Kitabı oku: «Жена наверху», sayfa 2

– Думаю, это была очень большая потеря, – произношу я.

Эмили наконец-то отпускает меня и собак, помахав рукой.

– Меня может не быть дома, когда ты вернешься, так что просто закрой их в клетке в гараже.

Я вывожу Майора и Полковника на прогулку и, конечно же, по возвращении не обнаруживаю на месте внедорожника Эмили. Крохотные пушистые тельца собак дрожат от возбуждения, пока я запираю их в клетке. Майор и Полковник самые маленькие из всех, кого я выгуливаю, и они, как мне кажется, меньше всего получают удовольствие от физических нагрузок.

– Разделяю ваши чувства, ребята, – говорю я им, задвигая щеколду и глядя, как Майор забирается в собачью постель, которая стоит больше, чем я зарабатываю за пару недель.

Вот почему я не испытываю больших угрызений совести, снимая с его ошейника серебряный собачий жетон и пряча его в карман.

– 5 —

– Ты до сих пор не внесла свою половину арендной платы.

Сидя на диване, я поднимаю взгляд. Я вернулась домой всего десять минут назад и надеялась, что сегодня мы с Джоном разминемся. Он работает офис-менеджером в местной церкви плюс состоит в Молодежном музыкальном служении, что бы это ни значило на самом деле, – я никогда не была ярой прихожанкой, – и его график, к моей досаде, постоянно меняется. Это далеко не первый раз, когда я возвращаюсь домой и сталкиваюсь с Джоном на кухне, и вот он стоит, прислонившись бедром к тумбе, с моим йогуртом в руке. Он постоянно съедает мои продукты, сколько бы я ни подписывала их своим именем или где бы ни пыталась спрятать их в нашей, по общему признанию, крошечной кухне. Такое впечатление, словно в этой квартире нет ничего лично моего, поскольку Джон поселился в ней первым, а потом уже разрешил и мне пожить здесь. Он без стука распахивает дверь моей спальни, пользуется моим шампунем, ест мою еду, «одалживает» мой ноутбук. Джон тощий и низкорослый, какой-то недомерок на самом деле, но иногда мне кажется, что он заполняет собой все пространство на наших общих шестидесяти пяти квадратных метрах.

Еще одна причина, по которой я хочу выбраться отсюда.

Проживать с Джоном я планировала лишь временно. Было рискованно возобновлять общение с кем-то, кто знал мое прошлое, но я решила, что могу использовать квартиру Джона как перевалочный пункт на месяц или, на худой конец, на полтора, пока не решу, что делать дальше.

Но с тех пор прошло полгода, а я по-прежнему живу здесь.

Сняв ноги с кофейного столика, я встаю и роюсь в кармане в поисках пачки двадцаток, которую сунула туда днем после посещения ломбарда. Я не всегда сбываю с рук добытое – в конце концов, сами по себе деньги никогда не имели для меня значения, – мне больше приносит удовольствие обладание вещью и уверенность, что никто не хватится пропажи. Это дарит ощущение некоего выигрыша. Но доход от выгула собак еще не в полной мере покрывает все мои расходы, поэтому сегодня я вытащила одинокую бриллиантовую серьгу миссис Рид из груды сокровищ на своем комоде. Пускай я не получила за украшение сумму даже близкую к его истинной стоимости, денег хватает на оплату моей половины этой дерьмовой бетонной коробки.

Сунув деньги в свободную руку Джона, я притворяюсь, что не замечаю его попытки задержать мои пальцы в своей ладони. Я – еще одна вещь в этой квартире, которую Джон присвоил бы при первой возможности, но мы оба делаем вид, что не знаем этого.

– Как продвигается дело с выгулом собак? – спрашивает Джон, когда я возвращаюсь на наш унылый диван.

В уголке его рта осталась капелька йогурта, но я не собираюсь сообщать об этом. Вероятно, он проходит с этой капелькой весь день, и она засохнет, превратившись в корку, которая отпугнет какую-нибудь девушку из Студенческого баптистского центра, где Джон служит на добровольных началах несколько вечеров в неделю. Я уже чувствую солидарность с ней, с этой незнакомой мне девушкой, с моей духовной сестрой по Смутному Отвращению к Джону Риверсу. Наверное, именно это вызывает у меня улыбку, когда я сажусь обратно на диван, вытаскивая из-под себя старое афганское одеяло.

