Kitabı oku: «Журнал СовременникЪ № 8 2022»

Kollektif

Yazı tipi:

* * *

Михаил Аранов

Родился в Ленинграде, где окончил политехнический институт. Живёт в Ганновере и Санкт-Петербурге. Публикуется в журналах России, Германии, США и Англии: «Дружба народов», «Новый Берег», «Дети Ра», «Слово/Word», «Крещатик», «Невский альманах», «Зарубежные записки», «Студия», «Семь искусств», «Новый журнал» и других. В настоящее время публикует статьи, прозу и стихи в международном интернет-журнале INTER-FOCUS.de.

В Санкт-Петербурге изданы три книги прозы: «Скучные истории из прошлой жизни» («Нева», 2008), «Страх замкнутого» («Алетейя», 2013), роман «Баржа смерти» («Буквально», 2018), глава из которого вошла в сборник «Опалённые революцией» («Скифия», 2017). Также главы из этого романа опубликованы в журналах России («Дружба народов») и Германии («Мастерская»).

В 2017 году в издательстве «Супер» (СПб) вышел коллективный сборник стихов М. Аранова, С. Викмана, О. Кудрявцевой, В. Шнайдера «Пространство вытеснения».

Сборник стихов М. Аранова «Следы на песке» переведен на немецкий язык («Spuren im Sand», издательство «Fahre», Ганновер, 2010).

Повесть «Вернутся ли голуби в ковчег» вошла в лонг-лист «Русской премии» за 2013 год; рассказ «Рыжая лошадь» – лонг-лист литературного конкурса им. В. Г. Короленко за 2016 год; рассказ «Провинциальные истории» – шорт-лист литературного конкурса им. В. Г. Короленко за 2017 год.

Псовая охота

Мы – зайцы, бегущие следом за страхом.
За нами часть жизни, пошедшая прахом.
За нами деревьев загубленных рощи.
За нами могилы – что может быть проще.
Мы – зайцы. И жизнь наша – страх и движенье
в погоне за тенью, своим отражением.
Бежим мимо хижин с обрушенной кровлей.
И путь наш помечен и потом и кровью.
Мы – зайцы, за нами охотников рота.
И нас настигает лай псовой охоты.
Кого-то загнали, порвали на части.
Их в пене бордовой оскалены пасти.
Собак не кормили пред псовой охотой.
Чтоб лютыми были для этой работы.

Венеция

Венеция, я восхищён!
И без тире и междометий
здесь гениально завершён
рисунок нескольких столетий.
Изобретён Советом дожей¹ —
каприз судьбы, изыск ума.
Удел его – на рай похожий,
а рядом нищая сума.
Здесь так бесстыдна нагота.
И торжествуют базилики.
Со стен глядят святые лики,
и святотатствует толпа.
Венеция в воде по пояс:
недолговечно ремесло.
Гребец, лениво в волнах роясь,
вращает медленно весло.
Из века в век. На свет из мрака
гондолы путь под сводом арок.
Над площадью Святого Марка
взлетает стая голубей,
свободе радуясь, своей.
Но здесь, из камеры свинцовой,
сластолюбивый Казанова
вписал язвительное слово
в историю людских страстей,
играя правдой без затей.
Что слово?! Звук его немеет.
Слова – песок. Их ветр развеет.
Истомлена морскою качкой,
забросив юбки за бедро,
Венеция роскошной прачкой
полощет ветхое бельё.

Память о Ленинграде

Моей памяти город —
Недосказанных слов многоточия.
Не по возрасту молод,
он печалей моих средоточие.
Я иду вдоль каналов,
где мой город назначил мне встречи.
В перезвоне бокалов
он заботы взвалил мне на плечи.
Эта ноша не тяжка,
я его понимаю с полслова.
Сигареты затяжка —
с Петропаловки выстрелы снова.
Всё, как прежде, готово
вдруг слезой ожидания пролиться.
Улыбаются ново
незнакомые, юные лица.
Мойка так же лениво
в оцеплении гранитном плетётся.
Невский так же блудливо
озабочен, в глаза мне смеётся.
Строгий облик мостов
для чеканки готов,
как скупые блокадные сводки.
Сон тревожный хранит
Вид Казанских палитр,
Воронихинский гений – решётки².
В этом городе правят
Прежней вольницей люд и стихия.
Не смирила Нева³
свои прежние нравы лихие.
Ни под дланью Петра,
Ни пред Господом. Что ещё выше…
Непрощённая кровь —
это Спас на Крови⁴.
В длань икону бери…
Снова эхо той бомбы мы слышим.
Взорван «вечный» Ильич⁵ —
пугачёвщины бич
монументы святые колышет.
Укрощёнными стали
только кони на тихой Фонтанке,
да в ноябрьские дали
по брусчатке идущие танки.
Запишите в регистры
и сочтите позора пределом —
позабыли магистры
«Ленинградское дело».
Память – крик на пределе
Из блокадных ночей ежечасно:
«Сторона при обстреле⁶
эта – очень опасна».

