Kitabı oku: «Пробужденные фурии», sayfa 2
– Вопрос решен, – сказал Танаседа мне в ухо. – Прошу, остаток ночи проведите в другом месте. Через шесть часов вы можете вернуться, вас будет ждать оборудование и возмещение. Больше мы друг друга не услышим. Это. Недоразумение. Было весьма прискорбным.
Как-то он не сильно расстроился.
– Посоветуете хорошее место для завтрака? – спросил я.
Молчание. Вежливый шум помех. Я взвесил телефон в руке, затем бросил обратно Юкио.
– Ну, – я перевел взгляд с якудза на Плекса и обратно, – а вы мне посоветуете хорошее место для завтрака?
Глава вторая
Прежде чем Леонид Мексек обрушил водопады щедрости на нищую экономику Шафранового архипелага, Текитомура в сезоны нереста крупных боттлбэков перебивалась благодаря богатым рыбакам из Миллспорта или Охридовых островов, а еще занималась выловом паутинных медуз ради их масла. Благодаря биолюминесценции последних проще ловить ночью, но траулеры редко выходили больше чем на пару часов. Чуть дольше – и невесомые усики-стрекала паутинных медуз покроют одежду и поверхности на корабле таким плотным слоем, что рискуешь потерять производительность из-за отравления парами или ожогов кожи. Всю ночь траулеры то и дело возвращаются, чтобы прополоскать команду и палубу дешевым биорастворителем. За промывочной станцией, обозначенной сияющими лампами Ангьера, – короткий ряд баров и едален, открытых до рассвета.
Плекс, сыпя извинениями, словно из дырявого мешка, провел меня по складскому району до верфи и местечка без окон под названием «Токийский ворон». Оно не сильно отличалось от дешевых шкиперских баров Миллспорта: фрески Эбису и Эльма на заляпанных стенах вперемешку со стандартными молельными табличками с надписями на кандзи или амеранглийской латинице: «Пожалуйста, спокойное море и полные сети». Мониторы за барной стойкой из зеркального дерева выдают местный прогноз погоды, поведенческие паттерны орбитальников и глобальные экстренные новости. Неизбежное голопорно на широкоформатной проекционной подложке в конце комнаты. Матросы траулеров выстроились вдоль бара и сгрудились у столиков с затуманенными усталостью лицами. Компания тощая, в основном мужская, в основном несчастная.
– Я плачу́,– торопливо сказал Плекс, когда мы вошли.
– Будто у тебя есть выбор.
Он ответил робким взглядом.
– Эм-м. Да. Чего желаешь?
– То, что здесь считается за виски. Бочковой крепости. То, что я почувствую даже вкусовыми схемами этой поганой оболочки.
Он улизнул к стойке, а я по привычке нашел столик в углу. Вид на дверь и посетителей. Опустился на стул, поморщившись из-за обожженных бластером ребер.
Ну и трындец.
Да не совсем. Я коснулся стеков через ткань кармана куртки. Я же получил то, за чем пришел.
И почему же ты не мог просто перерезать им горло во сне?
Они должны были знать. Должны были видеть.
От стойки вернулся Плекс со стаканами и унылыми суши на подносе. Он казался необъяснимо довольным собой.
– Слушай, Так. Не переживай насчет ищеек. В синтоболочке…
Я посмотрел на него.
– Да. Я знаю.
– И, ну, тоже знаешь. Всего шесть часов.
– И целое завтра до отхода ховера, – я подхватил стакан. – Серьезно, лучше заткнись, Плекс.
Он заткнулся. Через пару минут тяжких дум я обнаружил, что и это мне не нравится. В синтетической коже я стал нервным и дерганым, как после отходняка с мета; мне неприятно сейчас собственное тело. Нужно отвлечься.
– Давно знаешь Юкио?
Он поднял глаза с недовольным видом.
– Ты же сказал…
– Да. Прости. Меня сегодня подстрелили, так что я не в лучшем настроении. Вот и…
– Тебя подстрелили?
