Kitabı oku: «Наперегонки с темнотой», sayfa 4
– Нет. У нас не хватает людей, поэтому ждем криминалистов из округа. Но инспектор Джонсон уже здесь, так что никуда не уходите.
Ободряюще нам улыбнувшись, она скрылась за дверью кабинета Билла, а мы с Робом вернулись к прерванному разговору. Однако не прошло и двух секунд, как Сандра вновь вынырнула в коридор. Сделав приглашающий жест рукой, она позала:
– Заходи, Роб. Начнем с тебя.
Многозначительно переглянувшись со мной, он нехотя поднялся и проследовал за ней в кабинет. Обсудить предстоящий нам обоим допрос мы не успели, но перед уходом он торопливо шепнул:
– Это была самооборона, ты понял, Джон? Больше ни слова, что они напоминали чертовых зомби. Пусть сами делают выводы.
Пока я размышлял о его словах, Терри смотрела в свой телефон, но вдруг сняла наушники и со словами: «Пап, посмотри на это», – привлекла мое внимание. Взяв телефон из ее рук, я включил видеозапись, на которой показалась пустынная улица, слабо подсвеченная огнями электрических фонарей. Прямо по проезжей части шел мужчина в одежде охранника известного супермаркета, где по субботам закупается большинство местных семей. Двигался он так же, как и те твари у реки.
После увиденного ночью, я бы ни с чем не спутал эту шаркающую медлительную походку, сопровождаемую хаотичными подергиваниями шеи и плеч. Выглядела она так, будто у идущего случился приступ нервного тика или же он отмахивается от роя откуда-то налетевших назойливых насекомых.
Голос за кадром тихо проговорил: «Какой-то странный мужик разгуливает по нашей улице. Может, стоит позвонить в скорую? Кажется, ему плохо». И второй: «Нет, пошли отсюда! Ты видел его лицо?» На этом видео оборвалось.
– Когда это снято?
– Выложили вчера ночью, но в комментариях пишут, что видели похожего в другом районе. Он вел себя точно так же.
– Выходит, их не трое, – задумчиво произнес я.
Пока мы тихо переговаривались и еще раз пересматривали видео, вокруг нас безостановочно сновали люди в строгих деловых костюмах. Обычно в участке у Билла бывает безлюдно, но, видимо, сегодня сюда согнали весь особый отдел.
Поглядывая на них, Терри с тоской в голосе протянула:
– Мне здесь совсем не нравится, пап. Долго нам еще тут сидеть? Я домой хочу.
– Не знаю, детка. Мне бы тоже хотелось поскорее со всем разделаться и убраться как можно дальше, – подбадривающе улыбнулся я. – А знаешь, после мы отправимся съесть по мороженому. Мы заслужили, как считаешь?
Я нервничал все сильнее, но старался не показывать дочери своего беспокойства, а в придачу зачем-то притворялся беззаботным добряком-папашей, хотя и сам не мог объяснить, для чего играл эту роль. Меня страшила неизвестность и, возможно, таким способом я рассчитывал скрыть от нее данный факт, но ведь она совсем не идиотка. По тому, как Терри улыбнулась и, не сказав ни слова, опять уткнулась в телефон, стало ясно, что она догадалась о причинах моего поведения.
Искоса взглянув на ее склоненную голову, я в который раз подумал о том, как сильно она похожа на Анну. Те же волосы, глаза, нос. Даже манерой двигаться и говорить она с каждым днем все больше напоминает ее. От меня ей достались разве что упрямо сомкнутые губы.
У Анны был по-женски красивый, плавно очерченный рот с мягкими полными губами, которые когда-то я обожал целовать. Я безумно любил Анну и до сих пор не мог смириться, что эта чертова болезнь так внезапно отобрала ее. Если бы можно было отмотать время назад, я бы ни за что не позволил ей умереть.
