Kitabı oku: «Немецкая лирика / Deutsche Lyrik. Антология XX века», sayfa 2

«Очевидно, у ствола позвоночника…»

 
Очевидно, у ствола позвоночника,
у корневища сердца
не затмило земное,
полночный стрелок на заре
преследует двенадцатый псалом
по отметинам предательства и разложения.
 

«Объездных путей…»

 
Объездных путей
карты, светящиеся люминафором,
где-то далеко позади здесь
щёлкнули громко безымянные пальцы.
 
 
Взгляни, счастливчик,
как повезло тебе:
 
 
Промчалась пуля
в двух дюймах от цели,
плюхнулась в аорту.
 
 
Багажное добро, десять
центнеров
бреда на двоих
folie à deux
под тенью стервятника,
в семнадцатилетней жизни, на ногах
заикающихся телеграфных матч.
 
 
Там, впереди,
о водную преграду бьются
головами
три кита.
 
 
Кольнул блеск
в одном правом глазу.
 

«Кто назначил круговорот?..»

 
Кто назначил круговорот?
 
 
Погода ясной была, мы напивались
 
 
и горлопанили песни-шанти моряков
на солнцевороте великого крушения.
 

«Ты бывал моей смертью…»

 
Ты бывал моей смертью:
тебя я мог удержать,
пока всё во мне отмирало.
 

«Любви смирительная рубашка, красава…»

 
Любви смирительная рубашка, красава,
придерживайся журавлиной парочки.
 
 
Кого же, коль несётся он чрез Ничто,
приносит сюда, дышащего,
в один из этих миров?
 

«Близко, в дуге аорты…»

 
Близко, в дуге аорты,
в крови святой:
Святое слово.
 
 
Мать Рахиль
уже не рыдает.
Вознесены
все оплаканные.
 
 
Затишье в венце артерий
расшнурован:
Зиф, тот свет.
 

Представь

 
Представь себе:
зыбучих топей солдата Массада,
натасканного отчизной,
незабвенного,
снова
все терния на проволоке.
 
 
Представь себе:
нечто безглазое, нечто безобразное
проведёт тебя через чувствилище и ты
станешь сильней, ты станешь крепче.
 
 
Представь себе: твоя
собственная рука
вновь удержала при жизни
этот воз —
родившийся
кусок
обитаемой
земли.
 
 
Представь себе:
это сошло на меня,
имярека бодрствующего,
вечно нащупывающего бессонной рукой
то, что есть из непогребённого здесь.
 

«Роса. И я возлёг с тобой, а ты во вретищах был…»

 
Роса. И я возлёг с тобой, а ты во вретищах был,
месяц слякотный
ответами нас заморочил,
 
 
мы по кусочку отламывали друг друга,
и крошки складывали в цельный ломоть:
 
 
Господь преломлял хлеб,
хлеб преломлял Господа.
 

«Хеддергемют, я знаю…»

 
Хеддергемют, я знаю
твои ножи, кишащие
как мелкая рыбёшка,
 
 
никого сильнее не было меня,
стоявшего против ветра.
 
 
Никто, как я, не пострадал,
от обвального града, искромсавшего
мозг, прозрачный как озеро.
 

Ирландское

 
Позволь мне пройти,
взойти путём зерна к твоему сновидению,
уступи тропинку сна,
дай мне право срезать чернозём
на откосах сердца,
поутру.
 

«Выкопанное сердце…»

 
Выкопанное сердце,
вложить в него чувства.
 
 
Великая родина из —
готовлена.
 
 
Молочная сестра
лопата.
 

«По следу, залитому дождями…»

 
По следу, залитому дождями,
проповедь тишины маленького жонглёра.
 
 
Это как будто ты мог слышать,
как будто я всё ещё люблю тебя.
 

«Главы чудовищные, город…»

 
Главы чудовищные, город
который они строят,
за фасадом счастья.
 
 
Если бы ты, верный себе, снова стал моей болью,
то не миновали бы
того места, откуда я выхожу из себя,
 
 
я провел бы тебя
через эту улицу
и дальше.
 