– Все отлично, на самом деле. У меня появилось несколько новых клиентов, так что работы хватает.

Джон скребет ложкой по стенкам пластиковой баночки с йогуртом – моим йогуртом – и смотрит на меня сквозь темные пряди волос, свисающие на один глаз.

– Клиенты, – фыркает он. – Звучит так, будто ты проститутка.

Только Джон может попытаться пристыдить девушку за такое полезное занятие, как выгул собак, но я отмахиваюсь от этого. Если все и дальше будет складываться так же хорошо, скоро мне не придется жить здесь с ним. Скоро у меня появится собственное жилье с моими собственными вещами и моим собственным йогуртом, который я, черт возьми, лично съем.

– Может, я и проститутка, – отвечаю я и беру пульт с кофейного столика. – Может, именно этим я и занимаюсь на самом деле, а тебе просто говорю, что выгуливаю собак.

Я поворачиваюсь на диване, чтобы взглянуть на Джона: он по-прежнему стоит у холодильника, но теперь голова опущена, а глаза настороженно следят за мной. Это побуждает меня зайти еще дальше, и я продолжаю:

– Возможно, сейчас у тебя в кармане лежат деньги, полученные за минет, Джон. Что бы сказали на это баптисты?

Джон вздрагивает от моих слов и тянет руку к карману, то ли чтобы коснуться денег, то ли чтобы попытаться скрыть стояк, который у него наверняка возник, когда я сказала слово «минет». Эдди не съежился бы от такой шутки, внезапно приходит мне в голову. Эдди бы рассмеялся. Его глаза только ему присущим образом стали бы более яркими, более голубыми, и все потому, что ты его удивила. Как случилось, когда ты заметила, что у него есть книги.

– Ты должна пойти со мной в церковь, – произносит Джон. – Можно пойти сегодня.

– Ты работаешь в офисе при церкви, – напоминаю я, – а не в самой церкви. Не уверена, что мне будет полезно взглянуть, как ты подшиваешь старые бюллетени.

Обычно я так открыто не грублю Джону из опасения, что он может выгнать меня, так как формально квартира полностью принадлежит ему, но сейчас ничего не могу с собой поделать. Наверное, так на меня повлиял тот день, проведенный на кухне у Эдди; я много раз начинала все сначала и научилась распознавать предвестники перемен. Полагаю, уверена, что мне недолго осталось жить в этой дерьмовой клетушке с этим дерьмовым человеком.

– Ты стерва, Джейн, – угрюмо бормочет Джон, он выбрасывает пустую баночку из-под йогурта и, не сказав больше ни слова, выскальзывает за дверь.

После его ухода я роюсь в кухонных шкафчиках в поисках еды, которую Джон не съел. К счастью, у меня остались две упаковки с макаронами быстрого приготовления, и я разогреваю их обе, вывалив содержимое в одну миску, а затем устраиваюсь с ноутбуком и начинаю поиски информации о Беа Рочестер. Не вижу смысла тратить много времени на статьи о ее смерти: я слышала сплетни, и, честно говоря, история кажется мне довольно простой – две дамы перебрали в своем шикарном летнем доме, сели в свою шикарную лодку, а затем их постигла очень шикарная смерть. Печально, но не совсем трагедия. Нет, меня больше интересует жизнь Беа Рочестер. Что в ней заинтересовало такого мужчину, как Эдди? Кто она такая, как складывались их отношения?

Первым делом я захожу на сайт ее компании. «Сазерн-Мэнорс».

– Ничто так не говорит о компании из списка самых доходных, как неудачный каламбур², – бормочу я, накалывая на вилку макароны.

На главной странице сайта размещено обращение, и я сразу же опускаю взгляд посмотреть, не написал ли его Эдди, но автор не он. Там указано другое имя – Сьюзен, очевидно, заместитель Беа. В обращении типичные фразы, которые положено писать, когда основатель компании внезапно умирает: как все опечалены, какая это потеря, как компания будет продолжать свое дело, сохраняя наследие основательницы, и так далее и тому подобное. Интересно, что это за наследие, в самом деле, продавать по завышенной цене слащавое дерьмо.

