Kitabı oku: «Дневник свадебной феи»
Часть 1 Куда уходит детство? Юность?
«Когда человек берет управление в свои руки, жизнь его перестает зависеть от обстоятельств. Кораблик можно направить в какую угодно сторону от той «судьбы», которая якобы предначертана. Всё очень просто: жизнь – как река. Если вы гребете сами, то имеете возможность выбирать направление, а если просто отдаетесь течению, то вынуждены плыть в русле потока, в котором оказались. Например, хотите карму – будет вам карма. Думая о том, что ваша участь зависит от каких-то неумолимых обстоятельств или ошибок прошлых жизней, вы тем самым реализуете соответствующий вариант. Воля ваша, ведь вы – сын Бога. Ну, а если желаете быть Вершителем своей судьбы, то и это в вашей власти».
Вадим Зеланд
Наверное, в жизни каждого человека бывают моменты, когда хочется оглянуться на прожитые годы и понять, что же происходит с тобой? Почему всё складывается именно так, а не иначе? По чьей же воле строится твоя жизнь?
Дни бегут, мелькает год за годом, превращаясь в длинную череду задач и проблем, которые едва успеваешь решать, и не особенно вникаешь в причины тех ситуаций, в которых оказываешься. Но вдруг, однажды, с удивлением отмечаешь, что ведь мечтал-то ты совсем о другом! И вот только тогда задумываешься: а тем ли делом я занимаюсь, туда ли иду по жизненной дорожке? А может, я где-то не там свернул и заблудился?
Вот и я подошла к очередному порогу и оказалась на распутье: какой же сделать выбор? Как известно, у каждого из нас своя миссия на Земле. Вот только одним она известна с юности, а другие ищут её много лет. Кто-то легко делает свой выбор, а кому-то приходится отрабатывать грехи и ошибки прошлых воплощений, а уж потом даётся некоторая свобода действий, и может открыться истинное призвание.
Я пишу эти строки в 2002 году: мне почти 40 лет, и я всё ещё в поиске себя. Мне пришлось сменить множество профессий и видов деятельности, без конца преодолевая свои страхи и внутренние проблемы. Но теперь, когда уже наработан опыт, целый арсенал внутренних достижений и качеств, пора определиться и выбрать главное. Хотелось бы приступить к своей миссии уже в этой жизни. Кто знает, будут ли в следующей мои шансы лучше? Так что, не теряя времени, я хочу уже сейчас изменить многое из того, что меня не устраивает, и начать всё сначала.
Говорят, без пользы жить – безвременная смерть. Да и слишком коротка наша жизнь, чтобы растрачивать её на пустяки и ошибки. Давайте будем сами строить свою биографию, своё настоящее и своё будущее, «творить мгновения, не откладывая».
День рождения. Семья
То, что жизнь часто ставила меня в двойственное положение, было заложено ещё в момент моего рождения: не каждый человек может похвастаться, что у него – два Дня рождения!
Я родилась в самую длинную и холодную ночь, 22 декабря 1962 года. Родителям эта дата чем-то не понравилась, и они решили её подкорректировать: официально я была зарегистрирована только 1 января 1963 года. Это было несложно сделать в маленьком провинциальном посёлке Оленино, который находится недалеко от города Нелидово, в 4 часах езды от Москвы. Мои родители объяснили это тем, что не хотели, чтобы мне приписывали лишний год, когда я стану взрослой. В то время они ещё не были знакомы с астрологией и нумерологией. И не предполагали, что новая дата рождения, несомненно, должна была повлиять на мою судьбу. Теперь-то я догадываюсь, почему меня часто принимали не за того человека, которым я являюсь на самом деле.
Однако во всём этом есть не только какая-то мистика, но и свои преимущества: День рождения я праздную два раза в году! Это очень удобно для гостей: больше возможностей для выбора подходящей даты. А поздравления растягиваются на всю рождественскую неделю.
