Kitabı oku: «Кавказцы или Подвиги и жизнь замечательных лиц, действовавших на Кавказе. Книга I, том 1-2», sayfa 4
Мужчины были повидимому набожные и охотники до духовных бесед с своими ахундами и муллами: часто, в летнюю пору, в таких беседах на улицах, они проводили время до поздняго вечера, сидя большими группами по прилавкам в непроницаемой темноте; ибо южныя ночи, темныя сами по себе, в Дербенте еще темнее от узких улиц, сверху закрытых, в предохранение от солнечнаго зноя. Не смотря на это благочестие, многие из жителей позволяли себе дикое и отвратительное удовлетворение страстей. Лица, промышлявшия развратом, почти явно торговали собою на улицах. Несколько раз, даже русские подвергались опасности сделаться жертвою общаго развращения. Однажды офицеры собрались, большою кампаниею, из лагеря купаться в садовом бассейне, и отправили, вперед, молодаго деньщика с разными принадлежностями. По дороге его остановили человек шесть персиян и уговаривали на преступление, показывая подарки, и когда не удалось его соблазнить, то хотели достигнуть своего намерения угрозами и стращали кинжалами. К счастию, в самую критическую минуту, когда бедный деньщик с трудом уже защищался тазом – единственным оружием, случившимся при нем, показались офицеры. Негодяи опрометью пустились бежать в густоту смежных садов, и хотя были преследованы, но успели скрыться. Другой раз, еще в большей степени, угрожала такая же опасность одному юнкеру, и он только чудом спасся.
Почетные жители и ученые старались заводить знакомство с нашими офицерами, из которых некоторые занимались даже прениями с стариками философами; последним, обыкновенно, предшествовали слуги, важно несшие на головах огромные фолианты истории и стихотворства. Судили много и долго, но результат всего этого покрыт неизвестностию.
Среди такого препровождения времени, наши с нетерпением ожидали появления Каспийской флотилии с десантом, тем более, что подвижной провиантский магазин и фуры опустели. Нижним чинам уменьшили порции сухарей, от 1 % фунта до одного фунта, а на усиление приварка не было средств. Глазенап постигал, что опасно изнурять людей, долженствовавших еще побеждать многие труды, и потому прибегал к крайним мерам. По его распоряжению конфисковали поля ханския и бежавших его сообщников, на которых, к счастию, хлеб уже созрел. Солдаты сами жали, молотили и мололи пшеницу и ячмень. Из смеси обоих сортов муки хлеб выпекался очень хорошо, но не было возможности довести порций до полнаго количества. Изнурение, а потом разныя болезни подкрадывались незаметно.
Наконец, с высоких стен цитадели, караул дал знать, что далеко в море видны несколько парусных судов. Все бросились смотреть, и долго находились между страхом и надеждою.
Однако, действительно, одно за другим, начали появляться суда, и вскоре насчитали их 18. Вслед за тем появились клубы дыма, вылетавшие, в чем нельзя было сомневаться, из жерла орудий, хотя звука не было слышно за отдаленностию. Это был салют русскому Флагу, гордо развевающемуся на главной башне замка, с бомбардирскаго корабля «Гром», находившагося под командою капитана 1-го ранга Веселаго, начальствовавшаго всею флотилиею. Со стен Нарындж-Кале приветствовали дорогих гостей из 36-фунтовой пушки, оставшейся в Дербенте, кажется, еще от времен Петра Великаго. Вскоре фтотилия бросила якорь; но, по мелководию рейда, не ближе 10-ти верст от берега. Сообщение тотчас открыто: прежде всего перевезли провиант, потом войска десанта, и, в заключение, крепостную артиллерию для вооружения цитадели. До 1000 человек тащили наших «матушек» в гору и ставили на приготовленныя места.
Закипела деетельность приготовлений к походу. Все знали, что покорение Дербента было особенно важно и тем, что, передавая в руки наши остатки исполинской стены, загромождавшей проход между горами и морем, что, делая нас обладателями ключей от железных ворот Персии, открывало возможность проникнуть в Баку, и тем оказать помощь войскам, расположенным в Грузии, развлекая внимание Аббас-Мирзы.
