Kitabı oku: «Три цветка и две ели. Первый том», sayfa 27
Глава XVII
Нюёдлкос
Торговлю телом Экклесия считала неизбежным злом – иначе мир утонет в мужеложстве, насилии и похоти; с другой стороны, сурово порицала как «блудниц», так и тех, кто пользовался их услугами, но побороть это явление не могли даже самые пламенные проповеди. К концу одиннадцатого века лупанары существовали в каждом городе Меридеи, порой занимая улицы или кварталы, каким поэты давали романтические названия, например, «Островок роз», а горожане – наоборот – «Грязный угол». Романтики там и правда было мало – такие кварталы на злачных окраинах населяли женщины всех возрастов, их сводники, бандиты и воры, относившиеся к своим подопечным как к рабыням: их негласно продавали, играли на них, лишали детей, принуждали к работе и частенько били. Как правило, годам к тридцати жрицы любви теряли привлекательность, но и тогда их не отпускали: заставляли работать на улицах или в порту. Девочек с семи лет, с их взросления, уже начинали обучать позорному ремеслу, старухи превращались в попрошаек. Вырваться из таких «островков роз» мечтали в юности многие, но женщине требовалось родовое имя, чтобы получить защиту закона, иначе без мужа, отца или работодателя она считалась бродяжкой, – ее убийство не расследовалось, ее жалобы о насилии отвергались. Женщин-бродяжек вешали редко, но случалось и такое. Зато плативших подати «блудниц» пускали в храмы (на специальные места), власти нанимали их на маскарады Мистерий (носить маску им запрещалось), зеленые рукава обеспечивали уличным девкам защиту городских стражников. Работницы лупанаров числились в Медных книгах как лупы, улиц – как девки, баней – как мойщицы или прачки.
Кроме законной торговли телом процветала незаконная. За грех мужеложства казнили, иные известные в городе люди опасались пересудов, третьим не нравилось бывать на грязных окраинах, – вот богачи и прибегали к услугам сводников: те могли достать любой «товар». Гетер также официально не существовало, но были «высокие содержанки»: красивые, обедневшие и морально нестрогие вдовы охотно принимали покровительство одного или нескольких состоятельных любовников. Нередко их дома получали известность в узких кругах как дома свиданий, куда можно было прийти со своей дамой или выбрать хорошенькую девушку на месте. Вдова не только гарантировала тайну – еще следила за здоровьем своих работниц. Днем дома свиданий являлись мастерскими по шитью белья, вышиванию, росписи посуды и так далее. Всё бы ничего, но работницам таких мастерских не завидовали даже уличные девки: прав у них всё равно не имелось никаких, содержали их взаперти, как в тюрьме, а где-то спустя год «мастерицы» исчезали и заменялись новыми. Ходили слухи, что их увозили в другие страны, что им отрезали язык, что их ослепляли и даже убивали, – только бы они не выдали секретов вдовы и ее влиятельных покровителей.
К сводничеству отношение складывалось еще более неоднозначное. Это занятие заслужило всеобщее презрение, но Экклесия предпочитала закрывать глаза – священники делали вид, что такой деятельности не существует: дескать, есть владельцы лупанаров, которые щедро жертвуют на распространение веры, заставляют своих работниц посещать храмы и слушать проповеди, следят за здоровьем «продажных дочерей», заботятся о них и о внешних приличиях. Власти в большинстве городов даже помогали содержателям лупанаров законами, а те – им: со сводниками всегда можно было договориться или разузнать у них о преступлениях. Однако горожане требовали от властей бороться с бесстыдством, шумным разгулом в «срамных кварталах» и совращением честных девиц. В итоге лупам запретили носить драгоценности, меха и золото, работать на улицах без особого знака (зеленых рукавов), посещать в зеленых рукавах центр города и респектабельные районы, проживать где-либо, за исключением окраин, а лупанары надлежало метить зелеными ставнями. Со сводничеством боролись лишь тем, что всё большее число городов записывали лупанары в свою собственность и назначали глав, которым платили жалование от управы и с которых спрашивали за нарушения: за работу в светлое время суток, за больных работниц, за слишком юных работниц, за вонь, за клопов, за незаконную торговлю хмельным… Мужчинам разрешалось посещать лупанары с середины возраста Послушания, вернее, с появлением явных признаков взросления, таких как усы. Прочим юнцам, послушникам с характерной стрижкой «в кружок» или больным срамной хворью лупанар должен был отказать в услугах.
