Kitabı oku: «Сталин. Большая книга о нем», sayfa 7
Ее американским мужем стал архитектор Питерс. Его предыдущая жена погибла в автокатастрофе. Каково было изумление Аллилуевой, когда на могиле первой жены своего супруга она увидела памятник, на котором было выбито ее имя – «Светлана Питерс». Дело в том, что в США Аллилуева первым делом поменяла фамилию, тем более что у нее появилось для этого законное основание. Потом уже она изменила и свое имя, сократив его до последних четырех букв.
Собственно, сам брак архитектора и эмигрантки из СССР устроила мать погибшей – женщина решила, что в облике Светланы к ней вернулась дочь. Ту ведь тоже звали Светлана.
Брак с Питерсом не оказался долгим, но его результатом стало появление на свет девочки, которую нарекли Ольгой.
В 1984 году Светлана Аллилуева приняла решение вернуться в СССР и провела здесь несколько лет. Ей немедленно было возвращено советское гражданство. Однако жизнь в Москве не заладилась, отношения с оставленными детьми восстановить так и не удалось. И дочь Сталина приняла решение уехать в Грузию.
В Тбилиси она приехала в 1985 году. Ей выделили трехкомнатную квартиру в доме для работников ЦК партии Грузии, предоставили персональную «Волгу» с водителем.
Одной из тбилисских знакомых Светланы стала Мали Кандарели-Лиу, дочь грузинки и китайца.
«Светлана захотела, чтобы ее дочь Ольга, вместе с которой она приехала из Америки, занималась живописью.
Помню, мне позвонили из ЦК партии Грузии и сказали, что я должна стать ее педагогом. Я отказалась, так как не знала, как мои занятия с внучкой Сталина скажутся на родственниках в Китае. Тогда меня уговорили преподавать Ольге на дому. И то я ездила к ней, то саму Ольгу привозил к нам закрепленный за ними водитель.
Она оказалась очень способной девочкой. Уже через год почти без акцента говорила на грузинском и свободно распевала народные песни.
А ее мать была вовсе не такой вредной и злобной женщиной, как о ней многие думают. Правда, была очень резкой. Когда во время ее первого визита в наш дом мой муж спросил, как к ней обращаться, может, Светлана Иосифовна, она довольно недружелюбно ответила: «Я никакая не «Иосифовна»! Я просто Светлана!»
Аллилуева была верующим человеком и часто ходила к нашему Католикосу. А еще ее отличала удивительная чуткость.
На одной из выставок, уже после нашего с сыном отъезда в Китай (мы тогда впервые решили навестить наших родственников), она встретила моего мужа и поинтересовалась, как мы добрались до Пекина. А услышав в ответ, что мы полгода не можем в Москве купить билеты, дала телефон, по которому надо было позвонить и нам должны были помочь. Мы так и сделали и без проблем купили билеты».
В Грузии Светлана Аллилуева тоже долго не задержалась. И снова уехала за границу.
О дальнейшем развитии событий в ее жизни можно судить по газетным и журнальным публикациям.
Говорили, что за всю свою жизнь Светлана Сталина-Аллилуева-Питерс переезжала с места на место около 40 раз. Потому, наверное, в одном из интервью и сказала, что чувствует себя улиткой, которая носит свой дом на спине.
Дочь Светланы, родная внучка Сталина, Ольга тоже в итоге сменила имя. Сегодня она Крис Эванс (фамилия – бывшего мужа, имя – в честь героини любимой американской кинокомедии), владелица небольшого магазинчика «Три обезьяны» в Портленде, штат Орегон.
Крис говорит, что в последние месяцы жизни матери регулярно созванивалась с ней. В шесть часов вечера они брали в руки по бокалу вина и говорили по телефону.
Светлана закончила свои дни в пансионе для престарелых в штате Висконсин. Читала, рисовала и писала письма.
Соседка Светланы рассказывала журналистам, что самым близким существом для дочери Сталина был кот. Его смерть она оплакивала горькими слезами. Которые соседи на ее лице увидели впервые.