Поток моих горьких воспоминаний оборвался, когда дверь кабинета с шумом открылась, а уже через мгновение оттуда вихрем вылетел Роб. По его судорожно сжатым кулакам и перекошенному от злости лицу напрашивался вывод, что настроение у него отнюдь не радужное. Вслед за ним в дверь высунулась Сандра.
– Теперь ты, Джон, —натужно улыбаясь, пригласила она.
Черт возьми, да она сегодня просто в ударе! Я надеялся, мы успеем перекинуться парой фраз, прежде чем придет моя очередь.
Уловив мелькнувшую в моем лице досаду, Роб приблизился и с предостережением проронил:
– Держи себя в руках, Джон, и будь осторожен. Там настоящая сука в юбке. – Положив ладонь мне на плечо, он слегка его сдавил и добавил: – Все, как мы договаривались. За Терри не волнуйся, я побуду с ней.
Пристально вглядываясь ему в глаза, я стремился уловить хоть какой-то намек на то, о чем его спрашивали, но Сандра снова, уже более настойчиво пригласила меня войти. Сделав глубокий вдох, я второй раз за сегодняшний день переступил порог кабинета Билла.
Внутри было душно. В дальнем углу со слабым жужжанием работал вентилятор, однако скорость вращения его лопастей не справлялась с послеполуденным зноем. Глубоко сунув руки в карманы брюк, Билл стоял у раскрытого окна, Броуди где-то пропадал, а Сандра, пропустив меня, тотчас же вышла.
Инспектор Джонсон оказалась женщиной примерно моего возраста. Одета она была в светло-серый брючный костюм и голубую блузку, а ее белые, цвета холодного мрамора волосы коротко стрижены и уложены в аккуратную прическу. Строгие черты худого, вытянутого лица, одежда и манеры этой женщины мгновенно выдавали человека с принципиальным и жестким характером.
«Вот дерьмо! Похоже, влип я по полной», – полыхнула в голове мысль. Она с первого взгляда производила впечатление стопроцентной стервы – такой ничего не стоит запереть меня в камере до выяснения всех обстоятельств. Роб точно подметил, назвав ее сукой в юбке, хотя на ней и были прямые классические брюки.
Только я вошел, она протянула мне руку.
– Джон Уилсон, верно? – Рукопожатие для ее телосложения вышло довольно крепким, что намекало на скрытую в ней немалую физическую силу. – Я инспектор Абигаэль Джонсон. Особый отдел. Присаживайтесь.
Последовав указанию, я сел в свободное кресло напротив нее. Сразу после приветствия ко мне она как будто потеряла всякий интерес – с отстраненным видом просматривая документы в синей кожаной папке, время от времени Джонсон перелистывала страницы и делала пометки в лежащий рядом блокнот. Пользуясь предоставленной отсрочкой, я украдкой разглядывал ее и настраивался на предстоящий разговор, но догадавшись, что в папке дело о моей прошлогодней стычке, с беспокойством заерзал на стуле.
Тогда мне удалось все замять, примирившись и с миссис Новак, и с отцом той девчонки. В какой-то степени мне повезло, что я был вдребезги пьян и не сильно врезал ему, так что сути отделался лишь штрафом и принесенными извинениями. Успокоив себя мыслью, что дело давно закрыто, я попытался расслабиться, но уже через минуту готов был лопнуть от напряжения.
«Какого черта она там копается? – пронеслось в голове. – Уже начала бы поскорее или так и будет изводить меня молчанием?»
Разобрать выводимые Джонсон буквы не выходило, а она, судя по всему, нарочно тянула время, чтобы как следует помучить меня ожиданием. Минуты текли с той же медлительностью, с какой по стволу больного дерева стекает тягучая древесная смола, но наконец она подняла голову, посмотрела мне прямо в глаза и холодно произнесла:
– Расскажите как все было, мистер Уилсон. С самого начала, пожалуйста.
«Да неужели? Соизволила все-таки!»
Я принялся повторять то, что уже рассказывал утром, но сейчас думал над каждой произносимой фразой. Начав с момента приезда к реке и завершив тем, как мы оказались в городе, без лишних подробностей я описал произошедшее. Джонсон слушала не перебивая, лишь изредка уточняла кое-какие детали.
