Kitabı oku: «Гибель Лодэтского Дьявола. Первый том», sayfa 20
Глава IX
Услуга
Меридианская вера называла Тщеславие первым среди восьми Пороков: с него начиналось падение души или ее спуск, как по лестнице, к самому последнему Пороку, к Унынию. Стремление к суетным почестям и жажда богатства вели к Сребролюбию. Человек, уповающий не на Бога, а на деньги, пребывал в душевном смятении, не ведал счастья, хотя многое мог купить, терял совесть и озлоблялся, – так Гнев завладевал человеком, даже не имевшим этого Порока в своем кресте склонностей. После наступала Леность, ведь гневный человек чаще других пренебрегал добрыми делами, прежде всего молитвой. Проповедники, порицая лень, твердили, что первопричина большинства злодейств, убийств и разбоя, – это желание праздности, поскольку разум следовал за плотью, менялся вместе с ней и слабел до малодушия. Лентяй от скуки начинал потакать Чревообъядению, а разгоряченный обильной едой и выпивкой, творил непристойности, желал блудных удовольствий и тонул в Любодеянии, кроме того: насмешничал, дерзил, богохульничал, попадая в плен к Гордыне, – в итоге взрастала убежденность в собственном величии, окончательно терялась грань между добром и злом, наступали сомнение в обетованиях Божьих, неблагодарность Богу и Порок Уныния, последней чертой какого являлось отсечение надежды на Бога. Таким образом, именно ленца и чревоугодие, являясь не столь тяжкими грехами, считались опасными западнями плоти, подводившими меридианца к самым пагубным последствиям.
Маргарита клятвенно обещала Богу в дальнейшем преодолеть и Леность, и Чревообъядение, ведь два первых дня в доме управителя замка она лишь кушала и отсыпалась в гостевой спальне на втором этаже. Причем она съедала без остатка и устали всё, что приносила ей добрая Марлена, и если девушка-ангел раз пять в день заносила поднос с едой, то Маргарита с удовольствием расправлялась со всеми пятью угощениями. В медиану она еще притворялась ослабевшей, отчасти потому что боялась встретиться в храме с Нессой Моллак, а во-вторых, уж очень понравилось Маргарите много спать, кушать вкусности, не работать и, главное, быть окруженной материнской заботой Марлены. Та не возражала, даже сделала вид, что поверила грешнице, пренебрегающей посещением храма, лишь добавила, что в благодаренье, в празднество Летних Мистерий, Маргарите уже никак не отвильнуть от долга меридианки.
Утром дня луны по заведенному в ее доме порядку Марлена разбудила Маргариту в середине часа Трезвения и принесла ей первый завтрак.
– Сегодня покушай до часа Воздержания, как все праведные люди, – ласково говорила Марлена, опуская поднос с яичной запеканкой на столик. – Хватит уже грешить и тебе, и мне, – тем, что я потакаю твоим Порокам. Сегодня, в час Веры, обязательно прочтем вместе молитву и после молча помолимся: попросим прощения у Бога за свои грехи и за чужие, да поблагодарим его за всё.
– Марлена, я вовсе не хочу грешить. Я жуть боюсь, что луна и солнце столкнууутся, конти́ненты разобьююются в землятресеньях, а кипящий дождь с лавой выыыльются на нас, – сладко потягиваясь и зевая, ответила Маргарита. – Я завсегда радая понаделать добрых дел, особливо молииться… – снова зевнула она. – И не думай, что я лентяйка, хотя Леность – это мой Порок в кресте склонённостей. Но я с ним с семи лет честно борюся, и не привыкшая к нежностям всяковым. И спать долго ничуть не люблю… – лгала девушка из желания нравиться сестре. – Я прям щас встану и подмогу тебе в дому… – приподнялась она и тут же упала назад, головой на подушку, изображая головокружение, – подмогу, но завтра, а то я еще не вполне здоровая… Сил прям нету никаких… – немощным голосом произнесла притворщица. – Думаю, я больная изнуреньем…
– Ну хорошо, отдыхай… – с удивлением в голосе согласилась девушка-ангел. – Жаль, что ты так тяжело больна, ведь мы сегодня ожидаем на обед господина Совиннака.