Глава 5. Родные лица
(Оболенский И.В. Мемуары матери Сталина. 13 женщин Джугашвили)
Он родился в Грузии и провел здесь детство и юность. Влюбился, женился, родил сына. И здесь же, в Тифлисе, познал первое поражение.
Может, в том числе и потому Грузии Сталин предпочитал Россию – не только в географическом отношении.
В архивах сохранилось воспоминание очевидца, который присутствовал на выступлении Сталина в железнодорожном депо Тифлиса почти сразу же после установления в Грузии Советской власти.
Поднявшись на трибуну, Сталин заговорил по-русски. Неожиданно для него собравшиеся потребовали, чтобы он говорил по-грузински.
Но Сталин ответил: «Я говорю на языке русской революции!»
Светлана Аллилуева вспоминала:
«Брат мой Василий как-то сказал мне в те дни: «А знаешь, наш отец раньше был грузином». Мне было лет 6, и я не знала, что это такое – быть грузином, и он пояснил: «Они ходили в черкесках и резали всех кинжалами». Вот и все, что мы знали тогда о своих национальных корнях. Отец безумно сердился, когда приезжали товарищи из Грузии и, как это принято – без этого грузинам невозможно! – привозили с собой щедрые дары: вино, виноград, фрукты. Все это присылалось к нам в дом и, под проклятия отца, отсылалось обратно, причем вина падала на «русскую жену» – маму. А мама сама выросла и родилась на Кавказе и любила Грузию, и знала ее прекрасно, но, действительно, в те времена как-то не поощрялась вся эта «щедрость» за казенный счет.
Для всех – для бабушки с дедушкой, для мамы – Грузия, с ее солнечным изобилием, с ее горячими чувствами, с ее изяществом, врожденным у князей и крестьян, – этот необыкновенный край, воспетый русскими поэтами, жил в нашем доме совсем не потому, что это была родина отца. Как раз он сам, быть может, меньше всех ею восхищался; он любил Россию, он полюбил Сибирь, с ее суровыми красотами и молчаливыми грубыми людьми, он терпеть не мог «феодальных почестей», оказываемых ему грузинами. Он вспомнил Грузию лишь когда постарел».
Анна Ларина, вдова расстрелянного сталинского соратника Николая Бухарина, писала:
«Сталин не щадил и грузин, уж в национализме и семейственности его никак не упрекнешь. Вот тут-то он чист перед историей. Родственников своих, Сванидзе и Аллилуевых, обрек он на самоубийства, казни и лагеря. Привыкшие к мягкому, теплому климату, грузины первыми гибли на Севере. Расстреливали их в огромном количестве. В процентном отношении репрессированных к остальному населению едва ли не первое место им-то принадлежит. Да и по проклятиям, которые слали они вождю и даже матери его, подарившей грузинскому народу такого сына, тоже брали они в лагерях первенство. С грузинским темпераментом проклинали».
Грузия платила Сталину взаимностью. Когда он отдавал предпочтение России, она тоже не особо жаловала своего сына. Тем более что оснований для любви он не давал – репрессий в отношении земляков было чрезвычайно много.
В последние годы, когда Сталин вспомнил и вновь полюбил родной край, Грузия, кажется, тоже открыла ему свое сердце. И первая встала на защиту его памяти.
При этом, надо отдать должное, во все времена своего правления Сталин жаловал художников – в самом широком смысле этого слова – из родного Тифлиса-Тбилиси. У него было несколько любимцев, с которыми он мог говорить на родном языке.
Нино Рамишвили…
В январе 1937 года в Москве состоялась декада грузинского искусства. Среди концертных номеров, которыми советская Грузия должна была покорить столичного зрителя, значился и народный танец в исполнении Илико Сухишвили и Нино Рамишвили. В последний момент Нино выйти на сцену не позволили – слишком уж неприятные ассоциации вызвала ее фамилия у коммунистического начальства. Во времена короткой независимости Грузии однофамилец танцовщицы Рамишвили был вице-президентом Грузии. В результате на выступление Нино был наложен запрет.
Однако на прием, который в Кремле для участников декады устроил Иосиф Сталин, Нино Рамишивили попала.
