Kitabı oku: «Мир в ладони», sayfa 5

Беги

Ночью не оглядывайся посреди поля.

Никогда, даже если почувствуешь взгляд, если услышишь за плечом свое имя шепотом.

Коли заплачут младенцем, или закряхтят голосом соседа Мишки – иди, не поворачивая головы.

Или беги – это уже не важно.

Ночью посреди поля, особо на Ивана Купала.

Не оглядывайся, ты же знаешь: Мишка повесился на сарае после сенокоса в прошлом году. Как ему тебя позвать? Это Ырка – вон мелькнули зеленые кошачьи глаза на лунной дорожке, а теперь и там. Что делаешь ты сегодня здесь за околицей один? Сена ищешь?

Кто-то сжег сено Мишки на Ивана Купалу. Немного – сенокос только начался. Говаривала Шурушка у магазина, что молодежь напакостила, когда костры свои палила да без трусов через них скакала у омута под горой возле конюшен. Язычники. Горько запил тогда Мишка, а к утру субботы и повесился. Теперь за рекой сбоку от всех один на кладбище лежит.

Или не лежит? Снова скрипит позади мокрая трава.

И при жизни-то он добряком не слыл, а теперь выпьет твою кровь. Не ты ли сено пожег? Молодое, первое сенцо! Молодая кровушка! Старая тоже сойдет, и, если ты уже не первый, кого он тут встретил, – повезло тебе крепко. Ночное поле просто выпьет тебя до последней капли, насытится и успокоится, выпустив твою голую душу в рассвет. Но коли в сей час громко закричит трижды ночная птица с дальней опушки – быть тебе Укрутом, помощником Мишки.

Значит, ты первый. Значит – это навсегда.

Будешь ты вечно носить ему в старом мешке маленьких распоясавшихся деревенских шалунов да отчаянных священников, что попытаются изгнать с полей Мишку молитвою. Молитвы тебе боле не страшны. Каждое лето на пару с новым хозяином вы будете слушать из темного оврага как резвится молодежь у реки, как пускают на быстрину воды головные венки и желания. Целуются в прибрежной роще, но в поля не идут. Знают – там теперь и навсегда сидишь ты.

Тот, кто вышел однажды один в ночь на Ивана Купала в нескошенное поле.

И оглянулся на Ырку.

Впрочем, ты все-таки беги. Беги над травой к лесу, в сторону крика ночной птицы – может, лешие спасут, может, помогут.

Если умеют и если захотят.

Те, кто существует

Ительмены и один алюторец, незаметно потерявший где-то идентичность, решили жить в столице. Четыре человека, и еще женщины с ними. Сразу за праздником Алхалалалай – поздней осенью, стало быть, и решили.

В обычную столицу они, хитрые, не поехали – там могло быть жарко, аднака. Осели на берегах Северной столицы. В одном из ее северных районов на Северном проспекте. В крохотной квартирке-однушке не от бедности, но чтобы хватало тепла от очага, который они разожгли посреди комнаты меж двух черных камней. Во-первой намыли оба огромных окна в целый метр размахом: одно на восток, другое на запад – чтобы чисто встречать и провожать солнце. Расстелили вытертые шкуры на весь пол. Показались простым пересчетом участковому. Тот попросил не пить жидкость для мытья стекол. Согласны, давно не употребляют такое. Повесили возле входной двери связку охранителей – вот и все, прописались тут. Хорошо!

Поутру солнце показалось, разбитое пополам трубой ТЭЦ, торчащей из верхнего подземного мира. Все, не поднимаясь со шкур, смотрят на восток – из комнаты сквозь коридор в окно кухни. «Солнце надвое – это нам знак! Увидим дальше – какой, пусть бы лучше хороший». Принялись варить ароматную рисовую кашу с жиром морзверя. Любопытно смотреть за окно, где люди, перегоняя друг друга, ручьями текут куда-то. Никто из них ничего не делает полезного и важного, просто все двигаются в одном направлении. Бесцельно однообразные, беспокойно однонаправленные. Точно не на рыбалку и не зверя гнать. Руки пусты. Олени – те точно знают, куда идут. А эти? На расстоянии одного дня – везде город.

