Kitabı oku: «Каталог проклятий. Антология русского хоррора»

Антология

Yazı tipi:

Нелли Шульман

Хрустик

– Погоди, – малышка в летнем платье вцепилась в руку старшего брата, – надо покормить Хрустика… – Максим закатил глаза.

– Что за ерунду вы придумали, – Катька переминалась с ноги на ногу, – что еще за Хрустик?

Летний подъезд дышал гулкой прохладой. В дворе-колодце стучал мяч. Из раскрытого окна парадной донесся томный голос диктора. Кто-то из жильцов выставил радио на подоконник.

– В Петербурге полдень, – сообщил приемник, – выходные ожидаются жаркими. Температура достигнет двадцати восьми-тридцати градусов…

Наверху загрохотал лифт. Катька немедленно полезла в матерчатую сумку. Среди пупырчатых огурцов и туманно-розовых помидоров блестел пакет чипсов. Треснула фольга, Максим возмутился: «Что за новости? Положи откуда взяла!»

Катька таинственно сказала:

– Он любит чипсы. Еще конфетки, мармелад, пастилу… – старший брат прервал ее:

– Всякую дрянь. Вы мусорите в лифте, а потом уборщица ругается…

Рядом с железными дверями висело рукописное объявление: «Уважайте культурную столицу! В подъезде стоит урна!» Кто-то, перечеркнув «подъезд», написал сверху «парадное».

Катька зажала в потной ладошке чипс.

– Он ждет деток, – деловито сказала сестра, – он всегда здесь жил, только раньше он спал, а теперь проснулся. Если его покормить, он тебя не тронет…

Из лифта вышла грузная Елизавета Антоновна с третьего этажа. Толстый мохнатый Чапа семенил на затрепанном поводке.

– Максим, – обрадовалась его школьная учительница, – ты помнишь, что на каникулах надо вести читательский дневник?

Подросток вежливо уверил ее: «Разумеется, Елизавета Антоновна. Я прочитал „Тараса Бульбу“ и скоро начну „Капитанскую дочку“.

Катька довольно невежливо фыркнула, однако учительница была глуховата. Обернувшись на закрывающиеся двери лифта, Чапа встопорщился. Оскалив мелкие зубки, песик что-то заворчал.

– Молодец, – рассеянно сказала Тонна, как ее звали в школе, – в сентябре я все проверю…

До сентября оставалось два с половиной месяца бесконечной лазоревой свободы, расписанной золотом летнего солнца. Дверь парадной бухнула, Максим беззаботно сказал:

– Все ваши дурацкие выдумки. Тонна каждый день ездит в лифте, и никто ее не трогает. И вообще, весь дом ездит… – ему пришло в голову, что он стал часто видеть детей на лестнице.

Катька прикусила нежную губку.

– Взрослых он не тронет, – тихо сказала сестра, – и собачек тоже. Он ждет деток, я же говорила… – Катька чуть не плакала.

– Держи, – она сунула Максиму раскрошившийся чипс, – когда откроются двери, надо кинуть туда чипс и сказать, – сестра тихонько вздохнула, – запоминай: „Хрусть, хрусть, грызь, грызь. Хруст, хруст, брысь, брысь“. Топнуть правой ногой, левой ногой, – Катька исполнила что-то вроде пируэта, – двери закроются, потом откроются, и можно ехать. Только лучше давай пойдем по лестнице…

Максим не собирался тащить на пятый этаж пять килограммов овощей.

– Иди, – сказал он сестре, – я все сделаю, обещаю, – Катька недоверчиво смотрела на него, – и не пялься на меня так. Мне четырнадцать лет, я запомню вашу считалку…

Двери приветливо раскрылись. Катька кинулась вверх по лестнице.

– Топни ногами, – крикнула сестра, – обязательно топни… – Максим не хотел раскидываться чипсами.

– И тем более говорить всякую чушь, – он шагнул в лифт, – когда они успели придумать эту ересь? Той неделей Катька и не заикалась ни о каком Хрустике…

В детстве он сам пугал приятелей Зубастиком, якобы жившим в мусорном контейнере. После сумерек никто из детей к помойке не ходил.

– Потом в соседнем дворе нашли труп, – лифт дружески помигал лампочкой, – именно в контейнере. Но на того парня напал маньяк, и в газете так написали… – маньяка так и не отыскали.