– Это была самооборона, – завершая рассказ, сказал я.
Придирчиво осмотрев меня с головы до ног, она сухо заметила:
– Ни на вас, ни на вашей дочери нет следов насилия, Джон. Могу я вас так называть? – Я кивнул и она тотчас спросила: – С чего вы сделали вывод, что вам хотели навредить?
От такого замечания я опешил, но удивления показывать не стал.
– Представьте, что на вашего ребенка безо всяких объяснений надвигается здоровенный ублюдок и в его намерения явно не входит угостить конфетой. Что бы вы сделали, инспектор? Разве не поступили бы так же?
– К счастью, у меня нет детей, – пренебрежительным тоном заявила она. – И позвольте, вопросы буду задавать я. Насколько я понимаю, оружия у них не было?
Глядя в ее лицо с уже едва скрываемой неприязнью, я ответил:
– Нет, но их намерения были вполне ясны.
– И каковы же, по-вашему, были их намерения?
– Убить нас. Они целенаправленно шли к нам, чтобы убить. Это не было ограблением или простым дурачеством. Они не слушали предупреждений, не реагировали на выстрелы в воздух и вообще ничего не говорили. Просто шли напролом.
– Может, у них была веская причина? – Джонсон слегка прищурилась.
– Причина? – усмехнулся я. – Мне показалось, они были не в себе. Возможно, под действием каких-то наркотических препаратов, но я не могу быть уверен. Может, причина в этом? Или в том, что они были обычными психами?
– Вы сказали, что раньше их не встречали. Как вы считаете, кто они такие?
– Без понятия. Именно поэтому мы и обратились к полиции. Я полагал, вы разберетесь в этом и выясните, что те уроды делали ночью в лесу, а также для чего им понадобилось нападать на нас.
Следующие минут десять Джонсон ходила по кругу, задавая одни и те же вопросы. Она меняла построение фраз, петляла, провоцировала, пыталась запутать и подловить меня на лжи, но я упрямо твердил сказанное ранее. Казалось, за прошедший промежуток времени я наизусть заучил все возможные вариации ее хитроумных уловок.
– Вам не показалось странным их поведение или внешний вид? – прозвучало в третий раз.
Очевидно, она добивалась от меня подробных описаний именно их внешности и поведения. На миг я задумался, не рассказать ли ей обо всем, что успел увидеть и понять, но тут же обостренное чутье подсказало мне притормозить. Она явно заманивала меня в расставленную ловушку и только ждала момента, когда я оступлюсь.
– Я уже отвечал вам на это, инспектор, – жестко отчеканил я. – Там было темно. Все происходило ночью, как я уже тоже говорил. Луна светила, но что-либо разобрать было невозможно. Единственное, что мне удалось заметить, когда один из них прыгнул к нам на капот, так это его грязную рожу. Он весь был перепачкан в грязи. Об их поведении я уже тоже упоминал. Те трое вели себя как психи или как упоротые наркоманы.
После этих слов Джонсон долго прожигала меня изучающим взглядом. Им она словно хотела проделать в моем черепе сквозное отверстие, чтобы заглянуть затем внутрь и убедиться, что я ничего не утаиваю. Я уже готовился к следующему витку ее расспросов, как она вдруг сменила пластинку.
– Я правильно понимаю, Джон, что два года назад у вас умерла жена?
Теперь я опешил вконец. Эта высокомерная, заносчивая женщина-инспектор из особого отдела уже основательно действовала мне на нервы и лишь усилием воли я сохранял остатки самообладания. Испытывая настойчивое желание послать ее куда подальше, подчеркнуто спокойным тоном я спросил:
– Какое это имеет отношение к случившемуся?
– Сейчас вы один воспитываете дочь? – не реагируя, поинтересовалась она.
– При чем здесь моя жена и дочь? – срываясь на крик, взревел я.