Переходя со страницы на страницу, я разглядываю дорогущие стеклянные банки для консервирования, свитера стоимостью в пятьсот долларов с аккуратно вышитой в левом углу надписью «ПРИВЕТ ВСЕМ!», серебряные щипцы для салата с ручками в форме пчел. На этом сайте так много клетчатых узоров, словно здесь разорвало Дороти Гейл³, но я не могу перестать рассматривать товары, открывая один за другим. Собачьи поводки с монограммой. Кованые жестяные лейки. Огромная стеклянная чаша в форме надкусанного яблока. Все это дорогое, но бесполезное дерьмо, вроде того, что стоит на подарочных столах на каждой свадьбе людей из высшего общества в Бирмингеме. Я наконец отрываюсь от разглядывания вакханалии дороговизны и слащавости и возвращаюсь на главную страницу, чтобы снова посмотреть на фотографию Беа Рочестер.

Она стоит перед обеденным столом из светлой искусственно состаренной древесины. Хотя мне не довелось побывать в столовой Рочестеров, я сразу же догадываюсь, что фотография сделана там, и если бы я прогулялась по дому, то нашла бы эту комнату. В ней ощущается та же атмосфера, что и в гостиной, – мебель подобрана не комплектом, но каким-то образом все сочетается, от украшенных цветочным рисунком бархатных чехлов на сиденьях восьми стульев до оформленной в оранжево-бирюзовых тонах центральной части комнаты, которая бросается в глаза на фоне штор цвета баклажана. Беа тоже притягивает взгляд, ее темные волосы подстрижены чуть выше плеч и уложены в блестящий длинный боб. Она скрестила руки на груди, слегка склонила голову набок и улыбается в камеру, а ее помада – самого красивого оттенка красного, который мне когда-либо встречался. На ней темно-синий свитер, прихваченный на талии тонким золотым пояском, и юбка-карандаш в синюю и белую клетку. В таком наряде Беа умудряется выглядеть милой и сексуальной одновременно, и во мне почти сразу же вспыхивает ненависть к ней.

А также желание узнать о ней все.

Я снова погружаюсь в просторы Интернета, пока мои макароны быстрого приготовления застывают в миске на исцарапанном и разбухшем от воды кофейном столике Джона. Пальцы порхают по клавиатуре, взгляд и разум впитывают подробности жизни Беа Рочестер – правда, их не так много, как хотелось бы. На самом деле Беа не была знаменитостью; казалось, людей больше интересовала ее компания, вещи, которые можно там купить, в то время как сама Беа словно бы держалась в стороне. Мне удается отыскать лишь одно интервью – для журнала «Southern Living»⁴, само собой разумеется. На прилагаемой фотографии Беа сидит за другим обеденным столом – ну серьезно, эта женщина вообще бывала в остальных комнатах? – на этот раз в желтом наряде. Возле ее локтя стоит хрустальная ваза с лимонами, а в руке она небрежно держит эмалированную кофейную кружку с изображением букета ромашек.

Описание жизни – сплошная заказная статья. Беа выросла в Алабаме, один из ее предков был сенатором в 1800-х годах, семья владела роскошным домом в каком-то местечке под названием Калера, но дом сгорел несколько лет назад. К всеобщему огорчению, ее мать скончалась вскоре после того, как Беа основала «Сазерн-Мэнорс», и с тех пор Беа «делала все в память о ней». Я пробегаю взглядом уже знакомые детали – обучение в частном колледже Рэндольфа-Мэйкона, возвращение в Бирмингем, развитие бизнеса, – пока наконец не останавливаюсь на имени Эдди.

Три года назад Беа Мейсон познакомилась с Эдвардом Рочестером во время отдыха на Гавайях.

– Я определенно не собиралась заводить отношения, – смеется она. – Просто хотела наслаждаться бездельем, читать книги и пить забавные коктейли со льдом. Но когда появился Эдди…

Сделав паузу, она слегка качает головой и заливается румянцем.