Конечно же, настоящую дату знают все мои друзья: я никогда не скрываю свой возраст, наоборот, горжусь им, как неким накоплением потенциала знаний и опыта. Мне нравится сообщать людям свой возраст: всегда вижу удивление и восхищение на их лицах. Матушка Природа наделила меня какой-то детской непосредственностью в манерах и поведении, в звучании голоса, во всём внешнем облике – и меня до сих пор называют «девушкой» или даже «девочкой». Хотя мне уже почти сорок лет! Я вешу 56 килограмм при росте 167 сантиметров. Меня называют «веселушкой» и «хохотушкой» в компании, считают «тургеневской барышней» в домашнем кругу, на работе называют «практичным Козерогом» и «Ходячим словарём». На самом же деле я по-прежнему чувствую себя озорным ребёнком, фантазёром и авантюристом. Мне никогда не бывает скучно, потому что голова моя полна идей, которые «бегут впереди паровоза», не позволяя ему остановиться ни на минуту…
Наверно, я росла не очень послушным ребёнком: помню, что отец часто меня наказывал, шлёпая по попе и приговаривая: «Будешь ещё так делать? Получишь снова по попе!» Помню, много раз я оправдывалась и обещала, что «больше так не буду». Но однажды я посчитала, что он не прав. И к великой его досаде, из духа противоречия в ответ на шлепок, дерзкая девчонка вдруг заявила: «Хочу и буду! Хочу и буду!» Наверно, мне было лет шесть или семь. Мне это припоминали потом много лет: для семьи "Хочу и буду!" стало моим «фирменным» изречением из детства.
Моё увлечение музыкой и поэзией, детективными романами родители расценивали, как инфантильность и незрелость.
Они мечтали увидеть меня серьёзным специалистом, авторитетным инженером. А я была романтичным созданием с непробиваемым оптимизмом и верой в своё необычное предназначение. Впрочем, стараясь не огорчать их, я делала всё возможное, чтобы соответствовать их представлениям. Но мой внутренний мир не согласовывался с тем Образом, который я строила внешне. Возможно, двойная дата рождения тому виной?
Опять вспоминаю, как когда-то, кажется, году в 1994, я шла домой, нагруженная тяжёлыми сумками. Вдруг меня окликнула старушка: «Доченька, а ведь ты ещё судьбы своей не знаешь! Твоё будущее будет совсем другим…» Я оглянулась: нет, не цыганка… Но, как обычно, только отмахнулась, не веря предсказаниям. Удаляясь, я услышала вслед: «Ты будешь на подиуме стоять! А твое лицо увидят тысячи людей».
Эти слова врезались в мою память навсегда. Но до сих пор вызывают у меня только недоумение и вопросы. Ведь уже две трети позади, если не больше. Что там от лица останется-то?
Мои родители и прародители
Мой отец, Тимошинин Алексей Петрович, родился 25 мая 1934 года в Тверской (Калининской) области, в простой крестьянской семье, дружно занимавшейся сельским трудом. Он рано лишился отца, и с пяти лет был единственным мужчиной в доме, где росли ещё четыре сестрёнки.
Отец его, дедушка Пётр, погиб ещё в мирное время, в 1939 году. С ним произошёл несчастный случай: на лесозаготовительных работах его убило деревом. Мне о нём мало что известно. Характер отец унаследовал от матери, Анны Ивановны: от природы он был добрым человеком, но иногда проявлял властные командирские черты. Может быть, его характер закалило голодное детство, тяжёлый труд с ранних лет, поэтому он был таким фанатичным в работе, требовательным к окружающим, строгим к своим детям.
Военные годы наложили тяжёлый отпечаток на всю его жизнь: восьмилетний мальчишка познал и голод, и лишения, и страшную жестокость немцев за свои невинные шалости. Однажды он, скатившись с ледяной горки, попал прямо под ноги идущему мимо немецкому солдату, сбив его с ног. А тот, рассвирепев, избил ребёнка до полусмерти. Несколько дней в горячке, без сознания, оставили неизгладимый след в его жизни, которая несколько раз висела на волоске.