– Плекс. – Я с пристальным взглядом наклонился над столом. – Что ж ты так орешь.
– Ой. Прости.
– Я хочу сказать, – я беспомощно повел рукой, – да как ты вообще остаешься в деле, мужик? Ты же вроде как преступник, господи.
– Это был не мой выбор, – сказал он сухо.
– Нет? А как это работает? У них есть какой-то ежегодный призыв, что ли?
– Очень смешно. Полагаю, ты-то сознательно выбрал пойти в армию? В семнадцать гребаных стандартных лет?
Я пожал плечами.
– Я сделал выбор, да. Либо армия, либо банды. Я надел форму. Она окупалась лучше, чем криминал, которым я и так занимался.
– Что ж, а я никогда не был в банде, – он закинулся виски. – Якудза об этом позаботились. Слишком большой риск потерять инвестицию. Я ходил к правильным репетиторам, вращался в правильных социальных кругах, учился ходить как надо, говорить как надо, а потом меня сорвали, как хренову вишенку.
Его взгляд выкинуло на расцарапанное дерево стола, как мусор на пляж.
– Я помню отца, – горько произнес он. – День, когда я получил доступ к семейным стекам данных. Сразу после вечеринки в честь совершеннолетия, на следующее утро. Все еще с похмелья, все еще под кайфом, и тут как тут в его кабинете Танаседа, Кадар и Хираясу, как сраные вампиры. Он в тот день плакал.
– Вот этот Хираясу?
Он покачал головой.
– Это сын. Юкио. Хочешь знать, сколько я знаком с Юкио? Мы росли вместе. Спали вместе на одних и тех же уроках кандзи, гасились одним и тем же такэ, встречались с одними и теми же девчонками. Он уехал в Миллспорт, когда у меня началась практика по оцифровке и биотеху, вернулся спустя год уже в этом дебильном костюмчике, – он поднял взгляд. – Думаешь, мне нравится всю жизнь искупать долги отца?
Кажется, ответа ему не требовалось. А мне не хотелось слушать дальше. Я отпил еще виски, пытаясь представить, как бы оно обожгло, если бы в оболочке были настоящие вкусовые рецепторы. Приподнял стакан.
– А как так вышло, что им сегодня от тебя понадобились загрузка и выгрузка? В городе явно больше одного станка для оцифрованного сознания.
Он пожал плечами.
– Какой-то косяк. У них был свой станок, но в нем загрязнение. Морская вода в подаче геля.
– Вот тебе и организованная преступность, а.
В том, как он посмотрел на меня, читалась злая зависть.
– У тебя нет семьи, да?
– Не особо, – грубовато, но ему не стоило знать всю правду. Лучше скормить ему что-то еще. – Меня долго не было.
– На хранении?
Я покачал головой.
– Вне планеты.
– Вне планеты? И где был? – возбуждение в голосе было невозможно ни с чем перепутать, его едва-едва сдерживали призрачные остатки породы. В системе Глиммер не было обитаемых планет, не считая Харлана. Пробное терраформирование на Глиммере V ниже плоскости эклиптики не принесет полезных результатов еще век. Внепланетные путешествия для харланца – это межзвездный пробой, возможность стряхнуть физическую суть и переоблачиться где-то за много световых лет отсюда, под чужим солнцем. Очень романтично, и в общественном сознании у пробойщиков статус прямо как у космонавтов на Земле в годы внутрисистемных перелетов.
Но дело в том, что в отличие от космонавтов, этим нынешним знаменитостям, чтобы путешествовать с помощью гиперпространственного передатчика, ничего не приходится делать. Впрочем, то, что во многих случаях у них нет никаких навыков или значимости, кроме самой славы пробойщика, как будто не оттеняет их триумфального шествия по человеческому воображению. Конечно, старая Земля – настоящий джекпот в плане направлений, но, кажется, в итоге даже не важно, куда ты улетаешь, главное, что возвращаешься. Излюбленная пиар-техника для старых кинозвезд эксперии и вышедших из моды миллспортских куртизанок. Если как-нибудь наскребешь на пробой, тебе более-менее гарантированы годы прибыльного внимания в журналах-симуляциях опыта.