Как жена танцовщика Илико Сухишвили, чей номер привел вождя в восторг. Правда, в список награжденных он не вошел. Судя по всему, за то, что выбрал себе жену с такой неблагонадежной фамилией.
Когда Сталину принесли на подпись список будущих лауреатов, тот удивился: «Почему так мало людей?» И Берия принялся в буквальном смысле бегать среди гостей, внося их имена в список прямо во время приема. На сей раз обойти вниманием Илико Сухишвили уже не удалось.
Лично поздравляя получивших ордена, Сталин обходил ряды участников декады. Сухишвили представил ему свою спутницу. «Ваша фамилия Рамишвили? – переспросил женщину Сталин. – А у нас разве не все меньшевики еще арестованы?»
Дело в том, что во время первого после октябрьского переворота 1917 года приезда Сталина в Тифлис его выступление в железнодорожном депо завершилось провалом. Его буквально вытолкали из здания, а перед собравшимися блистательно выступил старейший социал-демократ Исидор Рамишвили. Взбешенный Сталин в ту же ночь покинул Тифлис.
Так что с фамилией Рамишвили у него действительно были связаны неприятные воспоминания.
«Бабушка потом рассказывала, как, услышав вопрос Сталина, испугалась, что ее арестуют прямо в зале Кремля, – рассказывает внучка Нино Рамишвили, которую в честь нее тоже назвали Нино. – Несмотря на то что все обошлось, на протяжении всего банкета она ловила на себе пристальный взгляд Берии, который тот посылал в ее сторону из-под своего пенсне».
Через несколько лет Рамишвили поймет причину такого внимания могущественного начальника сталинских чекистов. Берия пригласил Рамишвили в номер гостиницы «Националь», который всегда был закреплен за хозяином Лубянки. Посадил гостью за накрытый стол и принялся открыто ухаживать за ней.
«Почему вы позволяете себе так вести со мной? – поставила его на свое место Нино. – Потому что вы Берия? Вы забыли, что перед вами замужняя женщина?»
К счастью, никаких последствий подобная отповедь для нее не имела. «Не нажимайте на мою больную мозоль, – только и ответил ей Берия. – Вы же не думаете, что все женщины благосклонны со мной только из-за моей фамилии?»
Впрочем, причина безнаказанности Рамишвили была вовсе не в великодушии Берии или везении танцовщицы. К тому времени грузинские танцы в исполнении Илико Сухишвили уже пользовались любовью Сталина. И обижать жену любимца вождя хитрый палач не решился.
Благосклонность Сталина к Сухишвили проявилась уже во время того январского приема в Кремле. После ужина Илико исполнил для высоких гостей один из своих номеров, который пришелся его всесильному земляку (Сухишвили, как и Сталин, тоже родился в Гори) по душе.
«Как ты образован в ногах! – сказал ему вождь. – Я сегодня добрый, проси чего хочешь!»
Помощники уже приготовились записывать перечень просьб Илико – квартиру, дачу, машину. Традиционный список, с которым новоявленные фавориты обычно обращались к Сталину. У Сухишвили на тот момент не были ничего из перечисленного – вместе с молодой женой и ее родственниками они жили в двух комнатах коммунальной квартиры в Тбилиси.
Но ответ танцора оказался для всех неожиданным: «Я хотел бы получить фотографию с вашим автографом». Сталин внимательно посмотрел на Сухишвили, похлопал его по плечу и произнес: «А ты молодец, парень!»
И уже на следующий день в гостиничный номер, в котором остановились Илико и Нино, явились посыльные из Кремля и вручили посылку – портрет вождя с его подписью на грузинском: «Илико Сухишвили от Иосифа Сталина».
Время показало, что выбор Илико был более чем верен. Фото Сталина с автографом, висящее на самом видном месте в квартире Сухишвили и Рамишвили, не раз выручало хозяев, когда к ним приходили непрошеные гости из грозных организаций. Видя в коридоре документальное свидетельство дружбы адресатов с самим Сталиным, люди в форме уходили ни с чем.