– Градначальника! – подпрыгнула на постели Маргарита. – Ты чего раньше́е не сказала?!
– Не думала, что это так важно… – тревожно посмотрела Марлена на свою сестру. – Это важно?
– Конечно, ведь он дал мне свой плащ. Я хотела состирать его и вернуть в порядку – хоть чем-то упло́тить ему за добро.
Маргарита на этот раз не обманывала и не вывертывалась, – кроме безграничной признательности и уважения, она более ничего не испытывала к градоначальнику-медведю. Те недавние слова, что она в пылу ссоры бросила Нессе Моллак, были лишь угрозой – Маргарита не верила, что какие-либо обстоятельства заставят ее «назадирать юбу». Образ Ортлиба Совиннака был окрашен в самые светлые тона и благородные чувства. К тому же замужняя девушка не собиралась после смерти в Ад, к чертям, которые жгли бы ее каленым железом. Воспитанная теткой в строгости из-за трех своих Пороков, в том числе Порока Любодеяния, четырнадцатилетняя Маргарита сама пришла бы в Суд и потребовала, чтобы ее как-нибудь наказали за намерение изменить супругу – совершить преступление перед Богом и законом. Да и неприятный опыт единственной близости с мужчиной напрочь отвращал ее от сладострастных мыслей: странное действо, сопровождаемое болью, кровью и часто бьющейся о стены кроватью, не вызвали у Маргариты иных желаний, кроме – никогда более этого не повторять.
Марлена меж тем строго смотрела в ее лицо, но затем девушка-ангел нежно улыбнулась.
– Рада, что изнурение тебя оставило, – сказала она. – Кушай, убирай себя, потом приходи в огород. У двери возьми шляпу с большими полями. Надень ее, не то обгоришь.
________________
День девушки провели в огороде – аккуратном, ухоженном уголке, красивом и чистом, как всё прочее в хозяйстве трудолюбивой Марлены. Кореньями обеспеченные горожане Элладанна практически не питались, полагая овощи, созревающие в земле, слишком сильванскими. Огород представлял собой обрамленные плетнями из ивняка грядки с зеленью и цветами; меж грядками лежали мощенные мелким камнем дорожки в два шага по ширине. Шпинат, щавель, лиственная свекла, спаржа, кресс-салат, петрушка, порей шли на кашицы, начинки для пирогов, в салаты и похлебки. Тыкву горлянку, репу и огурцы богачи кушали изредка, из-за горечи, и только вареными, тушеными или печеными. Кашицу из луковицы добавляли в сальсы или сладкие пироги (о том, чтобы скушать этот клубень сырым, не помышляли, считая его ядовитым в изначальном виде). Без шалфея, мяты, лаванды, розмарина, базилика, мальвы, лавра, бальзамической пижмы, укропа, фенхеля, горчицы и кервеля обойтись рачительная лиисемская хозяйка не могла, как и без плодовых деревьев. На огороде Марлены росли две яблони, груша, сладкая вишня и тутовник, а виноградная лоза щедро оплетала изгородь – из зеленого винограда отжимали сок для сальсы, из спелого – для напитков. Левернский лес был кладовой ягод, грибов и таких трав, как болотная мята, мелисса, вербена, маргаритка, аир, одуванчик, рута, зверобой, полынь, ангелика и фиалка, – их в Орензе клали в питьевую воду, сушили для горячих заваров и набивали ими вместе с соломой подушки для приятного аромата в доме. Также из цветов изготавливали пахучие воды, настоянные на оливковом масле и белом куренном вине. Самый любимый завар лиисемцев состоял из базилика, цветков лаванды, мальвы и мака, правда, лепестки священного цветка можно было купить лишь в монастырях. Там еще продавалось маковое масло и молоко, но не семя, ведь за самовольное взращивание священного цветка полагалась смертная казнь.
