Kitabı oku: «Современная фантастика»

Антология

Yazı tipi:

Ясмин Джакмич

Та-Неджер

…Солнце трепещет дьявольским пламенным шаром в звенящей синеве неба. Жарко до одури. Невыносимо, отвратительно, ненормально жарко… Мой пробковый шлем – какой же нелепый головной убор! – кажется мне тяжелым, как медный горшок, но он дает хоть немного тени, и мои глаза видят, куда держать путь. Насколько хватает взгляда, вокруг простираются открытые голодным ветрам дюны, окаймленные в ускользающем горизонте придавленными горами и скалами. Сколько миль уже я шагаю, обливаясь потом и мыкаясь в духоте, – они всё так же далеки, эти проклятые лживые камни с их хилыми ручьями меж редкими кустами и травником перелесков. Теперь я понимаю слишком хорошо, почему сходили с ума люди Винтигера и почему шли ночами солдаты Африканского корпуса Наполеона. Сморщившимися пальцами я извлекаю из фляжки, закидываю в рот и глотаю один прозрачный шарик-пилюлю, разбиваю другой о свое лицо каждые два с половиной часа, но моя драгоценная сжатая вода кажется мне сжиженной теплотой. Она не приносит освежения.

Воздух над кусаче-горячим песком кажется густым до осязаемости. В нем я даже не иду, а почти плыву, как водолаз. Задержишься на несколько мгновений, и твои ноги начинают вязнуть все глубже. Только обжигающие облачка пыли напоминают, что стоят мои бедные ноги всё ещё на земле.

Земля… Край Ма-Агуну… Терра инкогнита. Возможно, за несколько столетий я первый человек, попавший сюда… за каким-то чёртом. Племя тумсапи живет тут тысячу лет, но даже эти кочевые дикари обходят стороной испепеленные пустоши. Они тоже считают меня сумасшедшим. Все, кроме Лекоми. Он-то и поведал мне при свете углей своего костра о «детях пустыни», странном народе, что живет в скальных домиках и выбирается оттуда только по ночам.

– Они наказаны бродить меж двух миров, но им ведомы тайны своих Предков и Древних, ступавших по Земле на заре времени.

И поведал о городе богов где-то за горами.

– Дед моего деда видел дорогу, что скрыта застывшей тенью. Она тянется до самых отрогов Гунора. Дальше они не рискнули пойти, потому что духи их не пустили…

– Каким же образом?

– Всю ночь они не могли сомкнуть глаз из-за шума ветра и свечения, хоть не было Луны. Тогда-то пропал ночной часовой, и хоть они обошли весь склон, не смогли его разыскать. Когда солнце вставало над Гунором, дед моего дела и его товарищи увидели в дрожащем воздухе над перевалом очертания города… То был Город, великий Город, не деревня и не крааль. С великими домами и прекрасными улицами, яркими дворцами и зелеными садами. Вождь сказал, что сторож побрел к нему и заблудился в нем…

Лекоми закончил свой рассказ с камланием над костром и гадательными костями. Вытянув руку, он простер ладонь над моей головой и медленно перевел кончиками пальцев по моему лицу к груди.

– Твой дух силен и возвышен, сахибас, он ищет Тайну не для славы и не для богатства. Если ты будешь достаточно мудр, чтобы слушать и смотреть в мир Духов и не упасть при этом в омут глупости, то найдёшь.

На прощание он подарил мне один из своих браслетов в знак дружбы, хоть я и пытался купить ему хотя бы одну корову в благодарность, он попросил меня в ответ замолвить за него словечко перед Духами.

Три дня минуло с нашей встречи, а я все иду по этой проклятой пустыне. В аду нет ни жаровен, ни чертей, лишь пустота без конца и края, которая ужасает. И пыль. Пыль, что взлетает из-под моих ног.

Впрочем, случай и тут преследует меня. Когда я остановился в зыбкой тени кактуса перевести дух и напиться, то стал свидетелем странной сцены. По склону дюны катился здоровый проволочный шар перекати-поля, несмотря на свои размеры, иногда подскакивая на порывах раскаленного ветра. И в этот миг я услышал отчаянный возглас. То, что я поначалу принял за тень, отбрасываемую кустом, оказалось юрким песочно-серым зверьком чуть больше кошки, но менее лисы. Он бежал и отчаянно шипел, словно пытался догнать колючий сухокатыш.