«Вечность старится…»

 
Вечность старится:
асфодели Черветери
вопрошают друг друга, бледнея.
 
 
Бормочущим половником
из мертвого котла,
над камнем, над булыжником,
они черпают ложками жидкое варево
на всех нарах
в бараках.
 

«Бормочущих…»

 
Бормочущих
орудий
ряд.
 
 
На пропущенных
ступенях
валяются всюду
умирающие.
 

«Душой слеп, на пепелище…»

 
Душой слеп, на пепелище,
в слове свято-обессмысленном,
тот, кто пришёл, рифмы лишённый,
стискивающий по плечи череп, мозг сжимающий,
 
 
он зачищает слуховые раковины
осевшими гласными,
усваивает пурпур зрения,
настраивает его.
 

«В шорохах, подобным нашему начинанию…»

 
В шорохах, подобным нашему начинанию,
в ущелье,
куда ты рухнул,
я извлекаю её снова,
музыкальную шкатулку – ты
знаешь: она незрима,
она не слышна.
 

«Deine Augen im Arm…»

 
Deine Augen im Arm,
Твои глаза в руке,
die
auseinandergebranten,
сгоревшие порознь
dich weiterwiegen, im fliegen —
тебя продолжающие баюкать, пролетая
den Herzschatten, dich.
в тени сердца, тебя.
 
 
Wo?
Где?
 
 
Mach den Ort aus, machs Wort aus.
Выключи это место, выключи слово.
Lösch. Miß.
Погаси. Размежуй.
Aschen-Helle, Aschen-Elle – geschluckt.
Пепел-свет, пепел-локоть – про —
глочен.
Vermessen, entmessen, verortet, entwortet,
Измерен, отмерен, рассортирован, бессловесен,
 
 
entwo
нигде
 
 
Aschen —
Schluckauf, deine Augen
im Arm,
immer.
Пепел —
перхота, твои глаза
в руке,
навсегда.
 

По, ночью

 
Число бессмертия,
элеату подобно,
усмехается вслед Генриху
Четвёртому
в черепаховой колыбели.
 

«В глубоком заблуждении унция правды…»

 
В глубоком заблуждении унция правды,
 
 
мимо неё
катятся чаши весов,
одновременно обе, в разговоре,
 
 
в борьбе возвышенного сердца утверждён закон,
сын побеждает.
 

«Где я…»

 
Где я
ныне?
 
 
Опасности, всё,
чем они оснащены,
проковыляли деревенскими увальнями,
взмыли ввысь
небесной испариной,
 
 
Потери, известковые, – их
честные рты, их скрижали! —
в угловатом городе,
пред слюдяными дрожками обмирающий,
 
 
след золотой, сопротивляющийся
след золотой! —
 
 
мосты, ликующие от электричества,
 
 
любовь высоко на ветвях,
кривотолки приходящих-уходящих,
 
 
Свет громадный,
взметнувшийся искрами,
справа от колец
и всех побед.
 

«Века вечности…»

 
Века вечности,
умершие над тобой,
письмо касается
твоих всё еще не —
распавшихся пальцев,
воссиявшее чело
вздымается ввысь
и зарывается
в запахи, в шорохи.
 

«Вот и пришло время…»

 
Вот и пришло время:
 
 
серповидный отросток мозга,
обнажённый, мается в небе, бродяжничает
в желчных созвездиях, антигравитация,
князья, цари, правители,
бряцают, лязгают, звенят.
 

«Губы, эректильная ткань ночи, ты…»

 
Губы, эректильная ткань ночи, ты:
 
 
скользят косые взгляды,
прячут кривые ухмылки,
крепко-накрепко сшиты-скрыты —
въезд запрещён, оплата из-под полы,
 
 
должны быть ещё и светлячки.
 

Власть, насилие

 
Позади, в бамбуках:
проказы лающей, симфонической.
 
 
Винсента
одаренное ухо
у цели.
 