А награды от них все равно никуда не делись. Когда несколько лет спустя Сталину принесли на подпись очередной список лауреатов Сталинской премии и он увидел фамилию своих грузинских любимцев в перечне представленных на вторую степень, то спросил помощника: «А почему Сухишвили и Рамишвили получают только вторую степень?» Услышав в ответ, что для получения премии первой степени им не хватило двух голосов членов государственной комиссии, Сталин кивнул в сторону сидящего в его кабинете Ворошилова: «Надеюсь, моего голоса и голоса Климента будет достаточно?»
И танцоры стали лауреатами Сталинской премии первой степени и громадной по тем временам суммы денег – 100 тысяч рублей.
В 1935 году на международном фестивале танца, проходившем в лондонском Альберт-холле, Илико Сухишвили был удостоен золотой медали. Которую получил из рук королевы Англии, супруги Георга Шестого, в Букингемском дворце. Нино Рамишвили на торжестве мужа присутствовать не могла, так как считалась «невыездной». Об аудиенции Илико у королевы она узнала из его рассказа. Как и о встрече со Сталиным, который то ли в шутку, то ли всерьез спросил Сухишвили, зачем тот поцеловал королеву.
«Ну откуда же мне, деревенщине, было знать, как надо обращаться с монархами», – нашелся что ответить Сухишвили.
Илико и Нино прожили долгую и успешную жизнь.
Сухишвили не стало в 1985 году, а его Нино спустя 15 лет.
Тамара Цицишвили…
Еще одной землячкой Сталина, покорившей Москву на декаде 1937 года, была актриса Тамара Цицишвили. Настоящей звездой она стала после выхода на экраны фильма «Дарико».
Историю легендарной грузинской красавицы актрисы мне поведала ее дочь, Манана Гедеванишвили:
– Мама рассказывала мне о своем детстве. Вспоминала, как однажды ее пригласил в гости крестный, приближенный к царскому двору человек. Херxeyлидзe его фамилия. Это случилось еще до прихода к власти в Грузии большевиков в 1921 году.
Мама, ей тогда было лет 13, говорила, что гости долго не садились за стол, кого-то ждали. И вот наконец пришли два молодых человека. Правда, страшно мрачных, за весь вечер они, кажется, ни разу не улыбнулись. От одного из них мама не могла отвести взгляд, сразу влюбилась. Через полтора часа гости ушли. Когда мама спросила, кто это был, ей ответили: «Великий князь Дмитрий Павлович».
Со Сталиным мама увиделась много лет спустя. В Москве это произошло. Вообще она была филологом по образованию, работала в музее. С Рене Шмерлинг (известный искусствовед, автор многих книг об истории и росписях храмов. – И.О.) всю Грузию объездила, снимала копии фресок в церквах. Мама хотела даже поступить в аспирантуру.
А потом ее нашел режиссер Сико Долидзе и предложил сняться в кино. Когда на экраны вышел фильм «Дарико», Тамара Цицишвили стала звездой. Фильм шел в кинотеатрах шесть месяцев подряд, такого до этого еще не бывало. И в результате мама увлеклась кино, это стало ей интересно. Она решила стать актрисой и начала сниматься.
Ее знала и любила вся Грузия. Мама по улице не могла ходить. Один раз ее в магазине забаррикадировали – она зашла сделать покупки, а магазин снаружи обступил народ, и выйти было уже невозможно.
«Дарико, Дарико идет!» – кричали ей вслед дети, называя по имени ее самой известной героини. Мама пыталась их обмануть: «Я не Тамара Цицишвили».
В 1937 году в Москве проходила декада грузинского искусства. Мама танцевала в ансамбле у Пачкория. Это был ансамбль, представлявший Западную Грузию (регион Имеретии, Гурии, Мегрелии. – И.О.), а другой ансамбль, под руководством Кавсадзе, был из Кахетии, он представлял Восточную Грузию.
Мама, кстати, очень хорошо танцевала лезгинку. После концерта в Кремле устроили прием. Во время танцев мама стояла где-то в сторонке.