Не стоило этого делать. «Спокойнее. Просто отвечай на ее тупые вопросы и все», – мысленно настраивал я себя, но чувствовал, как от сдерживаемой ярости в теле каменеет каждый мускул. Когда Билл положил ладонь мне на плечо, я вздрогнул от неожиданности.
– Успокойся, Джон. Это всего лишь вопросы, – с напором проговорил он.
По его застывшей позе, а также сурово сдвинутым к переносице бровям я уловил желание помочь. Всем своим видом Билл открыто предостерегал меня от опрометчивых слов. Глубоко вобрав в себя воздух и затем шумно выдохнув, я посмотрел Джонсон в глаза и ледяным тоном произнес:
– Да, моя жена умерла от острого лейкоза два года назад. И да, я один воспитываю дочь. Родственников у нас нет.
– Понимаю, Джон, – нисколько не изменив выражения на холеном лице, так же холодно проронила она. – В вашем досье указано, что год назад вы попали сюда за драку и оскорбления в учебном заведении вашей дочери. Тогда вы напали на Олби Миллера и его жену. Все верно, Джон? И насколько я могу судить из отчета, вы были пьяны. Это ведь не первая ваша драка в состоянии алкогольного опьянения?
Я молчал, поэтому Джонсон как ни в чем не бывало продолжила:
– Кроме прочего, из того же досье следует, что в двадцать лет вы привлекались к ответственности за вождение в нетрезвом виде, в девятнадцать за драку, а в семнадцать за мелкое хулиганство и нарушение общественного порядка. Еще раньше у вас случались и другие, более мелкие правонарушения. А в двадцать два года вы и вовсе были замешаны в краже со взломом. Впрочем, вина не была доказана, но тем не менее… Я все правильно перечислила?
Рефлекторно мои руки сжались в кулаки, а правая нога начала дергаться вверх-вниз, производя при этом повторяющийся шаркающий звук. Опомнившись, я заставил себя остановиться.
– К чему вы клоните, инспектор?
Сдерживать все нарастающий гнев мне удавалось с огромным трудом, но теперь я опять говорил спокойно.
– Отвечайте на заданные вопросы.
– Да, мы с Миллером повздорили и я ударил его. Он оскорбил мою дочь, поэтому я взорвался. И да, я признаю, что был пьян. После смерти жены у меня был непростой период, но сейчас я с ним справился. Вот только мне не понятно, каким образом это относится к делу и тем более не понятно, зачем вы напоминаете о том, что случилось пятнадцать лет назад?
Все перечисленное ей являлось правдой, за исключением чуши про кражу. С ней дурацкая история вышла. Мой школьный приятель повздорил с подружкой и спьяну решил влезть к той в квартиру. Ее не оказалось дома, тогда он не придумал ничего лучше, как вынести кое-что из принадлежащего ей барахла, а после притащить его ко мне.
Когда все вскрылось, меня, невзирая на существование надежного алиби, привлекли как подельника. Шло долгое разбирательство, но в итоге за неимением улик меня оставили в покое, а ему впаяли срок. С подружкой он так и не помирился, а впоследствии отправился за решетку во второй и даже в третий раз.
– И часто у вас бывают вспышки неконтролируемой агрессии, мистер Уилсон? – с ехидством полюбопытствовала Джонсон.
С холодным интересом я рассматривал ее лицо и размышлял, что такие как она специально идут работать в органы власти. Они упиваются чувством собственного превосходства, наслаждаются возложенными на них полномочиями, испытывают извращенную радость от применения жестокости и силы. Будучи облечены законом, эти люди видят в своих согражданах лишь вереницу покорных баранов, которых при любом удобном случае можно подвергнуть запугиванию, шантажу или принятию нужных им решений и действий.
Сейчас я прямо кожей ощущал, какое удовольствие ей доставляет мой допрос. Давить на людей, заставлять их испытывать страх, наблюдать, как они ломаются под градом дебильных, ничего не значащих вопросов – вот что ей двигало. Придя к такому выводу, я окончательно взял себя в руки и невозмутимо сказал:
– Никогда. Тот раз был единственным.