В Лиисеме хорошая погода стояла без малого шесть восьмид. Снег выпадал не более чем на триаду одной восьмиды. На этой благодатной земле изобильно плодоносило всё, что туда не высаживали. Люди говорили: «Почва такая жирная, что урони хоть огрызок в землю да не забудь его поливать, – и к осени получишь жареного гуся в яблоках на стол». Конечно, запеченные гуси не росли в Лиисеме из шафранного песка, как в удивительной стране Зайтае, зато урожая хватало на то, чтобы зимой отдыхать в сытости и позабыть про нужду.
Маргарита жадно внимала всему, чему учила ее Марлена: как рыхлить землю, как обрезать травы, как правильно поливать, чтобы солнце не выжгло листьев, – будто бы бывшая прислужница, чувствуя себя новорожденной, незнакомкой, искала свое новое призвание. Она по-прежнему носила старенькое, светло-коричневое платье-мешок изо льна и белый чепчик с завязками под подбородком, но теперь ее голову украшала еще и широкополая шляпа, надетая поверх чепца. Маргарите порой казалось, что это не просто соломенная шляпа, а разновидность короны, венца, то есть Божьего благословления: ей выпал щедрый дар – жить по-иному, – вот и шляпу она воспринимала как зримое подтверждение чудесных перемен. Здесь же, у входа на огород, сушился плащ Ортлиба Совиннака, отвлекавший Маргариту от уроков растениеводства. Она порой подходила к нему, расправляла и в беспокойстве разглядывала плотную бежевую ткань, гадая: не испортила ли она ненароком столь важную вещь.
Марлена беззлобно смеялась над ней:
– Я думала, ты прачкой была.
– Я никогда не бывалася прачкою. Тетка мне за это не пло́тила, хоть и звала это выручкой: я выручала семью, а она монеты… И я стирывала дешевые простыньи из постоялого двора. Если на них даже оставалися слабые пятнышки, то на солнце они белели. А это плащ градначальника! Он, небось, жуть ценный. Если я его спорчу, то градначальник меня из городу погонит, – засмеялась Маргарита, зная, что такой замечательный человек, как Ортлиб Совиннак, ничего несправедливого не сделает. – Зато наш сужэн, Гиор Себесро, будется рад-радющ, что градоначальник у него новый плащ справит. Наверняка этот плащ в его суконной палате портняжили!
– Наверно, – кратко ответила Марлена. – Пойдем собирать малину.
– Малину! – обрадовалась Маргарита. – А можно сразу в рот?
– Можно, – снова улыбалась Марлена. – Ты мне одолжение сделаешь. Ее и крыжовника так много! Так что кушай, сколько хочешь и когда хочешь.
Пока Марлена собирала малину, а Маргарита, блаженствуя, ела ягоды с кустов, разговор снова зашел о градоначальнике.
– Мне Несса Моллак гадостей всяческих про него наплела, – яркими губами сказала Маргарита. – Что он злой и все его не любят, затем что он того заслуживает. Что он лишь прикидывается хорошим, а на самом деле он не таковой. Марлена, ты его хорошо знаешь. Чего ты думаешь?
– Я с ним мало общалась и не могу сказать, что хорошо его знаю. Но брат Амадей говорит, что нет плохих людей. Во всех изначально есть и доброе, и дурное поровну, – и от самого человека зависит, какую часть себя он будет развивать. Люди, которых мы называем плохими, – они просто решили быть таковыми, думая, что не будут страдать. В злодеях добро заперто, как в темнице, но когда они отпустят лучшую часть себя на волю, то тяга к добрым деяниям захлестнет их с удвоенной силой. Это и есть тайна, как брату Амадею удается творить свои чудеса: он уговаривать дать такому узнику свободу, хоть на час, и сделать бескорыстное деяние. Вот только доброе дело должно быть по-настоящему благим и принести одну пользу. К примеру, у нас с братом были ограниченные средства на погребение отца, так брат Амадей нашел того, кто оплатил могилу, да еще сразу на двенадцать лет. Я даже не знаю имени этого благодетеля, но никогда не забываю благодарить его в ежедневных молитвах, а тот человек, по словам брата Амадея, удивился тому, как ему стало хорошо на душе, и впоследствии сделал еще немало блага. Конечно, если дальше не помогать грешникам, то они снова вернутся к дурным мыслям и поступкам. Брат Амадей говорит, что добрые дела похожи на упражнения тела. Так и с добром – каждый день надо делать хорошие поступки: без корысти, но с милосердием… – задумалась Марлена и добавила: – Господин Совиннак, должно быть, очень давно не упражнял себя истинным добром, ведь должность склоняет его к безжалостности, однако, каким бы он не казался, добра в нем столько же, сколько во всех людях: половина и не меньше!