– Меня словно закружило в вихре, но я не устану повторять, что брак с Эдди стал единственным импульсивным решением, принятым мной в жизни. К счастью, это также оказалось лучшим из когда-либо принятых мной решений.

Со вздохом я отстраняюсь от ноутбука, ощущая боль в спине и легкое онемение в ногах из-за того, что долго сидела в одной позе. Накидка, обернутая вокруг моих бедер, пахнет дешевым моющим средством, и я отталкиваю ее, сморщив нос.

Гавайи. Почему от этого все выглядит только хуже? Почему мне хотелось бы, чтобы они познакомились в церкви, или в загородном клубе, или в одном из пяти тысяч других скучных и безопасных мест в округе?

Потому что я не хотела, чтобы это было что-то особенное. Я не хотела, чтобы она была какой-то особенной.

Но она – особенная. Красивая, умная и миллионерша. Женщина, которая создала что-то свое, пусть даже благодаря семейному состоянию и такому происхождению, которое позволило достичь всех благ намного проще, чем это получилось бы у кого-то вроде меня. Я снова смотрю на фотографию, пытаясь представить, как звучал голос Беа, какого она была роста, как они с Эдди смотрелись вместе. Великолепно, ясное дело. Сексуально. Но улыбались ли они друг другу? Свободно ли касались друг друга: его рука на ее талии, ее рука на его плече? Ласкали ли друг друга украдкой: прикосновения рук под столом, известные лишь им двоим тайные знаки? Должно быть, так. Брак был именно таким, хотя мне редко доводилось видеть удачные браки.

Итак, Беа Рочестер была совершенством. Идеальный магнат, идеальная женщина, идеальная жена. Возможно, она даже никогда не слышала о макаронах быстрого приготовления и не видела ломбард изнутри.

Но у меня было одно преимущество перед ней. Я была все еще жива.

– 6 —

На следующее утро я прихожу, чтобы выгулять Адель, а Эдди нет дома. Его гараж пуст, и, выводя щенка с заднего двора, я твержу себе, что вовсе этим не огорчена. Торнфилд-Эстейтс расположен на небольшой возвышенности от Маунтин-Брук, где я раньше работала, так что сегодня утром я решаю прогуляться туда. Адель радостно семенит маленькими лапками, пока мы покидаем привычный район. Кажется, что я принимаю такое решение, так как устала гулять по одним и тем же улицам, но истинная причина – желание быть увиденной. Я хочу, чтобы люди, которые не знают о моей работе по выгулу собак, заметили меня с питомцем Эдди и подумали, что мы как-то связаны. Эта мысль заставляет меня держать голову выше, пока я миную «Жареное зерно» и маленький бутик, где продаются вещи, в которых я распознаю подделки продукции «Сазерн-Мэнорс». Я прохожу мимо трех магазинов с пестрыми стегаными сумками в витринах и пытаюсь представить, сколько таких сумок хранится в шкафах в Торнфилд-Эстейтс. Каково это – быть женщиной, потратившей двести пятьдесят долларов на уродливую сумку только потому, что может себе это позволить?

Рядом трусит Адель, постукивая коготками по тротуару. Я уже собираюсь повернуть к книжному магазину, когда вдруг слышу:

– Джейн?

Миссис Макларен – ее далматинца, Мэри-Бет, я выгуливаю каждую среду – стоит передо мной со стаканчиком кофе из «Жареного зерна». Как и Эмили Кларк, она почти всегда одета в подобранную со вкусом форму для йоги, но ее рост меньше, а фигура пышнее, чем у Эмили или у миссис Рид; по меньшей мере четыре оттенка блонда угадываются в волосах, локонами обрамляющих лицо.

– Что это вы вдвоем здесь делаете? – Она спрашивает об этом с улыбкой, но я вдруг заливаюсь краской, словно поймана на чем-то нехорошем.

– Смена обстановки, – отвечаю я, робко пожимая плечами.

Я надеюсь, что ответ окажется исчерпывающим, но миссис Макларен подходит ближе, глядя на Адель.

– Милочка, думаю, небезопасно выгуливать собак за пределами района. – Она говорит приторным, воркующим голоском, и из-за этого во мне поднимается ненависть. Можно подумать, я ребенок. Или, что еще хуже, служанка, которая без спроса вышла за пределы хозяйского двора.