«Тихо как масло…»

 
Тихо как масло
плывёт к тебе кость-однёрка
между бровью и бровью,
замирает,
не смыкает веки,
смотрит.
 

«Обожаемые чумные…»

 
Обожаемые чумные
простыни. На
задворках.
 
 
Подёргивание век
во время
полноцветных сновидений
ничтожно.
 

Hendaye / Андай

 
Апельсиновый кресс,
засунь его себе в лобешник,
молча заткни рот проволочным шипом,
и поныне им украшенный,
слушай его,
крепя долготерпение.
 

«Второе…»

 
Второе
Послание крапивы
к
пыхтящему черепу:
 
 
рухнуло
животворное
небо. Под
завывающим
соплом,
средь вечной игры
молний,
жалю тебя, как слово, в знающем,
беззвёздном
тростнике.
 

«Hüllen im Endlichen, dehnbar…»

 
Hüllen im Endlichen, dehnbar,
in jeder
wächst eine andre Gestalt fest
Завёрнутый в завершённое, податливый,
в каждом
упрямо произрастает другой образ.
 
 
Tausend ist
noch nicht einmal Eins.
Тысяча —
еще не одно.
 
 
Jedem Pfeil, dem du losschickst,
Каждой стреле, которую ты отпускаешь,
begleitet das mitgeschossene Ziel
сопутствует расстрелянная мишень
ins unbeirrbar-geheime
в упёрто-тайной
Gewühl.
сутолоке.
 

«Die Teuflischen…»

 
Die Teuflischen
Zungenspäße der Nacht
verholzen in deinem Ohr,
 
 
Дявольские
шуточки на языке ночи
деревенеют в твоих ушах,
 
 
mit den Blicken Rückwärts —
gesträhltes
spring vor,
 
 
с оглядкой
молниеносной
прыгаешь вперёд,
 
 
die vertanen
Brückenzölle, geharft,
durchmeißeln die Kalkschlucht vor uns,
 
 
растраченные
пошлины на переправу через вымученный мост,
раздолбленное известняковое ущелье пред нами,
 
 
der meerige Lichtsumpf
bellt an uns hoch —
an dir,
irdisch-unsichtbare
Freistatt.
 
 
Морского сияния зыбь
взрывается лаем на нас —
на тебя,
земляное, незримое
святилище.
 

August Stramm
Август Штрамм (1874–1915)

Traum / Мечта

 
Звёзды в зарослях роятся
Сникают глаза в омуте слёз
Шепоту и плеску подобно
Это цветенье деревьев в садах
Острей становится аромат
Мигом обрушивается ливень
Ветры мчатся, бросаются, надуваются
Срывают шейные платки
Пугают в глубокой ночи.
 

Schlachtfeld / Поле сражения

 
Рыхлые комья усыпляют свинец
Кровяные пятна сочатся сквозь фетр
Ржавая окалина
Плоти склизкое мясо
Смертоубийство
Моргают
Детские глазки
 

Sehen / Смотрящий

 
Вытянул руки
Замер окоченело
Земля всходит землёй
Твой ближний всё дальше
Тонет шаг
Стоящий преследует
Взгляд
Поймал
Есть!
Обезумел
Сгинул!
 

Patrouille / Патруль

 
Камни враждебны
Предательски ухмыляется окно
Ветви удушают
Спешно пролистывают горы кустарника
Вскрик
Смерть
 

Wache / Стража

 
Крест на башне вспугнул звезду
Лошадь глотает гарь
Заспанно бренчит сбруя
Ползёт туман
Ливень
Ледяной взгляд
Ласковый
Лепет
Ты!
 

Gefallen / Отрада

 
Пух небес упал на глаза
Земля впивается в ладонь
Гудят воздуха токи
Плачут
И
Зашнуровывают
Стенания женщины
Прядями волос.
 

