Kitabı oku: «Три цветка и две ели. Второй том», sayfa 5
Глава XXI
«Белая башенка»
Четвертой рыцарской Добродетелью являлось Благородство с символом оленя, а ее Пороком являлась Низость с символом ворона.
С этой Добродетелью всё обстояло еще сложнее, чем с Честью. Во-первых, разделяли понятия «быть благородным» и «поступать благородно». Поступать благородно мой любой, когда брал пример с достойных аристократов и рыцарей, а быть благородным можно было лишь по рождению, оттого аристократы неохотно впускали в свой род простолюдинов, тем более торговцев и уж самое позорное – землеробов. Однако супружество с незнатной красавицей, произошедшее по любви, прощалось мужчине – красота тоже являлась признаком благородства, то есть исключительности, и привнесение ее в свой род являлось понятным. Зато супружество, заключенное из-за денежной выгоды, заслуживало позора – благородство нельзя было купить, как товар в лавке, и титул (почетное звание) заслуживали достойными высокого уважения деяниями.
К концу одиннадцатого века третье сословие мирян, всё богатея, многое могло себе позволить; купцы предлагали состояние за титул, и даже грань между теми, кто беден, и теми, кто богат, сильнее и сильнее размывалась, несмотря на законы «О роскоши». Аристократы, напротив, беднели в погоне за этой роскошью, доказывающей «черни» их исключительность: закладывали земли, вырубали леса, входили в такие долги, что иногда поддавались соблазну с легкостью поправить свои дела выгодным супружеством.
Рыцари тоже делились на неблагородных и благородных («из благого рода»). Неблагородный рыцарь знал в совершенстве четыре воинских мастерства: владение копьем, фехтование мечом, верховую езду и плавание в доспехах. Благородный аристократ с отрочества познавал хитрости соколиной охоты и игры в шахматы, обучался стихосложению и учтивой культуре – преклонению перед Прекрасной Дамой, жертвенности ради высоких идеалов, безупречному поведению с равными и неравными, стремлению к подвигам. Даже не будь рыцарского устава – свода запретов, правил и предписаний, такой воин вел бы себя достойно и не терпел бы несправедливости, как того требовало его естество – то самое загадочное благородство. И оттого оскорбление знатного, благого рода от простолюдина являлось кощунством и заслуживало позорной смертной казни. Аристократы же выясняли меж собой отношения на дуэлях, отстаивая честь рода и смывая с него позор кровью.
Все воины-монахи являлись благородными рыцарями, то есть носили две шпоры. Заслужили они эту честь достойным благоговения образом жизни: неблагородный, неисключительный, человек просто-напросто не справился бы, не смог бы всю жизнь притворятся. Воины-монахи, воины веры, блюли целомудрие, лишали себя роскоши, яств и выпивки, любили молчать, а еще больше любили Бога. Когда им хотелось разлечься, то они с удовольствием молились – и могли без сна так простоять на коленях хоть до своей кончины.
________________
Изумительный, резной, золотой корабль «Гордость веры» оказался «недогалерой-недопарусником», однако весьма занятной «недогалерой». Во-первых, там было три весельных ряда, во-вторых, гребцы сидели ярусами под главной палубой, в-третьих, гребцы вращали весла со скуки, в-четвертых, они все как на подбор являлись звездоносцами, то есть воинами-монахами, совершившими минимум восемь подвигов. Пока одни гребли, другие звездоносцы либо фехтовали, либо молились. Эти молитвы продолжали творить чудеса: погода благоприятствовала, и попутный ветер домчал «Гордость веры» до Брослоса за три с небольшим дня. Но и они стали для Маргариты кошмаром – даже без ребенка в чреве путешествовать морем зимой было нелегким испытанием. Зато страдания плоти гасили страдания ее души. Рагнера она ненавидела не меньше, но словно издали, – на первый план вышли холод, бесконечная качка, вредная Соолма да их острая взаимная неприязнь, наверняка отравлявшая даже воду в море вокруг золотого корабля. Рагнер не разделил ложе с «ларгосской гадюкой», ведь уже приютил Айаду – та его отлично согревала и развеивала его грусть, к тому же обезумевшая от счастья собака не собиралась уступать свое место даже «сестрице Соолме». Черной Царице пришлось делить кровать с Маргаритой. Холодными ночами (да и днями) обе дамы очень желали обнять хоть кого-нибудь живого под одеялом и наконец согреться, но только не друг друга – обе скорее умерли бы, чем обнялись.