«Ты слышишь меня?..»

Ты слышишь меня?
Это я говорю.
Прислушайся, и в тишине
Разгадаешь мой голос.
Это я говорю о тебе.
Тысячу раз повторю твое имя.
Самых быстрых коней
оседлает мой голос.
И домчит до тебя мою нежность.
Ты только прислушайся.
И замри на мгновенье.
И в шорохе ветра, в стуке колес,
В голосах, окружавших тебя ежедневно,
разгадаешь мой голос.
Оглянись и поверь:
Это я говорю о тебе.
И откликнись негромко,
Чтоб только один я услышал.
Я вижу: шевелятся губы.
Касания рук ощущаю.
И запах волос опьяняет.
Я помню, все помню.
Твой голос во мне зазвучал.
Словно робкие пальцы
Прошлись вдруг нежданно по струнам.
Я музыкой полон,
черным пологом ночь.
Мы один на один.
Диалог наш сплетается
в медленном танце
и теряется где-то
в промоинах лунного света.
Я руки тяну,
натыкаюсь на стену молчанья.
Тонко, тонко звеня,
Наполняет меня тишина.

Коричневый странник

«Вы поблекли. Я – странник, коричневый весь»⁷.
Даже память о прежних свиданьях истлела.
Но нежданно вдруг что-то забытое здесь
заставляет меня оглянуться несмело.
Проезжая ваш ветхий, заброшенный дом
в дребезжащем на стыках, старинном трамвае,
в горле чувствую ком, тот горячечный ком.
Почему – я не знаю, не знаю, не знаю.
Я иду средь отчаянно юной толпы
Ветром невским, холодным простужен.
Я заброшен сюда не капризом судьбы,
но уже никому здесь не нужен.
Канул сон. Фиолетовый сон.
Вы опять предо мной в бледно-розовом платье.
Я дарю нерасцветший пиона бутон
Торопливым и горьким объятьям.
Вы поблекли. Я странник коричневый весь.
Я странник коричневый.

Мы – юные на улицах

По улице, по улице Тверской идут толпой.
Кто голоден, кто пьяненький, кричат они: «Долой!»
Громить-то что прикажете? Ведь Зимний уже взят.
Увидено, услышано. Построились все в ряд.
Ах, юные проказники, домой скорей, скорей.
Но там их ждут не мамочки, а клетки у дверей.
И легковушки белые с синюшным фонарём.
Развозят юных пленников: «Там дело заведём».
Лубянка переполнена. В деревню отвезли.
Есть в Сахарово камеры, от города вблизи.
Автобус переполненный, родители спешат.
Забрать своих некормленых, замученных ребят.
Ах, пионеры юные: «Всегда готов!» – «Готов!»
К тюремной робе, детушки, за пару дерзких слов.

Леонид Аронов

Полных 84 года. Окончил авиационный техникум, университет – физик, вечерний университет при горкоме партии – международные отношения. Стаж работы: заводской – 6 лет, педагогический – 36 лет.

Опубликованы сборники рассказов, повести, роман.

Такое не забывается

Папа Эдуард отремонтировал богатому человеку дорогую легковую машину Тот хорошо заплатил. Деньги появились кстати: у дочери Юлии день рождения – четырнадцать лет. Папа в магазине купил сладости, сок, бутылку лёгкого вина, хорошую колбасу.

Мама Стелла, двенадцатилетний брат Ярослав и отец заранее приготовили для Юлии подарки. Пока держали их в секрете.