Красный огонек на шкале перескочил цифру три. Дом был старым, позапрошлого века. Через решетчатые стены лифта и шахты Максим видел развевающуюся косичку. Катька запыхалась.

– Ты бросил чипс, – заорала сестра, – ты сказал считалку, ты топнул ногами… – Максим отозвался:

– Я все сделал. Хрустик меня не тро…

Пол закачался под ногами. Матерчатая сумка повалилась на бок, помидоры раскатились в стороны. В шахте что-то жадно, захлебываясь, завыло.

– Хрусть, хрусть, – тросы лифта лопнули, – грызь, грызь…

Он летел, переворачиваясь, падая в черноту подвала, пробивая бетонные перекрытия, минуя старый кирпичный фундамент, ниже и ниже, в сырость древней глины, в болотистую хмарь небытия, где что-то огромное охватило его голову, круша череп, причмокивая и высасывая, смакуя и облизываясь, пируя на кровавой тризне, вползая в его сознание вечной болью.

Насытившись, раскинувшись в покое, похрустев костями, он стал ждать следующего.

Алексей Холодный

Кокон

Лешка помял в руке липкую пятитысячную купюру. Бумага, напитавшаяся потом, клеилась к коже и липла к пальцам. Искомканный, красновато-оранжевый рисунок морщился затертыми нулями. Пять тысяч словно прибеднялись и скрывали свою ценность, желая остаться при владельце. Только отпечатанный на аверсе памятник безразличным взглядом косился на ступени, по которым Лешка только что поднялся.

Юноша перевел неуверенный взгляд к подъездной двери напротив. От нее несло алкоголем, сигаретами и еще чем-то приторно-сладким, как пахло от сестры Надьки, когда она выходила из ванны. Паренек не любил этот запах, но всякий раз, чувствуя его, ощущал, что конечности до ломоты наполняет странная лень, а область под животом наполняется жаром.

Сейчас с вернувшимися ощущениями совладать было труднее. Полыхающие ноги тряслись, а по спине и рукам бежал пот. Наверное, не вовремя проснулась совесть. Может, правда, не стоит бросать деньги на ветер? Пять тысяч им с однокурсницей хватает на месяц развлечений, походов по паркам и кино. Хрено! Скромную отличницу Лизку давно пора ставить на место: как-никак, угнетает после месяца свиданий быть не допущенным к телу. К тому же неловко до второго курса оставаться девственником и, когда дойдет до постели, по неопытности ударять лицом в грязь.

Юноша сделал нерешительный шаг к двери квартиры, нажал на почерневший звонок.

Изнутри послышались звон цепочек и клацанье замков.

Дверь отворила женщина в коротком халатике. Высокая, черноволосая хозяйка поправила прядь на шее и склонилась к гостю.

Тихо проговорила:

– Здравствуй, милый.

В лицо Лешке пахнуло странным ароматом духов, напоминающим пряность восточных специй. В воздухе послышалась знакомая солодящая приторность, только ненавязчивая, мягкая… вкусная. Юноша вдохнул запах, но остановил дыхание, ощутив прикосновение к руке: под пальцами скользнуло чем-то влажным и горячим. Лешка одернулся и увидел, что женщина прижала его ладонь к своей оголенной коленке. Выше нее, на бедрах, не было ничего, кроме кружевной ткани.

– Т-так сразу… – проговорил паренек.

– Нет, конечно, глупый! – хохотнула женщина. – Проходи, располагайся. И денюжку вперед, как договаривались.

Хозяйка затащила Лешку в квартиру, внутри которой царил полумрак. Алые, занавешенные шторки пропускали внутрь полоски света, которые, сплетаясь, казались паутиной. Рядом с ней плыли клубы сигаретного дыма, нависшего над мебелью в пыли. Затхлый, прокуренный воздух комнаты наполняли пары алкоголя.

В носу Лешки мерзко засвербело.

– Пф-кф, – он прикрыл нос и отшагнул в сторону, подальше от комнаты. Под ногами громко звякнуло, послышался хруст стекла и тихий шелест. На полу лежали банки, завернутые в черные мусорные пакеты. Их тонкие стенки оттопыривало что-то живое. Но при движении гостя оно застыло. – Что за… – Лешка присмотрелся к банкам, силясь разглядеть силуэт. Но пакет не шевелился, и стекло в нем больше не трещало.

– Ворошится проклятая птица, – послышался кокетливый вздох хозяйки.