Рагнер, проникнувшись царившим на золотом корабле благочестием, доверился Божьей воле: не пытался более объясниться с Маргаритой и не досаждал ей. Принц Баро не переступал грань учтивости и запретил переступать ее Алорзартими – этот высокородный, одаренный многими талантами, редкой красоты молодой мужчина облюбовал шатер музыкантов на носовой надстройке и проводил там дни в ожидании, когда же золотоволосая прелестница опять появится на балкончике своей каюты – грустная, держащаяся одной рукой за живот, а другой за перила. Печальный, истомленный недомоганием образ Маргариты вдохновлял поэта. Ее замкнутость и желание быть одной, он приписывал только душевным ранам, а уважительное отношение к ней его отца убеждало будущего рыцаря в чистоте ее помыслов и невиновности в падении. Алорзартими даже не думал, что Маргарита неописуемо тяготиться тем, что видит его всякий раз, как выходит на свежий воздух, ведь ее бегство от общества вызвала боязнь испустить неприличный звук или поддаться в неподходящий момент тошноте.
Оказавшись на твердой земле, вернее, на пирсе у крепости Ксансё, Маргарита едва не разревелась от счастья. Она с любовью оглядывала пестрые домики Брослоса, какие стояли на месте и не плавали, и внутри каких пылали жаром камины да жили люди, даже не подозревающие, насколько им повезло, что их кровати не болтаются вверх-вниз и в них не спит Соолма.
Принца Баро приехали встречать лодэтские аристократы и служащие Канцелярии. Маргарита ожидала, что принц Эккварт или Аргус будут среди них, но не нет – она не увидела ни одного знакомого лица.
Простившись с Маргаритой и изъявив желание когда-либо увидеть ее вновь, Адальберти и Алорзартими покинули Ксансё. «Гордость Веры» продолжали разгружать, отделяя вещи принца от сундуков Рагнера. За ними присматривали суровые воины-монахи, щеголявшие в белых нарамниках, и разномастная охрана герцога Раннора, похожая на разбойничью банду. Правда, ныне все головорезы набросили на плечи черные шарфы с сероватой рожицей Смерти на одном конце и белым морским змеем на другом – отличительный знак, позволявший им ходить по городу с ружьями. Там же, во внутреннем дворике крепости, Маргарита оставила среди прочих ящиков свой небольшой, но тяжеловатый ларчик, и, прогуливаясь налегке вдоль высокой ограды Ксансё посматривала через зарешеченные проемы ворот на Брослос. Напротив крепости находился Дворец Правосудия – ничего особенного: большое и скупое, желтоватое здание, похожее на Ксансё, только без смотровой башни. Над вратами мирского суда багровел треугольный флаг с круглой эмблемой и символами богини Порядка внутри круга: чаши весов, между ними рог изобилия и оплетающая его змея. В своем учебники Истории Маргарита прочитала, что, согласно языческому мифу, богиня Мера создала всё-всё-всё во Вселенной, то насыпая на чашу весов блага из рога изобилия, то выпуская свою змею, чтобы она съела излишки. Когда богиня стала благодатной землей для своих детей-звезд – божеств, то рог изобилия превратился в женщину, приносящую в мир ласку, жизнь, красоту; змея – в умного, ловкого и смелого мужчину, по-прежнему жаждущего разрушений. Так люди появились и на земле богов, в Меридее… «Так и ты, Рагнер Раннор, из змеюки этой точно небось наделался!»
– Мы доставим твои вещи до дома Магнуса и Марлены, да и тебя проводим, – подходя к Маргарите, сказал Рагнер. – Не возражай. Бесполезно.
Она ничего не ответила, но задержалась взглядом на своем ларчике, что он держал под мышкой.
«Вот прилип-то к нему!» – с раздражением подумала она.
– Не стоит его так бросать, – пояснил Рагнер. – Он слишком маленький и сразу понятно, что в нем ценности. А охрана может не уследить, затерять его среди прочих ящиков, погрузить не туда. Потом и не найдешь…
Маргарита отвернулась, уставилась на Портовые ворота Нового Вала.