– Аднака, опоздали мы. Сюда уже все приехали давно. Голод здесь нынче будет. Бездельники. Зиму переживут не все. – Ительмены знали, что они-то перезимуют. На отъезд они забили в заливе небольшого серого кита, что приплыл их проводить на приливе. Ну как небольшого – побольше видали. Напластали и отправили тихим ходом в рефконтейнере. Казенная расписка получена – значит, прибыл кит, наверное, осталось его в дом перетаскать. Юкола есть. Во дворе в песочнице яму поглубже устроили – головы горбуш квасить заложили. Никто не мог видеть – ночью копали, а ночью всегда все спят. Муки четыре мешка на Северном рынке закупили, а кореньев ароматных женщины еще дома у мышей в норах накопали.

В один хмурый день, когда солнце снова опять не взошло, вокруг жилища принялся ездить автобус с громкоговорителем и нарисованной ужасного вида праздной женщиной по бокам. Художнику бы тому руки оборвать и песцам скормить!

– Ительмены, приходите в Эрмитаж! Привозим всего на неделю Мону Лизу! И больше никогда! Из Лувра! В последний раз! И впервые! Картине – 500 Лет! Ждем. Ждем!

– Вот, все глядите скорее: они тут и пятьсот лет назад уже ничего не делали! Руки-то на картинке как у нее сложены. Такими шкуры не намнешь. От каменной жены проку больше. Платье, опять же, залосклое все. Аднака, выходит, что здесь за их 500 лет ничего не поменялось. Лежат как тюлени на камнях, ласты сложив в этой Лувре. И идут всегда не за солнцем, а куда попало. Сколько же раз оно поднималось здесь зря. Ай-ай!

– Отец, и горы за ее спиной неправильно нарисованы. На Ирвуней ничуть не похожи.

Тогда они опять до заката режут фигурки охотников, бьющих копьем зверя, танцующих женщин, а кто-то – ездовых собак. Старшие дети продают их на «блошинке» в «Удельной». Хорошо берут. К вечеру после ужина, проводив всем родом Солнце спать в окно на запад и положив за щеку сушеные мухоморы, набили старые трубочки, пустили дым. И женщины с ними.

Телевизор они перестали смотреть, хоть тот и был у них. В нем ни разу не показали Пенжинское море, а только: далекую страну Украину, каких-то пидорасов и ДНК. Разврат сплошной, и большая женщина-сенатор с прической, как ящик из-под рыбы на голове. Интересно, а как она в нем охотится и спит? Мухоморов надо поменьше есть; радовались вчера этой женщине вроде бы и не шибко, но соседи шваброй в пол стучали.

Да, перестали включать телевизор, разве канал «Культура» изредка. На нем поспокойнее – знают люди стыд. Писатели сейчас здешние, столичные, выступают. Про них сказали, что они самые важные из всех писателей, им большие премии дают. Один говорит:

«Пишем мы теперь всякую головную чушь. Не выходя из пыльных кабинетов. Ничего не видя, ничего нового не зная. Из какого кому Бог дал разума и опыта. Из Википедии и чужих прочитанных книг комкуем это свое теплое премиальное говно. И кормим им страну, именуя романами».

Ительмены задумались, пропавшая идентичность алюторца напряглась, а с женщинами ничего не произошло – что им та Википедия.

– Вот и хорошо, хоть эти по улицам просто так не болтаются. От метро к метро.

– Если им в кабинетах так плохо, к нам могли бы поехать – что ж он жалится? Земля большая. Оленя пасти, рыбу ловить, зверя бить, яранга жить. Жену бы, может, себе нашли, хотя эти вряд ли, – вечером, уложив Солнце спать, наелись рыбной толкуши.

Камни возле газового очага нагрелись, отдавая тепло. Разомлели. Пели сказки на втором морском языке о Во́ роне. О мудром Во́ роне возрастом в тысячи лет. О маленькой мыши, что собралась замуж за хитрого лиса. О лососе, который был умнее других и не пошел на нерест. Об однозубом морже. О злых чукчах. О глупых соседях и сварливой жене, плохо кончившей.

Они били в бубен, пританцовывая, а соседи – в потолок, звоня участковому. Горловое пение на вдохе и выдохе. И звук все нарастал, нарастал…

А однажды поутру, когда тоскливым криком над городом полетел тощий весенний гусь, когда половинки Солнца сквозь трубу и окно заглянули в однушку – там не было никого. Чисто, прибрано, даже окна намыты. На столе соль в банке под плотной крышкой, чуть жира, муки на день и спички в полиэтиленовом пакетике.