Позже им было принято твёрдое решение: защищать Родину. Он стал профессиональным военнослужащим, сделал неплохую карьеру, заслужил массу военных наград, но всю жизнь самой важной для него, выросшего среди лесов и полей, оставалась любовь к земле, к русской деревне с её сенокосами, урожаями, народными песнями… Любимыми напитками для него так и остались парное молоко да берёзовый сок.
Когда его перевели служить в Ленинград, то в свободное время он использовал каждую возможность выехать в лес, на природу. Это был хороший грибник и рыболов, а также мастер на все руки, как в доме, так и в лесу. На досуге он мог взять в руки баян и исполнить плясовую, а на дружеских вечеринках не было лучшего запевалы.
Он мечтал о сыне, чтобы научить его различным ремёслам, а родилась я – ничего не поделаешь. Вот откуда у меня умение красить стены и потолки, клеить обои, приколачивать полочки. В лесу я, как и он, чувствую себя, как дома: построю шалаш, разведу костёр, смогу на лодке переплыть озеро. И вообще, не боюсь оставаться одна: способность адаптироваться, изобретать и мастерить у меня, видимо, от него. Если бы отец так серьёзно не подорвал своё здоровье на военной службе, то остальные проблемы он легко бы преодолел.
Последние годы жизни он провёл в борьбе с тяжёлыми недугами, старательно используя и народные рецепты, и новейшие изобретения в медицине, и нетрадиционные методы лечения. Он пытался зафиксировать свой опыт, ведя дневники, а также писал об этом в своих мемуарах.
Его литературный талант ещё в молодости поражал мою маму, когда она получала от него огромные художественные письма. Однажды, придя домой, она увидела, что всё её крыльцо и даже ступеньки застелены аккуратно исписанными тетрадными листами, а соседский малыш, занимавшийся этой работой, ей пояснил: «Это тебе такое письмо пришло!»
Мечта отца сбылась: через восемь лет после меня родился брат Александр – настоящий богатырь – и продолжил его дело: тоже стал защитником Родины. Отец, наверное, гордился бы им, если бы дожил.
Моя мать, Тимошинина Мария Ивановна (до замужества – Соколова) родилась 8 июля 1941 года тоже в Калининской области, в семье сельских тружеников. Она выросла без отца, так как его забрали на фронт, когда ей было всего восемь дней от роду. Иван Соколов пропал без вести в октябре 1943-го на Волховском фронте. И только в 2020 году мы нашли его в братской могиле.
В их семье сначала было восемь детей, выжили только четверо: два сына и две дочери. Мама была поздним ребёнком: её матери было уже сорок три года, когда неожиданно родилась Марийка. Она была на много младше других детей, и поэтому была любимым ребёнком всей семьи. Ей заменил отца старший брат Арсений, который рано начал работать на заводе и помогать матери содержать хозяйство.
Бабушка много рассказывала мне о тяготах войны, о том, в каких условиях росла её маленькая дочь, обо всяких невероятных событиях. Много было жуткого в этих рассказах. Но, к счастью, по-разному вели себя немцы, пришедшие на нашу территорию. Были среди них и те, что не потерял человеческих качеств. Немцы, поселившиеся у них в доме, вели себя вполне человечно. Украдкой от начальства они отдавали детям остатки картофеля после ужина или горбушку хлеба. А маленькую Марийку иногда даже баловали конфетой: она помнит это всю жизнь. Продуктовые запасы у русских «изымались», и семья вряд ли выжила бы в те голодные военные годы.
Это было на подступах к Москве. Мама росла под грохот разрывов снарядов, по многу часов в день проводя в окопах, где пряталось всё местное население. Деревня по несколько раз в день захватывалась то немцами, то русскими. Жить в доме было просто невозможно.