Она рассказывала, что к ней неожиданно буквально подлетел Берия: «Идемте со мной». И подвел к Сталину, тот с трубкой стоял и смотрел на танцующих. Берия представил ему маму. Потом оказалось, что Сталин сам попросил познакомить его с Цицишвили, он ее знал по фильму «Дарико».
Вдруг к маме подошел какой-то генерал и пригласил на танец. Они станцевали, и мама снова отошла в сторону. Опять к ней подбежал Берия: «Куда я вас поставил? А вы где сейчас стоите?» Такой злой почему-то был, мама рассказывала. Он снова потащил ее и поставил возле Сталина.
Когда маму в другой раз опять пригласили на танец, она согласилась, но попросила кавалера после вернуть ее на то место, где она стояла.
Это была ее первая встреча со Сталиным. После этого Берия начал звонить ей каждый вечер. Папа – они с мамой остановились в гостинице «Москва» – боялся этих звонков, у него же всех репрессировали.
Берия просил маму о встрече, но она отказывалась. В конце концов сказала: «Я никуда не хожу без своего мужа». Главный чекист разозлился и бросил трубку. Какое-то время телефон молчал. Папа уже на чемоданах сидел, готовый к самому страшному.
Наконец Берия позвонил снова: «Через полчаса за вами заедут». Мама растерялась – как следует одеваться, теплое брать или вечернее?
Ровно через тридцать минут в номер постучал офицер и отвел родителей в лимузин. Мама глянула за окно – везут куда-то за город. Доставили к какой-то даче, как оказалось потом, этом была дача Молотова. Там был устроен банкет человек на 50. Такое было русско-грузинское застолье с песнями.
Около часа ночи к маме снова подошел офицер и сказал: «Вы с мужем встаньте и выйдите в коридор». Они опять не знали, куда и зачем их зовут.
Вышли – а в коридоре стоит Сталин. Я потом спрашивала маму, каким он был. «С трубкой, такой старый добрый дядюшка Джо», – ответила она. Почему-то мама так его называла. А сколько ему было-то на тот момент? Чуть за пятьдесят.
Сталин в тот момент, когда его увидели родители, обувал калоши. Хотя тут же машина стояла около крыльца. Мама и папа не шелохнулись, ждали, пока он вторую калошу наденет. Наконец надел и вышел. Мама и папа – следом за ним.
Опять ехали-ехали, опять оказались на какой-то даче. Зашли – в большой комнате горит камин, и возле него Сталин, который приехал раньше. Он обернулся: «А, пришли, мои дорогие? А я для вас вино нагреваю». Подал бокал маме, папе, и они начали пить. Кроме них, в комнате никого не было.
Мама неплохо потом об этом вечере отзывалась. Папа никогда хорошо не говорил. А мама вспоминала: «Лицо у него было хорошее, пел хорошо».
В это время в зал зашла девочка с белым бантом. Сталин сказал маме: «А это моя хозяйка, моя Светлана».
Постепенно стали гости собираться, человек пятнадцать их было. Опять маму рядом со Сталиным посадили. И тот предложил, раз рядом сидит Цицишвили, спеть цициановское «Мравалжамиер» (грузинская песня-пожелание долголетия. – И.О.)
Мама пыталась отказаться: «Это труднейшая песня, мои папа и дедушка пели, а я не могу». Сталин вздохнул: «Тоже мне, княжна».
Обратился с этим же предложением к Пачкория и Кавсадзе. Но и они отказались. «Тоже мне певцы! – воскликнул Сталин. – Тогда я вам спою».
И действительно спел – от начала и до конца. Мама говорила, что у него был очень хороший голос, ни одной ошибки не сделал.
За столом они разговаривали на русском и грузинском. Сталин спросил у мамы, как поживает Леван Цицишвили, ее дядя.
– Он первым мне рассказал о марксизме. Я иногда десять километров проходил пешком, чтобы его послушать, – сказал хозяин дома.
Мама ответила, что Левана расстреляли. Сталин удивился:
– Как?!
– Да, убили.
Сталин стукнул кулаком по столу.
– Как можно убивать таких людей, как Илья Чавчавадзе, Леван Цицишвили?