Это, конечно, не относится к чрезвычайным посланникам. Мы приходили тихо, давили какое-нибудь планетарное восстание, свергали какой-нибудь режим, а потом ставили марионетку ООН. Убийства и репрессии от звезды к звезде, ради высшего блага – естественно – объединенного Протектората.
Больше я этим не занимаюсь.
– Был на Земле?
– Среди прочего, – я улыбнулся воспоминанию, которому уже насчитывалась сотня лет. – Земля – это дыра, Плекс. Гребаное застывшее общество, гипербогатый надкласс бессмертных, угнетенные массы.
Он пожал плечами и угрюмо потыкал в суши палочками.
– Вроде все как у нас.
– Ага, – я отпил еще виски. Между Харланом и тем, что я видел на Земле, хватало различий в нюансах, но сейчас мне было не до них. – В чем-то ты прав.
– Ну и что ты… Вот говно!
Какой-то миг мне казалось, он просто уронил суши из боттлбэка. Глючная реакция продырявленной синтоболочки – а может, глюки от ночной усталости. Прошли целые секунды, прежде чем я поднял взгляд, проследил за его глазами до стойки и двери и понял, что там происходит.
Женщина на первый взгляд казалась непримечательной – худая и с уверенным видом, в сером комбинезоне и незапоминающейся утепленной куртке, с неожиданно длинными волосами и белым, словно поблекшим, лицом. Может, разве что слишком резкая для матроса с траулера. А потом замечаешь, как она стоит: ноги в ботинках на ширине плеч, руки прижаты к стойке из зеркального дерева, лицо наклонено вперед, тело неестественно оцепенелое. А потом глаза возвращаются к волосам, и…
В дверях меньше чем в пяти метрах сбоку от нее замерла группа священников из высшей касты Нового откровения, холодно обозревая клиентуру. Должно быть, они заметили женщину в ту же секунду, как я заметил их.
– Вот говно поганое!
– Плекс, заткнись, – пробормотал я, стиснув зубы и почти не шевеля губами. – Они не знают меня в лицо.
– Но она же…
– Просто. Жди.
Духовно процветающая банда вошла в помещение. Девять человек. Карикатурные солидные бороды и выбритые черепа, лица мрачные и целеустремленные. Из них три старца – на тускло-охровые рясы накинуты черные, цвета евангелических избранников, на глазу, как повязки древних пиратов, биоприцелы. Они зафиксировались на женщине у стойки, пригнувшейся, как чайка, поймавшая ветер. Ее неприкрытые волосы, наверное, были маяком для провокации.
Искали они меня или нет, не имело значения. В цитадели я был в маске, в синтетике. Без сигнатуры.
Но, словно чума по всему Шафрановому архипелагу, капая на северные берега, как яд из разорванной паутинной медузы, – а теперь, как мне рассказывали, даже пуская корни в таких южных и далеких краях, как сам Миллспорт, – Рыцари Нового откровения разносили свое свежевозрожденное женоненавистничество с таким энтузиазмом, что ими бы гордились исламо-христианские предки с Земли. Женщина в одиночестве в баре – уже ничего хорошего, женщина простоволосая – совсем беда, но уж это…
– Плекс, – сказал я тихо. – Я тут подумал – все-таки убирайся отсюда подобру-поздорову.
– Слушай, Так…
Я выкрутил галлюциногенную гранату на максимальную задержку, активировал и мягко закатил под стол. Плекс услышал и издал тихий писк.
– Пошел, – сказал я.
Главный старец двинулся к стойке. Он стоял в полуметре от женщины, наверное, ожидая, что та падет ниц.
Она не обратила на него внимания. Если уж на то пошло, она не обращала внимания ни на что, кроме поверхности бара под руками и, как до меня дошло, лица, которое видела в отражении.
Я неторопливо поднялся.