Она приблизилась к юноше и зашептала:

– Не обращай внимания. Глупая ворона с окровавленным крылом залетела вчера через форточку. Видать, кот ее какой… подрал, – хозяйка растянула последнюю "л", уперев кончик язычка под ряд зубов. Затем прикусила губу и выдавила: – В-вот она сюда, я же на первом этаже. Кстати, никто не видел, куда ты поднимался?

– Н-нет, нет, – отмахнулся Лешка. – А почему вы ее не выпустили?

– Ну, знаешь. Выброшу я ее под окно еле живую, так она там же сдохнет и под кухней вонять начнет. Так хорошо, когда выброшу ночью, а если днем кто увидит, что я выбрасываю из квартиры окровавленную ворону, что обо мне подумают? Будто птиц мучаю? Сам знаешь, какая у меня в доме репутация. Вот и решила культурно, в мусорном пакете, обтянув тело…

Лешка неловко кивнул.

Репутация у тети Иры правда была нехорошая. Все во дворе знали, чем одинокая молодая женщина зарабатывает себе на жизнь. Местные видели многих мужчин возле ее квартиры и слышали стоны, доносящиеся из щелей в плотно занавешенных окнах.

Паренек устало покосился на алые занавески. Отсюда было видно, как сквозь их замусоленную ткань просвечивают желтые полоски. С деревянной, плотно закрытой рамы свисали ленты отловленных мух. При их виде в голову Лешки начала закрадываться мысль, что кроме алкогольного и сигаретного смрада он дышит трупами насекомых. К тому же было неизвестно, из-за чего они издохли: от ядовитого клея или духоты.

– Теть Ир, может, откроем окна? Жарко, я так не смогу.

– Брось, все ты можешь. Я в мужчинах опытная, за версту вижу потенциал. Мне в этом помогает кровь: грузинка я, Анхара Нугзаровна, – хозяйка гордо кивнула на паспорт, лежавший на комоде, – а Иркой зовусь для местных, чтобы до папочки-академика не дошло, чем я занимаюс-с… – выдохнув, женщина брезгливо сбросила халатик – так, словно он лип к ее разгоряченной от духоты коже. Затем прижалась нагим телом к Лешке, опустилась на колени.

Юноша почувствовал, как джинсы на бедрах оттянулись. Тихо шаркнула ширинка. Сквозь щель расстегнутого замка повеяло холодком. Тело проняла слабая волна тока, бегущая по ногам. Обжигающие, проникающие под кожу разряды заставили в судороге втянуться живот. Лешка ощутил, как внутри все сжимается, выдавливая воздух из легких, и резко задышал – в нос проник сладковатый, обволакивающий пряностью запах. Раздался шлепок и треск мокрой ткани. Хозяйка хлопнула себя по лобку, порвав влажное кружево трусиков.

Холодок в паху сменился мягкой шершавостью: к лобку прижались губы. Теплая мякоть между них обволокла крайнюю плоть, скользнула по упругой головке. Лешка почувствовал, как влажная от слюней глотка обволакивает его орган. Затем сжимает и, сдавив упругими стеночками, выпускает на волю. Комнату наполнил тихий, отрывистый звук: "чвк-сфсфл-лоп! Чвк-сфлф-л-лоп!"

Глаза паренька закрылись.

Он откинул голову, издав сдавленный стон:

– Теть Ир-ра-анхара… – но голос вышел слабым: к горлу словно подступила горячая, клокочущая масса.

Она жаром выхлестывалась откуда-то из паха и, растекаясь по телу, заставляла конечности лихорадочно трястись.

Не в силах бороться с дрожью, Лешка нащупал голову женщины и судорожно прижал к себе.

Горячего лобка снова коснулась приятная, успокоительная влага хозяйкиных губ: Анхара проглотила орган целиком и затрясла головой, массажируя кончик стенками горла. Через пару мгновений они сжались, стянули головку, и хозяйка подалась назад, выпустив орган наружу с громким: "чвк-чвкс-с-с"

Лешка ощутил, что его рот наполняют слюни, а по ногам, как лава, течет накаляющий кожу жар. Колени задрожали, и юноша, не открывая глаз, опустился к хозяйке. Обнял ее, притянул к себе, желая прижаться к соскам обнаженной груди. Но вместо горячей женской кожи в тело уперлось что-то холодное и липкое, а по животу будто царапнули острым колом.