Как только территория была освобождена от немцев, поздней осенью 1943-го местные женщины, в том числе и наша бабушка Ириша, поехали в ближайшую Литву (в товарных вагонах): там, работая в больших хозяйствах, можно было получить какие-то продукты. Народ в Литве очень сочувствовал русским и чем мог помогал нашим женщинам, зная, что их ждут голодные дети.
А после войны, с разорённой земли, в апреле 1950-го, бабушка с детьми переехала в Белоруссию, в Пинскую область (ныне – Брестскую). Так случилось, что старший брат Арсений навещал там родных, и ему очень понравились местные сады, живописная река, отличный климат и хорошие люди. Там они и обосновались, в Лунинецком районе Брестской области Белоруссии, в деревне Лахва.
Бабушка, Соколова Ирина Викторовна, была замечательной рассказчицей – я всю жизнь буду помнить её многочисленные байки и исторические версии. В народе её ещё называли «великой певуньей и плясуньей», без неё не обходилась ни одна свадьба в деревне и ни одни похороны: она знала все обряды и традиции, умела гадать на картах и предсказывать события. Я помню, к ней за советом ходила вся деревня.
Семья так и осталась жить в Белоруссии: климат там теплее, и земли плодороднее, говорила бабушка. Мама моя училась в белорусской школе: знала два языка как родные. Окончив школу с серебряной медалью, поступила в медицинское училище и его тоже закончила на «отлично». Вот тут-то и приехал в Белоруссию, в отпуск, к своим родственникам высокий симпатичный военный Тимошинин (он тогда служил во флоте) и познакомился с моей будущей мамой.
А потом началась длительная переписка. В результате этой переписки и решили они пожениться. Счастливая молодая семья переехала жить в Калининскую область, в скромный бревенчатый домик жениха в посёлке Оленино. Там и родилась я, через год после свадьбы. Декретные отпуска тогда составляли 56 дней до родов и 56 – после, и женщина сразу выходила на работу. По несколько раз в день маме приходилось прибегать домой, чтобы покормить двухмесячного ребёнка грудью, и, без передышки, снова – на работу. А я оставалась с бабушкой Анной Ивановной, которая очень любила меня. И помню, как много сказок она знала, и в какой артистичной форме, как завораживающе таинственно она умела их рассказывать. Если я иногда «озорничала», то бабушка великодушно всё прощала мне и даже становилась моей главной защитницей от строгих родителей: прятала меня от наказания. И я отвечала ей нежной любовью.
Впоследствии, когда семья переехала в Ленинград, мы навещали моих бабушек каждое лето. Они были очень старенькими, так как мои родители были у каждой из них самыми поздними детьми. Бабушки нуждались в помощи и заботе. Вот родители и делали для них всё, что могли. А меня оставляли в деревне на всё лето, что доставляло им немало радости, а также хлопот и беспокойства. Хотя, помню, каждая из них гордилась мною и щедро учила всему, что считала важным, особенно любви к ближнему.
Бабушка Ириша так и прожила всю жизнь в Белоруссии, в деревне Лахва. Собирая по вечерам подружек-старушек, которые рассаживались на лавочках в тени жасмина с кулёчками семечек, она с гордостью демонстрировала им свою крохотную внучку из далёкого Ленинграда, которая с упоением пела для них все подряд их любимые песни.
Радио тогда слушали редко, а телевизор был один на всю улицу. Помню, как иногда по вечерам все соседи собирались у нашего телевизора, поставив стулья рядами, но не всем хватало места и некоторым приходилось смотреть стоя. Тогда мои детские концерты были в большой цене. А ещё мои слушатели пророчили мне стать диктором телевидения, так как щебетала я «очень бойко и чисто». Заботливая бабушка для этих выступлений шила мне каждую неделю новое платье, покупая метр пёстрого ситца в местном сельмаге. Она была прекрасным модельером и портнихой, да ещё и мастерицей устраивать праздники. Когда она стала совсем старенькой, а это произошло годам к 85–86, не раньше, она стала жаловаться мне на то, как она устала от жизни, а «помирать всё некогда и некогда». Ей приходилось вести большое хозяйство старшего сына: обрабатывать огород, кормить домашнюю живность; она вырастила и вынянчила девять внуков, да ещё половину из тринадцати правнуков. А правнуки, в свою очередь, обучили её, неграмотную, читать и писать.