– Это того не стоит. Так, ты чего. Ты не зна…
– Я сказал – пошел, Плекс, – теперь меня несло прямо туда – в собирающуюся на горизонте ярость, – как брошенный ялик на краю вихря. – На этом экране тебе играть не захочется, поверь.
Старцу надоело оставаться без внимания.
– Женщина, – рявкнул он. – Прикройся.
– А может, – проговорила она в ответ с хлесткой четкостью, – ты пойдешь в задницу и там будешь командовать?
Наступила почти комичная пауза. Ближайшие пьянчуги вокруг собрания вздрогнули, на их лицах было написано: «Она что, правда?..»
Где-то кто-то заржал.
Руку уже занесли. Заскорузлая, с широко расставленными пальцами ладонь, тыльная сторона которой должна была отбросить женщину от бара на пол съежившимся комочком. Но вместо этого…
Заклинившая неподвижность испарилась. Быстрее всего, что я видел со времен боев на Санкции IV. В глубине души я этого ожидал – и все же пропустил, что именно произошло. Она как будто мигнула, как в плохо смонтированной виртуальной реальности, увернулась и исчезла. Я надвинулся на отряд, боевая ярость уже сужала синтетическое зрение на целях. Краем глаза я видел, как она хватается за запястье старца. Слышал треск, когда рванула локоть. Он вскрикнул, вскинулся, но от тяжелого удара рухнул навзничь.
Вспышка оружия. Гром и жирная молния в полумраке у перил стойки. По комнате разнесло кровь и мозги. Супернагретые ошметки брызнули мне в лицо и обожгли.
Ошибка.
Она убила человека на полу, но забыла про остальных на решающие секунды. Ближайший священник накинулся, ударил силовым кастетом, и она упала в корчах на разорванный труп старца. Остальные окружили, пиная ее ботинками со стальными мысками под рясами цвета засохшей крови. Кто-то за столом зааплодировал.
Я протянул руку, задрал голову за бороду и перерезал горло под ней до самого позвоночника. Оттолкнул тело. Полоснул низко через рясу и почувствовал, как нож зарывается в плоть. Повернуть и выдернуть. На руку плеснула теплая кровь. «Теббит», очищаясь, сбрызнул капли. Я потянулся снова, как во сне. Хватать и тащить, держать и резать, пнуть в сторону. Остальные оборачивались, но они были не бойцы. Я рассек щеку до кости, распорол выброшенную ладонь от среднего пальца до запястья, отогнал их от женщины на полу, улыбаясь, – все время улыбаясь, как рифовый демон.
Сара.
Под руку подставилось брюхо с натянутой рясой. Я шагнул, и нож метнулся снизу вверх, словно расстегнув молнию. Я стоял, глядя распотрошенному человеку прямо в глаза. На меня уставилось морщинистое бородатое лицо. Я чувствовал его дыхание. Наши лица разделяло лишь несколько сантиметров как будто бы целые минуты, прежде чем в его глазах проявилось осознание того, что я сделал. Я рывком кивнул, почувствовал тик улыбки в сжатом уголке рта. Он отпрянул от меня с криком и вываливающимися кишками.
Сара…
– Это он!
Другой голос. Зрение очистилось, и я увидел человека, который держал раненую руку перед собой, словно какое-то неприличное доказательство веры. Ладонь алела сгустками, ближайшие к порезу кровеносные сосуды уже лопались.
– Это он! Чрезвычайный посланник! Грешник!
За моей спиной с мягким стуком рванула галлюциногенная граната.
* * *
В большинстве культур плохо относятся к убийству святых. Я не знал, на чью сторону склонится бар, полный просоленных моряков, – Харлан никогда не славился религиозным фанатизмом, но с тех пор, как меня не было, многое изменилось, и в основном к худшему. Цитадель, высившаяся над улицами Текитомуры, была только одной из многих, против которых я выходил за последние два года, и где бы к северу от Миллспорта я ни был, именно бедные и задавленные работой пополняли ряды верующих.
Лучше не рисковать.
Взрыв гранаты отбросил столик, словно капризный полтергейст, но он остался практически незамеченным в крови и ярости за стойкой. Прошло еще полдесятка секунд, прежде чем высвободившаяся молекулярная шрапнель попала в легкие, распалась и произвела эффект.