Эдуард с двумя наполненными пакетами вышел из магазина на солнечную шумную улицу. Три часа пополудни августовского бархатного дня. Хорошая погода укрепляла праздничное настроение. Он пришёл домой. Стол был накрыт. Нарядно одетые дети встретили его с восторгом. Из пакетов быстро кое-что разложили на столе. Папа умылся, надел светло-голубую рубашку и присел за праздничный стол. Отец заметил, дочка Юлечка стала смотреться взрослой девушкой. Сыночек Славочка – ещё малолетний мальчик. Перевёл взгляд на жену. Их глаза встретились. Он вздрогнул: никогда раньше её взгляд не был таким колючим. Эдуард подумал, что его жена, наверно, устала от приготовления разнообразного угощения.

Отец налил детям сок, себе и жене – вина. Любящий папа ласково поздравил дочку с днём рождения. Затем Юлию с восторгом поздравили мама и братик. Семья закусывала, потом ела сладкое. Было весело и шумно.

Наконец застолье кончилось. Дочка помогла маме убрать посуду. Стелла тихо сказала мужу: «Эдуардик, дети уйдут на прогулку, и мы с тобой поговорим». Эдуард недоумённо пожал плечами: «Конечно, поговорим».

Сын и дочка, переодевшись в будничные одежды, ушли на улицу Стелла, усевшись на диван, показала рукой на место рядом. Очарованный её красотой супруг присел рядом. Жена беспощадно заговорила:

– Эдуард, мне надоело жить с тобой, надоело ждать, когда ты подработаешь. Я всегда что-то жду. Я с детьми ухожу к другому человеку, у которого приличный заработок. Моя жизнь и жизнь детей станет прекрасной.

Муж замер, с удивлением и ужасом смотрел на жену. Она резко поднялась, схватила заготовленную большую сумку с вещами для себя и детей, жестоко и истерично выкрикнула «Не жди нас!» и торопливо ушла.

Оцепеневший муж неподвижно продолжал сидеть на диване.

У Эдуарда потянулась жуткая, тоскливая жизнь одиночки. Проволочился ужасный год. Опять наступил август. Стелла подала на развод. Они развелись. Эдуард получил свидетельство о разводе. Он старался держать себя бодро. Однако глаза его были мокрыми. Отвергнутый муж не захотел идти в свою осиротевшую квартиру. Долго бродил по городу. Когда начало темнеть, направился домой. Подходил к зданию, в котором жил, и озадачился: окна его жилища светились. Только он открыл дверь квартиры, к нему бросилась с радостью Юлия, воскликнув: «Папа пришёл!» Она обняла родного за шею, целовала в щёки. Сынок, словно каменный, смотрел неподвижными глазами в пол.

Мать предложила детям погулять, пока она приготовит ужин.

Дети ушли. На кухне она с горечью сказала бывшему мужу, что Славочка не ест, тоскует, смотрит неподвижно в одну точку, тает на глазах. Она водила сыночка к психиатру. Врач объяснил ей: надо срочно восстановить семью, иначе мальчик скоропостижно умрёт от тоски по отцу. «Поэтому нам придётся сходиться. Забудь, Эдуар-р-рдик, о том, что я уходила от тебя».

– Не получится забыть. Я не компьютер, из которого можно удалить вредную информацию. Ради детей будем жить вместе; я буду помнить обиду, когда ты отбросила меня, но за это никогда не упрекну тебя.

И они в разводе стали жить одной дружной семьёй. И жили благополучно. У Славика было счастливое детство.

Геннадий Астафьев

Родился в г. Бежецке Калининской области 9 декабря 1945 года, ровесник Победы. Проживает в г. Петропавловске Северо-Казахстанской области – на родине отца, сына сибирского казака, который говорил: «Я сын казачий, а ты кем будешь – то люди оценят».

Краткий диалог с читателем

Зачем я пишу стихи?
Что же, я вам отвечаю:
В сердце скопилась мудрость стихий,
Её я в стихи выливаю.
Хочется чувства и мысли облечь
В слова чеканный металл,
Чтобы навек для людей сберечь
То, о чём думал, мечтал.
«Мысли твои кому нужны?
Умён ли ты для вождя?»
Я отвечаю: они важны,
Так же как капли дождя.
Капля за каплей ниву поит,
И гуще растут хлеба.
Капля за каплей долбят гранит,
И это моя судьба.