Умерла она, уснув с улыбкой на устах, после того, как отпела и отплясала свой последний концерт на свадьбе у любимого внука Толика. Мои родители бережно и с большой любовью относились к своим матерям. А про отцов своих знали и помнили всё из их устных рассказов. Отношения и традиции в большой деревенской семье я помню с детства, помню, как эмоционально все болели друг за друга, помогая и поддерживая в каждой мелочи.
Да и не только в семье: вся деревня крепко дружила домами. Каждый вечер то тут, то там собирался народ на лавочках, обсуждая дела прожитого дня, советуясь друг с другом, договариваясь о взаимопомощи на предстоящие работы, будь то обработка земель или вывоз урожая, ремонт крыши у соседа… А потом всегда были песни под гармошку или под гитару. Двери в домах никогда не запирались; будучи непосредственным ребёнком, я заходила в гости ко всем подряд: в каждом доме были дети, мы тут же начинали играть вместе. Я забывала предупредить бабушку, уходя из дома. Но она всегда знала, где я.
Деревня казалась мне огромной: из конца в конец – часа полтора ходьбы, но все знали друг друга. И, к моему большому удивлению, все знали меня. Хотя я была совсем ещё крошкой. Нечасто туда приезжали дети из самого Ленинграда. Все расспрашивали меня о моём городе и видно было, что люди даже не представляют себе, что это такое – большой город: трамваи, метро.
Люди, живущие в Лахве, щедро угощали друг друга фруктами, ягодами, семечками и парным молоком, стоило только заглянуть в калитку. Эта плодородная земля жила и процветала, пока в 1986 году рядом с ней не произошла Чернобыльская катастрофа, после которой было запрещено купаться и ловить рыбу в нашей чистейшей речке со странным названием Смердзь, являющейся притоком Припяти, запрещено пить молоко наших славных Бурёнок и вкушать сахарные плоды здешних садов. Сейчас почти никого не осталось из родственников и друзей в этих краях: все, кто смог, покинули эту землю, остальные – ушли из жизни.
Мне кажется, что я помню всё. Впечатления детства оказались настолько яркими, что мне не верится, будто это было так давно. Кажется, ещё вчера я каталась на трёхколёсном велосипеде по длинным коридорам нашего военного общежития, распевая на ходу модные тогда песни со своим собственным изложением текста. И совсем недавно, раскачиваясь на больших качелях, привязанных к огромной ветке дерева, я наслаждалась эхом летевшей из моих уст песни собственного сочинения со словами: «а я качаюсь, я качаюсь, и мир качается вокруг…»
Самой привлекательной игрушкой для меня было пианино. Но все мои уговоры устроить меня учиться игре на пианино не увенчались успехом: родители работали допоздна, рядом не было клубов с кружками, а купить пианино в девятиметровую комнату общежития не представлялось возможным.
Музыка окружала меня с детства: она лилась потоком из открытых окон прямо на улицах, она заполняла мой дом в виде грампластинок, звуки гитарных струн не замолкали по вечерам во дворах, а песенный репертуар известных певцов я знала наизусть.
Ещё одним увлечением было у меня рисование. Я считала, что каждая чистая страница, найденная в доме, не должна оставаться неразрисованной, будь то тетрадка, обложка книги или крышка коробки. А как только я научилась писать печатными буквами, у всех моих рисунков стали появляться надписи, часто в стихотворной форме. Рифма в них всегда была безупречной, вот только смысл был неясен даже мне самой. Да ещё некоторые буквы, такие как «Я» и «В», часто были написаны задом наперед. Много лет спустя я от души хохотала, видя свои стихи, сохранившиеся на внутренних разворотах книг.