– Ты себя лучше чувствуешь? – не отставал от нее Рагнер. – Вроде уже лучше. Немного порозовела.
Маргарита не удостоила его взгляда, не то что ответа. Рагнер вздохнул, но не ушел. Положив свободную руку на пояс и посмотрев вниз на свои остроносые сапоги, он сказал:
– Маргарита, мы не можем не общаться. Я считаю дитя в твоем чреве своим, и буду навещать тебя. И буду каждый день справляться о тебе, нравится тебе это или нет. Неужели так сложно ответить мне на простые вопросы?
– Серебро, что в ларце, забери себе, – со слезами в голосе сказала она. – За мои зимние одежды. Не возьмешь – больше слова тебе не скажу никогда.
– Ладно… – усмехнулся он. – Платишь мне за то, чтобы я мог говорить с тобой? Торгаш из тебя – полная дрянь, даже по сравнению со мной.
Она метнула в него свой самый гневный, самый огненный взгляд – а он шире улыбнулся!
– Вижу, что ты оправилась… Скоро вывезут повозку, но предлагаю пойти пешком и больше тебя не трясти… Если ты, конечно, не устала.
– Нет. Пешком я прогуляюсь с радостью.
Он постоял еще немного, пытаясь найти что-то, о чем с ней еще можно было поговорить и при этом не поссориться.
– Я сам себя ненавижу… – вздыхая, сказал он и покинул ее.
Раоль, хотя получил расчет, еще отирался возле охранителей Рагнера. Когда появилась Соолма, он крепко обнялся с ними, и направился к центру внутреннего дворика, где Черная Царица в двурогом колпаке и огромная собака в милейшей попоне величаво шествовали.
– Мона Криду, – достал Раоль сверток из своей сумки. – Это мой вам подарок. Там кошелек. Красивый и дорогой – достойный вас.
– Раоль Роннак, я не возьму ваш подарок, – холодно ответила Соолма.
– Разве это сложно? Я же не прошу его носить – просто возьмите!
– Собаку натравлю, если не уйдете, – жестко ответила та.
«Милейшая душка» Айада охотно подвигала челюстью и показала острые клыки. Раоль неохотно вернул сверток в сумку.
– Я тебя люблю, – сказал он Соолме. – Может, я не так хорош, как герцог Раннор, но люблю тебя сильнее и ценить тоже буду больше. Это всё, что я хотел сказать…
Раоль подумал, что стоило бы проститься еще и с Маргаритой, но та, обиженная на весь мужской род, демонстративно от него отвернулась. Махнув рукой, Раоль вышел за ворота и отправился через порт в трактир Гёре.
Тогда же колокола многоголосым звоном поведали, что наступил четвертый час. Начинало смеркаться. В зимнем Брослосе, погода была значительно мягче, чем в Ларгосе, и здесь еще вовсе не белел снег, мороз не щипал щек, а с моря не задувал ледяной ветер. Темнело здесь чуть позднее, чем в Ларгосе, но столь же стремительно.
– Пойдем, – позвал Маргариту Рагнер. – Надо успеть дойти до дома, пока хоть что-то видно, а то все в Малом Лабиринте вечером ставни закрывают и света на улицах нет…
Вскоре по набережной Ксанснс топал Сиурт с фонарем в руке, за ним шли Рагнер и Маргарита, за ними два охранителя тащили на носилках ящик со свадебным сундуком, после здоровяк Румольт нес на спине плоский ларь, и замыкали процессию два головореза с длинными ружьями, годными также в качестве отличных дубин. Рагнер и Маргарита шли рядом и больше не разговаривали. Сначала девушка ничего не замечала вокруг, погрузившись в раздумья о дальнейшей жизни, но потом стала обращать внимание на то, что к вечеру на набережной, у закрытых лавок, появляются совсем другие нищие, больше похожие на грабителей, чем на попрошаек, и эти бродяги провожали жадным взглядом ее богатый, расшитый серебряной нитью, отделанный драгоценным мехом плащ.
– Не бойся, – заметил ее страх Рагнер. – Мы с Сиуртом пятнадцати лесорубам чуть не наваляли, а с этими-то бродягами и подавно управимся…
– Я лучше у Марлены сниму этот плащ и отдам его тебе, – ответила Маргарита. – Лучше куплю что-то скромное.