Люди уехали жить полной грудью, и женщины с ними. Туда, где самое время в волнах встречать белух, а потом провожать их песней в корыто на огонь. Там бесшумно живет полярная сова, а в тихую погоду слышно, как где-то совсем далеко, невидимые, лают песцы.

Алексей Лукашенко
Украина, г. Шостка

Окончил Сумской педагогический университет, исторический факультет. Работает менеджером в торговой компании.

Из интервью с автором:

Выставляя свои мысли на обозрение, мы всегда слегка обнажаем душу…

В этом и риск, и некая прелесть, потому что душа – это нечто дарованное Богом…

И если наши мысли находят отклик в чьей-то душе, мы обязательно должны благодарить Бога за это…

© Лукашенко А., 2021

* * *

 
Ветер колышет открытые окна,
Полуразбитые в доме полотна.
Полуиспорченный вечер проходит,
В полуоткрытую дверь не заходят…
А на другом конце этого света
Кто-то под звездами празднует лето.
Кто-то спешит от земли оторваться,
С кем-то встречаться, с кем-то прощаться.
Жизнь не вмещается в совести рамки,
Вместе хороним песочные замки.
Вместе сжигаем чужие конверты,
В них догорают наши билеты.
Этот раздел на чужое и наше
Мерзостью душ чересчур приукрашен.
И его сладкий, назойливый запах
Манит, как падаль, черных пернатых.
«Завтра» придет, в этом нас убеждают,
Хроники желтых газет не спасают.
Вечные поиски нужных ответов
На свете закончатся, но не на этом.
Ветер колышет открытые нервы,
Очередь в землю, но я в ней не первый.
Полувопросы и полуответы —
Все, что оставит дождливое лето…
 

* * *

 
Мы – глина, мы всего лишь глина,
Небрежно брошенная на гончарный круг.
Невзрачная, чуть пошлая картина —
Вот так мы выглядим с тобой, мой друг.
И каждый день вращаемся по кругу,
Как будто брезжит нам в конце тоннеля свет…
Как будто Кто-то нас берет за руку
И в наших душах скомканных наводит марафет.
Ведет Своей рукой по нашей грязи —
И она с легкостью меняет форму, цвет…
 
 
В Его руках причинно-следственные связи
И тот заветный проходной билет…
Не в наших силах прекратить круга вращенье,
И вспять не можем бег поворотить…
И в этом вечном круговом движенье
Мы – дети вечные, мы учимся любить.
Мы вечно учимся и ничего не знаем,
Гончарный круг нас кружит каждый день…
Как тень вечерняя, так скоро исчезаем,
После себя оставим?! Тоже тень…
Мы – глина, мы всего лишь глина,
Небрежно брошенная на гончарный круг.
Так низко пали! Почему и в чем причина?!
Мы не желали слышать Неба стук…
 

* * *

 
Что делать, когда небо молчит?!
И что стихи – как молитвы!
Слова священников – бритвы!
В цене неравные битвы!
И от неоновой лжи в глазах ужасно рябит…
Что делать, когда кофе остыл?!
Анонсы утренней прессы
Нам уже не интересны,
Статьи ванильно-нечестны,
И убежать от себя не хватит духа и сил…
Что делать, когда рушится мир?!
И в ночь одеты все окна,
Да Винчи сжег все полотна,
В судьбе все бесповоротно,
И без чумы, как ни странно, увы, не сбудется пир…
Что делать, когда просто устал?!
Ловить испуганный ветер
В интерактивные сети,
Растаять в солнечном свете,
А ты на розе ветров, тебя никто не искал…
 

* * *

 
Что наши судьбы?
Только масло на холсте…
Игра полутеней, полуоттенков.
Прикосновение мотивов к чистоте,
Крик порванной струны за стенкой…
Невидимого мастера сюжет
Талантливо-трагически расписан.
Он показал, как тень ломает свет
И как мороз ломает ранние нарциссы.
Он в зеркале полотен отразил,
Как небеса дождями заболели…
И как Весна упала, выбившись из сил,
И сажей пользовался чаще акварели…
Во всем многозначении цветов
Он так и не нашел любви оттенка…
И жадно вслушивался в такт чужих шагов,
А слышал только крик души за стенкой…
 