О «срамных хворях» к концу одиннадцатого века меридейцы знали, но разбирались в них плохо, а еще хуже в их лечении: язвочки прижигали каленым железом, при гнойных выделениях использовали уксус, боли астрологи объясняли неблагоприятным влиянием планет. Средств для защиты от болезней и для предотвращения зачатия существовала масса, но надежность их оставляла желать лучшего. От матери к дочери передавались тайны трав и снадобий, от отца к сыну – наука как изготовить чехол из кишок животных. Для аптекарей продажа мазей и тех же чехлов являлась золотой жилой, астрологи делали состояние, обслуживая лупанары или разоряя длительным лечением богачей. Оттого благонравные меридианцы посещать «дома общих жен» лишний раз не дерзали, путники ограничивались банями, а сластолюбцы со средствами искали надежных сводников или дома свиданий. Зато воины, моряки или представители вольных ремесел (рудокопы, чернорабочие, лесорубы и прочие) привередливостью не отличались, смело шли в самые злачные притоны и, свободные от будущего, наслаждались настоящим.
________________
Путь от южных ворот Ларгоса до Нюёдлкоса занимал по заснеженной дороге часа четыре, и Рагнер желал бы пораньше отправиться в путь, но колокол из храма Благодарения уж пробил семь раз, а они еще не выехали из города. Они – это Рагнер и Рернот, оба сидевшие на неказистых лошадях и одетые, словно сильване, в грубые кафтаны, войлочные плащи и белые нижние шапочки с завязками под подбородком как у Ниля Петтхога; на ногах у обоих мужчин виднелись истоптанные башмаки. Рагнер красовался еще и в войлочном колпаке да гетрах, завернутых у колен в толстые валики, Рернот щеголял в ярком красном шапероне с острым висячим хвостом и пелериной. Третьим в их компании стал Сиурт, изображавший зажиточного горожанина. Он нарядился в синий плащ с бобровым воротником, малиновый, длиной до пят кафтан, лазурный шаперон, желтую шляпу с острым козырьком-клювом и желтые остроносые башмаки. Восседал Сиурт на чалом скакуне и важно поглядывал по сторонам. От Вардоца троих ряженых сопровождали десять охранителей, среди которых ехал Эорик.
С утра ударил морозец, и ярко засветило солнце; при взгляде на снег слезились глаза. Но на побережье погода менялась быстро: ветер обещал принести с юго-востока тепло и вместе с ним дожди. Рагнер поймал себя на мысли, что не хочет ехать в Нюёдлкос и точно не желает найти там бандитов, дабы не рушить сложившуюся в его голове ладную картину, в какой кузнец был виновен и, без тени сомнения, заслуживал смертную казнь.
Он вспомнил печальное лицо Маргариты и нечто неуловимое в ее зеленых глазах – наперекор всем доказательствам, даже словам Лилии о синем плаще насильника и его бороде, Маргарита не верила, что Нинно мог сотворить подобное, пьяным ли был или нет.
«И она никогда не поверит, – вздохнул Рагнер. – Может, даже впрямь возненавидит меня…»
Он скривил рот и вдруг подумал, что, наверно, снег сегодня заслуживает слова «тиодо» – столь яркий оттенок белого, на какой невозможно было смотреть, божественно-белый и непорочный… Рагнер тряхнул головой, выбрасывая из нее неприятные мысли, но вместо этого потерял войлочный колпак. Громко ругнувшись, он спрыгнул на землю, отряхнул свой головной убор и подозвал Эорика.
– Дальше мы одни, – тихо заговорил Рагнер, когда Эорик спешился. – Ждем вас к ночи, но ты давай в замок. Разберись со всеми воинами: может, всё серьезнее, чем кажется. Может, кто-то намеренно тебе вредит, – оттуда и кости… Может, у нас своя банда в Ларгосце завелась. Заговорщики… И цель их – это ты.
Ничего не отвечая, Эорик потер шрам на переносице.
– И еще: дозорные знают, когда кто-то с лестницы спускается, и прекращают играть, как бы бесшумно ты ни шел. Эту загадку тоже мне разъясни… Кстати, вчера я прошел мимо них в кафтане Аварта – сразу после этого появились кости… Я не уверен, но… не бывает так, чтобы сразу две головы не знали и не доложили третьей – то есть мне.
