Kitabı oku: «Степан Разин. Историческое повествование», sayfa 2

Многие из казаков предпочитали басурманскую одежду русской, потому что турецкая или татарская одежда была широкой и не стесняла движений, особенно в бою. Вся эта разноряженная и шумная толпа весело расстилала тяжелый узорчатый ковер, кидая на него подушки, шитые золотыми и серебряными нитями по красному атласу. С приятным мелодичным звоном ставились внушительные серебряные чаши, которые тут же наполнялись янтарными медами и терпкими пахучими винами. Начинался веселый пир, затевались разговоры, сменяемые песнями…

Донцы любили потчевать своих гостей и умели это делать. Хлебосольство почиталось у них непременной обязанностью каждого казака. На стол, кроме обильных закусок, ставили вина, меды, без которых пир считался неполноценным. Были среди казаков бражники и пропойцы (в среде какого народа их нет!), но таких насчитывалось меньшинство и слава о них шла дурная, а не на поле боя заслуженная… Случались у казаков и голодные дни, тогда ели что придется, частым гостем на Дону был «царь-голод», уносивший десятки казачьих жизней, но донцы не унывали ни при каких обстоятельствах.

С особой радостью в Черкасске встречали торговых людей из Воронежа, Белгорода, Валуек, Ливен, Ельца, Оскола и других российских городов. Тогда в взбудораженном Черкасском городке вовсю кипел-шумел многоязыкий торг. Избытки казачьей добычи – резвые скакуны, дорогие персидские и турецкие товары, скот – шли в обмен и продажу. Часто случалось, что русские торговые люди, продав на Дону свои товары и наслушавшись рассказов о романтических походах казаков в басурманские земли, бросали все и присоединялись к казакам, вступая в их вольное братство.

В родном городе Степана постоянно кипела суетная жизнь. Одни возвращались из похода, другие отправлялись на поиски. Донцы, сами много страдавшие в своей жизни от басурман были восприимчивы к чужому горю, и как только разведка доносила, что татары-крымцы и ногайцы двигались на разорение Украины (а именно туда часто направлялись разбойничьи орды), несколько сот храбрецов на резвых конях споро бросались на мелководные переправы, стремясь перехватить злого неприятеля и разгромить его. Часто случалось, что враг, численно превосходивший казаков, бежал, не выдерживая бешеного натиска славных сынов Дона, оставляя им пленных и награбленное добро. Так проходили дни…

В 1637 году, когда Степану Разину шел восьмой год, Дон всколыхнуло событие, гулким эхом отозвавшееся в Европе и взбудоражившее многолетнее спокойствие и уверенность турецкого султана: казаки приступом взяли могучий Азов. Последующие два года прошли под знаком борьбы за эту важную в стратегическом отношении крепость, и в борьбе этой мужественно сражались батя Тимофей и крестный Корнила. Стенька хорошо помнил то страшное пятилетие и вместе со всеми радовался разгрому мощной турецкой армии под Азовом. Отбив турок, донцы предложили Азов «великому государю» Михаилу Федоровичу, но тот, посоветовавшись с различными сословиями, собранными на Земский собор, отказался, опасаясь затяжной войны с османами. Казаки со слезами на глазах оставили Азов, вывезя с собой крепостные ворота, калитки, городские азовские весы. Ушли из дымящейся крепости и Тимофей Разя с кумом Корнилой. Ушли с тревогой в душах и с болью в сердцах. Потом не раз и не два слышал Степан с братьями рассказы отца и крестного о храбрости и мужестве защитников азовской твердыни, страстно хотелось ему самому повторить отцовские подвиги. Только бы годы летели быстрей, только бы скорей стать настоящим казаком!..

В апреле 1644 года донские казаки, уставшие и донельзя изнуренные в неравной борьбе с турками и татарами, перенесли свою столицу из сожженного басурманами Монастырского городка в Черкасск. С этого времени и вплоть до 1805 года Черкасский городок был постоянной столицей донского казачества. Многократно пытались турки и татары захватить Главное войско, но безуспешно. Казаки всякий раз отбивались от врага, нанося ему ощутимый урон.