* * *

 
Осень стреляет мне в спину свинцовыми днями
И будоражит рассветом, похожим на ночь.
Нить догорает незримая, что между нами,
Дверь не закрыта, и ты гордо шествуешь прочь.
Легкая поступь по лезвию сумрачных улиц,
Звуки шагов вперемешку с рыданьем дождя.
Ангелы наши устали а музы уснули —
Перед тобою весь мир, уходи уходя…
Осень стреляет мне в сердце, не зная пощады,
И разрывает на клочья случайную блажь.
Просто вернуться в себя – это все, что мне надо,
Снять маску… И вымыть с лица чужую гуашь…
Снова свинцовый рассвет в окна ленно стучится
И открывает замок плотно сдвинутых штор.
Ты далеко… И чудес, как всегда, не случится,
Память ласкает последний с тобой разговор…
Легкая поступь по лезвию сумрачных улиц,
Звуки шагов вперемешку с рыданьем дождя.
Ангелы наши устали, а музы – уснули.
Перед тобою весь мир – уходи, уходя…
 

* * *

 
Свет от тусклой лампочки не радует,
И в холодной комнате одна лишь тень.
И она так одиноко падает,
Разбивается об утреннюю лень.
Кофе крепкий, но глаза не открываются,
И в открытых окнах – грязный воздух города.
По частям себя собрать не получается,
Одиночество и боль – два главных повода.
Стены в черно-белых фотографиях
Память очень трепетно расклеила…
Только жить в чужих воспоминаниях,
Как бы ни пытался, не сумею я…
Нужно выбросить себя на улицу
И в усталости своей запутаться…
Пока стрелки на часах неслышно крутятся,
Нам дан шанс однажды образумиться.
Нам дан шанс поверить в что-то Светлое
И, поверив, принять вызов совести…
И оставить добрый след, наверное,
На страницах уже новой повести…
 

* * *

 
Я люблю тот час, когда все спят,
И на улице – влюбленные да кошки.
Я бросаю свой кофейно-странный взгляд
В зацелованное ноченькой окошко.
Ну а там – обилие цветов…
В черном только пятьдесят оттенков!
Поступь легкая невидимых шагов —
Это дождь на полусогнутых коленках.
Он во тьме крадется, словно тать,
И сонливость вновь ведет за руку.
Ненавязчиво нашептывает: спать…
Но… эспрессо по шестому кругу…
И в глазах какой-то странный блеск,
И сердечко в ритм не попадает…
Но такое чувство, что я влез
На вершину древнего Синая.
Море откровений – вот они!
Руку протяни! Но не доступны…
Тлеют на камнях небес огни,
А все помыслы мои – преступны…
И в окаменевшем пепле вновь
Я ищу ответы на вопросы…
Что такое настоящая любовь?!
Это мой полночный бред или недосып?!
И хочу с собою честным быть,
Эмоционально голым даже.
Не боятся уязвимым слыть,
Не бояться, что другие скажут!
Наизнанку вывернуть себя,
Чтобы вытрусить с души вчерашний мусор.
Накипь глупости былой скребя,
Я зализываю времени укусы.
Как дитя, вновь, заново учусь,
Верить в завтрашний рассвет и верить людям.
Знаю, что, конечно, ошибусь,
Но жалеть уж ни о чем не буду.
Я люблю тот час, когда все спят, —
Наконец-то, можно с мыслями собраться.
По иронии, лишь эти шесть часов подряд
Я могу свободным оставаться.
Снова тонет мой кофейно-странный взгляд
В озере стеклянном и прозрачном.
Я свободен шесть часов подряд!
Это счастье в этом мире мрачном!
 