– То есть, сегодня ночью вы полностью контролировали свои действия? – впившись в меня своими холодными, как лед глазами, вкрадчиво спросила она.
В этот миг меня словно укололи сразу сотни тонких иголок, а в голове пронеслось: «Осторожно!»
– Я думаю, инспектор, мне следует подумать об адвокате. Извините, но больше добавить мне нечего.
Она еще раз с хищным блеском в глазах взглянула в мое лицо и после недолгого молчания произнесла:
– Удивлена, что вы не сделали этого до сих пор.
От ее слов внутри меня будто лопнула струна, отвечающая за способность сопротивляться. Я не собирался сдаваться, но так устал, что мне стало плевать, о чем она скажет дальше. Окончательно расслабившись, я опустил на колени разжавшиеся кулаки и заранее зная ответ, спросил:
– Я задержан?
Еще некоторое время Джонсон разглядывала меня ничего не выражающим взглядом, а потом вновь принялась за бумаги. Она молчала около минуты, мне же казалось, будто прошел по меньшей мере час. Наконец, вволю наигравшись моей перед ней беспомощностью, она встала, закрыла папку с досье и с подчеркнутым безразличием изрекла:
– У меня есть все основания на ваш арест, мистер Уилсон. До предъявления официальных обвинений вы будете содержаться под стражей в здании окружной тюрьмы.
Пожалуй, это был единственный вопрос, на который она ответила за все время допроса. Будничным тоном Джонсон зачитывала мои права, а я сидел оглушенный мыслью о том, как воспримет все Терри. До того, как она объявила об аресте, у меня еще оставалась призрачная вера в благополучный исход, но теперь та растаяла без следа.
– Вам понятны ваши права, мистер Уилсон? – как сквозь плотный туман донесся до моего слуха ее равнодушный голос.
Не скрывая ненависти не только к ней, но и ко всей правоохранительной системе в целом, я молчаливо кивнул.
Глава 8
Стены моей одиночной камеры были окрашены в унылый серо-бежевый цвет. Окна, либо другие источники дневного света отсутствовали. Из мебели имелась металлическая лежанка с жестким матрасом, стол, табурет, а также умывальник и унитаз. Все оказалось намертво приварено к бетонному полу.
Я ходил по этой тесной клетушке из угла в угол или лежал, уставив глаза в потолок и много думал. Собственно, в пространстве, ограниченном тремя глухими стенами и стальной решеткой вместо двери, заняться больше было нечем. Мыслей в голове вертелось множество и они были разными, но одна донимала меня особенно сильно – мог ли я поступить иначе? А главное, должен ли был?
Всегда я считал бегство проявлением слабости и малодушия. Еще со школьной скамьи четко усвоил, что мужчина обязан уметь постоять за себя и близких, так что в ту ночь действовал сообразно своим убеждениям, только кто теперь от этого выиграл? Я заперт в клетке за убийство двоих ублюдков, а Терри осталась без обоих родителей.
Может, и стоило тогда смалодушничать? Схватить ее в охапку и бежать не оглядываясь? Не вступать в драку, не давать отпор, не отвечать на угрозу убийства убийством? Как там у религиозных фанатиков: «Ударили по правой щеке, подставь левую»? Возможно, кому-то подобная философия и видится правильной, однако мне она никогда не была близка.
Я нахожу ее абсурдной, противоречащей здравому смыслу и естественной потребности человека на желание жить, поэтому сколько бы не задавал себе этих вопросов, всегда приходил к одному – я поступил верно. Раскаиваться мне было не в чем и если вернуть ту ночь назад, я поступил бы так же.
Помимо этих мрачных размышлений, я предавался не менее мрачным воспоминаниям. Как будто мало мне было бед в настоящем и я решил прибавить к ним еще все прошлые невзгоды. Удивительно, как человек, оставаясь один на один с собой, начинает копаться в себе.