В напряженной борьбе с недругами донцов пролетело-прошумело несколько напряженных лет. Наступил срединный 1650, когда в документах впервые приводятся достоверные данные о Степане Разине.

В тот год старый Тимофей Разя вдруг почувствовал, что силы, никогда не изменявшие ему на протяжении многих лет, покидают его. Тяжкие раны, полученные в многочисленных боях и походах, окончательно обессилили Тимофея, мрачные думы одолевали его. «Податься в монастырь, успокоить душу перед смертушкой?!» – думал он. – Хоть бы в наш Борщевский Троицкий монастырь, что на речке Цне у Шацких ворот!» В этих думах старого Тимофея не было ничего необычного, ибо многие увечные и потерявшие силы казаки, в молодости делавшие вклады в монастыри с заботой о будущем, уходили потом в обители, коротая оставшиеся дни в тихих воспоминаниях о прошлых походах и славных битвах, далеких и зыбких, как сон…

В один из дней в разинский курень навестить больного кума пришел Корней Яковлев. Он вошел, высокий, сильный, здоровый, и, перекрестившись на святой угол, прошел в комнатку. Степан радостно встретил крестного, которого уважал за воинскую доблесть, вместе с ним вошел к отцу, печально и тихо лежавшему на деревянном топчане.

– Что, кум Тимофей, занемог? – участливо спросил Корнила, осторожно коснувшись желтой руки Рази.

Тимофей тяжело поднял на него свои темные усталые до предела глаза и невесело кивнул. Корнила грузно – аж скрипнули доски! – присел у изголовья кума, уверенным жестом поправил подушку.

– Надобно тебе, Тимош, сходить в Соловки, в монастырь тамощний, помолиться святым чудотворцам Зосиме и Савватию⁴⁰. Казаки сказывают, что исцеляют раны тяжкие сии святые.

– Так то оно так, кум, но долог и нелегок путь на Соловки, одному мне туда не добраться, сил нету, – шевельнувшись, невесело отозвался Разя, – помощник надобен!

– Да у тебя, кум, три помощника, три добрых сына! – весело засуетился Корнила. – Вот хоть Стенька; крестник мой, пойдеть с тобой. – Стенька, подь сюды родной! – дружелюбно позвал Яковлев. Степан с торопливой готовностью вышел к крестному. – Пойдешь с батей в Соловки. Зосиме и Савватию помолиться? – спросил Корнила, пытливо глядя на крестника.

Степан просиял, ему давно хотелось пройтись по Руси Великой, белу свету повидать, посмотреть, как живет народ православный. А ведь Соловки лежали не в ближнем краю, а на холодном и далеком севере, и путь туда шел через всю необъятную Россию, посмотреть которую он так мечтал. Душа Степана возликовала, но вида радости он не подал и ответил спокойно и сдержанно:

– Пойду!

В разинском курене стали собираться к отъезду в неведомые Соловки. Однако поездка не состоялась. Старый Разя слабел и угасал на глазах сыновей. И вот пришел страшный день, когда Тимофей неотвратимо почувствовал, что земной путь его завершился. Он призвал сынов ближе, сдержанно, по-казацки, попрощался с ними. «Живите дружно, сыны, свято блюдите честь казачью, слушайтесь крестного свово Корнилу, он теперь заместо отца вам будет, – тихо вымолвил Тимофей. Потом тяжко повернулся на спину и, глядя куда-то в высь, в глубину невидимого неба, спокойно произнес: «Прости, тихий Дон Иванович! Мне по тебе больше не издити, дикова зверя не стреливать, вкусной рыбы не лавливать!» И не стало батьки Тимофея…

Оплакав родителя, Степан с братьями и крестным, похоронили Тимофея. Для Степана наступал-надвигался тяжкий период самостоятельной жизни, многотрудной и суровой…

По Руси Великой

 
Снова Разин идет по Руси
Изнывать на молебнах.
Воспитайся, душа, и вкуси
Откровений целебных.
 