Эорик оглянулся на первого конюшего, а Рагнер улыбнулся и хлопнул его по спине.
– Такое часто бывает, брат, не огорчайся. Бывает, другие думают, что справились бы лучше. Начни набирать новых бойцов и займись их обучением. Выгоняй да не жалей, какие бы слезы тебе не лили. И с Сиуртом надо быть построже. Ты слишком добрый – и этим пользуются. Это тоже исправь.
Эорик молча кивнул, а Рагнер вскочил на сивую лошаденку и с двумя другими ряжеными, с Рернотом и Сиуртом, поехал вдоль набережной к городским воротам. Вскоре справа показался местный «островок роз» – последние три дома на выезде из города, отделенные от прочих строений пустырем и редкой завесой из голых деревьев. Жрицы любви обрадовались, увидав троих всадников, открыли зеленые ставни и высунулись из окон, демонстрируя себя. Рагнер видел ярких, будто зимние ягоды в снегу, прелестниц, обрюзгших бабищ, от каких словно несло тухлой рыбой, и совсем молоденьких девушек лет двенадцати – эти «продажные дочери» напоминали уже срезанные цветы: они призывно изгибались и охотно обнажали груди, не уступая в усердии своим матерям или бабушкам.
Жалеть их не имело смысла, как и пытаться их исправить. Еще девочками они привыкли к тому, что любовь продается, и измеряли свою красоту числом полученных монет. Даже вышедшие замуж лупы, превратившиеся в достойных дам, чаще всего возвращались к прежнему ремеслу или изменяли супругу.
«"Лупа" – это "волчица" с языка древних», – вспомнил Рагнер.
Заметил он и то, что дорога от «островка роз» хорошо утоптана в сторону верфи Арла Флекхосога. Закралось подозрение, что «старый кот» до сих пор имеет преступный доход с лупанаров, а жалования работников верфи перетекают из одного его кармана в другой.
«Разберусь с кузнецом, займусь главами лупанаров, да и тобой Флекхосог, – решил Рагнер. – Снег не обманывает, в отличие от людей…»
– Озвиняйте, Вашо Светлость, – отвлек его Рернот. – Я должон важное скозать. Я вамо соврал вчоро.
– Вовремя – я только подумал, что все люди лгуны. Выкладывай.
– Я не убию Божого Сыно, дажо ожоли вы прикажоте! – выпалил парень. – И ощё брато свойного не убию. И собя тожо, оттого чо ото глупое. А прочих – убию. Но окромю первоо кординала. Да и прочих кординалов тожо я не уверованый, чо мочу убиеть.
– А если тебя брат попросит убить Божьего Сына? – серьезно, но со смехом в глазах спросил Рагнер. – А Божий Сын скажет в ответ: «Убей не меня, а брата». Что делать будешь?
– Божой Сыно такогого не сговорит, – улыбнулся Рернот.
– Значит, ты послушаешь брата и нашего Спасителя убьешь? Или нет? Так всё же, кто дороже тебе окажется, если надо будет выбрать? Думаешь, не случится никогда выбирать? Не будь так уверен. Не отвечай сейчас – подумай, потом дашь мне честный ответ.
Рагнер по привычке нежно «пришпорил» лошадь, не донеся пяток до ее боков, и, ругнувшись, подозвал Сиурта.
– Помнишь, что надо делать в Нюёдлкосе?
– Болтать тока по-орензски, а по-нашански как Раоль Роннак. Потолкаться в порту и посля двигать в трактиру с пятухом. Мужику в синем шапероне руками махать: мол, друга сыщаю. Сам герцог майнага другу дюжа ждет. Намахать аще, ча ужа узнал, ча яго видавали на телеге с тремями мужиками. Герцог Раннор готовый и сюдава закону навесть… Ваш Светлость, а чаго вы така не сделаваате сраза?
– Не «сраза», а «сразу»… Вместо орензского, лучше научись грамотно говорить по-лодэтски! Эорик вот, хоть мало болтает, зато грамотно! А ты? Жених… Ты еще ничего не забыл про Нюёдлкос?
– Заказать куча всяга и жрать всей вечар, но за трактиру аднаму не ходить. Быться в людя́х.