Я вспоминал родителей, детство и Анну. Больше всего ее. Мысленно переносился в тот период, когда она вернулась в наш захудалый городишко. И подумать я тогда не мог, что после крупного мегаполиса она вновь захочет жизни в этой волчьей дыре, а потому когда она внезапно приехала и сказала об окончательном решении остаться, поначалу не поверил.
Наши с Анной отношения начались еще в старших классах школы. Нам было по шестнадцать, мы тусовались в одной компании, гоняли по окрестностям на моем мотоцикле, иногда баловались алкоголем и травкой, как и большинство подростков в нашем возрасте. Те беззаботные моменты навсегда сохранились в моей памяти как лучшее, что случалось со мной за все прожитые тридцать пять лет.
Анна была невероятно веселой и жизнерадостной, легкой, доброй, открытой для всего нового и казалась единственным человеком, способным полностью понять меня. Еще она была очень красивой. Я не встречал женщины красивей ее.
Мы провели вместе год, я стал для нее первым мужчиной и тогда нам обоим грезилось, что это навсегда. Воображалось, будто никто и никогда до нас не испытывал подобных чувств и эмоций. Мы были по-настоящему влюблены друг в друга, но как это часто случается, отношения двух подростков разбились о суровую реальность взрослой жизни.
После школы она поступила в хороший колледж и уехала к старшей сестре, я же остался здесь. Моим родителям колледж был не под силу – отец тогда болел уже несколько лет, поэтому денег, заработанных матерью, вечно не хватало. Еще в пятнадцать я нашел подработку в авторемонтной мастерской, с деньгами стало полегче, но все же недостаточно, чтобы продолжать обучение в другом городе.
Перед ее отъездом мы поругались. Я спровоцировал ту ссору, понимая, что впереди ее ждет интересная учеба, большой город с массой возможностей, студенческие тусовки, новые друзья и, скорее всего, новые парни. Тогда я решил, что для нас обоих лучше порвать со всем сразу. Анна была против, но упрямства мне не занимать.
Она уехала, а я чуть было не сошел с ума. Как обезумевший носился на мотоцикле по городу и окрестным дорогам, дрался, лез на рожон, все чаще прикладывался к бутылке и волочился за другими девчонками. Какое-то время даже подумывал записаться в армию, но из-за отца и эту идею пришлось оставить. Словом, я много дров тогда наломал.
Хотелось выдернуть ее из воспоминаний, как колючий сорняк, или как загнанную под кожу занозу, причиняющую всему организму тупую, саднящую боль и спустя пару лет мне это почти удалось. Я жил обычной жизнью, работал, по вечерам просиживал в местном баре, заводил отношения с женщинами, разрывал их и заводил снова. Так, ничего серьезного. Тогда мы оба считали, что все в прошлом.
Она тем временем окончила колледж, нашла неплохую работу и лишь изредка наведывалась в родные края. Мы почти не общались. Каждый из нас шел своей дорогой, но сталкиваясь в те редкие ее приезды, я всякий раз испытывал чувство голодной тоски.
После таких случайных встреч меня словно насаживали на огромный металлический вертел и поджаривали над медленно тлеющим костром. Вроде и терпимо, не так чтобы очень больно, но неприятно и выматывающе. Со временем я научился жить и с этим ощущением. Она уезжала, тоска затихала, я успокаивался и все шло по накатанной, но потом она приезжала и этот жертвенный обряд повторялся вновь.
Так продолжалось до тех пор, пока спустя семь лет после расставания мы случайно не очутились в одной постели. Дальше все произошло очень быстро. События развивались так легко и так стремительно, что когда Анна возвратилась совсем, нам обоим казалось, будто она никуда не уезжала. В два счета мы поженились, а всего через год родилась Терри. Следующие восемь лет мы оба были до чертиков счастливы.
Все закончилось ровно два года назад. Болезнь пришла внезапно и развивалась со скоростью выпущенной из револьвера пули – не помогла ни химиотерапия, ни пересадка костного мозга. Она сгорела всего за четыре месяца. Как спичка – вспыхнула и тотчас погасла.