Мама очень хорошо его показывала, когда об этом рассказывала. Затем Сталин обратился к Сандро Кавсадзе:
– Ты почему проиграл Пачкория на декаде?
Тот побледнел:
– Так самых лучших моих запевал арестовали.
– Кого именно?
За столом повисло молчание, никто не называл фамилии. Тут мама говорит: «Я знаю кого. Двоих стариков». И назвала их имена. Берия так на нее посмотрел, что у папы мурашки по коже пошли.
Сталин тут же повернулся к Берии: «Лаврентий, запиши эти фамилии». Тот достал какую-то толстую тетрадь, но Сталин поправил: «Не туда запиши, а вот сюда». Достал из кармана маленькую красную книжицу и сказал: «В эту запиши».
А Берия, видно, просто не хотел допустить, чтобы на декаде проиграли мегрелы. Он же сам был мегрел.
Папа на протяжении того вечера находился в полуобморочном состоянии.
Когда грузинская делегация вернулась в Тбилиси, Сандро Кавсадзе пригласил родителей на концерт. И там уже присутствовали эти старики, которых освободили из лагеря. Когда мама зашла за кулисы, все стали кричать: «Тамара пришла, Тамара пришла».
А Сталин в тот раз маме часы подарил. На них было написано: «От ЦИК».
Семья Кавсадзе…
Сандро Кавсадзе, чье имя упоминала дочь Тамары Цицишвили, был близким другом Сталина. Историю своей семьи мне рассказал внук главного героя, популярный актер Кахи Кавсадзе:
– Моего деда звали Александр, Сандро. Он родился в 1873 году и был на пять лет старше Сталина, с которым вместе учился в Горийском духовном училище. Для детей пять лет – это большая разница. Если вам семь, а мне двенадцать – то между нами пропасть. Маленький Сталин пел в хоре, которым руководил мой дед. И воспринимал Сандро как учителя.
Когда в 1937 году в Москве проходила декада грузинского искусства, то на гастроли поехал и коллектив деда. После выступления артистов пригласили на банкет в Кремле. Дед рассказывал, что Сталин вышел к гостям с небольшим опозданием. Все это было, конечно, красиво срежиссировано. Едва он появился в дверях, как весь зал взорвался криками восторга и аплодисментами.
Сталин пару секунду послушал обрушившуюся в свою честь лавину народной любви и поднял правую руку, ладонь которой была обращена к собравшимся. Как по мановению, зал тут же погрузился в тишину. Все не то что говорить, дышать боялись. И вот в этой тишине Сталин тихо произнес: «Сандро здесь?» Он искал моего деда.
Толпа расступилась. Образовался живой коридор, с одной стороны которого стоял Сталин, а с другой – мой дед. И оба не двигались с места. Дед же был старше Сталина, к тому же являлся его учителем. Но и положение Сталина тоже было непростым – он ведь был вождь. В итоге они оба пошли навстречу друг другу и встретились аккурат в центре этого образованного из артистов коридора.
Сталин обнял деда со словами: «Какой красавец!» На что дед ответил: «Я всегда был красивее тебя». Все замерли. А Сталин рассмеялся: «Ты совсем не изменился», и пригласил деда к своему столу.
Когда было поднято несколько тостов, Сталин обратился к деду с предложением: «Проси, чего хочешь!» И дед попросил – трубку, которую в тот момент курил Сталин. Вождь опять улыбнулся. И со словами: «А ты и правду все такой же», положил трубку в чехол и протянул деду.
Все это и сейчас хранится у меня дома. Чуть рваный чехол, который таким и был у Сталина, и трубка, которая потом долгие годы сохраняла аромат сталинского табака.
Незадолго до смерти деда положили в кремлевскую больницу. В один из дней ему принесли письмо Сталина. На грузинском языке тот писал: «Мне сказали, что вы больны – это плохо. Но говорят, что должны поправиться – это хорошо. Живите тысячу лет, ваш Сосо». Годы спустя это письмо очень поможет нашей семье.
Деда не стало в 1939 году. Его место в ансамбле занял мой отец Давид, который был не только замечательным певцом, но и очень хорошим руководителем.