Рагнер раздраженно простонал.
– Серебро всё свое ты мне уже отдала, забыла? Маргарита… Не вздумай продавать драгоценности одна, или Магнусу это доверить. Я понимаю твою гордость – так тебе легче… Гордость – это сейчас как обезболивающая настойка с опием, но… Но всё равно тебе нужна помощь. Я! – приволок тебя сюда, в конце концов, – с нажимом выговорил он «я». – Правда, пожалуй, насчет плаща ты права… Я завтра пришлю тебе что-нибудь взамен. И не ходи никуда одна из дома. Раз ты так хочешь, я тебе глаза мозолить не буду: к тебе каждое утро будет приходить Сиурт и спрашивать, что нужно. Думаю, Аргус тоже не откажется помочь. У него в Канцелярии полно народа для подобных поручений – будут тебе помогать и сопровождать. Дядю еще попрошу. Помощь от короля Лодэнии примешь? Если согласна, то Аргус завтра к тебе заедет.
Какой-то неопрятно одетый мужик, похожий на портового носильщика, стянул в приветствии шапку, похотливо осклабившись на баронессу Нолаонт, и что-то пьяно пробормотал, почесывая себя ниже живота. Но только Сиурт показал свой здоровенный кулак, пьяница шатаясь, побрел прочь.
– Да, пусть Аргус приезжает, – согласилась Маргарита, нервно поправляя у шеи пушистый воротник плаща.
Приблизившись к Сторожевому дому Лодольца, они свернули на широкий Южный Луч, а затем направились вглубь Мягкого края. Дома здесь тесно, будто в страхе, жались друг к другу, выстроившись вдоль темных улочек, проездов, тупиков; одни жилища имели высокий забор перед передним двориком, в другие дома попадали прямо с мощеных дорог. Нависающие над нижними этажами пристойки, закрытые ставни, враждебное рычание собак… Маргарита с каждой минутой пугалась всё больше: зимний и темный Брослос разительно отличался от летнего и светлого. Здесь было грязно, гнилостно, сыро, пахло тухлятиной, а порой даже мочой. И чем дальше они углублялись в запутанные переулки, тем недружелюбнее лица им попадались. Незаметно для себя Маргарита стала жаться к Рагнеру; когда же перед ней пробежала крыса, то девушка с визгом отскочила к нему, а тот ловко поймал ее в объятия.
– Ненавижу крыс, – высвобождаясь, сказала она и продолжила идти за Сиуртом.
– Может, тебе нужно другое жилье? В Ордрхоне много хороших домов, какие сдаются внаем. Что скажешь? И в том округе светло по вечерам, нет бродяг и пьяниц, ведь рядом управа со стражниками…
– Нет! Раз Магнус и Марлена как-то здесь живут, то и я смогу. Как же быстро отвыкаешь от бедности… Я ведь жила и в инсуле, и на улочке ничем не лучшей, чем эти.
– Ладно… Но если захочешь, то только скажи. Я в Лодольце сразу зайду к Аргусу – пусть городская стража получше да почаще обходит этот квартал и будет поблизости от вашего дома.
– Вот за это спасибо, – искренне сказала девушка. – Надеюсь, что у Магнуса есть топор. Если он с ним спать не будет, то я стану, а то мне страшно: вдруг какой-нибудь проходимец в дом залезет… Боже! – поразилась она. – Я говорю, как моя тетка Клеметина! Дожила… Да, Рагнер, а как же Енриити? Я думала, что она тоже здесь будет жить…
– Это вряд ли… – улыбался он в темноте, довольный тем, что они нормально общаются и что она уже зовет его по первому имени. – Думаю, Енриити останется в Лодольце – ее никто со двора не гонит. Может, замуж здесь даже выйдет. Вроде у нее есть два знатных ухажера. И Лорко еще есть.
– Лорко! А ты чё мне не сказал?! – разъярилась Маргарита. – И давно?
– Да успокойся: Лорко ей не чета – пустое рыжее место для Енриити.
– Всё равно надо было сказать! Она же падчерица мне! А Лорко бабник!
– И что ты бы сделала?
– Тебе бы как следует по голове настучала за то, что ни во что не хочешь вмешиваться, когда речь идет о твоих дружках! Ты им не нянька… Конечно! – язвила она. – Твои друзья такие – и ты такой же! Как Ольвор и как Лорко! Как ты еще рыжим не уродился?!