– В людя́х… Хмм-да… Счастливчик ты, Сиурт. Это задание, по правде говоря: продолжение твоего наказания. А, вместо кары, ты себе пузо нажрешь на триаду вперед. Что-то я не продумал свой план до конца…
– Мне посля вчарашнего помойнику вовся кушавать – бэээ, – выгибая рот, поежился Сиурт.
– Я за тобой следить буду, даже если ты меня не увидишь. Полюбуюсь, как тебя отвращать от кушаний станет. Плащ-невидимка, – подмигнул Рагнер.
С левой стороны показалась верфь. Рагнер разглядел две «недогалеры», спущенные на воду. Их оснащение практически было готово, а Рагнер мог похвастаться лишь отсыпанным холмом.
«Какой, возможно, снесет по весне», – невесело добавил он. – Ждать до весны и ничего на нем не строить – это потерять еще год… Флекхосог за год нацарапает четыре двухмачтовика и лесопилку, а у меня будет пустое место вместо верфи? Я всё еще проигрываю войну…»
Словно поддерживая невеселые мысли Рагнера, солнце погасло, небо стало серым, а белизна снега больше не резала глаз.
«Вот и у людей так же, – заключил он. – Солнце никуда не делось, но мир для меня уже другой. Оба мира настоящие и живут одновременно, а правда зависит от облака…»
________________
Длину в Меридее мерили в пальцах, локтях, шагах или росте человека (мужчины), следовательно, эти меры немного различались от королевства к королевству, от города к городу. Расстояние же мерили чаще всего временем, но порой вдоль дорог ставили столбы с указанием числа шагов – и такая дорога звалась столбовой. Трактом же именовали торговую дорогу, вдоль какой имелись трактирные дома, служившие ориентирами путникам. Перед ними тоже ставились столбы, вехи, с указателями расстояний.
Конечно, трактиры находились в городах тоже, при этом питейный дом, пивная, закусочная или харчевня трактирами не являлись. Звание трактира подразумевало и пивную, и харчевню, и ночлежку, а трактирный дом, располагавший двенадцатью спальнями и более, уже получал гордое звание постоялого двора (гостиницы). Трактирщики платили крупные подати и были людьми столь уважаемыми, что власти даже закрывали глаза на такое злодейство, как разбавление пива водой, и наказывали уж самых зарвавшихся. Посетители пивных в награду за хорошее обслуживание, уходя, бросали в пустую кружку лишний медяк, какой остряки прозвали «на палача» – мол, для подкупа, чтоб порол несильно.
Что же до вывесок, то народ зачастую был безграмотен, оттого перед входом вывешивались те или иные знаки: круглая вывеска – это лепешка-тарелка, значит – здесь накормят; ячменный венок – напоют пивом, лиственный венок – еще и вино тут есть, банный веник – как минимум нагреют воды для омовения, колокол над входом – это трактир, метла – здесь постоялый двор, где можно остаться более чем на ночь. Колоколом же поутру будили всех заночевавших в трактире, приказывая освободить спальни.
Содержатель пивной или питейного дома – это питейщик, закусочной или харчевни – харчевник, трактира или постоялого двора – трактирщик. В народе владельцев постоялых дворов звали дворниками или дворничихами.
________________
От южных ворот Ларгоса по лесу шла столбовая дорога, завершалась она перекрестком четырех дорог. Далее путь на юго-запад вел к замку Гельдоров, Лолвонцу, на юго-восток – к портовому городку Фюос, а на запад, до богатого предгорного города Нюороса, тянулся по глухому лесу страшноватый долгий тракт, причем одна его сторона принадлежала герцогу Раннору, другая – Эгонну. И ни одного городка вдоль этого тракта не имелось, люди едва им пользовались, зато медведи и волки – охотно. Нюёдлкос находился на северной морской границе графства Гельдор, на побережье. Чтобы туда попасть по суше, на перекрестке сворачивали на северо-восточную лесную дорогу.