Я винил себя. За то, что не настоял на походе к врачу, как только она впервые пожаловалась на недомогание и слабость. За то, что два месяца отмахивался от ее слов о головной боли и участившихся случаев простуды. За то, что не обращал внимания на ее неестественно болезненный вид. Тогда все это выглядело такой мелочью, но она и сама тянула с обследованием.
Раз за разом Анна откладывала визиты к докторам, уверяя меня и себя, что недомогание вызвано количеством свалившейся на нее в то время работы. Шутила, что ей просто необходим небольшой отпуск, который придаст ей свежих сил и все станет как прежде. И мы ждали этот отпуск. Если бы я тогда только знал, что он никогда не наступит.
По-настоящему я всполошился лишь после того, как она начала резко терять в весе. Мы наконец прошли обследование, но обнаружилось, что уже слишком поздно. За считанные недели болезнь приняла агрессивную форму и перешла в смертельное наступление. На тот момент ей исполнилось всего тридцать три.
В отличие от меня, Анна была набожной. Иногда мы спорили на эту тему и в такие минуты она повторяла, что Господь не оставит без внимания мои богохульные высказывания и другие грехи. Что ж, видимо, ее кровожадный Бог решил покарать меня таким странным способом и часто я думал – лучше бы он забрал меня вместо нее. Уж я бы не упустил случая предъявить ему всех своих претензий. Их у меня скопилось немало.
Пока я размышлял о своем никчемном существовании и заново переживал смерть Анны, ко мне наведывалась Джонсон. Она заявилась с предложением гарантированного снижения срока в обмен на признание вины. Великодушно пообещала всего восемь лет.
Я послал ее к черту. Твердо решил настаивать на самообороне, хотя уже почти смирился, что в заключении мне придется провести несколько долгих лет. Прежде чем мне предъявили официальные обвинения, я просидел за решеткой четверо изнурительных суток и только в четверг после полудня меня вызвали к судье, назначили государственного защитника и зачитали обвинительную речь. Вину я не признал.
Адвокат мне попался совсем молодой, всего год как окончивший юридическую школу, но, несмотря на это, парнем он оказался толковым и въедливым. Перед судебным заседанием мы успели переговорить лишь тридцать минут, но их хватило, чтобы я понял – выиграть этот процесс для него будет делом принципа. Он настоял на суде присяжных и я был с ним полностью согласен.
Помимо того, он ходатайствовал об освобождении меня под залог, но на принятие судом решения, а также согласование и улаживание всех формальностей потребовалось еще трое суток. В итоге количество проведенного мной в камере времени растянулось в семь дней. Выпустили меня только в понедельник.
Первое слушание по делу назначили через три недели и теперь в запасе я имел всего двадцать один день на подготовку к будущим испытаниям. Возможно, это будут мои последние дни на свободе.
На выходе из зала заседаний меня поджидала Джонсон. Объявив о наличии важного разговора, она в свойственной себе повелительной манере пригласила меня проследовать в ее кабинет. Я хотел было снова послать ее к черту, но в случае отказа та пригрозила вызвать меня уже официальным уведомлением. Представив, что в таком случае мне опять придется тащиться в округ, я нехотя согласился.
Департамент особого отдела полиции находился в соседнем с окружным судом здании. Их соединял длинный, крытый стеклом переход, так что далеко идти нам не пришлось. Весь путь мы проделали молча и только когда вошли в кабинет, Джонсон, указав на стул для посетителей, предложила:
– Присаживайтесь, Джон. У меня осталась к вам пара вопросов.
В кабинете царил идеальный порядок. На темной, до блеска отполированной мебели не наблюдалось ни пятнышка. Казалось, даже если заглянуть в самый дальний угол этого светлого, просторного помещения, не обнаружится ничего похожего на пыль или тем более мусор. Здесь вообще не было ничего лишнего.