– Мы ушли недалеко от дома, – говорю я. Адель рядом со мной скулит и виляет хвостом, натягивая поводок.

Дома.

Миссис Макларен делает еще шаг. На ее запястье покачивается сумка для покупок с логотипом одного из тех маленьких бутиков, мимо которых я только что прошла. Я задаюсь вопросом, что же лежит в этой сумке; как хочется лишь глазком взглянуть на ее содержимое, а потом, в доме, что-нибудь взять оттуда. Глупое, мелочное желание, непроизвольный порыв, я знаю, но от него не отделаться, он настойчиво пульсирует, бьется под самой кожей. Что бы эта стерва ни купила сегодня, у нее этого не останется. Только не после того унижения, что я испытываю благодаря ей.

– Ладно, тогда, может, вы поторопитесь обратно? – Лишь интонация указывает на то, что это вопрос. – И, дорогуша, пожалуйста, никогда не выводи Мэри-Бет за пределы нашего района, хорошо? Она легковозбудимая, а мне бы не хотелось, чтобы она оказалась среди всей этой… – Миссис Макларен делает взмах рукой, сумка снова подпрыгивает на ее запястье. – Суеты.

За все утро мимо проехало самое большее три машины, и единственной суетой стала сама миссис Макларен, остановившая меня как преступницу, за выгул собаки за воротами Торнфилда. Но я киваю. Я улыбаюсь. Я сдерживаю яд, переполняющий мой рот, потому что достаточно в этом поднаторела, и возвращаюсь в Торнфилд-Эстейтс, к дому Эдди.

Внутри прохладно и тихо. Я наклоняюсь, чтобы отстегнуть поводок Адель; ее когти скользят сначала по мрамору, потом по твердой древесине, пока она идет к раздвижным стеклянным дверям во двор, и я, последовав за ней, открываю их, чтобы выпустить ее. Остается лишь повесить ее поводок на крючок у входной двери и, быть может, оставить записку для Эдди, что я приходила, что Адель во дворе, а затем уйти. Вернуться в бетонную коробку на улице Сен-Пьер, поразмыслить еще раз о том, не сдать ли экзамены для поступления на последипломный курс в университете, или, как вариант, перебрать сокровища из чужих комодов, туалетных столиков, прикроватных тумбочек.

Вместо этого я иду в гостиную, где стоят кресла с цветочным узором и диван ярко-клюквенного цвета, есть полки с множеством книг. Осматриваюсь по сторонам – в кои-то веки я не ищу, что забрать, и не знаю, что это нежелание тащить вещи именно из этого дома говорит обо мне, об Эдди или о том, что я, возможно, чувствую к нему. Я просто хочу узнать его поближе. Выяснить о нем что-нибудь.

На самом деле, если быть честной с самой собой, я хочу увидеть его фотографии с Беа.

В гостиной их нет, но на стене видны места, где, должно быть, они висели, да и каминная полка подозрительно пустая, что наталкивает на мысль – когда-то на ней стояло что-то еще кроме пары серебряных подсвечников.

Сопровождаемая скрипом кроссовок, я прохожусь по коридору, подмечая еще больше пустот, и поднимаюсь наверх. Твердое дерево кажется мягким под ногами; на лестнице нет пустых пятен, лишь изящные произведения искусства. На лестничной площадке стоит стол со стеклянной чашей в форме яблока – творение из «Сазерн-Мэнорс». Погладив ее, я двигаюсь дальше, по более короткой лестнице, на второй этаж.

Здесь царит полумрак: свет выключен, а утреннее солнце еще недостаточно высоко, чтобы его лучи могли проникнуть в окна. Тут кругом двери, но я не пытаюсь их открыть и вместо этого приближаюсь к маленькому деревянному столику под круглым витражным окном в конце коридора. Единственный предмет на нем – фотография в серебряной рамке. Как раз то, что я жаждала увидеть, и в то же время лучше бы вообще никогда не видела.