Паренек открыл глаза. Хозяйка лежала напротив него, слегка приподняв ноги, и упиралась ступнями ему в торс. Анхара предлагала войти. Терять инициативу было нельзя, чтобы потом не опозориться перед одноклассницей. Паренек вообразил, как раздвигает ее бедра и оценивающе покосился на ножки хозяйки. Наверное, кололи ее ноготки. Лешка игриво провел по ним языком, после запрокинул одну ножку на себя и вошел.

– О, милый! – женщина притянула юношу к себе и, впившись в него губами, выдохнула на ухо: – Не так быстро! Мне нужно расплес-ст-с… – голос женщины сорвался, она побледнела. Затем лениво раскрыла рот и вцепилась Лешке в грудь.

Лешка недоуменно дернулся, но ноги Анхары не дали ему отпрянуть. Женщина сильнее вгрызлась в парня, и тот почувствовал, как с укусом жар под кожей проходит, а по телу снова расплывается лень. Тяжелая, плотная, наполняющая конечности нежной ломотой. Не в силах противостоять, Лешка расслабился, стал медленно углубляться. Сильно буравить женскую внутренность перехотелось: она сама, испуская соки, обволакивала твердый орган, липла и втягивала в себя каждый сантиметр.

Теперь Лешка чувствовал себя уверенно, и мысли об ударе лицом в грязь остались в памяти бледным призраком. Как две беловатые вспухшие точки на грудях Анхары. Парень улыбнулся, скользнув по ним взглядом.

– Не сме-е-ейся, о… – Анхара судорожно набросила ему на лицо сползший с тела халатик.

Завязала глаза, прижалась к парню плотнее.

Лешка почувствовал, как ноги хозяйки сжали его спину. Затем скользнули по разгоряченной коже к бедрам, подтолкнули таз к лону. Оно чавкнуло, втягивая влажную головку. Парень вошел глубже – и застыл, ощущая на теле липкие хозяйкины руки. Одна из них потянулась к шее, вторая скользнула к ягодицам, а третья… на спине Лешки выступил пот: он мог поклясться, что ощущает касание трех рук. И ног у хозяйки, по ощущениям, выходило больше.

Лешка попытался одернуться, чтобы разглядеть конечности Анхары. Но женщина плотней сжала его в объятиях. Над головой раздался глухой, стрекочущий шепот: "сплес-ст-с-с-сти-и-и-скр". К утробному звуку примешалось клацанье. Рядом что-то хрустнуло – и по телу парня растеклась немая ломота: женщина снова впилась в грудь. Ее конечности сильнее вжались в тело. Лешку словно заплетали в липкий, вязкий кокон.

Парень попытался вырваться. Но безуспешно. Тогда на ум пришла идея.

Лешка нежно поцеловал хозяйку в шею, впился в ее грудь, прикусив зубами набухший сосок. Анхара судорожно застыла и на мгновение ослабила хватку. Тогда парень слегка вывернулся и, подавшись вниз, прильнул к ее мокрому лону. Сжал губами клитор, оттянул его – и начал обсасывать, елозя языком по соленой шкурке. Вскоре та выскользнула, таз женщины затрясся. Хозяйка томно застонала, расслабляя ноги.

Конечности Анхары распластались вокруг Лешки. Где-то прошуршало пакетами, и комнату наполнили звуки шлепков, словно десятки босых ступней затопали по мокрому паркету. Рядом послышался треск стекла, заглушаемый цокотом. Странные звуки разошлись по квартире, которую наполнила знакомая пряная сладость.

Но Лешка не хотел оглядываться на звуки: он познал источник аромата. Так пахло влагалище Анхары. Солодящий, обволакивающий запах манил к женской внутренности. Притягивал, заставляя запустить между половых губ язык – и высасывать, лакать пряную влагу соков, которыми наполнялось чавкающее нутро.

Лешка впился в лоно, мокрое от пота и слюней. Раздвинул прелые стенки, провел по ним кончиком языка и глубоко втянул в себя женскую влагу. На языке почувствовалась липкая, кисловатая горечь. Парень сглотнул, чувствуя, как с проникающими внутрь слюнками тело заполняет ток. Колкий, режущий по нервам, он заставлял конечности содрогаться, а органы – в том числе и легкие – сжиматься, выпуская наружу тяжелые вздохи.

Лешка стонал от горького понимания, что вкус женского влагалища напоминает запах вышедшей из душа Надьки: такой же полуголой, как хозяйка, и такой же… сочной.