– Я со всем согласная, – скривила малиновый рот Маргарита, – кроме того, что во всех людях половина добра. Вот наш дядюшка – он истинна добрый, хотя частенько грешает, а наша тетка, хоть имеет всего один Порок, без корысти шагу не делывает. А Лодэтский Дьявол тоже, значит, хороший? Наполовину?
Марлена нахмурилась.
– Не знаю, – ответила она после паузы. – Для меня он не человек. Про него не знаю… Тебе надо поговорить с братом Амадеем и ему задать такие сложные вопросы. Я боюсь, что отвечу тебе ложно. Каждый день юпитера брат Амадей до полуденной службы работает в саду при храме и будет рад помощи. Приходи, если хочешь, в храм Благодарения. Ему можешь задать и этот вопрос, и другие.
Маргарита пожала плечами.
– Я пойду, конечно. Это почетная честь… И я это ценю. Но… если он тоже скажет, что я сама виноватая в том, что меня топили, то больше́е я к нему не пойду. И ты меня не убеждай, что я виноватая. Я не жалею, что подклала Аразаку крысу за Ульви. Это былось мое дело – Ульви мне подруга, а друзьям надо подмогать. Разве не подмогать ближнему учат на проповедях?
Марлена молчала.
– Ты меня тоже виняешь? – грустно, заранее зная ответ, спросила Маргарита.
– Не совсем, – подумав, сказала Марлена. – Я сожалею, что пострадают люди. Огю говорит, что того человека, кто сейчас в узилище, повесят, а он единственный кормилец в семье… Если найдут того, кто сбежал, – тоже повесят. Их поступок очень дурен, и они заслужили свое наказание, но горе их семей – это тоже нехорошо. Ты права – ближним надо помогать, да помощь может быть разной, например: что и поможет, и не причинит зла или позора окружающим. Ты помогла подруге – и чуть не умерла, а тот человек, который сейчас в заключении, помог в злодействе тому ныне сбежавшему убийце, потому что тоже считал его другом, – и теперь сам умрет. Вместо такой помощи лучше было бы остаться в стороне – так бы я поступила, потому что думаю о последствиях, но… я никого осуждать не буду, – веселее добавила Марлена. – И тебя, конечно, тоже. Мои Добродетели – это Смирение и Кротость, а первая порочная склонность – Чревообъядение. Я люблю стряпать и других закармливаю. Второй Порок – это Гордыня. Я… порой смотрю на людей свысока, – виновато улыбнулась девушка-ангел. – Брат Амадей был недоволен из-за тех слов, что я тебе высказала после венчания нашего брата Синоли. Прости, пожалуйста, меня за них. Во мне тогда Гордыня взяла верх. Никто не должен судить других. Я поступаю так, как считаю верным. Ты же… Ты – не я и поступаешь по-иному. Нравится мне то, что ты делаешь, или нет, – у меня просто нет права тебя осуждать. И ты тоже никогда не должна осуждать других. Даже тех людей, которые пытались тебя убить, понимаешь?
Маргарита тяжело вздохнула. Легко было сказать – не осуждай своего убийцу, да вот как изгнать справедливую жажду возмездия из сердца и ума? Она вспомнила, каково ей было в той бочке, и ее передернуло.
– Хотя бы не ищи отмщения, пожалуйста, – будто прочитав ее мысли, взяла Марлена Маргариту за руку. – Идет восьмида Кротости, и смирять Гнев – это твой долг. Оставь всё на волю Божию. Я не стану тебя осуждать, но очень сильно расстроюсь. Ты должна благодарить Нашего Господа за то, что осталась жива. Это должна быть твоя единственная мысль, когда ты вспоминаешь то ужасное-ужасное событие. Остальные думы гони прочь. Сможешь? Хотя бы постарайся.