Л. Лавлинский

Оплакав и похоронив отца, Степан не оставил давней мысли пройтись по неоглядным просторам матушки-Руси, посмотреть жизнь народа русского, побывать в стольном граде державы Москве. Не мешкая, он подал челобитную войскому атаману Науму Васильеву, который хорошо знал его отца еще со времен достопамятного азовского взятия 1637 года и азовского «сидения» 1641 годов. В челобитной Степан смиренно просил отпустить его в Соловки помолиться чудотворцам Зосиме и Савватию за упокой душу отца своего Тимофея и за здравие свое и братьев своих Ивана да Фрола.

– Приходи, Степан, на круг пятого дня сего месяца ноября, – сказал Васильев, когда войсковой дьяк неторопливо прочитал ему разинскую челобитную. – Там собча порешим. Может, и сподобят тебя казаки разрешением на путь молельный к соловецким чудотворцам… – потом, чуть помолчав, он заговорщицки прошептал: – А я тебя благословляю в трудный путь!

В холодный и пасмурный день пятого ноября 1652 года в Черкасске, на истоптанном тысячами казачьих ног старом майдане, состоялся круг. Решался вопрос о посылке зимовой станицы в Москву за жалованьем государевым. Долго судили-рядили казаки, выбирая самых достойных. Всякий старался попасть в посольство, ибо его участники имели немалые льготы: они получали деньги, а атаману и есаулам в Москве давали сабли и серебряные ковши, в столице российской державы казаки жили на всем готовом, дожидаясь весны, чтобы с царским жалованьем вернуться на Дон, где их всегда, с великим нетерпением, ожидали отощавшие за долгую зиму казаки. Вот потому так долго шумели и волновались донцы, и после многоречивых споров, наконец, станица была выбрана. Счастливчиков поздравили…

В тесный круг казаков снова вышел войсковой атаман Наум Васильев, подняв руку с атаманской булавой, требуя тишины. Мало-помалу разгоряченные недавними выборами зимой станицы казаки притихли.

– Атаманы молодцы! – зычно возгласил он. – Бьет нам челом середний сын Тимофея Рази Стенька, просит отпустить ево на Соловки помолиться святым чудотворцам Зосиме и Савватию, потому как покойный отец ево, Тимофей, царство ему небесное, умирая, завещал ему поклониться соловецким святым. Любо ли вам, атаманы молодцы, уважить просьбу Стеньки и отпустить ево в нелегкий путь к Соловкам? – закончил свое выступление Васильев.

– Доброе дело! – выкрикнуло несколько голосов. – Пущай идеть Стенька в Соловки. Тимош Разя был добрый казак, надобно помолиться за упокой его светлой души, царство ему небесное, земля ему пухом!

– А не молод ли Стенька, чтоб иттить по Руси Великой столь верст, вить нелегок и неблизок путь? – громко засомневался кто-то из казаков. – Ого, куда иттить!

– Молод, да силен и удал Стенька! – выручил крестника Корнила Яковлев. – Я спокоен за Стеньку, дойдет!

– Любо! Пусть идет! – дружно закричали казаки, и Степан получил отпускную грамоту, чтобы воронежский воевода не схватил его за бродяжничество и не отправил под стражей на Дон.

В тот же день войсковой писарь от имени Наума Васильева отписал государю в Москву грамоту. В ней говорилось: «Государю царю и великому князю Алексею Михайловичу всеа Русии холопи твои атаманы и казаки Наумко Васильев и все войско Донское челом бьет. В нынешнем, государь, во 161-м году ноября в пятый день бил челом… Стенька Тимофеев сын Разин… чтоб ты, государь, пожаловал ево, Стеньку, отпустить… помолитися преподобным отцам Изосиму и Савватию… И мы, государь, того Стеньку отпустили в Дону к тебе, государь, к Москве по обещанью ево помолитися чудотворцам ноября в 5 день»⁴¹.