Мне было интересно, как Беа и Эдди смотрелись вместе, и теперь я знаю. Они прекрасная пара. Но дело не только во внешности. Многие люди красивы, особенно проживающие в этом районе, где каждый может позволить себе должный уход, так что дело не в идеальных волосах и безупречной фигуре Беа, не в ее яркой улыбке и дизайнерском купальнике. Дело в том, что они выглядят так, словно подходят друг другу. На фотографии оба позируют на красивом пляже, Беа улыбается в камеру, Эдди улыбается ей. Каждый из них нашел свою вторую половину – то, что большинство из нас ищет и никогда не находит, то, чего, как мне казалось, не существует, ведь как в таком огромном мире можно отыскать человека, который подходит именно тебе? Но Беа подходила Эдди, теперь я это вижу и внезапно чувствую себя глупой и маленькой. Конечно, Эдди флиртовал со мной, но он, вероятно, из тех парней, для которых флирт – вторая натура. У него было все это. Он определенно не захотел бы меня.

– Она сделана на Гавайях.

Я резко оборачиваюсь, выронив ключи из онемевших пальцев. Эдди стоит в коридоре, на самом верху лестницы, прислонившись к стене и заведя ногу за ногу; сегодня он одет в джинсы и синюю рубашку на пуговицах, которая выглядит просто, но, вероятно, стоит целое состояние.

Покачивая солнечные очки в руке, Эдди кивает на столик.

– Эта фотография… – поясняет он, – это мы с Беа отдыхали на Гавайях в прошлом году. Вообще-то мы там и познакомились.

Сглотнув ком в горле, я засовываю руки в задние карманы джинсов и расправляю плечи.

– Я просто искала туалет, – говорю я.

Эдди слегка улыбается.

– Ну конечно.

Он отталкивается от стены и приближается ко мне. Коридор просторный, залитый светом из окна над нами, но кажется, что пространство сжимается по мере того, как подходит Эдди.

– Это единственная фотография, от которой я не смог избавиться, – продолжает он. Я всей кожей ощущаю, что Эдди стоит совсем рядом, его локоть почти касается моего бока. – Остальные были в основном снимками с нашей свадьбы, да еще несколько фото с тех пор, когда мы строили этот дом. Но эта… – Замолчав, он берет рамку и разглядывает изображение. – Не знаю. Я просто не смог ее выбросить.

– Вы выбросили все остальные? – спрашиваю я. – Даже свадебные снимки?

Эдди с тихим стуком возвращает рамку на столик.

– Вообще-то сжег. На заднем дворе через три дня после случившегося.

– Мне так жаль, – тихо говорю я, стараясь не представлять, как Эдди стоит перед костром, в котором исчезают фотографии Беа.

Он вдруг бросает на меня взгляд чуть прищуренных голубых глаз.

– Не думаю, что вам на самом деле жаль, Джейн, – произносит он.

Во рту у меня становится сухо, а сердце колотится. Я жалею, что поднялась по лестнице в этот коридор, но в то же время так рада, ведь если бы я этого не сделала, мы бы сейчас не стояли здесь и Эдди не смотрел бы на меня так.

– То, что случилось, ужасно, – пытаюсь перефразировать я. Эдди кивает, но тут же тянется ко мне; его пальцы обхватывают мой локоть, и я опускаю взгляд на точку нашего соприкосновения, на его руку на своей коже.

– Ужасно, – эхом отзывается он, – но вам не жаль, ведь раз ее здесь нет, то можете быть вы. Со мной.

Мне хочется возразить, потому что Эдди думает обо мне ужасные вещи. Потому что ужасно быть такой. Но он прав – я рада, что Беа Рочестер в тот вечер села в лодку с Бланш Ингрэм. Я рада, потому что в итоге Эдди остался один.

Свободен.

Мне следовало бы устыдиться того, что он видит во мне такое, но я лишь испытываю головокружение.

– Я не с вами, – возражаю я, и это правда. Мы можем стоять здесь, рука об руку, но мы не вместе. Меня от Эдди Рочестера по-прежнему отделяет гребаная пропасть.

Но он дарит мне свою ленивую улыбку лишь одним уголком рта, и она делает его моложе и обаятельнее.

– Поужинайте со мной сегодня, – говорит он.

Мне нравится, что это звучит не как вопрос.

– Да, – будто со стороны слышу я свой голос, и все складывается очень просто.

Не сложнее, чем войти в дверь.