Тотчас по взятии Дербента отправлен был в Петербург адъютант Григория Ивановича – Александр Иванович Кривцов (после в отставке генерал-лейтенант) к Государю Императору с донесением о покорении города и для поднесения Его Величеству ключей. Монарх удостоил высокаго своего благоволения некоторых, – например из Нижегородскаго полка полковника Сталя и адъютанта Глазенапа, прапорщика Броневскаго. Сверх того, в Высочайшем приказе по армии от 21-го августа 1806 года тоже повторено. Орденов никому не было пожаловано, а сам покоритель Дербентской твердыни, Григорий Иванович, получил бриллиантовую табакерку и три тысячи рублей ассигнациями в год пенсии, покуда будет оставаться в службе на Кавказе. «Готов побиться, – прибавляет один правдивый участник похода, – что все были довольны и никто не тужил».
Между тем храбрые отрядные генералы вытеснили персиян из Грузии с большим уроном, а Несветаев и Карягин, поразив находившуюся против них часть персидских сил, прижали неприятеля к горам Дагестана близ города Кубы, где персияне, ограбив жителей и изнурив кавалерию, побоялись встретиться с Глазенапом, несравненно их слабейшим, и бежали в Персию. Города Куба и Баку, устрашенные успехами нашего оружия, прислали своих депутатов с предложением о сдаче и моля о помиловании.
Среди этих блестящих успехов, назначен главнокомандующим на Кавказе генерал-фельдмаршал граф Иван Васильевич Гудович, а командующим войсками на Кавказской линии – генерал от инфантерии Сергей Алексеевич Булгаков. Новый главнокомандовавший поспешил отдать повеление, чтобы отряд из-под Дербента не трогался до прибытия Булгакова, который должен был принять от Григория Ивановича команду. В войске выразилось общее непритворное сожаление, что оно теряло достойнаго, любимаго и покрывавшаго себя важными заслугами старца, остававшагося только при 200 человек своих Нижегородских драгунов. Надобно знать, что граф Гудович не любил Глазенапа, по каким-то частным отношениям, еще со времен Задунайскаго и Потемкина. Почтенный Григорий Иванович был непоколебим в исполнении своего долга и утешался тем, что план его завоеваний утвержден, хотя и не самому ему суждено привести его в исполнение. Наконец и Булгаков приехал, привезя с собою сына фельдмаршала, генерал-майора Кирилла Ивановича. Отряд выступил по дороге к Кубе, оставя в Дербенте надежный гарнизон. Неприятель нигде не показывался, хотя наши проходили леса, занимавшие пространство верст в 60. Это истинный сад, рукою Божиею насажденный. Огромныя шелковицы и грецкой орешник, груши, сливы и другие плодовитыя деревья, увитыя виноградником и обремененныя вкусными плодами, представляли обильное угощение нашему войску, утомленному зноем. Знаменитую реку Самур, имеющую крутые берега, чрезвычайно быстрое течение и чрез которую, весною и летом, когда вода на прибыли, с трудом можно переправиться, – одним словом стоющею ворот Персии, – отряд перешел вброд по убылой осенней воде, т. е. в удобное время; но и тут солдат отрывало от перетянутаго каната и валило с ног лошадей.
Приблизясь к Кубе, сентября 25-го в сумерки, войска остановились, не переходя речку, протекающую у города, в жидовской деревне, которую дограбливал Ших-Али-Хан, а за ним казаки. Жиды везде одинаковы. Они производили гвалт точно на тот же лад, как в каком нибудь польском местечке. Но как эта вечерняя серенада не понравилась начальникам отряда, то были посланы войска выбить грабителей, что скоро исполнено, и отряд провел спокойную ночь. По утру перейдя речку, стали у Кубы, – города тогда небольшаго, обнесеннаго глиняною стеною. Жители разбежались. Незадолго до нашего прихода Шах-Заде, с войском из 35,000 человек, пировал в Кубе с Ших-Али-Ханом; но устрашась преувеличенных слухов о нашей сухопутной и морской силе, он не решился на бой и отступил, оставив хана, укрывшагося в горах. В городе не только не найдено никаких продовольственных припасов, но не было и травы, а конница Шах-Заде съела даже все плетни; наши лошади околевали с голоду на привязи.