Albert Ehrenstein
Альберт Эренштейн (1886–1950)

Leid / Страдание

 
Как тяжко толкать
Угольную вагонетку моей печали!
Отвратное, как паук,
Подкрадывается ко мне время.
Выпадают волосы мои,
Сивая голова в поле
Легла под серп
Последнего жнеца.
Сон покрыл кости мои мраком.
Лежу во сне уже мёртвый,
Травы взросли сквозь череп,
Черной землёй стала моя голова.
 

1914

Abendsee / Вечернее озеро

 
Мы причесали облака; любвеобильны
фавн и фея среди светил над озером!
А ныне сумерками нас припорошило,
И мглой нарастающей нежно обвило,
От горя пожелтели побережные лилии.
 
 
Ревнивые облака, хватающие за сердце
Белые волки, зачем вы отпугиваете
От меня игриво танцующего эльфа?
В водах озера умолкла моя вечерняя песня.
 
 
Одичавшая ночь скачет на моих оленях,
Небеса и звёзды отвернулись,
Взвыла пустошь: «Поздно, слишком поздно!»
Горестно под белым кровом погибать…
 

1917

Rudolf Leonard
Рудольф Леонард (1889–1953)

Das verlassene Dorf / Покинутая деревня

 
Дичью таращится луна в оконное перекрестье.
У раскуроченного забора торчит рычаг от насоса.
Заброшенной пустошью нависают полуночные небеса.
Промозгло зияет крыша, острые торчат стропила.
 
 
Ни собаки одичалой, рыщущей кости,
Ни крысы бегущей, ни даже летучей мыши,
Скользящей бесшумно над останками
Разорённой усадьбы, что накренилась в ночь.
 
 
Лишь неукротимо продолжает озарять луна,
Проливая плачь голубой неодолимо
На голый бледнеющий труп с раскинутыми ногами,
Что лежит поперёк развороченного коридора.
 

1918

Yvan Goll
Иван Голл (1891–1950)

«В древнем озере…»

В древнем озере

Обиталище печальных рыб

С выпученными глазами страха

Тем временем вокруг танцуют розовые холмы

Подобно библейским холмам

Взмыленные лошадки качают

Малютку-ветер –

Из наших древних глаз

Улыбается золото

Однако под ним колотится печальный страх

1907

Wilhelm Klemm
Вильгельм Клемм(1881–1968)

An der Front / На фронте

 
Запустела страна. Заплаканы долы.
Серый автомобиль виляет средь рытвин дорожных.
У одного жилища съехала набекрень крыша.
Дохлые лошади гниют, разинув пасти.
 
 
Сзади протянулись бурые линии траншей.
Неспешно догорает двор на горизонте.
Раздаются и затихают выстрелы – хлоп, хлюп, шлёп!
Медленно исчезает всадник в голой роще.
 
 
Облака шрапнели расцветают и опадают. Овраг
Принимает в объятья. Здесь окопалась пехота, мокрая, в глине.
Смерть равнодушна, как этот начинающийся дождь.
Кого заботит Вчера, печалит Сегодня, тревожит Завтра?
 
 
Через всю Европу протянулись проволочные ограждения,
Укрепления уснули безмятежным сном.
Воняют города в руинах, деревни в развалинах,
Замертво полегли, подобно куклам, между фронтами.
 

1915

Georg Trakl
Георг Тракль (1887–1914)

Grodek / Гродек 2-я редакция

 
Осенние рощи шелестят на вечерней заре
Смертельным оружием, золотою долиной,
Голубыми озёрами, и солнце в чаду
Уныло над ними влачится. Убитых бойцов
Обнимала ночь, объяла их ярые стоны
Из растерзанных уст. А над пастбищем
Безмолвно собираются пурпурные облака,
Где обитает разгневанный Бог, напоённый
Пролитой кровью, лунной прохладой;
Все тропы и дороги стекаются в гниение мрачное.
Под ветвями златыми ночи, под кроной звёзд
Блуждают тени сестёр в молчаливой роще,
Чтобы души героев объять, их кровавые головы;
Тёмные флейты осени тихо звучат в камышах.
О гордость печали! Во имя её медный алтарь!
Сегодня питает жаркое пламя духа
Мощную боль ещё не рождённых потомков.
 