* * *

 
Разбитыми пальцами, с глазами закрытыми
Пишу свой рассказ на мокром песке.
Следы оставляю, дождями размытые,
И тайны дарю жизни мутной реке.
Пишу ненадолго – погода дождливая,
Осеннее небо скоро их заберет.
В словах этих правда, и пусть некрасивая,
Но правда! Ведь Небо ни капли не врет!
Историю дней моих, осенью венчанных,
Читает холодный черно-белый рассвет.
И стаи ворон небосвод изувечуют,
Украсив его в черно-матовый цвет.
Рассвет, прочитав мой рассказ очень тщательно,
Сотрет его тайну ноябрьским дождем.
Никто не узнает теперь окончательно,
Куда все исчезло и что было потом…
Что было, когда мою тень за туманами
Размазали по горизонту ветра?!
Случайные встречные с улыбками странными
Случайно сгорали в закатных кострах.
И пеплом закатных костров разлетается
Моя заурядная, серая быль.
В больших городах моя тень потеряется,
На дни суетливые ляжет сонная пыль.
Пусть поздно, но все же придет осознание:
Всему, что имеет начало, – конец!
Лишь Бог бесконечен в Своем мироздании,
Он вечный Художник, Поэт и Творец!
 

* * *

 
Мы оба – герои сожженных романов,
И слово – любовь, звучит страшно и странно.
Боимся тепла и загадочной искры,
Легли на страницы, сгорели так быстро.
На полках судьбы, нам с тобой не пылится,
И в зеркале луж не видать наши лица.
И почерк не ясен и текст неразборчив,
Читает лишь ветер из пепельных строчек.
То громко смеется, то плачет в рубашку,
То бровь поднимает, вздыхая так тяжко.
Но, все же читает о нас между строчек,
Хоть почерк не ясен и текст не разборчив…
 

* * *

 
Не написав ни слова в рифму,
Ни в одну ноту не попав,
Смотрю на этот мир сквозь призму,
Сквозь истину кривых зеркал.
Не искажая нити правды
И не заклеив губы лжи.
Не зная ни вчера, ни завтра,
… И кто я?! Боже, подскажи!
И какова моя дорога?
Цена невидимой души?
И сколько веса перед Богом
У капли правды в море лжи?
И сколько веры в слабом сердце?
Ему стучать невмоготу…
Его посылов килогерцы
Застряли в буднях и в бреду!
И сколько чистоты в дыханьи?
И сколько в воздухе чернил?
Своих решений колебанья,
Дрожанья рук… Не победил…
Не одолел свои сомненья,
Стоять, лежать или бежать.
Порою страшно, рвуться звенья,
А нужно многое сказать.
Зарыть топор войны скорее,
Взять за руку вчерашний день
И солнце, что уже не греет,
Отмыть, зажечь и сбросить тень.
И снова научиться верить,
И снова научиться ждать,
Все порванные карты склеить,
Все пазлы в голове собрать.
 

* * *

 
Я по́ небу расклею звезды
И тряпочкой протру Луну.
Взгляну с улыбкой несерьезной
В космическую тишину…
Сошью из туч мантию неба,
Одену в грезы горизонт.
Очнусь… а это просто небыль,
А это просто яркий сон…
Немного грустно, сон растаял,
Остался привкус полугрез.
Ну а душа еще летает,
Босая, по обломкам звезд.
Размахом своих крыл прозрачных
И сотрясая тишину!
Стирая прах от слез вчерашних,
Все ищет истину одну.
Все ищет нежности приметы,
Намек на верность и любовь!
И своей песней неодетой
Сознанье помрачает вновь.
Я б по́ небу расклеил звезды,
Дыханием согрел Луну.
Но все ж боюсь, что слишком поздно,
И в суете давно тону…
И суета давно сковала
Свободное движенье рук.
А время пеплом покрывало
И заглушало сердца стук.
И я почти исчез бесследно
Под листьями опавших дней.
Прожив полжизни бесполезно,
Ища любовь, не знал о ней.
Не понимая ее почерк,
Слагая оды в ее честь,
Не замечая дни и ночи,
Но все же верил: она есть!
И в замкнутом кругу познанья
Я что-то новое искал.
Искал загадку мирозданья —
Ту, что когда то потерял.
Куда забыты все дороги,
Осталась лишь одна стезя.
Туда, где честь и вера в Бога,
И по-другому там нельзя!
Там та земля, что ноги греет,
Там небо то, что пьют глаза.
Там воздух оживить умеет,
Там жизнь вложилась в полчаса.
И полчаса – это так много,
И нужно их уметь прожить!
За каждый вдох и выдох Бога
Я научусь благодарить!
Я научусь, ведь не умею…
Я научусь за полчаса!
Дыханием Луну согрею,
Расклею звезды в небесах…
 