Маргарита неохотно кивнула.
– Стараться я могусь. И с братом Амадеем я сейчас сильно хочу свидеться. Сегодня лишь день луны… Еще день марса и меркурия…
– Он тебе так понравится! – обрадовалась Марлена тому, что ее грешная сестра, пропускающая службы, пойдет в храм Благодарения в самое ближайшее время. – Ну… я собрала достаточно ягод. Приготовлю утку в малиновой подливе. Градоначальнику вроде пришлось по вкусу это кушанье.
Маргарита сразу заинтересовалась.
– И мне надобно поучиться это стряпать. Будет замечтательно, если я ему не только чистый плащ ворочу, но скажу, что и с обедом подмогла.
– Да… замечательно… Послушай, – сказала Марлена по дороге к дому, – я всё же скажу тебе кое-что про градоначальника, – слегка нахмурилась она. – Так Огю говорит: «Никогда и ни о чем его не проси, как бы он ни предлагал свою помощь и как бы тебе ни хотелось ее принять». У градоначальника сложный нрав и… как и ты, он родился в полнолуние – значит, в его кресте три Порока. Он слаб в Чревообъядении, Гордыне и Гневе, а его Добродетель – это Смирение. Он, действительно, нетщеславен. У него есть и другие качества, какие мне нравятся: он трудолюбив, нелицемерен, нельстив, независтлив и поступает согласно закону. Если ты будешь честна с ним и независима от него, даже в мелочах, он будет это ценить и уважать. И ты никогда не увидишь неприятную сторону его нрава, не столкнешься с его гневом. Если же обманешь его или предашь – он никогда не простит, как бы ни был дорог ему человек, – Порок Гордыни, ничего не поделаешь. Я это знаю точно, потому что сама имею этот Порок. Еще так о господине Совиннаке Огю говорит, а мой драгоценный супруг играет с ним в шахматы по дням юпитера уже лет десять, поэтому я не сомневаюсь, что Огю прав в своих суждениях.
________________
Дом управителя замка построили еще для деда Огю Шотно, и хозяйскую спальню сделали по моде того времени – узковатой и вытянутой, поделили ее надвое толстым раздвижным занавесом. За ним уже не имелось окон, ведь та часть комнаты предназначалась для сна. Там находилась старинная громоздкая кровать с голубым балдахином, под ее высоким ложем пряталась купальная лохань, по бокам имелись скамеечки-приступки, у изголовья справа застыл стул для ночника, резное изножье подпирал расписной «свадебный ларь» с меховыми покрывалами, шелковыми одеялами и подушками внутри. Ширма заслоняла умывальный столик – высокий шкафчик, где схоронились таз и ночной вазон, где наверху встали кувшины с водой и пузырьки с маслами. Была в той части спальни и ниша гардеробной: на ее полу покоился внушительный сундук для белья, на перекладине повисли наряды, с верхней полки важничали головные уборы, перед сундуком столпилась обувь.
Пространство перед занавесом, с двумя оконцами и камином, служило гостиной для дам, поскольку еще полвека назад мужчины и приличные женщины справляли торжества раздельно, даже не обедая вместе, – пока их мужья шумно гуляли внизу, жены наверху чинно обсуждали вопросы воспитания детей и домоводства. В «дамской гостиной» Марлены от тех времен остались лишь покрытый подушками ларь у стены и стул-кафедра для хозяйки дома: массивное сиденье на возвышении с высокой спинкой и подлокотниками – его Марлена подвинула к окну с видом на замок, чтобы, занимаясь рукоделием, посматривать на дорогу и знать, возвращается ли ее супруг домой. Зато в этой половине спальни появилось плоское настенное зеркало, а под ним встал дамский столик, скромно заполненный предметами – пара склянок с пахучими водами, две книги, шкатулка для ценностей, чехольчик с пилками для ногтей да блюдо с гребнями и шпильками; в ящичках столика свернулись три головных платка, три чепца, две вуали (белая и траурная), между ними блестел единственный обруч, – не ахти какое богатство, но Маргарите этот дамский столик казался сокровищницей, и она с детской радостью посматривала на его занятное содержимое.