«Сумрачна песнь весеннего дождя в ночи…»

 
Сумрачна песнь весеннего дождя в ночи,
Под облаками содрогание розовых соцветий груш,
Озорство сердца, песнопение и сумасбродство ночи.
Огненный ангел выходит из умерших очей.
 

Wind, weisse Stimme / Ветер, голос белёсый, 1-я редакция

 
Ветер, голос белёсый, что шепчет над висками уснувших.
Сумрак в лиловых прядях присел на дряхлых ветвях.
Вечернего колокола протяжные звуки вязнут в тине пруда
И лета жёлтые цветы склоняются над ним.
Шмелиный концерт с синими мухами в одичалой траве
одиночества,
Где нежно и робко стопы Офелии шли к помешательству.
Пугливо колыхалась зелёная заводь в тростнике и жёлтые
Листья кувшинок; догнивала падаль в жгучей крапиве
И ребячливые подсолнухи обвевали встающих спросонья.
Сентябрьский вечер или тёмные крики пастухов,
Запах тимьяна. В кузнице брызжут полыхающие искры железа
И черная лошадь встаёт во всю мощь на дыбы; гиацинтовые
волосы горничной
опалило страстным дыханием его лиловых ноздрей.
Жёлтой стеной оцепенели крики куропаток;
заржавел в гниющей куче навоза плуг;
тихо журчит красное вино, нежная гитара в таверне.
О смерть! Обветшалая дуга молчания больной души и детства.
С безумными ликами проносятся летучие мыши.
 

Vorhölle / Преддверие ада,
1-я редакция 1-ой строфы

 
На тенистой окраине леса – там, где призраки мёртвых живут —
Затонула золотая ладья у холма, пасётся облаков
Голубое затишье в коричневой тишине дубов. Страх власяной
Почуяло сердце, багровым закатом, тяжкой тоской
Переполнилась чаша. Священнослужитель, подслушивающий
В листве, свернул с заброшенной тропинки. Веяла
Прохлада из жалобных уст, будто следуя за исхудалым трупом.
 

Abendland / Запад 2-редакция

Эльзе Ласкер-Шюлер c почтением

1

 
Развалины хуторов утонули
В багровом ноябре,
Тёмные тропинки крестьян
Под искалеченными
Кронами яблонь,
Жалобы женщин
В серебристом цветении.
Род отцов вымирает.
Дух леса
Вздохами своими
Наполняет
Ветер вечерний.
Безмолвие сопровождает мостки
К отуманенным розам,
Дичающих на холме;
В сумраке раздаются
Перезвоны голубых родников
О том, что кроткий
Родился ребёнок.
Тихо на крестном пути
Тень оставила незнакомца
И зрячие глаза его
Ослепли окаменевая,
Слаще песня
Полилась из уст его;
Поскольку эта ночь —
Обитель влюблённых,
Безмолвен лик голубой,
Над мёртвым
 
 
Отверзся висок;
Кристален лик;
Тёмными тропинками
К стенам
Следуют за ним умершие.
 

2

 
Когда нисходит ночь,
Появляются наши звёзды на небе
Под старыми оливковыми деревьями
Или на потемневших кипарисах
И странствуем мы белыми тропами;
Ангел, несущий меч,
Мой брат.
Молчат окаменевшие уста,
Песню страдания утаивая.
 
 
Вновь встречаются мёртвые
В белых одеждах холщовых
И сыплются цветы ворохом
На каменистые тропы.
 
 
Хворый плачет серебром —
Прокажённый у пруда,
Где в прежние времена влюблённые
Утешались после полудня.
 
 
Или раздаются шаги Элиса,
Идущего звонко
Чрез гиацинтовую рощу.
О мальчика лик,
Созданный из кристальных слёз
И ночных теней.
 
 
Иначе предчувствует чело совершенное
Свежесть, наивность,
Когда над зелёным холмом
Весенние грозы гремят.
 