Стоял ноябрь. Поздняя осень властвовала на притихших донских просторах. Птицы давно улетели в теплые края, деревья стояли голые, унылые, лишь на дубах сухо и неприятно шелестели буро-коричневые листья. Вода в Дону потемнела, стала холодной и свинцово-тяжелой. Нудные осенние дожди безжалостно расквасили дороги, по которым ехал Разин в Москву. Несмотря на печальную погоду, на душе Степана было весело и по-юношески светло. Его влекла и радовала неведомая дорога, а степь необъятная, что раскинулась под осенним небом, будила мысли о прошлом. Когда-то здесь обитали различные народы, сгинувшие в бездне времени. Тысячи лошадиных копыт оставили невидимые следы на донском раздольи, в бурой степной земле Степану чудилась кровь людей, пролитая в жесточикх битвах, которые многократно громыхали здесь в течение долгой истории донской земли. На пути встречались молчаливые курганы с безразличными ко всему каменными бабами на вершинах – метами прошлого времени. «Что скрыто в этих курганах, что покоится там?» – думалось Степану. – Крестный сказывал: богатыри древние схоронены в курганах!» Степан поднял голову: в хмуром неласковом небе кружил одинокий орел, выискивая добычу, а вдалеке, на краю неба, печально тянулся в теплые края птичий клин, унылыми криками иногда врываясь в осеннюю тишину степи… Осень… На душе у Степана лежала печать тревожной радости: что там впереди?! Дорога, дорога, дорога…

В те поры дорога из Черкасска до Москвы занимала от трех до пяти недель. Летом путь в столицу шел по рекам до Воронежа, оттуда на лошадях ехали до Москвы. Зимой в первопрестольную двигались на Валуйку, оттуда на Оскол, Ливны, Дедилов, Тулу, Серпухов.

Степан благополучно добрался до Воронежа, навестил свою бабушку Анну и дядю Никифора и, немного передохнув, отправился в Москву. Долгим был путь к русской столице, многое видел и запоминал Степан, копя увиденное в тайниках своей души.

Это было время, когда Россия преодолевала страшные последствия польско-шведской интервенции, во время которой, казалось, навсегда погибло Русское государство. Но народ российский нашел в себе былинные силы выстоять и победить. И вот теперь наступила сравнительно мирная полоса времени, за которой остались годы разорения начала семнадцатого века. Полным ходом шло освоение новых земель, и к описываемым временам территория Русского государства увеличилась в два раза, а численность населения достигла тридцати миллионов. Россия была почти сплошь крестьянской страной: крестьяне составляли свыше девяноста пяти процентов населения. Медленно, о неуклонно развивались производительные силы государства, в земледелии большое распространение получила комбинированная система, включавшая в себя переложную, подсечно-огневую и трехпольную системы. Но в центре страны постепенно господствующее положение заняло трехполье. Землю-кормилицу пахали, в основном, сохой с отвальным устройством – полицей. В лесостепных землях южной России распространялись орудия плужного типа. В большом ходу у крестьян были бороны, серпы, косы-горбуши, цепы, прясла-сушила. При сравнительном разнообразии зерновых культур, а сеяли рожь, овес, пшеницу, гречиху, коноплю – урожайность была низкой и составляла в среднем сам-три. Крестьяне разводили лошадей, свиней, крупный рогатый скот, овец, гусей, уток, кур. Но случалось, что крестьяне вообще не имели никакой живности, кроме кур. Одним из любимых занятий российских крестьян было рыболовство и бортничество, рыба и мед были частыми гостями на крестьянских столах. Занимались россияне и охотой…

Россия разинских времен имела уже и свою промышленность, причем мелкое товарное производство было отличительным признаком промышленного развития русского государства семнадцатого столетия. Вырастали села и даже целые города по производству промышленных изделий. Железоделательное и оружейное производство было сосредоточено в Туле, Серпухове и северо-западе России. Центрами по производству кожи, сала, пеньки стали Казань, Ярославль и Смоленск, с прилегающими к ним районами. Мастера литейного дела жили в Москве, Пскове и Новгороде. В городах, как центрах промышленности и торговли, появились первые русские централизованные мануфактуры с использованием вольнонаемного труда.