– 7 —

Я не позволила ему заехать за мной – было бы безумием допустить, чтобы Эдди увидел, где я на самом деле живу. От одной лишь мысли о том, что он столкнется с Джоном, меня бросает в дрожь. Нет, я хочу существовать только в мире Эдди, словно явилась из ниоткуда, непостижимая и полностью сформировавшаяся личность. В общем-то это действительно так.

Итак, мы с Эдди встречаемся в Английском селении, той части Маунтин-Брук, где я еще не бывала, но слышала о ней от Эмили. В Маунтин-Брук много «селений»: селение Кахаба, селение Овертон и сам Маунтин-Брук. Мне всегда казалось глупым использовать слово «селение» для обозначения разных частей одного и того же населенного пункта – просто используйте слово «район», вы, пафосные придурки, мы же не живем в английской глуши, – но кому интересно, что я думаю?

Я паркуюсь подальше от французского бистро, где у Эдди заказан столик, молясь, чтобы после ужина он не предложил проводить меня до машины, и встречаю его под навесом в черно-золотую полоску у входа в заведение. На Эдди угольно-черные брюки и белая рубашка – прекрасное дополнение к моему темному платью цвета баклажана. Его теплая рука лежит у меня на пояснице, пока метрдотель провожает нас к столику.

Приглушенный свет, белые скатерти, бутылка вина. Больше всего мне бросается в глаза именно то, как небрежно Эдди заказывает целую бутылку, пока я изучаю в меню стоимость бокала, ломая голову над тем, что выбрать, чтобы звучало изысканно, но не оказалось слишком дорого. Выбранная им бутылка стоит больше ста долларов; я краснею, когда думаю о том, что Эдди считает меня достойной таких трат. После такого, решительно отложив меню в сторону, я с радостью позволяю ему сделать заказ за меня.

– А если я выберу то, что тебе не понравится? – спрашивает он, а сам улыбается.

Кожа Эдди уже не кажется такой бледной, как в день нашего знакомства. Его голубые глаза больше не выглядят покрасневшими, и я задаюсь вопросом, не стала ли сама причиной его счастья. Это пьянящая мысль, еще более пьянящая, чем вино.

– Мне все нравится, – отвечаю я.

Я ни на что не намекаю, но так уж выходит, и, увидев, как темнеет ямочка на щеке Эдди, я задумываюсь, что же еще такого сказать, чтобы он продолжал так смотреть на меня. Его взгляд опускается ниже. Сначала мне кажется, что Эдди смотрит на низкий вырез моего платья, но затем он произносит:

– Какое у тебя ожерелье.

Твою ж мать.

Глупо было его надевать. Я очень редко совершаю безрассудные поступки, но, оглядываясь в зеркало перед выходом, показалась себе такой невзрачной без украшений. Цепочка, позаимствованная у миссис Макларен, не представляла собой ничего особенного – ни бриллиантов, ни драгоценных камней, лишь простая серебряная цепочка с маленьким кулоном из серебра и золота. Теперь я вдруг понимаю, что кулон выполнен в виде пчелы, и мой желудок сжимается, а пальцы комкают салфетку.

– Дружеский подарок, – поясняю я, стараясь выглядеть непринужденно, но сама невольно прикасаюсь к кулону, ощущая его тепло на своей груди.

– Красиво, – говорит Эдди и отводит взгляд. – Компания моей покойной жены производит нечто подобное, так что…

Запнувшись, Эдди начинает барабанить пальцами по столу.

– Сочувствую, – с сожалением говорю я. – Я… Я слышала про «Сазерн-Мэнорс», и это…

– Давай не будем об этом. О ней.

Эдди вскидывает голову, застывшая на губах улыбка выглядит натянутой, и мне хочется потянуться через стол и взять его за руки, но мы еще не настолько близки, не так ли? Я хочу расспросить его обо всем, что касается Беа, и одновременно забыть о том, что она была на свете.

Хочу. Хочу.

Официант подходит к столику с бутылкой дорогого вина, и я улыбаюсь Эдди.

– Тогда давай поговорим о тебе.

Вскинув брови, Эдди откидывается на спинку сиденья.

– Что ты хочешь знать? – спрашивает он.