Жители были в полном сочувствии с дербентцами относительно своего хана. Ших-Али, будучи в непрерывной горячке от кизлярской водки, которую придворные льстецы подносили ему в изобилии, постоянно вел себя отвратительно неистово, раздражая постепенно лучших граждан. Благонамеренные и истинно хану преданные люди, которые могли ему служить верно и давать благие советы, происками негодяев были отдалены или умерщвлены, и Ших-Али погряз невозвратно в пучину зол. При таком расположении духа кубинцы, видя у себя хана, поддерживаемаго только несколькими кровожадными клеветниками, получив приказание оставить город и со всем имуществом убраться в лес и близлежащия горы, повиновались этому до прибытия наших войск. Но когда сообразили, как наши дружелюбно обходились с дербентцами, как хорошо устроено их положение и притом получив сведение, что хан, под предлогом умышляемой ими измены, собирается сделать на них нападение и ограбить, то прислали просить генерала Булгакова поспешить доставить им защиту и возможность возвратиться в свои дома. Отряд тотчас встрепенулся и, вслед за проводниками, беглым шагом пустился в горы.
Семейства кубинския въючили на ишаков и арбы детей и свои пожитки, распрятанныя в разных трущобах, и встретили наших с хлебом и плодами, уничиженно кланяясь, будучи не совсем чужды страха. Их успокоили и выпроводили в город. Нападения от неприятеля не было, и войска двинулись обратно. Город наполнился жителями; ему дали гарнизон и выступили к Баке.
Море отдалено от Кубы на значительное пространство. В Баку вело две дороги: одна по горам, трудная для обозов, другая степью. Булгаков избрал последнюю. По ней иловатый грунт в мокрую пору непроходим. Ни леса, ни кустарника не находится, и бурьян служил отряду дровами. Кое-где виднелись запустелыя деревни. Сарачинское пшено было уже убрано, а обыкновение напускать воду на пашни, по иловатому грунту, делало их недоступными, потому что можно было формально утонуть. Дорога, оставленная между полями, была узка и чрез канавки не везде находились мосты. Постоянно было много хлопот с артиллериею и обозами, тем более, что лошадей сильно изнурила бескормица. Изредко находили кучи обмолоченнаго проса и набирали его для людей и лошадей. Солдаты толкли зерно, сделав в земле яму, просеевали в руках и варили кашу. Находили также в ямах разные фрукты и овощи, и мигом все съедали. Хозяев даже и не благодарили, и они украдкою, из за гор, с кислыми минами, посматривали на такое распоряжение их запасами. После нескольких трудных переходов, отряд снова приблизился к Каспию, влажным своим дыханием прохладившему уставших людей. Купанье их оживило. К морю прилегают высокия горы Биш-Бармак или пять пальцев; один из них уродливо торчит на суше, а четыре высунулись из хляби морской, как страшилища для мореходцев. На горном пальце, старшим братом называемом, наши осматривали крепость, сооруженную Петром Великим, и дорогу к ней, сделанную также по повелению бессмертнаго Монарха. Все дивились, как деды чудо-богатыри могли туда забраться. Эта крепость оказалась оставленною, и Булгаков также не счел нужным ее занимать.