Нюёдлкос хотелось назвать поселением, хотя в нем наличествовало всё необходимое для звания города: управа, мирской суд и убогий храм с ручным сатурномером. «Но в драном-сраном Нюёдлкосе всё не как у людей!» – возмущался Рагнер. Во-первых, лишь управу, Суд, храм и несколько домов ограждала невысокая каменная стена, зато вдоль берега, в лесочке, встали неказистые лачуги лесорубов, понастроенные черт-те как. Во-вторых, плату за въезд в город с Рагнера и Рернота потребовал непонятно кто, да прямо на лесной дороге, а при приближении к порту (жалкой пристани без единого пирса и без набережной!), опять потребовали заплатить «за выезд в порт».
Настроение Рагнера не улучшала и погода: он замерз в сильванском облачении, продрог на морском ветру еще у верфи, а ощутимо потеплело лишь тогда, когда он и Рернот «выехали в порт». Там под ногами хлюпала грязь, над морем висела туманная дымка. Сколько сейчас времени никто из местных не знал. Рагнеру оставалось лишь догадываться, что до сумерек еще около часа, но, может, и меньше.
Деревянный дом с петухом на круглой вывеске обнаружился сразу, назывался он «харчавня» – значит, спальнями, как трактир или постоялый двор, это заведение не располагало, до скольких работало – снова никто не мог внятно ответить. Радовало одно: подозрений герцог Раннор не вызывал. Оделся он и правда «знатно»: в толстый, растянутый пузырями на локтях кафтан коричневого цвета из начесанной шерсти, поверх него – объемный плащ без рукавов, больше похожий на грязное желтоватое одеяло. На поясе, по центру, мотался бочонок с куренным вином, на ногах, вместо штанов, морщились чулки из грубой кожи – из-за них-то и замерз Рагнер, привыкший носить штаны. Не спасали даже гетры, вязаные варежки, грязно-серый колпак, льняная шапочка, разношенные башмаки да рубаха, прижатая, чтобы не застудить мужское достоинство, при помощи веревки к бедрам и между ног. Рернот выглядел так же, лишь его синеватый кафтан был новее, да с красным шапероном он казался «справным сильванином». Рагнер на его фоне смотрелся полным босяком и неудачником.
Рагнер и Рернот завели кляч под навес к кормушке, накрыли их своими плащами и, заплатив неприветливому конюху по медному четвертаку за овес, прошли через предвратную комнатушку в пропахшее рыбой и пивом полутемное место. Ничего примечательного в «харчавне» не обнаружилось: маленькие оконца, затянутые бычьим пузырем, глиняный, грязный пол и бородатые, здоровенные лесорубы-разбойники, сразу недобро глянувшие на чужаков из угла – оттуда, где стоял единственный длинный стол. Другие столы представляли собой бочки, на каких в лучшем случае неровно лежали квадратные доски в пятнах жира.
Проходя к такой бочке, Рагнер приметил на лесорубах семь синих шаперонов, пять белых нижних шапочек и четыре рыжие бороды. Он сам, сняв бесформенный колпак и заткнув его за пояс, остался в льняной шапочке, завязанной под подбородком.
– Надо было́ большое людёв взяти, Ваш… – осекся Рернот и исправился: – Ойрм…
– Да на нас и так пялятся, – тихо говорил Рагнер, стараясь поменьше шевелить губами, чтобы не показать серебряные зубы. – Здесь все друг друга знают и чужаков не жалуют. Им лишь бы подраться со скуки.
Они заказали по горячему пиву и подлили в него куренного вина из бочонка, как делали местные. От духоты харчевни и своего забойного напитка Рагнер почувствовал, что хмелеет быстрее, чем того хотел. Но, одновременно, ему наконец стало хорошо. Даже очень хорошо. В желудке заурчало…
– Подзови прислужника, – сказал он Рерноту. – Закажи мяса, да расспроси того как-нибудь про мясников или резальщиков скота. Как раз сейчас волов режут. Может, мы не чужаков ищем, а местных. И телега у них была… За мясом, например, в деревню ездить…
Рернот крикнул, и к ним потащился сонный, неопрятный мужичонка лет за сорок, тощий, но с круглым, плотным брюшком.
– Чаго аще? – недружелюбно осведомился он.
– Мясо свяжое? Брати хочу.
– Свежааае, – протянул мужичок, громко хлюпнул носом и вытер его рукой. – Чатырю сербру за шмат.
– Чо тако мясо кусачу? – искренне удивился Рернот. – Токо скот жо порезали.
Прислужник шмыгнул носом и собрался уходить.