Завет Саладина

Султан арабский Саладин
Так молвил детям, умирая:
«Тебе, мой самый умный сын,
Я государство оставляю,
Всем остальным даю земли
И золота, чтоб жить в достатке.
Его для вас завоевал
Я в долгой и жестокой схватке.
И всем вам вместе дам завет,
Что спас меня от многих бед,
Помог мне победить врагов,
Достойно управлять страной,
Но мне пора уж в мир иной.
А вы пока в кругу врагов.
Велик Аллах! Завет таков:
Коль ты мужчина, у тебя
Друзья – такие же мужчины,
Так бойся друга оскорбить
Или обидеть без причины,
Ведь Справедливейший Аллах
Его защитник в сих делах.
И друг запомнит ту обиду
Хотя сперва и промолчит,
Но это будет так, для виду.
Он будет просто выжидать,
Чтобы к врагам перебежать
И отомстить тебе сполна,
Ведь у мужчин судьба одна:
За дружбу жизни не жалеть
И униженье не терпеть.
Но если, ты заметишь вдруг,
Друг требует за дружбу плату,
Тогда он стал одним из слуг
И уж тогда "меняй халаты".
Старайся не перекормить,
Кнут применяй к нему умело.
За дело можно наградить,
Но и наказывай за дело».
Сказал и умер Саладин,
Но жив его завет!
Ведь смертен даже паладин,
Лишь умным мыслям смерти нет!

О женщинах, мужчинах и любви

«Я своё гордое сердце мальчишки…»

Я своё гордое сердце мальчишки
Доверчиво в руки твои положил.
Думал, что ты принцесса из книжки.
Тобою дышал, любовался и жил.
Только слабы оказались руки,
Горячее сердце трудно держать.
«Какое мне дело до вашей муки?» —
Ты руки свои поспешила разжать.
Боль от удара сердца о камень
Слабый не в силах понять,
Этот терпения страшный экзамен
Только сильный сумеет сдать.
Но в жизни ничто не проходит даром,
И мне сейчас жалко тебя:
Сталь укрепляется тяжким ударом,
Льдинка же тает, себя лишь любя.

«Где же ты, моя зеленоглазая…»

Где же ты, моя зеленоглазая,
Где, когда тебя я потерял?
Так и не обнял тебя ни разу я,
Так ни разу не поцеловал.
Женщин было много самых разных,
Я их обнимал и целовал,
В них тебя, моя зеленоглазая,
Я наперекор судьбе искал.
Я искал тебя в пустыне жёлтой
И на Крайнем Севере искал.
Если меня спросят: «Долго шёл ты?»
Я отвечу: «Я всю жизнь шагал!»
Я в пустыне спрашивал у ветра,
Где же ты, куда же мне идти?
Ничего мне не ответил ветер,
Лишь песок в лицо бросал в пути.
Я смотрел на Севере на звёзды,
Снова ветру задавал вопрос.
Яростно ожёг морозный воздух,
Но мечту с собою не унёс.
И сейчас ещё меня ты манишь,
Как далёкая Полярная звезда.
Я иду к тебе, ты не обманешь,
Будешь мне светить и звать всегда!

О семье

Две женщины у каждого мужчины,
Перед которыми в долгу
Он будет вечно, до кончины,
До чёрной тени на снегу.
То мать, что жизнь ему дала
И сделала почти что равным Богу,
Открыв ему Добра и Зла
Великий смысл и дорогу.
Вторая – мать его детей,
Она бессмертие даёт:
В потомках он среди людей
До края жизни доживёт.
Мать и жена всё отдают,
Чтобы ты вровень с Богом стал.
Но ты не Бог, и не в раю —
Им здесь воздвигни пьедестал!
Как отдаёт кто долг святой,
Смотри, и ты поймёшь,
Стоит мужчина пред тобой,
Или обличье – ложь.

Ольга Барсукова (Майба)

Родилась в 1955 году в Чите. С пятнадцати лет начала писать стихи, а с восемнадцати – мечтала стать писателем. Работала в детских садах воспитателем. В возрасте тридцати шести лет стала христианкой. Печаталась в газете «Верую» в Химках. Является членом Российского творческого Союза работников культуры, активный деятель в работе агентства «Русский литературный центр», в изданиях которого постоянно печатается. Издала 30 книг – поэтические сборники и повести.