Продовольствие отряда продолжало быть скудным; особенно страдали от недостатка его лошади: оне ложились и отказывались идти, так что, при малейшем возвышении или грязи, люди тащили на себе обозы. Однако же, наконец, находились уже в одном переходе от цели. Тогда отправлен был легкий отряд для рекогносцировки. Крепость, по его донесениям, казалась в грозном виде; в ней все, что было на ногах, вооружилось. Но сам Гуссейн-Кули-Хан, предчувствуя неотразимую беду, решился бежать с своим двором и главными сановниками, особенно когда завидел русскую флотилию, приближавшуюся к городу. К несчастию, суда наши, от бури, едва все не потерпели крушение и были разъединены. Первый подошел к Бакинскому заливу бомбардирский корабль «Гром», растерявший свои гребныя суда. Ночью, под самым его бортом, проплыл хан на киржимах, спасаясь из города, и не было возможности этому воспрепятствовать. Вслед за тем, жители решили сдаться на милосердие победителей, клянясь, что убийцею князя Цицианова был один хан с его клевретами, которых уже нет в городе.
Ночью 2-го октября отряд приблизился к стенам Баку. Крепостная артиллерия гремела в честь Русских, и кругом, вместо иллюминаций, горели ярко подсветы, – зажженные лоскутья, обмокнутые в нефть. На другой день поутру весь народ, предварительно обезоруженный войсками, занявшими караулы в городе, явился пред нашим строем, предшествуемый армянским духовенством, в полном облачении, с крестами, св. иконами и хоругвями. Персияне находились в таком страхе, как бы к смерти приговоренные. Старейшины поднесли Булгакову ключи, и народ, по своей вере, присягал пред батареею на верноподданничество Государю Императору.
Вид Бакинской крепости. XVIII век
Производили по городу розыски о злоумышленниках, но, кажется, все остались правы. В ханском дворце, который очистили для Булгакова, обратили внимание наших офицеров историческия картины персидских войн, писанныя весьма искусно на стенах масляными красками и раззолоченныя. Их для победителя откололи от стен длинными долотами, и некоторые даже, к удивлению, не попортились. Вообще этот дом выказывал богатство: двери и рамы краснаго и чинароваго дерева, много дорогих ковров, шелковых материй и даже, против азиатскаго обыкновения, находились зеркала. Видно было, что хан очень не торопился выездом. Всему этому добру досталось порядком, и наши так подчистили, что ничего не осталось.
Караван-сараи были наполнены разными товарами: персидскими, индийскими и даже русскими шелковыми материями; бурметы, терма-лама, ковры высокой работы и ценности, бирюза, жемчуг и разные цветные камни, золотыя и серебряныя изделия находились в них в изобилии. Персияне бросились на наше серебро, с обманом обменивая его на свои абазы, весьма легковесные и низкой пробы, и принялись из наших рублей перечеканивать свою мелкую монету; но это скоро воспретили.
Торговля бакинцев с внутренними областями Персии, Индиею и Россиею, в Астрахани и Кизляре, была значительна. В заливе постоянно видны были киржимы, перевозившие товары.
Купечество персидское и армянское – последнее в особенности – показалось нашим очень ловким, гибким, придерживавшимся правилам мошенничества, и в плутовстве далеко образованнее дербентцев. Купцы и граждане всем генералам подвели персидских жеребцов. Один только Григорий Иванович не принял, по вкорененной привычке не брать ничего чужаго. Это правило переходило у него даже за педантство: много или мало, ему было все равно. С привычкою такою, казалось, родился этот беспримерный человек и с нею он и умер, беден, как солдат, но с чистою совестью.