Я поднялся и выступил вперед, приложив бинокль к глазам. В пустыне любая встреча и каждая находка событие, но это вызвало у меня всплеск эмоций. В проволоках веток куста я заметил небольшой пушистый хвост и уголки ушек! Это выглядело нелепо, даже смешно: один или два детёныша запутались в кусте, а их мать бежит за ними, чтобы спасти. Мне стало жалко зверьков, и я, желая хоть на минуту отвлечься от давящей на меня пустоты и жары, сделал то, что сделал. Взяв флягу, скукоженную колбасу и отцепив свой горный шток, я встал наперерез кусту.

Шар, видимо, потеряв поддержку встречного потока ветра, которому мешал я, отклонился в сторону. Штоком я надавил на него сверху, как древком на сено, и попробовал прижать к земле. Он показался мне странно упругим. Этот шелестящий и трещащий комок скользил и не слушался. Мне пришлось наступить на него сверху. Ветви поломались с хрустом, и я увидел, что внутри застряли два очаровательных зверька с глазками-бусинкам. Малыши сильно поранились о колючки. Я доставал их оттуда как мог бережно, хотя дрожащий куст сильно цеплялся. В ход пришлось пустить нож, обрезая вцепившиеся в шерстки мелкие колючие ветки. Провозился я почти полчаса – взрослая особь все время крутилась рядом и настороженно глядела на меня, шипя и пофыркивая. И все же оба детеныша были наконец освобождены мною. Солнце ещё было высоко над краем горизонта, и я смог их рассмотреть. Они походили на лисят африканской гривастой лисы, но только необычного окраса и с полосками. Да и уши странной формы. Они были целы, но изрядно поцарапались: ветки и мои руки покрылись тонкой плёнкой растертых капель крови. Поэтому я как мог аккуратно перевязал их бинтами. Не зная, ядовит ли куст – который теперь упрямо цеплялся за мои обмотки на ноге, – я дал зверькам немного воды с лекарством и понес к моему месту стоянки. Только сейчас я заметил, что чертов перекати-поле никак не желает отрываться от меня. Уложив маленьких знакомцев на свой плащ, мне пришлось срезать ножом ветки куста. При этом я то и дело кололся о него и в конце, с исцарапанными руками и ногой, просто взбесился.

– Ах ты…

Взяв спички, я облил куст из масленки своего фонаря и поджег, сваливая на него сверху куски высохшего одеревенелого кактуса. Огонек в сумерках придал мне уверенности, но треск куста и его отчаянные подергивания порядком отравляли радость живого очага.

Закончив с дурацким сушняком, я повернулся к спасенным зверькам. И, разумеется, их не увидел. В свете костерка я разглядел на противоположной стороне большого зверя, который нес одного несчастного малыша на своей спине и в пасти за шкирку другого. Их тела с бинтами различались ярко. Такой уход меня не удивил. Я поразился тому, что пустынный лис проделал это все бесшумно и умудрился каким-то образом сожрать брошенный рядом кусочек колбасы.

Я почти позабыл об этой встрече утром, когда нашел дорогу. До полудня я какую-то часть пути смог пройти по твердому покрытию и, к своему немалому удивлению, добрался к подножью гор. Весь оставшийся день я карабкался по скалам, ища среди них хоть какое-то укрытие или признаки прохода. Лишь на высоте мне повезло найти расщелинку без насекомых и зверей. Устроив там ночлежный лагерь, я не заметил, как заснул.

Шумный плач ветра и холод меня разбудили. Я встал подбросить топлива в огонь у входа в убежище. Внезапно размеренный гул ветра оборвал звук, который трудно описать. Так гудят на ветру бельевые веревки и телеграфные кабели.

Взяв карабин и фальшфейр в руки, я вышел осмотреться. Снаружи не было ни души. Звук повторился. Запалив фонарь, я осмотрел внимательнее свое убежище. И в самой глубине обнаружил щель между наваленными камнями, не больше фута. Я стал расталкивать булыжники, пустив в ход саперную лопатку. Пройдя так с десяток футов, я решил рискнуть. Смотав несколько патронов, я приделал шнур запала и заложил в выемку импровизированный заряд. Спрятавшись снаружи моего туннеля, я зажег фитиль. О как долго он горел… казалось, тянулась вечность та минута.

Блеклая вспышка и громкий хлопок отозвались из туннеля. Я был прав: этот завал поддался толчку и рассыпался. Оказалось, что моя расщелина была сквозной!

В глубине узкого прохода чернел кусочек неба с мерцающими звездами, прятавшимися за облаками. Но вот бледное гало луны прорвало их ряд… Я прошел к неровному проходу, не чувствуя рук и ног.