Помещики, опираясь на новые тенденции хозяйственного развития, в частности, товарное производство, стремились увеличить прибыли, для чего требовали от государя увеличить число крепостных крестьян и земельные владения. И царь Михаил Федорович и его сын Алексей Михайлович шли навстречу требованиям помещиков: в короткий срок огромные земельные массивы центральных уездов, земли Дикого Поля, Поволжья оказались в руках крепостников. При этом царь не скупился передавать помещикам земли с крестьянами. Владельцами огромного числа крепостных стали бояре Морозовы, Салтыковы, родственники царя Милославские, бояре Воротынские, Шуйские… Значительно прирастила свои богатства православная церковь.

Распространение крепостничества вширь сопровождалось резким усилением гнева эксплуатации. Кроме работы на пашне помещика от двух до четырех дней в неделю, выполнения подворной и прочей повинности, крестьяне должны были работать на кожевенных, поташных, соляных и других предприятиях своих хозяев. Неуклонно росли и натуральные повинности: хлебом, зерном, мясом, яйцами и другими продуктами и изделиями.

Все это вызвало озлобление крестьян: в одиночку, семьями, ватагами бежали они от помещиков в вольные, незаселенные края. В свою очередь помещики требовали окончательного и полного закрепощения крестьян, что и было сделано «тишайшим» Алексеем Михайловичем в 1649 году, когда появилось знаменитое Соборное уложение. С этого момента помещики могли безгранично вершить суд и расправу над крестьянами, у которых не оставалось никаких прав и возможности жаловаться верховному правительству. Наиболее смелые и решительные из крестьян убивали ненавистных помещиков, пускали под боярские крыши «красного петуха» и уходили на Дон искать вольную-волю…

«Мир качается!» – так определял положение в Московском государстве один из современников Алексея Михайловича. «Качался» мир городской, «качался» мир деревенский. В адрес царя сыпались сотни, тысячи проклятий и угроз. «Кляну я государя! – с яростью восклицал один из крестьян, попавший затем в лапы сыскного отряда. – Чтоб ему пропасть. Прежние государи, бывало, выход давали и тюрьмам роспуск бывал, а нынешний государь к нам немилостив, чтоб ему пропасть!» Хульные словеса в адрес царя и помещиков быстро множились, год от года росли политические дела по «слову и делу государеву». Росли и увеличивались многочисленные налоги, а правительство, неистощимое на выдумки, изощрялось в сочинении новых поборов: «ямские деньги», «стрелецкий хлеб» – и несть им числа, этим поборам!..

Многое из всего этого видел Степан, путешествуя по Руси, и страдания народные крепко запали в его неравнодушную к чужому горю душу…

В декабрьскую лютую стужу и непогодь 1652 года Степан Разин прибыл в первопрестольную. По узким московским уличкам с трудом добрался он до Посольского приказа, в ведении которого находилось Войско Донское и подал отпускную грамоту⁴². Она, эта грамотка, дошла до наших дней и хранится ныне в Государственном архиве древних актов. На ней следы разинских рук…

Долго ли пробыл Степан в Москве и дошел до студеных Соловков, документы об этом молчат, а впрочем, их попросту нет. Время, полное войн и социальных потрясений, пожары, наводнения и недобрые люди постарались уничтожить эти бесценные документы. Сведения о Степане Тимофеевиче снова «выныривают» из тьмы неизвестности только в ноябре 1658 года.

И снова на дворе холодный ноябрь, над куренями, погостами, майданом и собором Черкасска лютует осенняя непогодь… В стольном граде донских казаков собрался шумный казачий круг. Предстояло выбрать зимовую станицу в далекую Москву, которая одаривала донцов жалованьем, начиная с 1570 года, когда государь русский Иван Васильевич Грозный предложил воинственным и храбрым донцам службу, за кою и обязался платить жалованье. Казаки согласились, тем более, что служба была необременительной и состояла в ведении разведки на юге государства, встрече и проводах государевых послов. Царское жалованье сначала выдавалось в Москве, а в более поздние времена казаки получали его в Воронеже. «За свои службы великому государю» казаки имели хлеб, которого не выращивали на Дону вплоть до конца семнадцатого века. Кроме этого им выдавались деньги, «зелье» (порох), свинец, оружие, селитру и другие воинские припасы, столь необходимые казакам в их нелегкой боевой жизни. В начале XVII века жалованье делилось на две тысячи человек, а к разинским временам эта цифра возросла до пяти тысяч. Хлеба в те поры присылалось 200 тонн.