3

 
Столь покойны зелёные леса
Нашей родины,
Солнце опускается на взгорье
И плакали мы во сне;
Шагами белыми идём
У тернистой изгороди —
Там, где колосьями
Лето встаёт,
Рождённые в муках поют.
 
 
Уже созревает семя мужское,
Священная лоза.
В каменной горнице,
Где прохлада, готовится пища.
А также в зелёных покоях,
В прохладе высоких деревьев,
Сердце замирилось с добром.
Хлеб раздаёт он нежными руками.
 
 
Многим не спалось.
В звёздную ночь
Красовалось пятно голубое.
Шагали бледные и зловещие,
И струны бренчали
 
 
Брат и чужеземец,
Брошенный людьми,
Облокотился о холм,
И влажные веки его
Утонули в невыразимой печали.
Из почерневшего облака
Капает горький мак.
 
 
Молчит лунно-белая тропа
У тех тополей.
Скоро завершится
Странствие рода людского,
Праведного терпения.
 
 
Радостно также молчание детей,
Близость ангелов
На кристальной лужайке.
 

4

 
Отрок с разломанной грудью,
Песня в ночи умерла.
Пусть только продлится затишье
Под деревьями на холме
Вслед за тенью дикой птицы.
Сладко пахнут фиалки на лугу.
 
 
Или позволь войти в каменный дом,
В горестной тени матери
Склонись головой.
Влажной синькой светит лампочка
Ночь напролёт;
Поскольку боль уже не тревожит;
А также ушли далеко
Белые зловещие образы и друзья;
Величественно молчат стены вокруг.
 

5

 
Когда на улице темнеет,
Встречается в сизых одеждах
Стародавний изгнанник.
Он шатко и шумно влачится,
Безгласна его молодая голова.
 
 
Громадны каменные города,
Воздвигнутые на равнине;
В них бездомные бродят гурьбой,
Их лица открыты ветрам
И деревьям на холмах;
Вся чаще страшит вечерняя заря.
 
 
Вскоре громко зашумят
Воды ночи,
Коснутся кристальных щёк
Ангельской девушки,
Её белокурых волос,
Обременятся сестринскими слезами.
 
 
Это и есть любовь: шипы цветущего куста
Мимоходом касаются
Холодных пальцев чужака;
В голубой ночи
Исчезают
Крестьянские дома.
 
 
В детской тишине,
В зерне, где безмолвно топорщится крест,
Предстают перед глазами
Со вздохом его тень и вход.
 

Gottfried Benn
Готфрид Бенн (1886–1956)

Welle der Nacht / Волны ночи

 
Волнение ночи – чудища моря в созвездии Овна
и Дельфин с Гиацинтом плещутся в зыби летучей,
заросли вереска, лавровых роз, известняковая осыпь,
дворцовые руины на Истрии пронизывают ветры.
 
 
Волнение ночи – две мидии, две избранницы,
омывает прибоем, здесь о скалы и камни бьются они,
и тиару, и пурпур теряют обе, и перлы их белые
укатываются безвозвратно в хляби морские.
 

1943

Reisen / Путешествия

 
Думаете, так уж глубок этот Цюрих,
куда вы вознамерились ехать,
будто в городе этом святыням и чуду
есть место, что стоит в программе всегда?
 
 
Думаете, и в Гаване,
что и бела, и красна как гибискус,
разразится небесная манна
над вами, как жаждущими в пустыне?
 
 
Банхофштрассе и Рюэн,
Бульвары, Лидос, Лаан,
и даже на Пятой Авеню
вас пустотою внезапно придавит —
 
 
О, какой напрасный извод!
А поздней познаете вы ненароком:
что лучше бы пребывать в покое
и беречь всё то, что вас окружает.
 

1950

Wilhelm Lehmann /
Вильгельм Леман (1882–1968)

Моему старшему сыну

 
Порознь цветут
Зимняя липа и летняя липа —
А тем временем, сын мой любимый,
Песенка эта подходит к финалу.
 
 
Ластовник корнями
Впивается в известь холма.
Я осязаю это во тьме,
Из-под земли я всё это вижу.
 