Положение Баку оказалось и невыгодным, и некрасивым: место плоское, воды хорошей не было вовсе. В городском водохранилище собиралась вода или дождевая, или проведенная издали трубами; но солонцеватый грунт и подпруживание с моря делали ее неприятнаго вкуса. Садов кругом находилось множество; в них виноград различных родов и превосходнаго вкуса, груши, винныя ягоды, шелковицы, персики и многие другие плоды – в изобилии, а каштанов было более, нежели ныне у нас картофеля. Овощи и зелень в огородах произрастали роскошно. Не смотря на неблагодарность почвы, хлеб, при помощи поливки полей, родился хорошо; но трав и леса в окружности, может быть, верст на 50, не было вовсе. Вместо сена употребляли мякину и солому, да какую-то сееную крупную траву, продававшуюся вениками. Дрова привозились не в большом количестве, и они продавались высокою ценою. Для отряда за три коротеньких полена платили по гривеннику. Промысел Божий, отнимая одно, по благодати своей, вознаграждает человека другим. В окрестностях города большое изобилие нефти: она служит отоплением и освещением. Отряд хотя в ней и прокоптился, но употреблял ее с удобством на кухнях и в пекарнях. Однако, и это топливо вскоре было прекращено. Начальство рассудило, что выгоднее отдать нефтяные колодцы на откуп армянам за 60,000 рублей в год!!! Солдаты же, стоя в лагере на морском берегу, октябрь и ноябрь, подверженные холоду и сырости, принуждены были ходить верст за 10 собирать бурьян и отапливаться им; но он, будучи мокр от сырой погоды, не горел, и, случалось, что одни хлебы сажали по три раза в печь и все не допекали. К этому дурная вода произвела болезни и, в особенности, кровавый понос, от котораго люди умирали на ходу. Наконец, на наших напала вошь, которую огребали горстями из лазаретных карет. Солдаты жарились в искусственных банях, которые устроивали весьма просто: вырыв яму, накладывали в нее каменьев, разгорячали их несчастным бурьяном, закрывали (по неимению палаток) размоченными провиантскими кулями13, и поддавая водою на камни, преизрядно холились. За нефть, на которую бросались как голодные волки на стадо, происходили беспорядки и наказания. Несытые солдаты, толковавшие о родимой говядинке, с которою давно не видались, употребляли преостроумные способы достать скотину от жителей, или из своего подвижнаго магазина, так чтобы и след, что называется, простыл. Зима застала отряд в летнем платье. Изнурение и болезнь, следствие всего этого, унесли в преждевременную могилу много людей.
Григорий Иванович, зная дух азиятцев, у которых «куй железо, пока горячо», еще из Дербента засылал в Эривань проведать о тамошних обстоятельствах. Когда же так счастливо овладели крепостями Дербентом, Кубою и Баку, следственно и вообще Дагестаном, то он предлагал итти из Баку на Эривань, ручаясь в успехе, который, по всем вероятиям, действительно был несомненен; но фельдмаршал предоставил эту честь лично себе, а отряду предписал возвратиться на линию, в свои квартиры. Какими печальными последствиями сопровождался поход графа Гудовича и его приступы к Эривани, совершенно неудавшиеся, довольно известно, и мы об этом будем говорить в другом месте.
Обратное движение отряда Булгакова происходило по прежней дороге, где по снегу, где по грязи. Погода стояла холодная; люди одели все, что имели при себе, т. е. рубахи, сколько у кого было, одну на другую, мундир, шинель, и при всем том, без прибавления скажем, видны были голые локти. На ночлегах первым делом считали рыть яму, вроде могилы. В ней разводили огонь, варили кашицу; поужинав, гасили угли, выметали и ложились в теплое логовище спать, и – по словам участника похода – как спалось приятно и тепло! Нужда всему научит! Мы сейчас говорили об искусственных банях, теперь скажем, как на стоянках пекли хлеб. Опытные копачи, рассмотрев грунт, в каком случалось под рукою яру, вкапывались горизонтально на сажень, и это образовало печь, с природным сводом и подом. При ней рыли яму полушаром, уколачивали колушками и покрывали рогожками, умазанными клейстером из муки. Это составляло квашню. Из сухарей делали дрожжи, месили хлеб, и он выходил недурен. В этих же квашнях, по напечении хлебов, в то время, когда сушили сухари, заводили даже добрый квас. Чудо русский солдат! На все ума-разума хватит. Его мочит и корчит, а он себе песенки попевает, острит и балагурит.