Зимовые станицы, ежегодно посылаемые в Москву за «государевым жалованьем», были различными по числу казаков. Самая малая станица включала в себя несколько донцов, но были станицы и по сто-сто пятьдесят человек. Воеводам приграничных с Доном городов вменялось в непременную обязанность проверять число казаков, проезжавших через их города по пути в первопрестольную. «Лишних», против разрешенного числа, казаков, полагалось «возвертать» обратно на Дон. Но казаки всякими хитростями умудрялись прорываться к Москве в большем числе, тогда в Москве чиновники Посольского приказа не выдавали «лишним» казакам кормовое и жалованье. Несмотря на эти государевы запреты, донцы почти всегда являлись в столицу в большем, чем полагалось, составе, и царь вынужден был мириться с этим, выдавая нужным ему казакам оружие, серебряные ковши и даже коней с государевой конюшни.

Вот потому так яростно и страстно, иногда до нешуточных столк-новений, кипел-шумел казачий круг в один из слякотных ноябрьских дней 1658 года, выбирая зимовую станицу. Наконец, страсти понемногу улеглись, «зимовейцы» были выбраны. Попал в станицу – какая честь! – и Степан Разин, что говорило о его авторитете в среде донских казаков. Не последнюю роль в его избрании в зимовую станицу сыграли ратные дела покойного батьки Тимофея и авторитет крестного Корнилы.

Атаманом зимовой станицы казаки избрали Наума Васильевича Васильева. Это был авторитетный, опытный, заслуженный воин и вожак донцов, несший нелегкий крест атаманский в суровые годы азовского «осадного сидения» – в 1639–1641 годах. Затем еще дважды, в 1650 и 1656 годах, казаки оказывали ему высокую честь, вновь избирая своим атаманом.

В дорогу дальнюю собирались надолго и тусклым неласковым днем второго ноября зимовая станица донских казаков отбыла из уныло стоявшего на холодном ветру Черкасска в белокаменную Москву.

Осень… Природа решила всерьез испытать казаков: в дороге зарядили промозглые дожди, пронизывающий ветер продувал нехитрую казачью одежду, многие из станицы Васильева заболели. Простудился и Степан. Его трясло, нудно ломило в костях, болела голова. Кое-как добрались до Валуйки, споро подъехали к каменному воеводскому дому. Атаман сдержанно приветствовал воеводу Ивана Языкова, в теплой шубе вышедшего на резное деревянное крыльцо.

– Здорово! Как доехали Наум Васильевич? – кивнул в ответ воевода, ежась на промозглом ветру.

– Тяжел ноне путь, Иван Степаныч, – смуро ответил уставший Васильев, – кони притомились, обессилели, казаки вконец разбиты, а один и вовсе тяжко занемог.

– Кто таков? – поинтересовался Языков, приглашая казаков в теплую горницу.

– Стенька Разин, черкасский казак, сынок покойного Тимоши Рази и крестник Корнея Яковлева, – все так же невесело протянул Васильев, усаживаясь в горнице на деревянную скамью и разминая озябшие и затекшие руки. – Дозволь, Степаныч, его, Стеньку, стал быть, покамест у тебя оставить, пока обмогнется малость. А после отправишь его к Москве, а нам надобно поспешить к великому государю, в стольный град!

– Лады, атаман, пущай останется твой казак Стенька, разве нехристи мы, што ли. Ну, а сами-то подкрепитесь, чем бог послал, милости прошу к столу…

Пока «зимовейцы» закусывали, запивая нехитрый обед вином, челядин воеводы отвел Степана в соседнюю, жарко натопленную комнату, уложил в постель, напоив терпким отваром целебных трав.

Отдохнув и подкрепившись у хлебосольного воеводы, казаки скрылись в осенней моросящей мгле. Степан, страдая душой и телом, остался в Валуйке на попечении слуг сердобольного воеводы.