– Ну рыжие-то здесь причем?
– Не знаю, но я про твоего двэна Зимронда. Тоже рыжий!
– Ну ладно, может, насчет рыжих ты и права…
Поссорившись, они опять замолчали. А тут как раз показался небольшой, скорее даже убогий, храм Благодарения – и Маргарита облегченно выдохнула – «Белая башенка» – дом, где жила чудесная, ангельская, добрая Марлена, был близко. Свернув из узкого переулка в немногим более широкий Столярный проезд, она стала видеть пирамидку темной крыши и неосвещенный третий этаж.
«Умоляю, лишь бы они были дома, – твердила она про себя. – Хватит с меня издевательств, не думаешь, Боже? Помоги хоть на этот раз….»
Слава Богу, Бог устал над ней измываться – когда они шли по проезду к нужному им тупику, Маргарита увидела, что дымок робко стелется над каминной трубой «Белой башенки», и так образовалась, что даже перестала гневаться на Рагнера и не отказалась от его помощи – милостиво позволила себя перенести через гигантскую лужу.
«Белая башенка» и ее кирпичная пристройка под кухню находились за высоким забором из дерева. Маргарита вновь поблагодарила Бога за то, что ее проводили, ведь так кричать, как эти шумные лодэтчане, она не могла. Вскоре, в ответ на ор, Магнус открыл ворота, искренне обрадовавшись незваной гостье. И Марлена обрадовалась Маргарите – да так, что незамедлительно захотела ее накормить. Пока Рагнер разговаривал с Магнусом в гостиной, девушки весело болтали в кухне. Марлена очищала от чешуи рыбу, обваливала ее в муке и клала на сковороду, чтобы запечь в углях. Маргарита тоже была при деле – кушала булочку с малиновым вареньем и подробно рассказывала, какой Рагнер есть мерзавец, скотина и, вообще, «слова для такой низкой тварюги не создал Бог».
– Так, значит, ты сама решила уйти?! – выслушав ее, спросила потрясенная Марлена. – Да ты лишь о себе думаешь! – возмутилась она. – Да хоть раз, что б я еще… Я душу из-за тебя чуть не загубила! Тогда, когда согласилась помочь Лодэтскому Дьяволу, – я ведь прекрасно знала, что он убьет Совиннака. И я не хотела поддаваться мести – но из-за тебя поддалась! – указала она на Маргариту ножом. – А ты, глупая девчонка, то любишь Лодэтского Дьявола, то его не любишь! То хочешь в Лодэнию – то назад в Орензу ей надобно! Думай же, наконец, головой!
– Марлена, – обиженно проговорила Маргарита, – он же мне изменил, предал меня и… И ничуть даже не пытается удержать…
– Это не так! – закончив с рыбой, Марлена принялась сердито мыть руки в медном тазике с водой. – Иначе что он бы здесь делал? И подумаешь: измена! Частенько бывает, что мужья изменяют, но если ты любишь, то должна простить, следуя гласу духовной любви, а не земной. Должна взять за козлиные рога свою Гордыню, обуздать ее и пытаться вернуть супруга из блуда в семью, – так нас учат на проповедях. И борьба за супруга ничуть, ни капельки, не унижает женщину!
– Тебе изменяли? Огю Шотно тебе изменял?
– Нет конечно! Я бы его никогда не простила!
– Ну вот!
– Это другое! Его я не любила. А Магнусу я бы простила даже измену.
– Говоришь так, потому что знаешь, – он тебе не изменит! – разозлилась и Маргарита. – Опять получается, что для тебя во всем одна я виновата! Хотя изменил-то – он! К женщинам все несправедливы! Даже другие женщины! Вот мужчины, они покрывают друг друга! Не няньки они, виделишь ли… Да они отличные няньки своим дружкам! Тебе просто не понять меня: что это такое, когда всё оказывается ложью! Наши глаза, когда мы смотрели друг на друга и молчали – тоже всё было ложью… – вытерла она щеку и доела булочку. – Не хочу больше мужчин. Скоро у меня родится моя Ангелика… О, да! – забыв про слезы, возмутилась она. – Он даже дочку мне не позволял назвать так, как я хотела! Вообще, быть герцогиней – это жутко скучно. В Оружейную нельзя, в спальню к нему нельзя, ко мне в спальню мужчинам тоже нельзя! Я ларь одна таскала! И все вокруг пакостят, вредничают или сплетничают – и им тоже нельзя дать повода. А ему можно всё! Да ну! Не хочу более замуж. Больше не хочу, чтобы мне указывали!
