, привел ее к печальному выводу:

…как трудно женщине одной что-нибудь сделать. Ей все ставится в вину, каждый шаг ее перетолковывается в дурную сторону, всякий может ее судить, осудить и безнаказанно оскорбить. А в особенности, если эта женщина решается создавать что-то свое. Как бы ни были благородны ее цели, каковы бы ни были результаты ее деятельности – даже ленивый и тот считает своим долгом бросить в нее камнем…³⁷⁰

Но, несмотря на все сложности и проблемы, с которыми ей приходилось сталкиваться, Тенишева не переставала мечтать и добиваться поставленных целей.

Одной из таких целей для нее стало создание школы в имении Талашкино, так как «темнота, массовое пьянство делали крестьян бедными», при этом никто «не идет на помощь этому бедному люду и некому вывести его на свет из непроглядной тьмы»³⁷¹. Поэтому Тенишева с друзьями решили, «что только школа может путем постепенного облагораживания, воспитания и снабжения действительно полезными, нужными им познаниями внести свет в крестьянскую среду»³⁷². И это стало практическим воплощением ее взглядов и конкретным вкладом в изменение окружающей социальной реальности, частью того, о чем она мечтала – «посвятить себя всю какому-нибудь благородному человеческому делу»³⁷³. Второй брак (с князем В. Н. Тенишевым) оказался партнерским союзом двух прогрессивных и благородных людей, и Тенишевой удалось реализовать многие свои благотворительные и просветительские проекты.

«Несправедливым» и «оскорбительным», если воспользоваться словами Тенишевой, было отношение общества не только к женщине-художнице, но и к женщине-врачу. С ущемлением по гендерному признаку в профессиональной деятельности столкнулась Мария Ивановна Покровская (1852–1927) после направления в начале 1880-х годов в губернский город на место заведующего городской амбулаторией, где «до сих пор у них на городской службе не было женщин-врачей»³⁷⁴. Об этом она рассказывает в своих мемуарах «Как я была городским врачом для бедных» (1903). Мало кто придерживался мнения представителя городской Думы, который сказал Покровской при первой встрече: «Я думаю, что в качестве пионерок женщины будут более усердными работницами, нежели мужчины»³⁷⁵. Справедливость этого суждения она доказывала своей работой каждый день: ежедневно ей приходилось не только утверждать свой профессионализм, но и преодолевать недоверие и психологическое давление, сталкиваясь с представлением о том, что «разве женщины могут быть хорошими врачами? Вон наша докторша совсем по-бабьи ставит диагноз, трусиха страшная»³⁷⁶. Одна из первых в России женщин-врачей, Покровская была заложницей сложившегося в обществе и укоренившегося стереотипа, что женщину «приглашать к больному опасно: вместо пользы может принести вред»³⁷⁷.

Покровская пишет о том, что бесплатное посещение ею бедных пациентов на дому вызывало не только удивление коллег-мужчин, но и напряжение между корпоративными и общественными интересами. Она рассказывает об одном из своих коллег:

…ему казалось, что я своим усердием ‹…› хочу показать, что женщины-врачи лучшие работники, нежели мужчины. Он боялся, что городская дума, видя, как много времени я отдаю своему делу, пожелает заменить и его женщиной³⁷⁸.

Но Покровская была непреклонна и последовательна как в своей позиции относительно оказания помощи бедному населению, так и в отстаивании прав женщин в профессиональной и общественной деятельности.

При этом вряд ли можно сказать, что Покровская создает в своих мемуарах образ женщины-борца, пытаясь отстоять свою гражданскую позицию или противопоставить ее мнению коллег-мужчин. Скорее она рассказывает о своем желании помочь людям, руководствуясь не материальными, а гуманными соображениями, и глубоко не анализирует и не подвергает критике негативное отношение к ней коллег-мужчин, как и разницу в подходах к оказанию медицинской помощи. Однако в своей дальнейшей общественной деятельности и публикациях Покровская превращается именно в такого борца, активно отстаивающего в том числе права и интересы женщин. Можно предположить, что в определенной степени ее работа, описанная в этих мемуарах, стала основой ее активной общественной позиции в будущем.

Воспоминания и дневники представителей социальных «низов», относящиеся к концу XIX – началу XX веков и к тому же не являющиеся политически ангажированными, встречаются крайне редко. Поэтому мемуары М. И. Ключевой³⁷⁹, которая с 12 лет была ученицей, затем подмастерицей в белошвейной мастерской, а впоследствии вела курс кройки и шитья в первой женской профессиональной школе А. И. Коробовой, представляют особый интерес. «Страницы из жизни Санкт-Петербурга 1880–1910» были изданы через много лет после смерти автора³⁸⁰. На воспоминания Ключевой значительное влияние оказали ее социальное происхождение и статус, что нашло отражение в способах проведения досуга, развлечениях, быте, питании; ее эмоции от наблюдения за простыми вещами и оценки контрастируют с фактами из жизни Кшесинской, Тенишевой, Остроумовой-Лебедевой. При этом анализ ее социальной мобильности свидетельствует о профессиональной самореализации, которая не была типичной для женщин ее происхождения в рассматриваемый период. Жизненные реалии и менталитет Ключевой совсем другие, ведь все, чего она достигла в жизни, – это ее собственная заслуга. В силу специфики ее трудовой деятельности в швейной мастерской, где проходили обучение и работали только женщины, в профессиональной сфере она не сталкивалась с фактами гендерного неравенства и дискриминации. От общественной деятельности, а тем более от политики, Ключева была далека.

Гораздо больший интерес, сочувствие и переживания у Ключевой вызвал пожар на фабрике, а не, например, такое значительное событие, как стачка на Российской бумагопрядильной мануфактуре на Обводном канале в 1896 году, сам факт проведения которой она лишь констатирует, но никак не комментирует: «В Петербурге стачка объединила около 30 тысяч текстильщиков, которые поднялись на борьбу против капиталистов»³⁸¹. Все приводимые факты политических акций Ключева пересказывает больше как новость, которая вносит разнообразие в ее жизнь, но она избегает оценок и не показывает своего отношения. Вероятно, такая дистанцированность от общественной жизни связана не только с отсутствием интереса и понимания сущности событий, но и с тем, что у мемуаристки не было необходимости отстаивать свои социально-экономические и политические права, поскольку условия ее работы в белошвейной мастерской являлись достаточно комфортными, а отношение к работникам – гуманным. Окончив до поступления в белошвейки только два класса школы, она впоследствии получила даже среднее профессиональное образование, что дало ей возможность преподавать на курсах. Вероятно, из-за этого она не осознавала необходимости социальных действий и борьбы за свои права. Но при этом в мемуарах Ключевой прослеживаются женская самостоятельность и независимость построения личной судьбы.