Мичуринский сад

Я вспомнил, как когда-то в школе
С восторгом о Мичурине узнал,
Который делал «чудеса» в природе,
И ябло-абрикосы создавал!
На грушах вырастали сливы,
На грядках зрели тыкво-огурцы…
Мир покорён! Удивлены все были,
Увидев те Мичурина сады!
И я старался по его примеру
Привить на вишню груши черенок.
В мечтах я видел чудо сотворенья,
Но я тогда и понимать не мог,
Что Бог в природе Свой создал порядок
И знает Он свой каждый стебелёк!
А человеку сохранить лишь надо
Всё то, что уничтожить он не смог!
Хвала Творцу: Он мудро всё устроил!
И где тот сад? Он существует тут?
Не может хаос царствовать в природе,
И апельсины на берёзах не растут!

Вероника Богданова

Родилась в республике Казахстан, которая в то время входила в состав СССР. Там же окончила среднюю школу и Карагандинский политехнический институт по специальности горный инженер – маркшейдер. Писать стихи и прозу начала с раннего возраста.

В 1994 году переехала на Ямал. Здесь, в заполярном городке Лабытнанги, обрела вторую – творческую – Родину, наконец-то полноценно состоявшись как «человек пишущий». Много лет посвятила журналистике и PR-менеджменту.

В творческом багаже – пять личных поэтических сборников, участие в десятках различных издательских проектах, в том числе в сети Интернет. Печаталась в журналах «Ямал – сокровищница России», «Ямальский меридиан», «Северяне», в альманахах «Обская радуга», «Врата Сибири». Стихи вошли в сборник «Антология ямальской литературы».

Автор поэтического моноспектакля «А-Дамский алфавит», а также множества песен в соавторстве с ямальскими и российскими композиторами. Лауреат Всероссийской литературной премии имени Д. Н. Мамина-Сибиряка в номинации «Поэзия» 2019 года. Член Союза писателей России и Международного Союза Русскоязычных Писателей.

Песня Сольвейг

Я песню Сольвейг слушала вчера,
По фьордам мыслей вновь и вновь блуждая —
И сердце от тебя освобождая…
Да, было больно. Но пришла пора

Очистить душу снегом и луной,
И холодом, что мир вокруг меняет —
И выжженное сердце наполняет
Норвежской девы песней неземной.

А я старалась думать лишь о том,
В какие дальше небеса податься
Где запредельным Григом наслаждаться,
Рассеивая прошлого фантом.

Бал Воланда

…А небеса подождут —
Они ведь ждали всегда,
Осколки звонких минут
Умело клея в года

И пазлы пыльных веков
Легко слагая из лет:
Смешались цокот подков
И тусклый блеск эполет,

Вальяжный шелест шелков,
Что примерялись на бал,
Фальшивый шик париков —
И настоящий металл,

В кровь разъедающий плоть, —
А что же крови честней?
И нет у неба забот!
Оно над миром теней

Несёт свои облака —
Белее ангельских крыл.
И вечно помнят века
О том, что кто-то забыл.

Бесстрастен времени суд:
Всему приходит итог…
Но снова Фриде несут
Пропахший смертью платок…

Принесите водицы в ад!

Принесите водицы в ад!
Дайте грешникам – пусть попьют
Те, кто целую смерть назад
Позабыли, каков уют.

Как отчаянно им жилось!
И, у вечности взяв взаймы,
Чем отдать потом – не нашлось,
И за ними пришли из тьмы.

Принесите же им попить,
Усмирите на миг их ад!
Даже Бог их не смог простить
Как-то целую смерть назад.

Жаль, у вечности на краю
Знать не знаешь, каков удел…
Может, встретит тебя в раю
Тот, кто их простить не сумел,

И прохладной воды глоток
Сам тебе он преподнесёт…
Может, в этом и есть итог:
Он и вправду прощает всё?..

Сыграй мне пиано…

Играй потише…
Откажись от форте!
Гармонии бравурность не нужна.
Мелодия любви иного сорта:
Она, как ночь июньская, нежна…

В ней растворятся звёзды без остатка.
Их серебро – спасенье для души.
Возьми скорее нотную тетрадку
И эту ночь, как песню, запиши!