Внизу до самого горизонта тянулась долина, или, вернее, плато, местами подпертое холмами. Все пространство шумело и пело – огромный лес занимал почти все пространство. Белесый свет выхватил из сумрака очертания каменных домов и построек, облепивших покореженными кварталами склоны опрокинутой чаши холма. Никакого искусственного освещения не было, город казался покинутым и запущенным. Лишь мириады крошечных кристаллов, рассеянных в штукатурке и камнях, складывавших эти постройки, сияли в лунных лучах. Вот откуда брался этот свет. Из призрачного отблеска на меня словно глядела толпа любопытных угловатых «голов» с черными глазницами, меж которыми высились темные массивы больших построек-монстров. На вершине господствующего холма я увидел трепещущие от ветра кроны деревьев. Они разрослись на запущенном исполинском здании, которое более всего напоминало храм или крепость египетской архитектуры. Между просветами тумана и матовым мерцанием я увидел серебристую линию – она змеилась по западному склону. Река? Источник? Вода… Мучительно я гнал от себя дремоту и скепсис, не веря собственным глазам. Город. Город Синурама Мореплавателя! Как и описано в «Сказании об островах Богов», стены его в свете Хонсу сверкают цветом лотоса… И храм Ньянгани над драгоценными водами тянется к небесам… Он существует! Город, куда сбежала Клеопатра со своим дураком Антонием, куда скрылся Цезарион и последние жрецы Египта! Существует, как есть со мной боль, голод и жажда!

Я нашел Та-Неджер. Это не группа термитников, не слоновый могильник, не груда вулканических скал… Это город. Место стремлений египетских купцов и последнее пристанище его древних правителей. И после всех тягот и мучений я его нашел… Нашел!!! Что, если это другой город? Более поздний или вообще иной?.. Ведь, может, я сплю… Я кусаю себя за ребро ладони, влепляю звенящие пощечины. Больно! По-настоящему больно. Настоящее!!! Зрелище передо мной не исчезает! Да к черту сомнения этих академических кретинов! Жрецы науки, они верят газетным фальшивкам про тетради неизвестных языков индейцев и деревья-людоеды! Они, кто не высовывает носов из своего слаженного мирка, мнят, что знают все… Черт возьми, я нашел то, что им не снится! Я нашел, нашел!!!

Меня трясло, я хотел плакать. Я не мог поверить самому себе, хотел кричать, как дикарь-охотник, и боялся, что в следующий миг образ города растает, как греза.

Усталость и волнение обессилили меня окончательно.

Лишь утром я очнулся, завернутый в свой плащ. Лес и город были скрыты туманом. Чувство ужаса подступало ко мне. Что, если там ничего нет? Что, если это сон или галлюцинация?

Моих запасов уже почти не оставалось на долгий поход. И все же я рискнул проверить.

Отметив свой лагерь специальным знаком, чтобы не потерять его в этой серой скале, я спустился по отлогому склону скал, пока через несколько часов не вошел в лес. Все время мой карабин и фальшфейеры были под рукой. Я ступал очень осторожно, боясь столкнуться со зверями или наступить в какую-то яму.

Необычайная тишина редко нарушалась воркотней птиц. Я испытал радость, обнаружив в лесу заросшую булыжную тропу. Значит, тут жили люди! Следуя по ней, я пробирался через заросли, пока не вышел почти вплотную к каменному дому. Он уже очень давно пустует, здесь много листвы на полу, но совсем нет мебели. Я шел по заросшим травой улицам меж увитых ползучими растениями фасадов зданий. Природа обнимала бывшее обиталище своих детей.

Обнаружив помпезную арку, я разглядывал фрески и мозаики на ее поверхности. Несомненно, тут присутствуют египетские письмена и графика. По крайней мере, тут много богов с головами зверей и их адептов, в полях, на охоте, на войне, на рыбалке, на праздниках и… И это животворящее действо тоже, хорошо, оно хоть не везде изображено, лишь на соответствующем храме и его службе.

Я прошел по площади, где высились статуи, символизировавшие персоны – времена года. Через город пробегало несколько рек, но далеко не все мосты сохранились. К Храму на Холме я не мог попасть в одиночку. Собрав то, что могло представить какую-то культурную ценность, типа посудины и предметов, найденных в мусоре, я повернул назад, чтобы успеть до темна вернуться в лагерь.