Прошло несколько дней. Степан постепенно обмогся от болезни, отлежался в теплой комнате, окреп. В один из ноябрьских дней Степан подал челобитную в съезжую избу с просьбой помочь ему добраться до Москвы к своим казакам, к атаману Науму Васильевичу.

– Здоров ли ты, Степан? – участливо спросил воевода, прочитав Степанову челобитную. – Могешь ли одолеть тяжкий путь к Москве?

– Здоров я, здоров, воевода, – торопливо, словно боясь, что воевода не отпустит его, заговорил-засуетился Разин. – Сделай божескую милость, Иван Степанович, отправь меня к Москве к казакам и атаману Науму Васильеву, поди, беспокоются уже обо мне.

Языков улыбнулся, посмотрев в слюдяное оконце, поежился от вида бушующей непогоды и велел кликнуть писаря. Когда тот пришел и уселся за низеньким столиком, воевода начал диктовать: «Государю царю и великому князю Алексею Михайловичу холоп твой Ивашко Языков челом бьет». Воевода передохнул, прошелся по комнате, прислушался к вою ветра за окном и продолжал: «В нынешнем, государь, во 167-м году ноября в второй день выехали, государь, с Дону на Валуйку станица, донские казаки всево Донского войска атаман Наум Васильев с товарыщи». Языков снова замолк, вопросительно посмотрел на Степана, напряженно и тревожно следившего за его словами и действиями, и продолжал диктовать: «И то, государь, время, ево Наумовой станицы Васильева донской казак Степан Разин волею божию на Валуйке залежал, а войсковой, государь, атаман Наум Васильев с товарыщи по твоему великого государя цареву указу с Валуйки на твоих государевых на ямских подводах отпущон к тебе, великому государю, к Москве тово ж числа. А подвода атаману Науму на тово казака на Степана Разина не дана. А ныне, государь, тот казак от болезни своей обогся и бил челом тебе, великому государю и великому царю и великому князю Алексею Михайловичу, а мне, холопу твоему, на Валуйке в съезжей избе подал челобитную тот донской казак Наумовой станицы Васильева Степан, а в челобитной ево написано, чтоб ты, великий государь, пожаловал, велел ево с Валуйки отпустить к тебе, великому государю, к Москве. И по твоему великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича указу я, холоп твой, тово донского казака Наумовой станицы Васильева Степана Разина на твоей великого государя на ямской подводе с Валуйки отпустил к тебе, великому государю, к Москве»⁴³. Подьячий, закончив шуршать тонко очиненным пером, степенно и с достоинством посыпал написанное мелким песком и почтительно передал воеводе валик письма. Тот, взвесив послание на руке, вручил его Степану.

– Езжай, Степан, – сказал Языков. – А грамоту сию береги пуще глазу, передашь ее в государев Посольский приказ. Ну, с богом, кони готовы!

Степан быстро схватил заветную грамоту, торопливо поблагодарил воеводу и вихрем сорвался с места. Через час он уже ехал на ямской подводе по дороге на Москву.

В первопрестольную Степан Разин прибыл морозным вечером семнадцатого декабря и сразу же направился в Посольский приказ, отыскать который ему помогли встречные прохожие. Здесь он предъявил грамоту воеводы Зыкова. Полный, с круглым румяным лицом здоровяка дьяк Приказа равнодушно взял грамоту у закоченевшего от мороза Степана, прочитал и неторопливо вывел на ней: «Подана 167-го декабря в 17 день з донским казаком с Стенькою Разиным. чтена. К отпуску взять». Степан молча наблюдал за негостеприимным дьяком, наполняясь неприязнью к этому напыщенному чиновнику. Тот, словно почувствовав Степаново раздражение, поднял на него сумрачные глаза и скрипучим голосом проговорил:

– Что стоишь, казак, иди на Замоскворечье, на Ордынскую улицу, там твои земляки с атаманом Наумом Васильевым ждут тебя. Днями находил сюда Наум Васильич, справлялся: не прибыл ли? Иди…

Степан, оттаивая душой, сдержанно поклонился и быстро покинул Посольский приказ.