Расстроенная Маргарита прошла к грубому кухонному буфету, достала горшочек с вареньем и новую булочку из корзинки с салфеткой. Густо наполняя внутренность хлебного колобка сладкой начинкой, она продолжила рассказ:
– Я все дни проводила, как в заточении, одна в замке. Сидела у окошка и ждала, когда же посинеет это проклятое небо и когда соизволит прийти герцог Раннор – и порадовать меня: измять мне платье, растрепать мне волосы, обозвать толстухой, булкой, пышкой и лепешкой! – посмотрела она булочку с малиновым вареньем и потеряла охоту до нее. – И хорошо еще, что не слоном и не медведем! – резко заплакала она. – Тея Мааагнус медвееедем обзывал?
– Нет, – подошла к ней Марлена и обняла. – Он не обзывается, хотя мне иногда хочется…
– Чего? – шмыгнула носом Маргарита.
– Ну, у нас тоже не всё ладится, – отстраняясь и гладя ее по голове, говорила Марлена. – И мы тоже ссоримся. Вернее, ссорюсь я, а он всё улыбается и улыбается! А ведь я так любила его улыбку, но сейчас порой сил нет никаких! И всё-то ему нравится! Так – по душе, сяк – по сердцу, что я ни сделаю – всё по нраву! А это значит, что ему не нравится ничего! Я стараюсь, а он моих усилий не замечает вовсе – только если я прямо укажу и ткну пальцем – лишь тогда заметит новую скатерть, удивится и скажет, что ему по нраву!
Внезапно что-то глухо кашлянуло – обернувшись, девушки увидели в дверях Магнуса и Рагнера, обоих во всем мрачно-черном и с самыми мрачными выражениями на лицах.
– И давно, любимый, вы там стоите? – несмело спросила Марлена.
– Давно. И мне было не по нраву то, что я услышал! – ответил Магнус.
– Вот наконец-то! Теперь я полностью счастлива, любимый мой. Давай немного поговорим… – подошла к нему Марлена, и тот увел ее из кухни.
– Я тоже всё слышал, – задумчиво проговорил Рагнер. Прислонившись спиной к дверному косяку, он стоял в проходе и глядел, как они скрываются в передней. – Слух у меня весьма острый, как ты знаешь… Я думал, что мы давно оставили в прошлом твои обиды на мои шутки.
– Нет! Просто ты шутил, шутил и снова шутил, не слушая меня, что мне обидно! Что я должна была делать, если ты меня не слышишь? Вот и терпела…
– Ладно… Я пойду… Завтра утром жди Сиурта и Аргуса.
– Уйди, наконец! – в сердцах выкрикнула ему Маргарита.
И Рагнер молча ушел – вскоре громко хлопнула входная дверь.
________________
От «Белой башенки» до Сторожевого дома путь быстрым шагом занял минут двенадцать. Зайдя за ворота Лодольца, Рагнер и его охранители миновали прямоугольное ристалище, где плотники возводили помосты и трибуны для предстоящего рыцарского турнира. Рагнер решил попробовать застать Аргуса в Канцелярии. Королевские ворота перед мостом закрывались с наступлением темноты, поэтому к Служебным воротам Сторожевого дома шли кучками мужчины – пожилые, средних лет и совсем еще юнцы, но у всех них будто была печать собственной значимости на лицах. Писцы, секретари, счетоводы, все они носили небольшие шляпы и, здороваясь с Рагнером, приподнимали их над головой – это действие заменяло почтительное приветствие и не отвлекало более высоких по положению людей, чем они.
Канцелярию ее служащие прозвали «Проходлярией»: стражей на входе не наличествовало, и любой, кто попал в Лодольц, мог туда спокойно войти. Правда, интересных происшествий там никогда не случалось: в кабинетах первого этажа творилась разная скучная «бумажная возня», на втором этаже обитали люди поважнее, отвечающие за связь Брослоса с другими городами и землями Лодэнии, третий этаж заняли самые важные мужи – приближенные канцлера, отвечающие в том числе и за иноземные отношения. На четвертом этаже размещался архив.