Когда я вернулся туда, то обнаружил молодую женщину со странно серебристыми волосами и с горящими глазами. Она была в накидке из серой шкуры, вокруг нее, как стражи, гордо высились воины в похожих плащах и повязках. Это члены племени фантхе. Дети пустыни.

Она подняла руку и обратилась ко мне на наречии чибо:

– Чужеземец, ты дошел туда, куда решаются подойти немногие. Ты успел прийти сюда до заката и ничего не взял из дома богов.

Что-то в ее взгляде и манере говорить показалось мне смутно знакомым.

– Я пришел с миром, почтенная женщина, – поклонился я. – И из дома богов я взял лишь знания, чтобы нести и беречь их свет.

– Ты один из жрецов белых людей.

Только сейчас я обратил внимание на цвет кожи ее и ее спутников, казавшийся бронзоватым с серым. Глаза их мерцали подобно маленьким зелёным звездам.

– Пусть и так, люди разнятся характером и нравом.

– Я знаю, – лукаво ответила она с тенью усмешки. – Ты спас моих брата и сестру, за что благодарю.

Наш разговор прервал возглас одного из воинов, начавшего отбиваться от незримого врага и громко кричать. Его товарищи тыкали в потолок расщелины копьями. Я зажег фальшфейр. В его дымчатом искрящемся пламени мы увидели, что с потолка свешивается клубок прозрачных нитей, совсем как куст или актиния, тянущийся к плечу мужчины. На кончиках они становились бурыми.

– Джинн!..

– Кровопиец!

Я в отчаянии бросил свою огненную трубку вверх, и пламя, коснувшееся клубка, вспыхнуло с новой силой. В расщелине поднялся дикий нестерпимый свист, от которого резало и кололо все тело и мутило мысли. Горящий клубок метался из стороны в сторону, пытаясь броситься на нас, оставляя ссадины, как ожог от крапивы.

Напрягая последние силы, я выхватил карабин и разрядил дробь в этот взбесившийся клок огня. Камни под нашими ногами осыпались, я упал и прокатился вниз.

…Утром я очнулся под кактусом у подножья гор. Со мной – моя сумка, фляга и карабин. Я избит, исцарапан, измучен, но я цел и я жив.

Собираясь с силами, я встаю. Я продолжу искать Та-Неджер и не отступлюсь.

В рассветных лучах горы ожили, играя тенями и переливами света на скалах и снегах. Любуясь ими на ходу, я обернулся, чувствуя чей-то взгляд, – по склону шустро и проворно унеслась стайка диковинных зверьков на изящных лапах с необычным разрезом ушей, приветствуя звонким тявканьем то ли новый день, то ли меня…

Дмитрий Иванов

Автограф

Невидимкою луна. Мчатся тучи.

Лошади сыты, летят по накату столбовой дороги что есть сил. Заиндевевшие колокольцы-бубенчики под дугой откликаются весёлым звоном на каждое движение ямщика. Ранняя зима опустилась на города и веси империи. Сон сморил незаметно…

«Мчатся тучи, вьются тучи, невидимкою луна… Будто бес крутит. Хороша строка, надобно записать. Дымок над рощей показался – скоро ям почтовый. Там лошадей новых дадут, возницу сменят, и снова в путь. До самого Петербурга без остановок. Вьются тучи, невидимкою… Никакой луны за ними не рассмотреть… А ведь полнолуние нынче. К утру до заставы домчим. А там уже прямиком к Плетнёву Петру Александровичу, благодетелю, а с ним к издателю отправятся. Обещал Петенька, что «Северные цветы» Дельвиговские и пятую главу «Онегина» сразу в набор отправят. Хорошо бы».

Вот и станция. Пушкин потянулся и выскользнул из-под тёплой хламиды. Теперь бы не озябнуть, пока до двора постоялого домчишься.

* * *

Александр Сергеевич закусывал в романтичной рассеянности суточными щами, когда в сенях раздался шум. Обмахнув с себя снег метёлкой-голиком, с поклоном вошёл возница.

– Пора, барин, лошади накормлены, распаренные стоят. Как бы не застудить.

* * *

В спешке Пушкин не успел записать ни словечка из того, что намеревался, прибыв на станцию. А если попробовать прямо во время езды? Чернила дыханьем отогреть можно. Что ж, вполне резонно. Хоть волноваться не придётся, что забудутся строки. Так-так, где-то здесь была бумага…

Подождите, а рукопись? Куда девалась рукопись «Онегин»? Нет нигде! Оставил. Вот тетеря – просматривал черновики за едой… потом позвали во двор, мол, дилижанс в путь-дорожку снаряжён… Хотел бумаги в саквояж убрать, а тут почтмейстер явился некстати с документами прогонными. На крыльцо вышли, а «Онегин» на столе остался.