– До годи ты, – остановил его Рернот. – Откудово мясо? Собак мы кушоть не будём. Коровое или воловое токо. Да с дёрёвни, а не тухло́е, не с чорвами, чо вамо туто корабели сбрасывают. Чотыре сербро!
– С дяревни… Отыскалися тута чреволюбцы, – проворчал мужичок. – Свинае мяса тока свежае. Ега Прола возит. Чатырю сербра за шмат.
– Тако оно с дёрёвни иль нет? Где твойный Проло мясо берёт?
– Те ча от меня нада?! – проснулся и разъярился прислужник. – Ча прилип? Свиней Прола держат и режат! С хера дяревня? Ча им акромю помоев нада? Брать ты будешься, фёоская козлина?
Рернот привстал, чтобы преподать тощему прислужнику урок учтивой культуры – да прямо кулаком в его сморщенную, как сухая слива, рожу, но Рагнер усадил фёосца на место, замечая, что другие лесорубы тоже не прочь им навалять – был бы повод.
– Тащи довай сюдова мясо, хрено с тобою, – проглотив обиду, недовольно пробасил Рернот.
– А ты ча, жрать будешься или х… пососешь? – спросил прислужник у Рагнера. – Ча молкнешь, х…сос?
Рернот не смог сдержаться при виде ошарашенного лица герцога Раннора и тихо захихикал в кулак.
– Не буду, – не разжимая губ, процедил густо покрасневший Рагнер. Он даже вспотел, хотя минуту назад еще немного мерз.
– Х…сос, – повторил прислужник и смачно харкнул на пол. – Ча пучашь зёнки? – продолжал он унижать герцога. – Жанитася на мне хошь? Х… соси, – плюнул он уже на стол-бочку и с презрением отвернулся.
Лесорубы довольно заулыбались в колючие бороды, а прислужник пошаркал в сторону кухни.
– Ну и… – перевел дыхание Рагнер и вытер лоб, раздвигая длинную челку. – Драный-сраный Нюёдлкос… И я это должен терпеть из-за кузнеца, которого даже не выношу, – проворчал он. – Ладно, ну поговорите вы тут у меня скоро…
– Чо дальшое? – плохо сдерживая улыбку, спросил Рернот.
– Жри свинью за четыре сербра, фёоская козлина, – пробурчал краснощекий герцог. – И не лыбся так широко. У тебя зубы кривые. Куда чертов Сиурт запропастился? Вывеску с петухом найти не может?
Через минут двенадцать перед ними на промасленной деревянной дощечке блестели жиром румяные, запеченные на углях мясные куски; пахло умопомрачительно. Рернот уплетал за обе щеки, облизывая пальцы, а у гордеца-Рагнера продолжало урчать в пустом животе.
– До шого шо вкушно, – жующим ртом произнес Рернот и запил мясо добрым глотком пива из уже второй заказанной им кружки.
– Тебе и в кружку наверняка плюнули, – огрызнулся голодный и злой Рагнер, уж допивший свое пиво и не решившийся заказать новое.
– Я и не тако пил, – не дрогнул Рернот. – Жолашь отпробовать мясу, брато Ойрм? По глазам видное, чо хочошь?
– Нет, – поморщился Рагнер, хотя запах сводил его с ума. – Жри быстрее. Сиурта всё нет – не нравится мне это. Куда этот дурак делся?
В тот же миг в харчевне нарисовалась желтая шляпа с остроконечным козырьком. Сиурт, любовно отряхивая от снега подол своего длинного малинового кафтана, резко направился к герцогу, опешившему из-за того, что парень позабыл его указания.
– Не придет сюдава никта, – сказал Рагнеру Сиурт, присаживаясь рядом и кладя пальцами в рот кусок мяса. – Вхууухно хак! – простонал он.
– Кто-то жрать с отвращением обещал… – со злобой напомнил ему Рагнер.
– До не слухой ты Ойрма, – улыбался Рернот. – Кушовай. Послю ощё надо воротитося и ощё мясо брати.
– Что значит «не придет сюдова никта»? – спросил Рагнер, хмуро наблюдая за тем, как двое его спутников трапезничают, разрывая мясо зубами и брызжа жиром. – Куда нам надо идти и почему?
– К девкам надабна.
– Да ты что! Пожрал – так еще полупиться захотел в наказание! Издеваешься надо мной?!