Уже было совсем темно, когда Степан нашел своих дорогих земляков, размещавшихся на Ордынской улице Замоскворечья по четыре человека в одном доме. Его усталого и озябшего, радостно принял атаман Васильев, давно тревожившися за судьбу юного казака, радостно загомонили вокруг Степана остальные казаки зимовой станицы. За широким дубовым столом в доме атамана устроили обильный ужин с терпкими винами и медами. В затемненной зимними сумерками комнате особенно ощущался уют и потому, что здесь, вдалеке от родных станиц, собрались все свои, родные донцы, и потому, что окнами бесилась и свирепствовала синяя зимняя вьюга, а здесь в доме было тепло, в печке озорно плясал веселый огонек, лились сладкие, хмельные меды, весело текли речи друзей-товарищей. Степан отогревшись огнем и медом, рассказывал о своем житье-бытье у воеводы Ивана Степановича Языкова, о том, как скучал-томился по своим товарищам, как рвался попасть в первопрестольную. Когда слегка устали от разговоров, пришло время песни, затянули старинную песню про Ермака Тимофеевича, про вольный тихий Дон, потом еще и еще. Ближе к полуночи Наум Васильев объявил захмелевшим казакам, что скоро их станица зимовая удостоится чести лицезреть великого государя Московского Алексея Михайловича, что ждут всех донцов богатые государевы подарки, а пока надлежит тщательно и надежно нести положенную караульную службу. Разошлись за полночь… В ту ночь Степан спал глубоко и крепко…

…Московская жизнь Степана Разина текла мирно и однообразно. Вместе с казаками он старательно нес, где прикажут, караульную службу, днем бродя по столице, знакомясь с многообразной жизнью великого русского города. Наум Васильев иногда заходил в Посольский приказ, к знакомому дьяку, узнавая точный день встречи с «великим государем», но встреча все откладывалась и откладывалась. Наконец долгожданный день наступил.

– Государь ждет нас! – объявил торжествующий атаман своим казакам…

Царский прием состоялся в малом тронном зале. Донцы во главе с атаманом Васильевым, одетые во все лучшее, были впущены дьяком-распорядителем в зал, в глубине которого на резном троне сидел царь Алексей Михайлович. Поклонились поясно, разогнулись не сразу, а выдержав почтительную паузу. Степан, устроившись сбоку казачьего посольства, тайком разглядывал царя, стараясь запечатлеть в своем сознании облик того, кто повелевал миллионами людей громадного государства, имя которого с любовью, злобой и яростью произносилось по всему обширному и многоязыкому государству Московскому.

Алексей Михайлович, спокойно сидевший на невысоком троне, имел довольно привлекательную наружность: белый, румяный лицом, с красивой окладистой бородой, но с низким лбом, крепкого сложения, с кротким и печальным выражением глаз. Добродушный от природы, царь получил от придворных лизоблюдов прозвище «Тишайший», хотя многие знали, что бывал государь часто вспыльчив и позволял себе грубые выходки по отношению к придворным, а однажды, разойдясь в гневе, оттаскал за бороду своего тестя боярина Милославского, в чем потом искренне раскаивался. Любимым развлечением «тишайшего» государя было купание своих стольников в холодной воде коломенского пруда, а также выдумывание различных, часто обидных, кличек придворным. Всем, кто знал царя, хорошо была известна набожность Алексея Михайловича. Царь любил читать священные книги, многие знал наизусть, цитируя их в повседневной жизни и политической деятельности. Никто из ближайшего окружения царя не мог превзойти своего господина в соблюдении изнурительных постов: в великую четыредесятницу царь каждый день отстаивал по пять часов в церкви, неутомимо и истово кладя бесчисленные и искренние поклоны. Блюдя посты, он по понедельникам, средам и пятницам вкушал только ржаной хлеб, запивая чистой водицей. Алексей Михайлович отличался трезвостью и умеренностью в еде, хотя к царскому столу иногда подавалось до 70 блюд. «Тишайший» был примерным семьянином, хорошим хозяином, любил природу и, как отмечали современники, был не лишен поэтического дара. Особую страсть питал царь к соколиной охоте. Алексей Михайлович любил приемы и находился сейчас в хорошем расположении духа.