– Поворачивай обратно, любезный!

– Что случилось, барин? – Лицо возницы выражало растерянное удивление. – Как это вороча́ться? У меня ж два мешка с письмами. Первостатейной срочности, по иноземному департаменту. Нельзя-с.

– Ничего, брат. Вернёмся на станцию, бумаги найдём, и снова в путь. К обеду до заставы Петербургской поспеем. Я вот тебе и пятиалтынный дам. Поворачивай скорей, а то уже волки в поле показались. Нельзя нам стоять.

– То не волки, барин. Люди сказывают, появился в наших краях антихрист с телом человека и головой волчьей, конец света предрекал вскорости.

– Вот я и говорю – поехали живо! Два мешка писем у тебя. Какой может быть конец света, когда Петербург без корреспонденции останется!

– Это да. Письма надобно в срок! Н-но, мёртвые! Чего встали?!

И получаса не прошло, как Пушкин взлетел на порог станции, чуть не сбив офицера фельдъегерской службы при полном форменном облачении: мундир с малиновым нагрудником, на каске роскошный султан, похожий на волчий хвост, на боку сабля. Что-то в облике военного показалось поэту тревожным, но желание побыстрей найти рукопись отвлекло.

Искали все. Почтовый начальник бестолково суетился и визгливо подгонял челядь.

– Вернёте бумаги, черти, прощу, не стану на конюшне драть. Мало того – барин полтину дать обещался.

– Отец родной, не погубите-с! Не видали мы ничего, истинный крест православный!

– Кто со стола убирал? Позвать немедля!

Прибежала неопрятная баба в кацавейке, обильно линяющей кроликом.

– Отвечай их благородию, не видала ль бумаг?

– Ой, святые угодники, были тута какие-то записи. Только я решила пакет в контору снесть, как их офицерское превосходительство ко мне подошли. Говорят, мол, давай, старая, немедля все бумаги, забытые путником. Вдруг в них крамола таится, и возражать не смей, дура чухонская!

У Пушкина всё внутри опустилось – эх чёрт, не судьба! Где теперь того офицера искать? Его и след давно простыл, пока на станции обыск чинили всем миром.

– Всё образуется, сударь мой, – успокаивал почтмейстер. – Офицер – не иголка. А пока отдохните, сделайте милость, на вас лица нет! Куда вам в ночь-то ехать, всё одно не догоните!

«А и верно. Останусь, – решил Пушкин. – Утро вечера, как говорится… Главное – не терять надежду».

– Дайте мне комнату, – вымолвил поэт, – да чаю с вареньем малиновым, ситного хлеба да свечей поболе. Чтоб до утра хватило – не люблю в темноте средь ночи просыпаться.

Поднявшись наверх в гостевой номер, Александр Сергеевич не находил себе места – потеря удручала!

– Эй, человек, коньяку мне! Живо!

Пушкин остался один, зажёг свечи, скинул верхнюю одежду и начал вечерять. Вдруг отчётливо пахнуло диким зверем, и мир провалился куда-то под ноги.

* * *

Ему снилось…

…что-то из пятой главы «Онегина», где сам Пушкин, а не Татьяна, бежал, спасаясь от медведя по мосткам через ручей, чуть не упав в него. И вот избушка. За столом сидели существа, похожие на нечисть. Были среди них настолько жуткие экземпляры, что не в сказке сказать, ни пером описать: пёсьи рыла с кабаньими пятаками, бородатые старухи с ужасающим оскалом жёлтых клыков, бесхвостый кот-кугуар с человеческой головой на тонкой гусиной шее. Пушкин притаился за дверью, боясь пошевелиться.

Нечисть играла в карты… Господи, да на кону же кости. Настоящие! Человеческие! Вой и ор стоял такой, что ушам было больно. Верещали и лезли в драку по каждому малому поводу.

И вот по избе пробежал шёпот:

– Он пришёл.

Поэт ощутил чьё-то горячее дыхание в затылок. Зловонное. Страшное. Пушкин в ужасе оглянулся и увидел давешнего фельдъегеря. Только вместо лица – маска волка.

Гость заорал:

– Как ты смел прийти сюда, самозванец?!