У уже закрытых Королевских ворот Рагнер отправил своих охранителей к Малому дворцу, а сам в одиночестве проследовал в Канцелярию, поднялся на второй этаж опустевшего здания и крикнул Аргуса Нандига. Его друг спустился с третьего этажа. Аргус всегда одевался со вкусом, вот и сейчас он облачил себя в отличный светло-бежевый камзол длиной немного выше колен, красные штаны и синюю рубашку; на голове носил сероватую, с небольшими полями шляпу, удобную для частого приподнимания.
– Отменно выглядишь, модник! – обрадовался ему Рагнер.
– А ты мог бы лучше! Подстригись уж, а то хуже Эорика.
Они скрепили руки знаком двойного единства, и когда Аргус положил левую руку сверху, то на его мизинце блеснуло золоченое кольцо-печатка с гранатом. – Откуда у тебя эта кальсингогская метка? – удивился Рагнер, размыкая руки. – Всего за полгода – и так поднялся!
– Всего-то третий посыльный канцлера. Самый младший.
– Скромняга. Четвертый человек в Канцелярии! Я даже тебя немного боюсь… И ты не ёкаешь! Не «всёгё», а «всего» говоришь!
– Я и меридианский лихо подтянул. Думал, совсем забыл его…
Они общались в просторной квадратной проходной зале второго этажа, в какой не было ничего примечательного, кроме широкой лестницы, окаймленной дубовой балюстрадой, и витиеватых оконных рам в трех полукруглых нишах – у центральной оконной ниши мужчины и встали. Казалось, что в Канцелярии никого, кроме них, уж нет. Но откуда-то из глубин раздавалось далекое покашливание Инглина Фельнгога. Если бы Рагнер не знал Аргуса, то он бы решил, что и тот пытает его этим истощенным, несчастным, про́клятым секретарем.
– Как же это невыносимо! – не сдержался Рагнер, опять услышав покашливание.
– А я привык. Уже и не хватает чего-то, когда его кашля не слышу: как на отдыхе, а не на службе…
– Да он удивителен, – согласился Рагнер. – Как то сразу дает понять, что для счастья нужно мало – всё-то лишь бы более никогда его не слышать!.. А ты? Давно на побегушках у лысого свиристеля?
– Пару минут назад я был четвертым человеком в Канцелярии, и ты меня боялся! – напомнил ему Аргус.
– Я бы не радовался на твоем месте… – вздохнул Рагнер. – Был у лысого свиристеля в гостях, в его большущем доме у Лидороса?
– Да… был. Это разве скверно?
– А после обеда долгие беседы ни о чем с ним вел, так?
– А что тебе не нравится? – с раздражением спросил Аргус. – Я дорожу службой и стараюсь, как могу. Сам видишь: другие уже отдыхают, а я здесь… Я заслужил доверия господина Кальсингога честно. И, кстати, это низко обзывать за недостатки внешности, а должность канцлера высока и почетна. Сам король доверил ему Большую печать, и с ней волю и слово! Меня оскорбляет и твое неуважение к Канцелярии, и когда ты обзываешь канцлера свиристелем, тем более лысым. Что такого, что лысый?
– Аргус, – оторопел Рагнер. – Ну не обижайся… Что же я всех обижаю… Ты прав, нет ничего такого в лысине. Отец короля Ивара вошел в Историю как Лысый, и ладно: благородного орла не портит ни лысина, ни шепелявость, а Кальсингог бесится, поскольку самовлюблен и знает, что он мелкая птица. Я же уважаю достойных людей, а не должности. И извини, тебе неприятно будет это знать, но если Кальсингог тебя приметил, то тебе не радоваться надо. Когда ты привыкнешь к новой должности и власти, он устроит проверку – захочет знать, что ты выберешь: службу или честь. И если честь, то эту службу потеряешь.
В тишине отчетливо прозвучало покашливание, доносившееся из коридора
– Почему ты мне раньше этого не говорил? – хмурил брови Аргус.