– Да, – спокойно подтвердил Сиурт своим тонким сдавленным голоском, облизывая пальцы. – То бишь нет. Я друга совстречал. Те, кта нам нужнае, они у девок щас. Рыжай болтун, толстай мясник и темноглазай светляк – все они тама. Светляк неместнай. И не живаат здеся – наезжаат порою. Вродя дажа с Ларгосу, но друг майнай точна не знаат.
– На телеге?
– На тялеге, – кивнул здоровяк.
– Пошлите отсюда, – встал Рагнер. – А то меня щас вывернет от этой помойки.
– К девком – тако к девком… – обреченно вздыхая, согласился Рернот. – Напасть-то кокая, а не дню, ай-ай, – покачал он головой и положил в рот последний мясной кусок, растекаясь в блаженной улыбке. – Самой ужасной дню в моёйной жизни… – допил он пиво и удовлетворенно рыгнул.
– Рернот, да ты просто создан для Нюёдлкоса, – заключил Рагнер и широко зашагал к выходу.
– Эй, а где тута девок жития у вас? – спросил Сиурт у тощего прислужника.
Тот скользнул мутным взглядом по бобровому воротнику его плаща и толстой сумке у пояса.
– До концу чаши́, а тама и жития, и бытия ихнии увидашь.
Сиурт бросил в кружку Рернота сербр, щедро оставив прислужнику «на палача», и пошел вразвалку за Рернотом.
Прислужник сгреб серебряную монету в карман, сморкнулся в пальцы и, вытирая руку о свои мешковатые штаны, глянул в окошко на странную троицу. Постояв немного, он пошел в кухню – в дымный полуподвал, полный тазов и мешков, где двое мужчин разного возраста разделывали рыбу для засолки. Один из них, толстый харчевник, вопросительно посмотрел на вошедшего.
– Тута троя былися тока ча, – шмыгнул носом прислужник и гнусаво-сонно заговорил: – Первай мяня дяревней заговаривал, а вторай кошелю снял. Сильванами рядятся, ворьё. Апослю третяй приперся – ряжанай как багач. Тока ча вышли, а я сунался – кошелю нема.
– Наказание ты маейнае и маейнай сёстры, Гафаг Боппхог! – закричал харчевник. – Скока тама былось, в кошелю?
– Два сотняв и шастндцать сербрав, – равнодушно произнес прислужник. – Подати все маейные, полгадиннае.
Харчевник шлепнул себя по лбу ладонью, после чего вытер руки о засаленный передник.
– Вот дурачина! Пачто с собою таскал?
– Надежнае така.
Харчевник хватился за голову, обмотанную грязно-красным платком, но тут же, опустив руки, сжал их в кулаки.
– Я те скока раз талдычил, глазьёв с чужаков не спущать? – набросился он на своего родственника. – За ча ж сёстра-то мне тя преподнясла, урода безрукага, пьянь катаржна́я! Тока горестя от тя!.. А ты не врешь мне? – прищурил маленькие глазки толстяк. – Продул всё в кости небось? Я те и медяка боля не адо́лжу! Шагай в турьму, где те и места!
– К дефкам пашли, пантиты, – прогнусавил Гафаг.
Харчевник подумал немного и повернулся к юноше-поваренку.
– За похлебкаю глядывай… – указал он на открытую печь и горшок перед огнем очага. – И не жри тута – не напасешься… Ро́ты ненасытнае и глотки́ бездоннае… – ворчал толстяк, засучивая рукава и устремляясь в харчевую залу. – Чаб ты подох, Гафаг Боппхог. Я, клятвенусь, пир тада закачу!
Появившись среди лесорубов, харчевник, тонко подвывая, крикнул:
– Воооры! Ча жа делааатся! Вооры!
– Кта тя разабижал, Мерль? – пробасил один из лесорубов.
– Гафаг, сказжал, ча кошелю у ягу сняли! С податя́ми! Харчавню поберут, коль не уплотим! Троя, ча тока вышли, виной всяму: обдули Гафага-дурака! К девкам вродя понесло бандитув!
– Да-да-да… – донеслось гулом из угла. – Чудачнае они… Сраза не понравилися…
– Да ча мы ащё сидаем? – встал лесоруб с русой бородой, доходившей ему до груди, вытащил из-за пояса топор и подбросил его в руке. – Все мы тута их видавали. Паашли, мужики, покажем им закону нашанскага Нюёдлкоса. Разберемся с ими сами! Ежаля воры – порешаам их, как водиться у нас!