Хочу запомнить тающие звёзды,
Что повторяют очертанья нот…
Не нужно форте! —
Так звучит угроза.
Сыграй пиано! —
Сердце всё поймёт…

«Сияя снегами, шурша звездопадами…»

Сияя снегами, шурша звездопадами,
Листая проспекты опавшей листвы,
Я просто живу, то печаля, то радуя
Тот хрупкий мирок, где скучаете вы.

И в этом мирке одиночество стелется
Туманной периной в пустую постель.
И жаль мне того, кто однажды поселится
Скучать вместе с вами… Качать колыбель,

В которой никто никогда не возрадует
Отчаянным криком постылый ваш мир…
Но так незаметно всегда буду рядом я —
Ведь жизнь не вмещают границы квартир,

Где холодно всем даже в летнее марево,
Где пусто в душе, если страшно впустить
Шальную весну с бесконечными маями —
Туда лишь любовь забредёт погостить!

Был собой…

Был собой. Поступал
То беспечно, то мудро.
Не жалея, терял,
Верил в доброе утро,

Уступал в мелочах,
Зная, главное – ценно.
Целовал – при свечах,
Умирал – не для сцены.

В перекрёстках дорог
Выбирал ту, что прямо.
Если Бог не сберёг —
Всё же верил упрямо,

Что ожоги пройдут,
Сгладив место для новых…
Только праведный суд —
Это первооснова

Всех событий земных,
И небесных – предтеча…
Сердца стук не затих? —
Значит, время излечит,

Спрятав в пыльных веках
Меж страницами книги
Недоверие, страх,
Равнодушье, интриги.

Не рассыплются в пыль,
Сохранятся навеки,
Чтобы помнил – и был
Ты во всём – человеком,

И обид не копил,
И не множил печали…
С болью крылья растил
У себя за плечами…

Расплата

…Он зол, как бес,
Но терпелив, как вечность, —
И потому, не вспыхнув, гасла злость.
Когда-то он войну взвалил на плечи —
А в мирной жизни счастье не сбылось.

Не дождалась жена.
Её утешил
Какой-то, не примеривший погон…
Кусок души, так трепетно болевший,
Он вместе с ней из сердца вырвал вон.

Война прошла.
Дороги за плечами
Дымами дышат, впитывая кровь…
И разделить зовут однополчане
Его и мирный хлеб, и мирный кров…

Как одному
Прожить на свете белом,
Что, словно бинт, от ран душевных – ал?
Напрасно думал он, что отболело,
И к злости откипевшей зря взывал:

Лишь пустота
В остывшем сердце – ветром,
И, с ним в войну врага разивший, бес
Его покинул, сделав просто смертным
И уготовив душу для небес…

Как много их,
Вернувшихся некстати,
Забытых, обездоленных войной…
И каждая душа за мир заплатит
Неисчислимой, страшною ценой…

…Она проснётся до зари однажды,
Когда платить за всё настанет срок…
А тот, кто рядом, не заметив, скажет:
«Закрой окно.
Не видишь? – Я продрог…»

Оборваны связи…

Обрываются старые связи —
Так легко, как истлевшие нити,
По-английски, молчком – извините,
Но никто помнить нас не обязан.

Доиграла мелодия наша
С хриплой дрожью расстроенных клавиш…
Благодарными быть не заставишь,
Будет завтра забыт день вчерашний.

Уничтожатся старые фото,
Файлы давние – просто сотрутся.
И желания нет обернуться,
Чтоб знакомого встретить кого-то —

Даже на отдаленье – глазами,
Чтоб во взгляде затеплить лампаду…
Память больше тревожить не надо,
Дальше жить будем как-нибудь сами.

А в душе станет больно и пусто.
Хоть намечены новые встречи,
Но заполнить её будет нечем:
Одиночество вытравит дустом

Забытья – всех смешных тараканов,
Что в мозгах наших раньше блуждали.
Наше прошлое в дальние дали
Увело навсегда караваны

Вечеров – под вино и гитару,
Пробуждений вдвоём – и в обнимку…
Ну, и кто мы теперь? – Невидимки,
Что растратили счастье задаром.

Как легко отдавать раз за разом
То, что надо беречь пуще ока…
Ад – то место, где нам одиноко,
Потому что оборваны связи…