Я храню большую фотографию, на которой запечатлен весь коллектив под руководством Давида Кавсадзе. На первом плане – отец и тогдашний председатель комитета по культуре Грузии. Только отец стоит на несколько сантиметров впереди него. Подобная вольность стоила отцу жизни.
Когда началась война, все танцоры и певцы ансамбля Кавсадзе получили бронь. Не было ее только у руководителя, моего отца. И его призвали на фронт. Потом выяснилось, что бронь на него, конечно же, была. Вот только по каким-то причинам ее не смогли вовремя обнаружить. Понятно, что таким образом председатель комитета по культуре отомстил отцу.
В 1942 году под Керчью было страшное сражение. Очевидцы рассказывали, что даже море горело. Причем в буквальном смысле – была разлита нефть и все вокруг полыхало. Отец принял участие в той битве. Она напоминала гражданскую войну, так как на стороне немцев воевали грузины, вступившие в ряды отряда «Белый Георгий», которым обещали, что после победы Гитлера Грузии будет возвращена независимость.
К нам в Тбилиси пришла похоронка. Целый год мама получала дополнительную пенсию. А потом оказалось, что отец жив.
На самом деле он попал в плен. Немцы тогда предложили всем пленным грузинам: «Если у вас за границей есть родственники или знакомые, пусть они напишут нам и мы вас освободим». Фашисты настолько были уверены в своей скорой победе, что иногда совершали такие вот неожиданные поступки.
У отца родственников за границей не было. Но друзья были – те, кто покинул Грузию в 1921 году после того, как страна потеряла свою независимость и стала одной из советских республик.
Имя Давида Кавсадзе знали за границей, и кто-то написал письмо, что готов взять отца к себе. И его не только освободили, но и предложили создать из пленных такой же ансамбль, каким отец руководил в Грузии. Он ходил по лагерям смерти и искал грузин. Заходил в барак, обитатели которого вот-вот должны были отправиться в газовую камеру, и по-грузински говорил: «Если есть грузины, выходите». И ему порой отвечали: «Я армянин из Авлабара», «Я азербайджанец из Кахети», «Я еврей из Кутаиси», «Я русский из Сололаки». И всем им отец говорил: «Выходи».
Когда какой-то немецкий офицер выразил неудовольствие, зачем отцу так много народа, папа ответил: «Сначала надо собрать людей, а потом уже решим – кто способный, а кто – нет». И если из пленных кто-то действительно не мог петь, отец помогал ему подлечиться и бежать.
Когда я уже стал актером и приехал на гастроли в Австралию, ко мне подошел один человек. «Вы ведь сын Давида Кавсадзе? Ваш отец спас мне жизнь». Он пригласил меня в гости и за накрытым столом поведал историю своего спасения. «Я вышел из строя, но честно признался, что петь не умею. И ваш отец сказал, чтобы я не переживал, а поправлялся и бежал при первой возможности. Так я в итоге и оказался в Австралии».
Одним словом, отец создал ансамбль. Новоявленных артистов одели в грузинские национальные костюмы и позволяли устраивать концерты. А нам в Тбилиси сообщили, что наш отец не пал смертью храбрых, а попал в плен. А это означает, что он – изменник Родины и никакая пенсия нам не полагается.
Мало того, маму обязали вернуть те деньги, которые она успела получить за то время, пока отец считался погибшим. Я хорошо помню, мне тогда было семь лет, как мама из своей и без того скудной зарплаты возвращала деньги. Мы едва могли сводить концы с концами. Но все равно мы были счастливы – наш отец был жив.
Однажды ночью в дверь кто-то постучал. Мама открыла дверь, но никого не увидела. Лишь на коврике белел маленький лист бумаги. Оказалось, это была фотография, на которой был изображен отец и его новый коллектив.
Окончание войны в 1945 году отец встретил в Париже, где его ансамбль пользовался большим успехом. Их уже собирались отправить на гастроли в Америку, как к отцу явился какой-то человек и принялся убеждать его вернуться в Советский Союз. Там, мол, его давно простили и он сможет воссоединиться со своей семьей и трудиться на благо родины. И отец поверил этим обещаниям.