За час до прихода гостя Марлена позвала Маргариту в свою спальню, чтобы помочь друг другу переодеться и прихорошиться. Та собиралась «нарядиться» в серое платье с белой пелериной, но услышала:
– Нет, это платье не годится, я дам тебе свое. Градоначальник Совиннак – весьма важный гость. У нас вечером будет званый обед, и мы, женщины этого дома, должны быть убраны подобающим образом: должны показать, что ценим гостя. Он должен остаться доволен и кушаньем, и обществом.
Благодаря визиту градоначальника, Маргарита надела свое первое красивое платье. Оно было простым и потрясающим одновременно. По крою наряд напоминал то мешковатое одеяние, в каком Маргарита проходила последние два года, но шелковистое полотно не прятало, а обрисовывало тонкую девичью фигуру, – материя волнующе падала от плеч к еще наливающейся соком груди, приятно сужалась в талии, плавно струилась, нахваливая стройность ног. Зеленый цвет сложного оттенка (уже не сочный, но еще не выдровый) подчеркнул притягательность сиренгских глаз. Оказалось, что и волосы не нужно было полностью прятать: в помещении, на торжествах или званых обедах, замужним дамам дозволялось открыть часть головы. Марлена гладко расчесала волосы Маргариты, сделав ей прямой пробор, скрепила их в пучок ниже макушки, намотала на него легкий шарф из коричневого шелка в полосках изумрудного цвета и скрутила две розы из этого же шарфа чуть выше ушей девушки.
Пока Марлена переодевалась за занавесом, Маргарита, вертясь перед зеркалом, не могла собою налюбоваться.
– Какая же ты неискушенная, – смеялась Марлена из-за завесы. – Это обычное платье из овощного шелка, то есть из крапивы. Такое, должно быть, есть у каждой покоевой прислужницы в замке. Я тебе его дарю. Зеленый цвет тебе к лицу, меня же он не красит.
Маргарита, вне себя от счастья, бросилась обниматься, но, раздвинув занавес, застыла. Она впервые увидела изумительные, белокурые, словно свет луны, распущенные волосы Марлены. Маргарите показалось, что зазвучали ангельские флейты и через мгновение ее сестра вознесется на Небеса.
– Ты столь прекрасная… – прошептала Маргарита. – Ты создание Элизия… Даже Меридианская Праматерь не может сравняться с тобой красою.
Марлена, застегивая коралловые пуговки на розовом платье, неодобрительно покачала головой.
– Не стоит говорить таких слов. Красота Праматери в ее чистоте. Кисть художника не в силах передать красоту души, потому красивых женщин изображают в образах Нашей Госпожи, – так говорит брат Амадей. Если ты кого-то любишь, то этот человек для тебя – прекраснее всех на свете людей. Другие же на самого прекрасного для тебя человека смотрят иначе: они видят в нем всё что угодно, только не то, что видишь ты. И еще не родился такой художник, какой смог бы передать это видение – то, когда прекрасен обыкновенный внешне человек.
– Но ты необыкновенная! Ты и красивая, и добрая, и разумная, и благочестивая… Светлее человека я и не знавала. Ты – идеальная, как ангел!
– О нет, уж поверь! – вышла из-за занавеса Марлена и стала прибирать гребнем волосы в пучок. – Я вовсе не идеальна и я не ангел. Я стремлюсь делать благие поступки и думать только о благом, но у меня не очень хорошо выходит. Я рассудительна – это так, но следуя одному голосу разума, тоже можно идти неверной дорогой и уходить от Бога, а не приближаться к нему… Быть человеком, как говорит брат Амадей, очень непросто: мы, все без исключения, то и дело оступаемся. И я – человек со всеми его Пороками и грехами… Возможно, грехов у меня даже больше, чем у тех, кто ведет срамной образ жизни, – тяжело вздохнула она, начиная закалывать шпильками узел волос на затылке. – Иначе Создатель подарил бы мне радость материнства, однако… я замужем уже два с половиной года… В восьмиде Любви будет три. Всё же мне нужно было посвятить себя Богу, но я так хотела быть матерью! И вот… – развела руками Марлена. – Спальня, что ты занимаешь, должна была давно стать детской…
Марлена расстроилась, ее небесно-голубые глаза заблестели. Маргарита, ничего не говоря, обняла сестру.