 
Серые камни пятнает дождь —
Златопёрому зяблику не хватило
Для песни ноты одной.
Возьми её, сын мой, напой!
 

1924

Fallende Welt / Мир валится

 
Безмолвие – само
По себе стало тяжким:
Будто кукушка облетает
Собственный голос.
 
 
Приземлилась птица
На бронзовые лапы,
Наряд её заляпан
Пятнами пёстрыми хляби.
 
 
Мир расхлябан —
Скоро ли рухнет он?
Оттого и слышатся
Только вопли кукушки.
 
 
Зовёт она истошно
Протяжными стонами,
Тем самым оттягивая
Окончание времени.
 

1962

Auf sommerlichem Friedhof /
На летнем кладбище (1944)

В память об Оскаре Лёрке

 
Мухоловка шныряет то вверх, то вниз.
Аромат роз схоронил твою могилу.
Нигде не найти такой тишины, как здесь.
Казалось бы, в том-то вся и загадка.
 
 
Вспышкой синей блеснул аконит.
Ну же, сотри со лба моего капельки пота!
Сладостен этот день, и ладный такой,
Мы ещё посидим с тобою вдвоём.
 
 
Сирена воет, лают орудия боя.
Они убивают себя: таков этот мир.
Не приходи! Не приходи! Будь один,
Разладилась жизнь на этой земле.
Ты убежал в миры иные, где нет уже боли.
О, могила, держи свои двери на запоре!
 

Oscar Loerke
Оскар Лёрке (1884–1941)

Stille / Тишина

 
Бедное сердце моё обрело безмятежность
В лагере летнем, средь знойных деревьев;
За недоуздок сюда притащили его, удивлённое,
Как южного зверя, что терпеливо сносил
И тяготы пути, и непогоду, и чужие языки.
 
 
Так что, пожалуй, дела к миру идут.
Синицы на лиственницах, будто в океане небес
Раскачиваются; тут же тёмно-зеленые округлые
Шишки рядами плывут, будто птицы на взморье.
 
 
Солёной влагой напоились мои глаза,
Поверженные вершинами горными;
Всё затуманилось, померкло во взгляде.
Я, словно мощью незримой принужденный,
Взор опустил, и слёзы обрушились градом.
 

Das tiefe Licht / Глубокий свет

 
Солнцу поклониться – приходит ночью
Магометанин, что укрощает лучезарного быка.
Сияние обильно на ветках кедровых
И высоко над горными хребтами возрастает —
А он бездвижно стоит в дали,
Не осмелится войти в сияние своё.
 

Inbrunst / Рвение

 
Звёзды огромны, но так далеки,
что, пожалуй, ничто не озарят меж нами.
Из колодца небесного ночи вырвался ветер.
Из груди, духу подобно, он подъял родины взгорье.
 
 
Плывут облака, словно парусники перед сраженьем.
Неужели я далёкими грежу мирами?
Земля, ты обитель моя, но всё же нынче ночью
Душа моя уснёт в горнице далёкой звезды.
 

Erntezeit / Время жатвы

 
Бурые мухи резвятся,
В плясках вокруг елей,
Льётся многоголосый щебет,
Жаворонки порхают резво
Над летними кронами
Могучих и рослых деревьев.
Песней одной звучат облака!
Поезд нагруженных телег
Тянется длинной вереницей.
Пахнет зелёными иглами,
Пахнет шишками смольными,
Благоухает трава сенокоса…
Душа обновлена покоем,
Неспешной уборкой урожая.
 

Abend / Вечер

 
Деревья растут и люди растут.
Их, вырастающих, я вижу сквозь ветер слов.
А между тем серебристо-зелёной каймой
Обрамляет вечер ваши лица, мои любимые друзья.
 
 
Вы, извлечённые из недр своих, придержите свой испуг,
Уже предвосхищено падение ваше в темноту.
Пусть народы извечно мелочатся, взвешивая пустяки:
Вам не должно знать, о чём сокрушались мы прежде.