Перед лицом парня чавкнуло. Только сглатывать перехотелось: при мысли о сестре к горлу подступил колючий ком. Парень брезгливо харкнул и завыл, в беспамятстве упав на залитый спермой паркет.

– Ну ты, конечно, чемпион, – Анхара присела на кровать, склонившись над Лешкой, коснулась его груди и ласково провела по коже. – Я ведь хотела получить удовольствие, думала, ты в меня…

Парень лениво приподнялся на кровати. Но ослабленное тело скользнуло вниз, запутавшись в простынях. Мокрые, они липли к потной коже и сковывали движения. Лешка устало отбросил постельное белье, глянул на сидящую рядом хозяйку. Женщина оставалась бледна, как статуя, и в глазах ее по-прежнему читалась неудовлетворенная похоть.

– М-мы были на полу…

– Правильно, дорогой, на полу. А вскоре продолжим здесь, в моих покоях, – фальшиво улыбнулась хозяйка, процедив: – Жди здесь, я сбегаю на кухню и принесу шампанского. И затем ты кончишь мне внутрь. Не волнуйся, не возьму денег за второй раз.

Лешка устало кивнул, проводив женщину взглядом до коридора.

Внутри парня шевельнулась надежда, что хозяйка вернется не скоро. Должна же она закурить. Не дай бог, притащится сюда с сигаретой и шампанским. Вдыхать гадкий никотин, заливая в себя спиртное, не хотелось. Вонь сигарет заглушала аромат пряности, которым пахло от Анхары, а сладкий, до мерзости приторный алкоголь перебивал кисловатый привкус, оставшийся после…

Парень сладко облизнулся. Рот его наполнился слюнями, в горле шевельнулся уже знакомый ком. Теперь он расширялся, расползаясь по груди, наполнял все тело. Это была странная наполненность, из-за которой внутри все тяжелело, а плоть становилась тверже. Даже жестче. Лешка ощущал себя мужчиной, впервые за семнадцать лет жизни. Пустой жизни, проводимой в одной квартирке с сестрой.

При мысли о Надьке в груди парня екнуло. Твердость в теле размякла, превратившись в рыхлую массу. Затем скользнула куда-то к тазу и, сгустившись, с жаром опухла ниже пояса. Наполненность иссякла. Ее остаток скопился ниже живота, где при мысли о сестре начинало твердеть в чреслах.

– Извращенец! – парень хлопнул себя по лицу и зажмурился.

Голос казался теперь ниже и грубее, будто у гориллы. Слышать, видеть себя не хотелось, как все, что находилось вокруг. Лешка прикрыл уши простыней, терпя отвращение при касании к собственному телу. И вздрогнул, замерев: под кроватью что-то влажно чавкнуло.

Комнату огласил протяжный хруст, затем цокот – как во время акта… парень напрягся, ожидая услышать знакомые шлепки босых ног. Но вокруг было тихо. Спальню наполнял лишь запах гнили и мокрого полиэтилена. Будто рядом лежало что-то окровавленное, завернутое в мусорный пакет.

Лешка медленно встал, посмотрел под кровать.

На полу валялось большое, размером с человечью голову яйцо. Часть его скорлупы откололась, внутри проглядывалась розовая внутренность. Мясные стенки тряслись, как желе, и сокращались, засасывая в себя подкроватную сырость. Ее запах возвращался наружу смрадом гнилой утробы со знакомым звуком: чвк-с-схл-лоп! Чвк-сл-лоп! Так хлопала плева, натянутая между мокрых стенок. В яйце прорастало влагалище.

Лешку замутило. Пересилив себя, он еще раз посмотрел под кровать. Яйцо не померещилось. Треснувшее, оно выталкивало из себя на пол куски мокрого мяса; плод чем-то разрывался, хотя внутри был пуст, как Лешка. Мысль о схожести заставила парня поежиться, словно это его тело было пустым яйцом, а вместо кожи росла скорлупа.

Лешка брезгливо слез с кровати. Скользнул к коридору, тихо прижимаясь к стенке, чтобы не быть замеченным хозяйкой. Неважно, где она, отсюда нужно было убираться. Вникать в происходящее просто не хотелось. Из-за находки под кроватью стало плевать на шорохи в пакетах, цоканье лапок с хлопаньем босых ног. Все это хотелось забыть, выскочив из душной квартиры, да лишиться памяти, утонув в объятиях скромницы Лизки. Она единственная могла уберечь от мерзкой похоти и сладкого, пряного разврата, которым пахло у женщин между ног.