– Я смирилась, – высвободилась Марлена. – Мы обращались к астрологам, молились и жертвовали храмам… Как и Огю, я родилась в месяц Цереры, богини плодородия древних людей. Сами звезды обещали нам большое потомство, но… видимо, я вышла бесплодной… Не хочу об этом говорить, тем более что для Огю неважно, есть ли у нас дети… Он самый лучший на свете супруг. А ты, – посмотрела она на Маргариту, – у тебя будет чадо? Прошла почти восьмида после венчания. Ты уже должна знать.
Маргарита пожала плечами.
– Так ты не ничего знаешь! – изумилась Марлена. – У тебя должна перестать идти лунная кровь, но бывает, что и она не идет, и ты не понесла. Куда вернее – это смешать в равных долях утреннюю урину и обычное вино. Если жидкости к полудню останутся светлыми и прозрачными – ты ждешь малыша, а если помутнеют, то нет… – опять вздохнула Марлена.
– Кровь у меня былася… – огорченно ответила Маргарита, которая тоже очень хотела иметь ребенка. – Но я завтра сделаю, как ты сказала.
– Уже не стоит, раз пошла кровь… Ее называют лунной, потому что каждый месяц в чреве женщины, как в небе, созревает луна. Она гибнет с кровью и затем опять возрождается. Твое собственное полнолуние – лучшее время для зачатия.
– Марлена… – смущенно проговорила Маргарита, – а ты мне скажи, пожайлста, еще о замужничестве… А то я не всё понимаю… ну, то… ночью…
– Конечно, дорогая… Правда, это тетя Клементина должна была тебе всё объяснить, – строго проговорила Марлена, опять поворачиваясь к зеркалу и примеряя вуаль. – Не мне ее судить, хотя очень хочется… И она так сухо вела себя на венчании Синоли, а на твое вовсе не пришла. Сразу понятно, что ты вышла за Иама против ее воли и вы расстались в обиде. И всё же она крайне дурно поступила, не подготовив тебя к супружеству, и еще раскается.
– Ты мою тетку не знаешь… уже нашу тетку… Не сомненивайся – она не раскается.
– Правильно говорить «не сомневайся», дорогая… А знаешь, если бы я была тобою, – ласково пропела Марлена, закрепляя вуаль с помощью позолоченного обруча и расправляя ее у лица, – то навестила бы нашу тетю. Возможно, она уже раскаялась, но не решается сделать первый шаг к примирению. Но я – не ты! – весело добавила девушка-ангел. – Ты должна поступать так, как считаешь верным.
________________
Благочестивые меридианцы ели дважды в день, праведники – раз за сутки. Трехразовые трапезы, к возмущению бедняков, просыпавшихся на рассвете, много работавших и имевших такой скудный стол, что они порой вставали из-за него полуголодными, Экклесия приравнивала к греху чревоугодия, то есть требовала каяться за этот проступок на исповеди, давать обещание «так не делать впредь», а священник мог наказать упорствующего грешника внеочередным постом на хлебе и воде.
«Обед» означал основной, вечерний, прием пищи, объеденье; «завтрак» – перекус тем, что оставили «на завтра» с обеда. «Ужин» произошел от слова «юг» и первоначально означал не трапезу, а завершение полевых работ для землеробов, случающее в полдень. Уставшие землеробы, конечно, плотно кушали в это время, чтобы набраться сил – так ужин приобрел значение конечной трапезы. Но горожане надменно смотрели на сильван и из-за предписаний Экклесии убежденного говорили, что три раза в сутки едят животные. Словом, горожане не ужинали: только обедали и завтракали, правда, частенько завтракали дважды – рано утром и ближе к полудню.