Неудивительно, что первую свою песню я сочинила в шесть лет, и была она посвящена моей любимой собаке, которая зализывала царапины на моих коленках и вытирала детские слёзы своим шершавым языком. Песня состояла всего из нескольких строчек, а смысл её сводился к тому, как же я люблю этого милого-милого Тобика.
Когда я научилась читать надписи на грампластинках, где-то году в 1970, то стала старательно запоминать имена любимых исполнителей: Валерий Ободзинский, Аида Ведищева, Анатолий Королёв, Нина Бродская, Майя Кристалинская, Тамара Миансарова, Вадим Мулерман, Джанни Моранди.
А от песен Полада Бюль-бюль-оглы у меня кружилась голова, я танцевала до упаду и могла слушать их бесконечно. Я очень люблю его песни до сих пор. Он не изменился за тридцать с лишним лет. Этим человеком я восхищаюсь и сейчас: будучи министром культуры Азербайджана, этот седовласый, с мудрым взором человек с возрастом стал ещё привлекательнее. А ведь внешность формируется изнутри – состоянием души, внутренней работой над собой, а также личностными устремлениями. Особенно заметным это становится с годами. Как говорится, вся сущность человека вылезает «на лицо».
В раннем детстве я мечтала стать танцовщицей или актрисой, чтобы побывать в разных жизненных ролях, порхая, как бабочка, от одного образа к другому. Мне хотелось познать и почувствовать всю гамму человеческих переживаний в различных ситуациях жизни. И вовлечь в это других. Я часто устраивала домашние представления с переодеваниями, за что мне попадало от строгих родителей. Они предпочитали педантичное соблюдение порядка в доме, а я своими декорациями превращала его в «бедлам».
Но в то же время мне очень нравилось играть в уединении: я запросто могла целый день оставаться одна дома и мне при этом никогда не бывало скучно. Я давала волю своей фантазии, и всё вокруг превращалось в чудесный сказочный мир: куклы оживали, а предметы интерьера и домашнего обихода становились поездами, кораблями, многоэтажными дворцами или театральною сценой. Я жила в своём собственном, придуманном мире, где всегда было интересно. А большой плюшевый Медведь готов был защитить меня от обид, прижимаясь ко мне мохнатою щекой.
Школьные годы, или «Ирония Судьбы в Новогоднюю ночь»
В 1970 году я пошла в первый класс, уже умея бегло читать и писать. Мне повезло с подготовкой: часто бывая у мамы на работе (в медкабинете школы), я из любопытства заглядывала в учебные классы, и мне разрешали тихонько посидеть за свободной партой. Всё казалось необыкновенно интересным. Я даже заводила тетрадки и делала в них некоторые задания, как настоящая ученица, правда, разрисовывая их цветочками. А учительница, по маминой просьбе, даже ставила мне отметки. Я этим очень гордилась в свои 5–6 лет. Такую приметную ученицу – вся мамина школа хорошо меня знала – пропускали в самые загадочные кабинеты: с чучелами птиц и головами животных, с колбами и пробирками, с пугающими воображение противогазами за стеклом шкафа.
В результате этого к учёбе я относилась с большим интересом, всё давалось мне легко. Но пошла я в совсем другую школу – в английскую. Родителям хотелось дать мне самое лучшее образование. Ученицей я была вполне самостоятельной: от учебников было не оторваться до ночи. А уроки приходилось делать в единственной комнате, где отец смотрел футбол по телевизору, мама утюжила бельё на другом конце стола, а вокруг стола ползал, вереща, маленький братишка. Отцу тогда, в связи с рождением второго ребёнка, выделили комнату побольше – 20 метров. После девятиметровой комнаты она казалась очень большой. В ней и прошли последующие восемь лет.