Лешка брезгливо поморщился, приблизившись к кухне. Помимо солодящей пряности, оттуда несло чем-то напоминающим мокрую шерсть. Лешка почувствовал, что стоит на куче влажного меха. Его липкие черные ворсинки покрывали ковер, исчезая возле двери. Здесь что-то проползло: мохнатое, линяющее и… цокающее десятком ножек.

Парень покосился на кровать за спиной, окинул взглядом коридор. Вдали квартиры лежала куча разорванных мусорных пакетов. Из-под полиэтилена выглядывала горстка стекла, испачканного кровью и перьями. Среди них чернели хрящики с остатками раскрошенного клюва. Пол усеивали кости съеденной вороны.

Из прихожей доносился хруст.

Его заглушил шелест мокрой бумаги. Коридор наполнили треск и чавканье, заглушаемое хлопаньем босых ног. По кухне что-то перемещалось: нечто голодное, что ело бумажные ленты с мухами и вгрызалось в деревянную раму. Или трещала не рама, а кости…

Лешка представил, как многоногая тварь сейчас распласталась по кухне и пережевывает хозяйку. От этой мысли по спине забегали мурашки – более мерзкие, чем раньше: липкие, с десятками ножек, топот которых отдавался гулом в похолодевших висках. Лешка вытер пот, приготовился бежать: видеть, что стоит за стенкой, не хотелось.

Парень рванул к двери, но почувствовал, как в спину его кольнуло что-то острое. Тяжелое, холодное – словно кол, который ощущался во время траха с хозяйкой. Рядом послышался ее голос, только более хриплый, злой, клокочущий знакомое: "сплес-ст-с-с-сти-и-и-скр". Затем над ухом клацнуло, и Лешку прижали к полу. Резко перевернули вокруг оси. Затем еще и еще, оплетая чем-то липким и плотным.

В поиске спасения взгляд Лешки заскользил по коридору. Наткнулся на страницу упавшего с комода паспорта. Буквы имени "Анхара", отраженные в стекле банок, складывались в "Арахна". Парень замешкася, силясь вспомнить, где слышал это имя. Но мысли не складывались, не хватало даже сил, чтобы вырваться из плотной хватки. Лешка тяжело задышал. Протрезвел рассудком, ощутив, как от разбитых банок несет удушливой пряностью. Теперь она казалась до рвоты мерзкой, выворачивающей наизнанку.

Парень брезгливо поежился и почувствовал, как в обездвиженное тело впиваются десятки острых зубов.

Над ухом мокро просипело:

– Будешь кормом моим дочерям!

Нугзаровна подняла парня, развернув к себе лицом. Клацнула двойной паучьей челюстью.

Застрекотала, выпучив десяток желтых глаз:

– Ненавижу вас, двуногое племя мужчин! И мужика-отца особенно. Понесло его при союзе в геологическую экспедицию в Японские горы. Не появись старик там, не повстречал бы мою мать, царевну Йорогумо. Лучше бы меня у матушки оставил, среди паучьих сестер. Жили бы в мире, а так совокупляйся с вами, двуногими, да наполняйся пометом, чтобы продолжить род… – голос Арахны стал тише, последние слова растянулись глухим стрекотом по коридору.

Из дальнего угла зашипело и цокнуло. Что-то с хрустом затопало по паркету. Лешка ощутил, как половицы рядом прогнулись, заметил краем глаза десятки черных лап. Над ухом послышалось шипение, затылок обдало горячей влагой. Лешка брезгливо дернулся, но его тело увязло в липких сетях.

Кокон на спине что-то пробило. Теплая влага с шеи хлынула к затылку. Голова вмиг потяжелела и наполнилась чем-то густым, путающим мысли. Лешка распластался на полу, еле осознавая, что на него капнула паучья парализующая слюна.

Над ухом громко чавкнуло. Еще раз сплюнув, Арахна захрустела челюстями.

Паучиха что-то перемалывала и жевала слова. Но речь ее стрекотом затихала в квартире, доносясь до сознания Лешки отдельными словами.

– Ешьте, дочери…. вас надежда…. продолжить род… мужей в Японию, к нашей … матери…. она высосет дух… опустошить…. наполнит тела семенем…. тело мужчины – кокон… жертва… влечется к нам… запах, чтобы отдать силу и нами… наполниться!