К счастию, по пути отряда, в некоторых местах находились магазины, а в Дербенте, на ханских лугах, накошенное вовремя сено. Это поддерживало людей и лошадей, но при всем том больных было много, и, к сожалению, открылись побеги. Из Дербента еще попробовали бежать трое солдат. Начальство, предчувствовав, что если им это удастся, то такому примеру последуют многие. За большия деньги, чрез лазутчиков, достали беглецов, и немилосердно прогнали сквозь строй, объявя гласно, что и другим, которые решатся изменить присяге, то же будет. После этого, как рукою сняло: побеги совершенно прекратились. Кроме того, пользуясь походом, до 150 человек выбежало к отряду и выкуплено пленных, а может быть и беглых в давния времена. Но, на обратном пути, эти мнимые пленники, узнав, что им, по приходе в наши границы, назначен разбор, вероятно, опасаясь его, не только все бежали, но подговорили и некоторых из отряда; остался только один старик с женою.
Вообще об обратном движении на линию особеннаго ничего сказать не можем: шли так беспечно, как по России. О неприятеле нигде не было и слуха. Персидския войска, предводительствуемыя Шах-Задою и сераскиром тавризским, покушались было проникнуть в Дагестан и поддержать тамошних ханов; но храбрые генералы Несветаев и Карягин, с войсками из Грузии, перерезали им путь и задали такого трезвону, что они едва унесли ноги. Зима того края, конечно, не может идти в сравнении с нашею; но случались, однако, стужи, хотя на короткое время, – что, в летнем платье и еще без дров, делало положение отряда не весьма ловким.
За 60 верст до Кизляра завернул мороз с ветром, доходивший до 10° Реомюра. Солдаты, в один голос, просили провести их без ночлега. Удовольствие ли видеть свою родимую сторону, или нестерпимая стужа, проявили такую силу в людях, что они, пройдя без привала первыя 30 верст и, пообедав наскоро, остальныя не шли, а бежали. Приблизясь к Тереку, и увидавши, что паром, по причине плывущаго льда, не мог ходить, все бросились в брод по пояс, и после в рассыпную ринулись в город и сами рассеелись по домам, кто куда попал. Обозы тянулись бродом, и где лошади не могли вывесть фуры, там фурьеры их выпрягли и покинули, уехав сами в город. Фуры, как были, так и вмерзли в лед, покрывший в ту же ночь реку; потом уже их вырубали топорами.
Кизлярские жители очень радушно приняли постояльцев. На другой день все было забыто; всякой принялся за свое дело, как будто в походе и не бывал. Глазенап отправился в Георгиевск к полку и своей кавалерийской инспекции.
Кизлярская крепость 1735 г.
В это время, от Кизляра до Моздока, Линия тянулась по Тереку, и переселения на Сунжу еще не было, хотя уже об этом поговаривали. Чеченцы частенько, по дороге, подбирали, что им легче доставалось, и без конвоя никого не пускали. Почтовыя станции содержали ногайцы, на двухколесных арбах. При всякой станции находился табун лошадей. Не справлялись, которую лошадь запрягать, а на какую попадет аркан. Дикий ногаец на дикой лошади верхом бывало гикнет, ударит плетью по всем, и кони бьют и несут прямо, без дороги, степью, не думая о том, что делает пассажир с арбою по кочкам. Если случится на пути озеро, то, чтобы лишняго не ездить, возничий отправлялся прямо через воду, хотя иногда и не мелко. Если ногайцу кричать, чтобы ехать тише, то это повело бы еще к худшему. Не понимая, что ему говорят, он, вместо ответа, погонял лошадей пуще прежняго. Подлинно в то время была прекурьозная почта.
Григорий Иванович, по возвращении из персидскаго похода, взял отпуск, будучи крайне недоволен отношениями к нему графа Гудовича, который если бы знал его хорошо, то, конечно, не расстался бы с почтенным старцем и нашел бы в нем самаго лучшаго сотрудника, по его знанию края, удачным соображениям в важных обстоятельствах и беспримерной честности. Но фельдмаршал, прежде нежели Глазенап приехал на Линию, отправился в Грузию, и они вовсе не видались.