– Пугать заранее не хотел… Да и не думал я, что ты приглянешься лысому свиристелю. Он любит подлецов, какие еще не знают, что они подлецы, а ты не такой… И еще я уверен, что ты справишься. Что-нибудь, как всегда, придумаешь! Аргус, мне опять твоя помощь нужна. Не хочу углубляться… Словом, со мной прибыла Маргарита, и она остановилась в доме Магнуса. Сам знаешь, что такое Мягкий край и какой он не мягкий… А на меня она сердита. Гордая она… От меня не хочет услуг, но нужно охранять дом и пьянь портовую гонять с улиц. Наши демоны убьют еще соседей ненароком… Можешь выделить людей или мне дядю просить?
– Могу, я теперь много чего могу. Я утром найду время и сам ее навещу, чтобы понять, что требуется.
– Спасибо.
Послышался шум и топот ног – на лестнице показалось семь мужчин, настолько спешащих, что они не заметили Рагнера и не сняли перед ним своих шляп. Четверо бросились бежать на третий этаж, а другие, окликнув Аргуса, устремились вглубь темного коридора и пропали там.
– Мне надо идти, – сказал Аргус. – Минут через девять направлю к дому Магнуса воинов из королевского полка. Она их даже не увидит.
Они обнялись и расстались. Но только Рагнер спустился на середину лестницы, Аргус вновь окликнул его: появившись у балюстрады, он смотрел на Рагнера сверху вниз.
– Забыл сказать: Мирана, Линдсп и его… взрослая дама сердца исчезли. Куда-то съехали. И я не знаю куда.
– Так и знал, что добром это не кончится! – громко прокричал в пустом здании Рагнер, и ему ответило эхо:
– Нчится… мчится… ица… ца…
И раздалось покашливание.
– Я спешу, – спокойно ответил Аргус. – И из-за гостей из княжества Баро мне не до розысков Мираны.
– Конечно, сам ее найду… А с Енриити-то хоть всё в порядке? А то Маргарита и за это на меня взъелась. Лорко еще не?..
– Не! – улыбнулся Аргус. – С Енриити всё славно, она умненькая.
Он исчез за перилами лестницы, а Рагнер крикнул ему вслед:
– Не забудь о Маргарите!
– Не забуду ни за что! – донесся до него громкий голос Аргуса, и опять ответило эхо:
– За чтооо?.. чтоо?.. тоо… оо…
И, конечно, закашлял Инглин Фельнгог!
________________
Выйдя из Канцелярии, Рагнер быстро побежал к Большому дворцу, избрав на этот раз для подъема на холм, вместо лестницы, левый спуск; в длинном вестибюле дворца он стремительно пронесся мимо скучавших там слуг (многие даже успели ему поклониться), далее вылетел на еловую аллею и по ней, едва запыхавшись, достиг Малого дворца.
Его ждали – смотритель дворца проводил герцога Раннора на третий этаж, в южное крыло, где, в самом его конце, для племянника короля отвели уединенные и просторные покои: целый коридор, шесть спален и одну гостиную. Рагнер обрадовался, увидав на кровати свой парадный камзол – Соолма уже погладила его и почистила. Еще она нагрела ему воды для бритья. Так, лишь благодаря Соолме, он опоздал в Тронную залу всего-то (всего-то?!) на две триады часа, а не явился на глаза короля к обеду.
В Тронной зале происходила церемония знакомства: король, его семья, придворные и просто жившие в Лодольце аристократы впервые видели гостей – принца и герцога Баро, а те – их. «Черный стул» Рагнера с полотном веселой Смерти над змеем позорно пустовал – поэтому племянник заслужил от дяди пару гневных взоров. «Знал бы ты, как я бежал! – ответили светло-карие глаза голубым. – И куда! На самое скучнейшее действо в мире!»
Церемония знакомства и впрямь была крайне скучна. Женщины из родни короля стояли в ряд у стены, на длинном, низком возвышении, справа от трона и по левую руку короля, не участвуя в беседах; с другой стороны от трона таким же образом вставали канцлер и его помощники. Стулья расставлялись полукругом перед возвышением; мужчины из монаршей семьи, в порядке убывания, от самого старшего до младшего, сидели справа от трона, перед женщинами, гости – напротив них, слева, но по правую руку короля. Толпа придворных, образовав два полумесяца, глазела на то, как неторопливо общаются гости и король. Завтра ожидалась намного более веселая церемония обмена подарками, и король Ортвин разрешил Рагнеру на нее не являться.