Бедняки обедали в вечернем, пятом, часу Трезвения, когда кормилец семьи возвращался домой; состоятельные люди – раньше, в середине дневного, четвертого, часа Кротости. Обед в Орензе начинался со сладких закусок: Ботно «разминали желудок» цветочным заваром с медом, в доме Огю Шотно гостей ждали шарики из муки, меда и специй. Следующим блюдом становился салат из зелени, употребляемый с хлебами; зимой салат заменяла похлебка или сальса – соленая подлива. После того как желудок достаточно разогрелся, на стол выносилось главное блюдо. Если случалось торжество, то главных блюд было не меньше двух. Первым обычно кушали легкое мясо птицы, кролика или рыбы; последним – тяжелое, такое как свинина или говядина (по жесткости подобное мясо не уступало дичи). Баранина, телятина и поросятина появлялись на столах богачей, последние из бедняков питались козлятиной. Для законной охоты нужно было заслужить такую привилегию или купить часть леса, иначе это приравнивалось к разбою, и с «лесными разбойниками» преторианцы расправлялись без суда на месте – отрезали руку или вешали. Ни собак, ни лошадей никогда не ели, так как они символизировали Добродетели Нестяжания и Трезвения. Астрологи возбраняли злоупотреблять ягнятиной и голубями, чтобы не разбудить Тщеславие и Гнев, но рыба, символ веры, под запрет не попадала – раз Бог создал ее с избытком, то она, наоборот, укрепляла стойкость меридианцев в сопротивлении Дьяволу. Бесплатно укрепить веру рыбкой, горожане Элладанна не могли – все окрестные озера принадлежали герцогу Лиисемскому, и надежно охранялись от любых верующих рыболовов.
Приправы добавляли, чтобы развеселить однообразие сезонных кушаний. Пряности, «что росли как сорняки», – тимьян, чабер и любисток, по мнению богачей, только портили вкус хорошего мяса, зато ценный перец мог улучшить даже десерт. Чеснок и лук изнеженные счастливчики презирали, да астрологи признавали их чрезвычайно полезными для мужской силы: клубни знатным господам перетирали в кашицу, ведь обнаруженный кусочек вареного лука мог испортить им желание продолжать трапезу. Благородные дамы никогда не ели лука и чеснока, даже в пирогах, похлебках или сальсах, – одна мысль о ненароком проглоченном «сильванском клубне» вызвала у них ужас и ночные кошмары.
Обеденные кушанья недосаливали: по традиции каждый человек за столом брал щепотку соли из одной солонки, соседи же следили за тем, чтобы никто не уклонился, – так предотвращали отравления. Белую дорогостоящую соль из горных кристаллов гордо выставляли на стол, а размер и красота солонки, убедительнее иных угощений заявляли о благополучии семьи. Солонкой для гостей могли служить и черствые хлебные булочки, украшенные цветами, – такие подавались на многолюдных свадебных застольях. Грязная соль, выпаренная из морской воды, стоила в разы дешевле, однако соляные склады принадлежали аристократам – и время от времени те круто поднимали на соль, важнейший товар, цены, из-за чего даже случались бунты.
Сыры, творог, коренья и прочая пища бедняков были доступны на рынках Элладанна в течение всего года. Для длительного хранения продуктов использовали прохладные каменные погреба или даже подземные ледники, масло и мясо засаливали, потроха коптили на колбасы. Заметив, что доведенное до кипения молоко не портится два дня или дольше, люди стали кипятить и ценную питьевую воду, предотвращая ее протухание. Особо ценилась дождевая, мягкая для желудка и кожи вода. Лимоны и апельсины привозили из Санделии, сберегая их в оливковом масле, или выращивали цитрусовые в кадках, убирая на зиму в оранжереи; яблоки замачивали в медовой воде со специями и травами, с вином или уксусом. С середины лета и до зимы на столах появлялись свежие яблоки, и их кушали вместо салата, вареными в вине или слегка запеченными с сахаром и приправами. Еще одно яблоко орензчане съедали незадолго до сна, следуя древней пословице, гласившей, что день начинается с яйца на завтрак и заканчивается яблоком.