Из отпуска Глазенап воротился больной подагрою. Но не смотря на это, зимою, в его зале, единственной в целом городе, устроили музыкальный собрания. Главным учредителем был генерал П. М. Капцевич – со скрипкою, артиллерийские генералы, бароны Н. К. и Б. К. Клоты и губернский казначей – все виртуозы. Полковые музыканты нижегородские, казанские и артиллерийские составляли огромный концерт, под управлением Клотов, и еще более скрипача и кларнетиста Сазонова, ученика Сарти. Разыгрывали неслыханныя до того на Кавказе увертюры: «Ладоиску», «Калифа Багдадскаго», «Двух слепых» и, на услаждение, «Польские» Козловскаго и Огинскаго, особенно «Гром победы раздавайся». Бывали и славные квартеты, потому что Клоты, по страсти своей, готовы были играть до втораго обморока.
Городския дамы посещали эти концерты, и, как серьезная музыка не дает большой пищи, то затеелись танцы, мало по малу превратившиеся в великолепные балы, то у Григория Ивановича, то у генерала Мейера, шефа Казанскаго мушкатерскаго полка, всегда приглашавшаго не от себя, а от общества своих офицеров.
Так текла мирно в это время жизнь Глазенапа. Войска стояли неподвижно; кроме черкесских разбоев, мелкими партиями, спокойствие прилинейных жителей ничем не нарушалось. Это была последняя зима во время службы незабвеннаго генерала на Кавказе.
27-го января Григорию Ивановичу повелено состоять по армии, а 4-го февраля он назначен инспектором Сибирской инспекции и начальником Сибирской Линии. Хотя не по его воинскому духу было такое мирное назначение, но должно было решиться ехать с Кавказа. Возраставший разлад с графом Гудовичем делал неприятною его тамошнюю службу.
Шефом Нижегородскаго драгунскаго полка назначен был Сталь. Благородный этот воин, тотчас как узнал о своем назначении, приготовил почетный рапорт Глазенапу о состоянии полка и квитанцию о наисправнейшем приеме нижегородцев, и поспешил прибыть из Екатеринограда в Георгиевск. Явясь немедленно к Григорию Ивановичу, Сталь отрапортовал ему о состоянии полка, сказав: «Это рапорт о полке, а это квитанция в исправном приеме его от вас». Глазенап, приятно удивленный, отвечал: «Вы, Карл Федорович, еще не осмотрелись, и, может быть, найдете некоторые недостатки». Сталь возразил, что он, будучи прежде полковым командиром, знает исправность полка и, в этой уверенности, просит считать дело конченным и ни о чем не беспокоиться. Тут эти достойные люди бросились в объятия друг другу.
Глазенап скоро выехал в Воронеж и в нем ожидал позволения заехать в С. Петербург, но военный министр граф Аракчеев не нашел удобным разрешить ему проезд в столицу, и Григорий Иванович, чрез Казань, отправился в Омск, в котором кипела его деетельность в продолжение одиннадцати лет.
Прежде изложения благотворных распоряжений Глазенапа по новым обязанностям, сделаем краткий очерк города и представим характеристику тогдашних сибирских нравов и понятий, и главнейших действователей, с которыми ему надлежало быть в соприкосновении. Не думаем, чтобы за это на нас посетовали читатели, тем более, что с такими подробностями связана история одного из храбрейших полков Кавказскаго Корпуса.
Омск, как известно, лежит под 54° 59’ с.ш. и 91° 3’ в.д., в расстоянии слишком 3,300 верст от С.-Петербурга, на небольшом возвышении берегов рек Оми и Иртыша. В то время это была крепость и город. Первая, построенная в 1708 году, состояла из землянаго вала со рвом, покрытым путем, траверзами и гласисом, расположенными по правилам Вобана; пред гласисом были утверждены рогатки с надолбами. Стоило только на берме, или на подошве рва, поставить палисад, чтобы доставить храброму гарнизону полную возможность держаться, хотя против какого неприятеля. На левом берегу Иртыша находился ретраншамент или цитадель. Цель его построения была – укрывать проезжающих от нападения хищников, в то время, когда не предстояло возможности переправиться чрез реку, в бурную погоду или за ходом льда.