Крики заглушили агонию умирающих вокруг священников. Испуганные вопли, перемежаемые раскатистым смехом. Это сугубо индивидуальный опыт – стать жертвой Г-гранаты. Я видел, как мужчины отшатываются и отмахиваются от чего-то невидимого, похоже, кружившего вокруг их голов. Другие мечтательно уставились на собственные руки или куда-то в угол, сотрясаясь от смеха. Где-то слышался хриплый плач. Мое дыхание при взрыве автоматически перекрыло – навык остался от десятилетий разных боевых условий. Я обернулся к женщине и обнаружил, что она привалилась к стойке. Лицо заплывало синяком.
Я рискнул вздохнуть и перекричать стоявший гвалт. – Идти можешь?
Сжатый кивок. Я показал на дверь.
– На улицу. Не дыши.
Накренившись, мы прошли мимо остатков коммандос Нового откровения. Те, кто еще не начал истекать кровью изо рта и глаз, были слишком заняты галлюцинациями, чтобы являть собой угрозу. Они ковыляли и поскальзывались в собственной крови, блеяли и махали руками у себя перед носом. Я был уверен, что так или иначе зацепил всех, но на тот случай, если сбился со счета, помедлил у одного без видимых ран. Старец. Я наклонился над ним.
– Свет, – пролепетал он тонким и удивленным голоском. Его рука поднялась ко мне. – Свет в небесах, ангел грядет. Он несет перерождение, тогда как сами люди не смеют, сами они ждут.
Он даже не знал ее имени. Какой же, блин, в этом всем смысл.
– Ангел.
Я взвесил «Теббит». Мой голос был надсадным без дыхания.
– Обознались, старче.
– Анг… – и тут, видимо, что-то просочилось сквозь галлюциногены. Голос вдруг стал истошным, он пополз от меня задом, уставившись на нож. – Нет! Я вижу древнего, перерожденного. Я вижу разрушителя.
– Вот теперь уже лучше.
Биокомпонент «Теббита» закодирован в желобе на клинке, в полусантиметре от лезвия. Порежешься случайно – вряд ли его заденешь.
Я порезал ему лицо и ушел.
Рана была глубокой.
* * *
Снаружи к моей голове спустился и закружился, щерясь, хоровод маленьких радужных мотыльков с головами-черепами. Я сморгнул их и сделал пару глубоких резких вдохов. Проветрить легкие от дряни. Перегруппироваться.
Набережная верфи за промывочной станцией была безлюдной в обоих направлениях. Ни следа Плекса. Вообще никого. Пустота казалась чреватой, дрожащей от кошмарных предвестий. Я так и ждал, что под ближайшее здание проскользнут гигантские рептильи когти и могучим броском уберут его с пути.
Твою мать, все, Так. Будешь фантазировать в таком состоянии – оно и случится.
Мостовая…
Двигайся. Дыши. Убирайся отсюда.
С небес сеяло легкой моросью, как будто наполняя свечение ламп Ангьера мягкими помехами. Над плоской крышей промывочной станции на меня надвинулись верхние палубы траулера, инкрустированные навигационными огнями. Далекие крики между кораблем и верфью, шипение и лязг автошвартовщиков, стреляющих в береговые пазы. Картина мира вдруг наполнилась перекошенным покоем, из памяти о ньюпестском детстве всплыли необычно мирные воспоминания. Прежний страх улетучился, и я почувствовал, как на губы наползает мечтательная улыбка.
Соберись, Так. Это только химия.
На другой стороне верфи под спящим краном-роботом блеснул шальной свет бликами на ее волосах – она обернулась. Я еще раз бросил взгляд через плечо в поисках погони, но дверь в бар была плотно закрыта. В нижние пределы моего дешевого синт-слуха просачивались слабые звуки. То ли смех, то ли плач, то ли черт знает что. В долгосрочной перспективе Г-гранаты довольно безвредны, но пока они не развеялись, ты обычно теряешь всякий интерес к рациональному мышлению или действию. Я сомневался, что в течение получаса кто-то догадается, даже где находится дверь, не говоря уже о том, как она открывается.