* * *

 
Мы оба – герои сожженных романов,
И слово «любовь» звучит страшно и странно.
Боимся тепла и загадочной искры,
Легли на страницы, сгорели так быстро.
На полках судьбы нам с тобой не пылиться,
И в зеркале луж не видать наши лица.
И почерк неясен, и текст неразборчив,
Читает лишь ветер из пепельных строчек.
То громко смеется, то плачет в рубашку,
То бровь поднимает, вздыхая так тяжко.
Но все же читает о нас между строчек,
Хоть почерк неясен и текст неразборчив…
 

* * *

 
Я прошу: лишь дайте мне надежду,
Нарисуйте мне последний желтый лист.
За окном фонарь пусть тускло брезжит,
Слышится холодный ветра свист.
Пусть холодный, ранний луч рассвета
Режет небо клином журавлей.
Клин уходит в горизонт, уносит лето,
Ляжет снег на одиночество полей.
Ляжет снег на суетную вечность,
Но в душе моей всегда тепло.
Я в глаза твои смотрю – там бесконечность!
Там теряются обида, боль и зло.
В них единственных без слов читаю
То, что не опишешь на словах.
И других таких я глаз не знаю,
И тону в них, и уходит страх!
Я прошу: лишь дайте мне свободу,
Сохраните душу от потерь.
Я руки твоей коснусь – и слава Богу!
Ты со мной, ты рядышком теперь!
Ты – со мной, я слышу нить дыхания
И боюсь хоть что-то упустить!
Ты – со мной, и с нами два создания,
Те, что невозможно не любить!
Я прошу: будь счастлива ты с нами,
Каждым днем и мигом дорожи!
Нежно век твоих коснусь губами,
Ты – наша любовь и наша жизнь!
 

* * *

 
Состояние души – когда мне холодно…
И холодный снег с дождем совсем не в счет.
Просто я оставлен всеми – с поводом, без повода,
Так или иначе, задом наперед…
Разговаривать с самим собой не хочется,
Да и скучно это… собеседник я плохой!
А сосед…? Да что мне с ним морочиться?
Да и в делах душевных он «ни в зуб ногой».
Я пойду по переулкам, затеряюся,
Мне бы совесть там свою не потерять!
Мне б забыться, да, увы, не получается —
Ведь за все придется отвечать.
Быстрым шагом, полуперебежками
Разомну сегодня уличную грязь.
Жребии упали, да все – решками,
А орля, я заказал не в масть…
Вроде спето все, прожиты модуляции,
Пауза застыла… Дальше что?
Новый день, другие интонации,
Все как-то фальшиво, все не то…
Все на весе номинала вязано,
Все продажно за фальшивый грош.
Правда ежедневной ложью мазана,
Только Богу точно не солжешь.
Перед Ним как прах мы рассыпаемся,
Дни наши – быстрее челнока.
Нас несет… а мы все плыть пытаемся,
Наших жизней мутная река.
 

* * *

 
Вновь разукрашу окна в белый цвет,
Внесу в ночной минор немного лака
И нарисую сказку там, где ее нет,
И завернусь в нее, как в грязный плед бродяга.
Она осветит мой остывший мир,
Закатным заревом нечаянно согреет.
Любовь, одета в рваный кашемир,
Нашлась, жива еще, но тяжело болеет!
Я попытаюсь ее медленно поднять,
Достать ее из-под толпы бегущей.
Кровь вымыть, раны все перевязать,
И пусть останется в моей душе «живущей».
Меня прозренье больно озарит,
Ее искал я бесконечными годами!
Ее, святую, Бог всем нам дарит —
Любовь с пробитыми руками и ногами!
Она больна смертельно среди нас,
Ее уродуем мы, рвем, калечим!
Любим выплевывать обрывки фраз
И гордо врать умеем – о прекрасном, вечном!
… Не разукрашу окна в белый цвет…
Закончились все силы, кисти, краски.
За окнами остался мир где мира нет.
И грустно стало от тяжелой сказки!
За окнами стоит все та же ночь —
Неповторимая, в изящном черном цвете.
Но не боюсь ее, гоню все страхи прочь,
Пусть все падет, но есть любовь на свете!