Я делаю паузу, пока официант наливает порцию вина для дегустации в бокал Эдди, затем жду, пока Эдди сделает глоток, кивнет и жестом попросит наполнить наши бокалы. Такое я видела только в фильмах или в реалити-шоу о богатых домохозяйках, и теперь это происходит со мной. Теперь я одна из тех, кто так ужинает.

Когда наши бокалы наполнены, я имитирую позу Эдди, откидываясь назад.

– Где прошло твое детство?

– В штате Мэн, – спокойно отвечает он, – в маленьком городке под названием Сирспорт. Моя мама до сих пор живет там, как и брат. Но я уехал оттуда, как только выдалась возможность. Учился в колледже в Бангоре. – Эдди потягивает вино, глядя на меня. – Ты когда-нибудь бывала в штате Мэн?

– Нет, – качаю я головой. – Но в подростковом возрасте я прочла много книг Стивена Кинга, поэтому подозреваю, что имею представление о том, что это за штат.

В ответ Эдди смеется, как я и надеялась.

– Ну, там не так много кладбищ домашних животных и клоунов-убийц, но в основном все совпадает.

Наклонившись вперед, я складываю руки на столе, не упустив из виду, как взгляд Эдди скользит от моего лица к вырезу платья. Мужчины часто бросают на меня такие беглые взгляды, но от Эдди я не воспринимаю это как нечто пугающее или нежеланное. Мне даже нравится, когда он на меня смотрит.

Еще одно новое открытие.

– Наверное, жизнь здесь – это огромная перемена для тебя, – замечаю я. Эдди пожимает плечами.

– После колледжа я много раз переезжал. Работал с другом, занимаясь перепродажей домов по всему Среднему Западу. Поселился на некоторое время в Калифорнии – там я впервые получил лицензию подрядчика. Думал, что останусь там навсегда, но потом поехал в отпуск и…

Он замолкает, и я оживляюсь, не желая, чтобы вновь повисла напряженная тишина.

– Ты когда-нибудь думал о возвращении?

Удивленный, Эдди наливает себе еще немного вина.

– В Мэн?

– Или в Калифорнию, – пожимаю я плечами.

Меня удивляет, почему Эдди остался жить в месте, с которым его связывает так много плохих воспоминаний, в месте, где он кажется белой вороной, совсем слегка, но все же выделяется, даже с учетом денег и дорогой одежды.

– Ну, здесь расположен головной офис «Сазерн-Мэнорс», – отвечает Эдди. – Я мог бы заниматься подрядами где-нибудь в другом месте, но Беа очень хотела, чтобы «Сазерн-Мэнорс» базировалась в Алабаме. Это выглядело бы… не знаю. Как предательство, наверное. Если бы я перенес предприятие в другое место. Или продал. – Выражение его лица немного смягчается. – Это ее наследие, и я чувствую себя ответственным за его сохранение.

Я киваю, радуясь тому, что как раз сейчас нам приносят еду и этот разговор может завершиться сам по себе. Я уже поняла, насколько важна для Эдди компания «Сазерн-Мэнорс»: во время поисков в Интернете я нашла статьи о том, как спустя всего несколько месяцев после исчезновения Беа Эдди боролся за получение судебного ордера, официально подтверждающего ее смерть. Статьи были как-то связаны с «Сазерн-Мэнорс», и в них содержалось множество непонятных мне деловых и юридических терминов, но я ухватила суть – Беа должна была считаться мертвой на бумаге, чтобы Эдди возглавил компанию и управлял ею так, как хотела бы жена. Интересно, что он почувствовал, объявив о смерти жены таким официальным, окончательным образом?

Разрезая бифштекс, Эдди с едва заметной улыбкой бросает на меня взгляд.

– Довольно обо мне. Я хочу послушать о тебе.

Я начинаю травить милые байки, изображая жизнь Джейн в лестном свете. Некоторые из историй реальны (средняя школа в Аризоне), некоторые – наполовину, а иные позаимствованы у друзей. Эдди, кажется, слушает с удовольствием, улыбаясь и кивая во время еды, и к моменту, когда приносят счет, я чувствую себя более расслабленной и уверенной, чем представляла себя на этом свидании.