В пирс стукнулся траулер, притянутый тугими тросами автошвартовщиков. Обмениваясь шутками, на берег спрыгнули люди. Я незамеченным добрался до тени крана. Ее лицо призрачно плыло во мраке. Бледная, волчья красота. Обрамлявшие его волосы как будто трещали от полузримой энергии.
– Умеешь ножом махать.
Я пожал плечами.
– Практика.
Она окинула меня взглядом.
– Синт-оболочка, сталь с биокодом. ДеКом?
– Нет. Ничего подобного.
– Ну, ты точно не… – ее задумчивый взгляд остановился, прикованный к месту, где куртка прикрывала рану. – Черт, тебя достали.
Я покачал головой.
– Не они. Уже давненько.
– Да? А по-моему, тебе не помешает медик. У меня есть друзья, они могут…
– Ничего страшного. Я сброшу шкуру через пару часов.
Брови взлетели.
– Новая оболочка? Ну ладно, твои друзья покруче моих. Тогда мне будет непросто отплатить свой гири.
– Забей. За счет заведения.
– За счет заведения? – она изобразила глазами что-то такое, что мне понравилось. – Ты что, пересмотрел эксперий? В главной роли Микки Нозава? Робот-самурай с человеческим сердцем?
– Не припомню, чтобы такое видел.
– Нет? Было большое возвращение на экраны, лет десять назад.
– Пропустил. Меня давно не было.
Шумиха на другой стороне верфи. Я развернулся и увидел распахнутую дверь бара, силуэты в тяжелой одежде на фоне света из проема. Новые посетители, матросы с траулера, незваные гости на взрывной вечеринке. Мимо силуэтов прокатились крики и пронзительные рыдания. Женщина рядом со мной тихо напряглась, наклонив голову под углом одновременно чувственным и хищным, в какой-то невыразимой, ускоряющей пульс манере.
– Они вызовут помощь, – сказала она, и ее поза снова раскрылась, так же быстро и без суеты, как и натянулась. Теперь она как будто уплывала спиной в тень. – Я сваливаю. Слушай, э-э… Спасибо. Спасибо большое. Прости, если испортила вечер.
– Было бы что портить.
Она сделала еще пару шагов, потом остановилась. Сквозь кошачий концерт у бара и шум промывочной станции мне слышалось, как назревает что-то огромное – тонкий настойчивый вой за тканью ночи, ощущение сдвига возможностей, словно за кулисами встают по местам карнавальные чудовища. Свет и тени от опор над головой наложили на ее лицо раздробленную белую маску. Один глаз блеснул серебром.
– Есть где переночевать, Микки-сан? Ты сказал – пара часов. Что планируешь до этого времени?
Я развел руками. Заметил нож, убрал.
– Никаких планов.
– Никаких планов, а? – с моря не было ветра, но мне показалось, ее волосы шевельнулись. Она кивнула. – Значит, и никакого ночлега, правильно?
Я снова пожал плечами, борясь с накатывающей нереальностью отходняка с Г-гранаты, а может, и с чем-то еще.
– Примерно так.
– Итак. Твои планы – всю ночь играть в салочки с ТПД и Бородатыми и надеяться еще раз в жизни увидеть солнце. Да?
– Эй, это тебе надо писать эксперию. Так рассказала, что мне уже почти не терпится приступить.
– Ага. Мы все тут гребаные романтики. Слушай, если нужно место переночевать, пока для тебя все подготовят твои навороченные друзья, могу помочь. Хочешь играть в Микки Нозаву на улицах Текитомуры – ну… – она снова склонила голову. – Посмотрю эту киношку, когда выпустят.
Я ухмыльнулся.
– До тебя далеко?
Ее глаза показали влево.
– Туда.
Из бара – плач безумных, один голос, вопящий о крови и святом возмездии.
Мы скрылись среди кранов и теней.