Приехав в Москву, он первым делом отправился к Михаилу Чиаурели (знаменитому кинорежиссеру, снявшему несколько фильмов о Сталине. – И.О.). Тот попытался убедить отца не ездить в Тбилиси. Один из любимцев Сталина, Чиаурели знал, что в Грузии отца обязательно арестуют. Но прямо сказать об этом он не мог. Равно как и уговорить отца остаться в Москве.
А случись это, вся его жизнь могла бы сложиться иначе. Чиаурели мог бы взять его на одну из встреч с вождем и там представить как сына того самого Сандро Кавсадзе, которого так любил Сталин. После этого отца бы никто пальцем тронуть не посмел. Но все произошло именно так, как произошло.
Из Москвы папа позвонил нам: «Встречайте, поезд такой-то, вагон такой-то». В назначенный день мы примчались на вокзал, но отца в вагоне не было. Как потом оказалось, его арестовали в Сочи. А мы смогли увидеть его уже только в КГБ, когда нам позволили свидание.
Мы вошли в комнату и увидели поседевшего усталого мужчину, в котором с трудом узнали отца. Первое, что ему сказала мать: «Это твои дети», и указала на меня с братом. Мне тогда было десять лет, а брату восемь. Папа посадил нас к себе на колени и первым делом спросил: «Музыке учитесь?» Конечно, мы учились.
Потом отца приговорили к ссылке в Свердловскую область. Мы об этом узнали, когда в очередной раз принесли передачу в тюрьму и у нас отказались ее принять. «А вот оттуда он уже не вернется», – горько произнесла мама.
У нас дома в тот же день устроили обыск – мы уже официально считались членами семьи врага народа. Вся квартира была перевернута вверх дном. «Вы что, письма Гитлера ищите?» – спросила у солдат мать.
Как мы потом поняли, они искали ту самую фотографию, которую нам сумел переслать отец во время войны. А мать, как только раздался стук в дверь и она догадалась, зачем к нам пришли, спрятала это фото у себя на груди. Там искать энкавэдэшники не осмелились. И эта фотография у нас сохранилась.
В результате обыск ничем не закончился, но нас фактически лишили квартиры – две комнаты из трех были опечатаны. И тогда мать отправилась в Москву, к Сталину. Чтобы добиться встречи с вождем, она позвонила Эгнаташвили, коменданту Кремля, который, как все говорили, приходился Сталину родным братом по отцу.
Тот принял маму, но сказал, что встречу со Сталиным он может попытаться организовать лишь через несколько месяцев. Так долго оставаться в Москве мама не могла – в Тбилиси же были мы с братом. И тогда она показала Эгнаташвили то самое письмо, которое деду прислал в больницу Сталин.
Письмо произвело впечатление, и Эгнаташвили устроил маме встречу с одним из больших чиновников КГБ. Тот бережно достал письмо из конверта (на нем по-русски было написано: «Товарищу Александру Кавсадзе от И. Сталина») и нежно, словно боясь причинить ему боль, обеими руками положил листок на стол перед собой.
«На своем пишет», – прокомментировал он, увидев грузинские слова. А потом продолжил: «Вы даже не представляете, что вы имеете! С освобождением мужа я вам ничем помочь не могу, это не входит в мою компетенцию. А вот с квартирой мы вопрос решим сегодня же».
И правда, мама находилась еще в Москве, когда к нам пришли офицеры и сорвали с запертых дверей печати.
Отец прожил в ссылке семь лет. Мама лишь один раз смогла съездить к нему. Устроившись проводником товарного состава, она оставила нас с братом у своей сестры и поехала к отцу. Только в один конец дорога занимала больше месяца.
А так мы обменивались с отцом письмами и фотографиями. Он все удивлялся – неужели на самом деле мы с братом так быстро растем? Мы отправляли ему карточки: на одной стою я, затем мама и, наконец, самый маленький по росту, мой брат. На другом фото уже другая композиция: я, мой брат и самая маленькая – мама.