Все строения в крепости состояли в инженерном ведомстве: церкви соборная Воскресенская и лютеранская Св. Екатерины, дома: главной гауптвахты – двухэтажный, главнаго начальника и коменданта – одноэтажные, и несколько казарм и кордегардий; пороховой погреб и денежная кладовая – все каменные. Об архитектуре и изяществе отделки, разумеется, тогда и спрашивать не следовало.
Омская крепость. Омск
Собственно город состоял из восьми форштадтов, раскинутых, каждый почти отдельно от прочих, вокруг крепости, за эспланадою, и бедных строением. Домы, кроме небольшаго числа посредственно хороших, состояли из избушек, крытых дерном или берестою, с бревенчатыми и даже плетневыми заборами. Вот какую физиономию имел Омск в 1808 году, когда Григорий Иванович в нем поселился.
Экипажей тогда еще ни у кого не водилось; генеральския семейства имели, правда, кареты и коляски; но они, по редкости, были на диво целому городу.
Дом командира Линии и инспектора войск стоял в крепости, на площади; низменный, в один этаж, он представлял квартиру, достаточную для помещения. Мебель, до последняго стула, была сделана только пред самым приездом Григория Ивановича, в солдатских мастерских, и состояла из самых обыкновенных предметов, простой отделки, выкрашенных и обтянутых затрапезом. Это составляло уже роскошь, потому что у всех жителей мебель была еще проще, даже не везде крашеная, и без подушек. Диваны, вроде лавки, прикрывались коврами тюменскаго рукоделья или киргизскими.
Общество было порядочное; но здесь жили не так, как в Георгиевске и Екатериногрзде. В Омске господствовала тихая семейная жизнь, в чистоте первобытной, подчиненная строгим приличиям. Молодой человек не смел и подумать – извините за выражение – завраться. При подобном покушении, чепцы на головах у старушек мигом, бывало, задвигаются, и горе неосторожному. Тогда старики любили журить молодых, и делали это не всегда мягко; но никогда их от себя не отталкивали, и были рады, когда получивший справедливое замечание, не принимая его очень серьёзно, приходил снова в дом. Хлебосольство и приветливость были общия всем сословиям. Если, бывало, поддаться, то, в буквальном смысле, запоят и закормят. С ссыльными жители обходились снисходительно и разделяли с ними последнюю копейку и кусок. Никто не доискивался: кем прежде был ссыльный и за что он наказан; но все знали его под общим именем: несчастный. Ни происхождение, ни религия, ни нация не делали различия в обхождении с ними, хотя и часто случались разительные примеры неблагодарности некоторых преступников.
Между холостыми служащими, офицерами и даже генералами было в обыкновении заводить постоянныя связи с простолюдинками, дочерьми солдатскими и мещанскими. Это происходило, повидимому, от строгости нравов в семейных кругах. Такия связи укреплялись привычкою и прижитием детей, а желание примириться с совестию побуждало согрешавших вступать в законный брак с обольщенными. Этим путем простолюдины нередко входили в родню старинных дворянских фамилий, – что, по уважению местных обстоятельств, необходимо извинить.
Войсками, до прибытия Григория Ивановича, командовал генерал-майор Антон Антонович Скалон, шеф Иркутскаго драгунскаго полка. Комендантскую должность исправлял полковник Елфимов; окружной инженерный командир был генерал-майор Вознов – первообраз старинных инженеров! Он никуда не выходил, занимаясь счетами и сметами, сидел, заперев накрепко ворота, окруженный, впрочем, прислугою из крепостных арестантов. Ежемесячно, иногда и чаще, он пускал себе кровь, а чтобы в это время не скучать, то и ближайшей прислуге, для компании, приказывал тоже делать кровопускание.