– Всем двое кружков пиву! – дополнил лесоруба харчевник и удовлетворенно посмотрел на то, как, гремя башмаками, переговариваясь и гудя, встают все пятнадцать бородачей. – А ты ча, Гафаг? – оглянулся толстяк на своего брата по сестре. – Дуй с ими давай.
– Хвораю я, – вытер нос прислужник.
– Я те ща похвараю! – разъярился на него харчевник. – Утопну тя в котлу, как щенка. Жива! Эй, – тонким и заискивающим голосом крикнул Мерль бородачам. – Гафага-та не забудьте, – толкнул он в спину хилого мужичонку, и тот вылетел на середину харчевни. – Иди, а то кошелю твой схуднет вполвину, – указал он пальцем на дверь оглядывавшемуся брату. – А ежаля врешь, то ужа сам виляй от топару.
Гафаг неохотно зашаркал к выходу вслед за лесорубами.
________________
Рагнер, Рернот и Сиурт неторопливо ехали на лошадях вдоль берега. Густой туман наваливался с моря на городок, и домишки, что маячили по правую руку, таяли в дымке. Будто бы из ниоткуда доносилась отборная брань, а ей вторили женские возгласы, ор младенцев и лай невидимых собак. Уже на расстоянии ста шагов предметы и бредущие по своим заботам люди плохо различались. В довершение всего солнце начало свой сход и небо темнело.
– Пойдем тудово, и всё, – предложил Рернот. – Девки намо подможут.
– Подможут… – ворчал голодный, оскорбленный и злой Рагнер. – Да не тем, чем мне надо подможут! Мы здесь – чужаки, а эти… Двое, как я понял, местные. Им подможут сбежать, а нам ничего не скажут.
– Так, можат, признаятесь, ча вы – герцаг Раннор, Ваш Светлость, – вставил Сиурт. – По зубьям признаат сраза… сразу.
– В таком виде? Да после «харчявни»?! Мне на стол плевков, значит, нахарчалили, а я стерпел? А если те трое ни при чем? Кузнец увидал местных да залил про них? Я их убью напрасно, а я Богу обещал так более не делать.
– Чо?! – не поверил своим ушам Рернот.
– Чо слышал, – выдохнул Рагнер в сгущающийся, бледно-синеватый сумрак облачко пара. – Дал, а если я даю слово, Рернот, то держу его, хотя у меня от этого, как видишь, больше бед, чем счастья.
– Просто… – улыбался Рернот. – Я всею ночою не спался – пережовывал, чо вы мне завтро, то бишь сёдню, Божого Сыно убиеть прикажоте. А вы бы и Раоля не убиели… Вы, Вашо Светлость, пороху подменили, покудово он лампу сымал, да?
– Рернот, – строго посмотрел на него Рагнер. – Ты как-то уж слишком много видел и слышал за последние дни… Но вот выводы сделал неверные. Я Раолю два раза предупреждения делал, чтобы он, в том числе, не болтал. Третьего моего прощения почти никогда не бывает – жизнь меня научила. Так что – нет. Я его убить хотел, но твоими руками, ведь сам не мог. Раолю крупно повезло, да и тебе тоже: разозлил ты меня вчера. Надеюсь, больше мне не будет за тебя стыдно. А о брате надо было мне сразу сказать. Мы же тоже теперь с тобой братья. Я помогу, если нужно, а ты – мне. Запомнил?
– Я бы не осмел вас просить, Вашо Светлость, – печально пробасил Рернот. – Вы жо изо жалостей мне руку жали. Я ото и тоды оразомел, безо вашонских яснений.
– Но ведь пожал… Да и вовсе не из жалости, успокойся. А из-за твоей дерзости. Послушай, когда ты не на службе, то зови меня «Рагнер», – улыбнулся герцог. – Я серьезно.
– Вона тама девки, – прервал их Сиурт. – Чага делаваам?
– Здесь, на улице подождем, – ответил Рагнер. – Те, трое, наверняка скоро выйдут. Туман и сумрак нас спрячут, дорога всего одна да потеплело как чудно. Подъедем чуть поближе, чтобы точно их не пропустить.