Чудища в комнате зарычали, зашипели, завыли, засопели, зачавкали, заскрипели, заблажили и ринулись к поэту. Тот потянулся к маске офицера и сорвал её. Тяжёлые веки и пустые глазницы под ними – вот что он успел увидеть, прежде чем его растерзала смердящая бесовская толпа.

* * *

Пушкин проснулся, поднял голову и обнаружил себя лежащим в кровати. Огляделся – он на почтовой станции. Свечи уже прогорели. Но полная луна освободилась из плена кисельных туч, осветила окрестности. Пушкин выглянул в окно и обнаружил, что во дворе сидит злая взлохмаченная собака чёрного окраса – о, Боже мой! – в подряснике и скуфейке. Или волк? Демон? Волколак! Демон Вассаго! Откуда он знает это имя? По́лно, Саша… Это всего только видение. По́лно? Полно… луние! Вот в чём дело! Где-то в вышине сверкнула молния, и послышался отдалённый раскат грома. И это среди зимы!

Сделалось жутко и тревожно. Пушкин позвонил в колокольчик, вызывая прислугу.

– Хватит шуметь, Александр Сергеевич, домового напугаете! – незнакомец материализовался из лунного света.

– Вы кто?

– Зовут меня Вассаргин Нил Орестович, действительный статский советник.

Александру Сергеевичу показалось, что видел он недавно эти насмешливые лукавые глаза-щёлочки, очень похожие на звериные. Постойте, уж не того ли офицера, с которым в дверях судьба столкнула?

– И да и нет, Александр Сергеевич, – будто угадав мысли Пушкина, заговорил человек, устраиваясь на табурете. – Я – это он, хотя и не совсем. Это всего лишь фантом, которым я могу управлять, меняя форму и содержание. Так уж повелось издревле, хе-хе.

– Вы бес?

– Если угодно. Только представления сии о мироустройстве безнадёжно устарели.

– И всё-таки – кто вы? Ответьте прямо: демон, бес, ангел, посланник Господа?

– Кто я да кто я… Неважно. Скажу одно: я тот, кто помогал сыграть Николо Паганини на одной струне, кто палил костры с еретиками в Толедо, кто знакомил Казанову с дамами, воздействуя на них телепатическими средствами. Зачастую мир умозрительного влияет на реальность больше самой реальности… – произнёс ночной гость жутким голосом.

Даже тараканы перестали шуршать за комодом.

– Сударь, верните рукопись немедленно! Это же вы её похитили?

Вдруг нечистый резко сменил тон на деловой.

– Разумеется. Но хотелось бы равноценного обмена. Скажите, любезный Александр Сергеевич, готовы вы заплатить самой своею жизнью за эту рукопись? Только подумайте хорошо.

– Да… если буду уверен, что допишу роман и стану первым поэтом России.

– Хм, смело! Бьёт вас, мой милый, жизнь, да не учит. Надеюсь, понимаете, с кем имеете дело? Я обладаю очень большими возможностями. Мне дозволено то, что разрешено немногим.

– Понимаю. Только душу продать не могу.

– Не нужна мне ваша бессмертная душа. Но тогда и вам вместо письменного автографа лишь сам текст. А что у нас бонусом? Болдинская осень 1830 года. За минусом комиссионных…

Далее Вассаргин завёл что-то непонятное: о дуэли на Чёрной речке, о пистолетах от Лепажа, проникающем ранении в брюшную полость…

– Итак, поступим следующим образом… Слухи ходят, Александр Сергеевич, о редкой памяти братца вашего. Пусть он рукопись по памяти и восстановит. Неплохая идея?

– Да как же возможно, позвольте? Лев всего один раз и слышал-то, а в рукописи почти шестьсот строк. Как тут запомнить?

– Не унывайте, техническую сторону вопроса беру на себя. Где там братец ваш нынче? На Кавказе? Не мешкайте, письмо ему пишите. На обстоятельства посетуйте, которые не позволили рукопись в Петербург довезти. Глядишь, всё и сладится.

«Демон, на волка похожий, видать, приснился. Но совет неплохой дал», – подумал Пушкин с утра и сел за письмо.

* * *

Лев Пушкин, юнкер Нижегородского драгунского полка, принимающего участие в войне с Персией за влияние в регионе, привечал в доме гостя, назвавшегося Вассаргиным. Тот сразу изложил суть визита. Рассказал о письме, которое должно прийти от Александра, и что именно нужно будет на него ответить.

Ücretsiz ön izlemeyi tamamladınız.