Годы шли, жили мы неплохо, только стало тесновато. Мы мечтали о квартире. Отец ходил на военную службу, мама продолжала работать в школе. Брат Саша подрастал и становился очень задиристым, по характеру совсем не похожим на меня. Но если мы с ним находили общий язык, то это превращалось в грандиозный спектакль: брат тоже любил театр и музыку. Родители были строги и требовательны к нам, и, если мы ссорились, то наказывали обоих.
В общем, была жизнь как жизнь, со своими обычными радостями и горестями. Пока не случилось то роковое событие, которое позднее сильно отразилось на всей моей жизни.
Это случилось прямо под Новый год, 30 декабря, накануне праздника, когда все вокруг веселились – наступал 1977 год.
Я не сразу поняла, в какую беду попала. Всего лишь упала на льду, с разбегу. Удар пришёлся как раз на копчик. Встать мне помогли подружки. Добраться до медпункта я уже не могла: как-то дотащили девчонки. Острая боль внизу спины нарастала, и движения становились всё скованнее. Перелом копчика со смещением вызывал страшную нестерпимую боль, из-за которой я не могла пошевелиться. Повреждение крестцового отдела повлекло за собой защемление позвоночного нерва: я оказалась в почти неподвижном состоянии. Это произошло далеко за городом, в зимнем лагере, где не было необходимой медицинской помощи и возможности произвести обследование. Меня попросту уложили в медпункте на ровную доску, положенную на кровать. Дикую боль внизу спины было нечем снять, всё тело как будто оцепенело. Постепенно, в течение суток, нижняя часть тела перестала меня слушаться, а затем я, вообще, перестала чувствовать свои ноги: их словно не было у меня, они отказали полностью. И моя нижняя половина стала неподвижна!
На следующий день меня пришёл поздравить Дед Мороз, молодой и красивый, что меня страшно смутило, а затем все ушли на дискотеку – встречать Новый год. Всю новогоднюю ночь я провела в страшных муках и одиночестве. Тогда не было даже обезболивающих, кроме анальгина. Вот такая ирония Судьбы!
На доске, без движения, я провела десять дней каникул. Местный врач решил, что меня лучше не трогать и никуда не везти: при травме позвоночника нужен полный покой. Постепенно боль утихла, но подвижность к телу вернулась не сразу.
После зимних каникул я начала ходить, но сидеть не могла ещё долго. В городе мне сделали рентгеновский снимок позвоночника, но ничего толком не разглядели, кроме смещений дисков. Это сейчас, спустя годы, на новейшем оборудовании МРТ обнаружили последствия перелома (подвывих копчика) и странную внутрипозвонковую гемангиому в этом месте.
К весне стало казаться, что травма прошла бесследно: я начала ходить, бегать и даже прыгать. И, однажды, на апрельском солнышке, когда мне, девчонке четырнадцати лет, захотелось попрыгать на скакалке, случилось нечто неожиданное и совершенно непонятное: сердце моё словно оборвалось, как будто вышла из строя какая-то шестерёнка. Сердечный приступ тахикардии с частотой 190 ударов в минуту продолжался около часа. Врачи в то время не смогли определить причину. А подобные приступы стали мучить меня регулярно. И только много лет спустя, благодаря новейшей компьютерной технологии, обнаружилось, что в смещённых позвонках был зажат нерв, идущий прямо к сердечной аорте.
В школьные годы эта травма редко напоминала о себе и физкультуру я как-то выдерживала. Всё началось несколько позже.
Учёба моя шла нормально. Учителя, как правило, хвалили меня перед родителями: успеваемость была на высоте и им не о чем было беспокоиться.
Всё же моя усидчивость и природная сила воли помогли мне справиться с этими повторяющимися «катаклизмами» и закончить Экспериментальную английскую школу № 157 от Академии наук СССР практически на «отлично».
Студенческие годы. Выработка «железной» самодисциплины
Закончив школу, я благополучно поступила в институт. Но не в тот, о котором мечтала. Во времена тотального дефицита в 1980 году происходило смещение ценностей: критерием успеха считалась близость к продуктам питания. Меня же привлекали искусство и литература: сочинения в школе я всегда писала «на отлично», к тому же я неплохо пела и сочиняла стихи, но меня предостерегали, что на этом пути я всегда буду без работы и без денег. Главным талантом женщины, во всяком случае, так меня учили, являлся хорошо накрытый стол. Я с детства осваивала рецепты кулинарии, методы консервирования, училась делать заготовки и запасы. При пустых полках гастрономов умение накормить семью считалось вершиной успеха. Доступ к реальным «пищевым ценностям» был большой удачей.
И однажды, в день открытых дверей, просмотр процесса изготовления мороженого и сгущёнки в лаборатории Технологического института холодильной промышленности сыграл решающую роль в моём выборе профессии. А родители только и мечтали видеть меня инженером в пищевой промышленности. К тому же, после голодного военного детства, они хотели сытой жизни для своих детей.
Уже на первом курсе я поняла, как жестоко ошиблась. Бесконечная химия, физика, высшая математика были так далеки от вожделенных накрытых столов! А позже – сложные технические дисциплины, они сводили меня с ума. Но родители были строги и категоричны: «Не вздумай бросить! Пропадёшь в жизни ни за грош! Да и кому сейчас просто? В других институтах тоже не легче».
И я продолжала учиться, используя жёсткий самонастрой и самоконтроль, собирая в комок всю свою силу воли и прилагая бесконечные сверхусилия для успешной сдачи экзаменов. Я считала: уж если взялась за дело, то надо довести его до конца. Тем более, что других перспектив для себя я тогда и не видела.
Да и добрые люди говорили, что диплом – это всегда диплом! Родители настаивали на получении диплома во что бы то ни стало. И я решила пожертвовать пятью годами собственной жизни во имя получения «бумажки, без которой ты букашка», как говорили в народе.
Таким образом, я стала дипломированным инженером-технологом пищевого производства.
Студенческие годы запомнились мне огромным объёмом рутинной работы и зубрёжки, бесконечными контрольными, курсовиками и рефератами, которые мне приходилось писать по ночам и в выходные дни, иначе я не успевала.
Главное, чему я там научилась, – это железной самодисциплине и выдержке, усидчивости в доведении дела до конца. По окончании института мне уже казалось, что теперь я способна «высидеть» проект многоэтажного хладокомбината или новой космической станции. Лишь бы справочников хватило. Но вот смысла в этом я для себя не видела: совсем другие были у меня стремления и мечты.
Во время учёбы мы, студенты, регулярно проходили практику на заводах. Мне довелось поработать в различных цехах молочного хладокомбината, кладовщиком-учётчиком на отгрузке товара, лаборантом в заводской лаборатории, на конвейере в цехах мясокомбината, на рыбоконсервном заводе и пр. И везде я видела, что процесс производства продуктов шёл с большими нарушениями, как санитарных норм, так и технологии. Всё, чему нас учили в институте, оказалось таким далёким от реальности.
Большинство заводских цехов и складов в 1980-е годы находилось просто в аварийном состоянии. А мой патриотический порыв попытаться перестроить и модернизировать эти производства был тут же пресечен начальством: ну кто же будет слушать молодого специалиста? Работать же в условиях полного развала техники и бесконечной подтасовки показателей качества продукции я не могла из принципиальных соображений.
В результате такой практики я получила стойкое отвращение к профессии и решила после учёбы пойти в науку. Мне казалось, что заниматься лабораторными исследованиями куда интереснее и честнее. Моей целеустремлённой натуре хотелось достичь красивого результата в своей работе, изобрести новые виды продуктов, разработать невиданные доселе, «космические» технологии.