Взгляд входящего сразу упирался в огромное, во всю стену окно и громоздкий рабочий стол. Остальная обстановка имела совсем уж минималистичный характер. Пара шкафов с документами, несколько полок и большой телевизор с плоским экраном на стене – вот и весь интерьер. Кабинет Джонсон оказался под стать ей самой – такой же холодный и бездушный, как и эта женщина в сером деловом костюме.
– Не представляю, о чем вы хотите поговорить, инспектор, но учтите, я не настроен на долгие задушевные разговоры, – сказал я, садясь на предложенный стул. – Я провел в камере семь суток и чертовски хочу домой. К тому же я вам уже все сказал.
– Уверены, что все, Джон? – Она уселась напротив, положила на стол сцепленные в замок кисти рук и вперила в меня взгляд своих ледяных светло-серых глаз. – Мне думается, нам обоим известно, что вы и ваш друг мистер Холдер чего-то недоговариваете. Не хотите сказать, чего именно?
– Не понимаю, о чем вы, инспектор.
– Понимаете, Джон, просто не хотите говорить. А знаете, вы ведь совсем не похожи на дурака. Напротив, вы производите впечатление человека неглупого и здравомыслящего.
– Приберегите свои комплименты для кого-нибудь другого, – презрительно усмехнулся я. – Зря тратите время. Ни за что не поверю, будто вы притащили меня сюда лишь для того, чтобы расхваливать мои умственные способности. Так чего вам надо, инспектор?
– Что ж, хорошо. Вижу, вы настроены на деловой разговор. – Джонсон выдержала многозначительную паузу, во время которой не переставала пронизывать меня своими ледышками. – Думаю, вы понимаете, что прокурор на судебном заседании запросит для вас не меньше двадцати лет за убийство второй степени. Двадцать лет, Джон. Вряд ли вы в полной мере отдаете себе отчет, что это значит. Вам сейчас тридцать пять, а когда выберетесь, будет почти шестьдесят. К тому времени вы будете никому не нужным, жалким, скорее всего, больным стариком. Ни семьи, ни друзей, ни работы, только тюремные связи. А ваша дочь? Чудесная девочка, кстати сказать. Насколько я помню, ей десять, а через двадцать лет будет тридцать. Как думаете, захочет она знать отца-уголовника?
«Сука! Какая же она сука!» – думал я про себя, впрочем, даже не пытаясь утаить этих соображений на ее счет. Чувствуя, как белки глаз наливаются кровью, а челюсти сжимаются в крепкие тиски, я всем корпусом подался вперед.
– Не смейте вмешивать сюда мою дочь!
– Почему же? Вы ведь не думаете, что ее не коснутся разного рода трудности в случае вашего многолетнего заключения? Вас лишат родительских прав, она попадет в приемную семью, столкнется с травлей в школе, когда ровесники узнают, что ее отец убил двоих человек, ну и многое-многое другое. Вероятнее всего, винить во всем она будет именно вас.
– Мой адвокат будет настаивать на самообороне! Я…
– Прекрасно, – перебила Джонсон. – Только вот те, кого вы убили, были безоружны, а на вас ни царапины. Зато есть орудие убийства, есть показания свидетеля и есть мотив.
– Мотив? – Мой голос сел до свистящего шепота, но тут же взмыл вверх: – О каком гребаном мотиве вы говорите, черт возьми?
– Я бы не рекомендовала вам использовать грубых выражений, Джон, – спокойно проговорила она. – Учтите, ваш выход под залог вполне можно обжаловать.
«Она ведь намеренно меня провоцирует, – проскользнула в голове мысль. – Эта сука добивается от меня какой-то ей одной известной цели, а я, как ослик с привязанной спереди морковкой, поддаюсь на все ее провокации».
Пытаясь овладеть собой, я расслабленно откинулся на спинку стула и разжал кулаки. Джонсон вдруг тоже сменила тактику. Как и я, она приняла непринужденную позу, прислонила спину к высокой спинке кожаного кресла и примирительным тоном произнесла:
– Вообще-то я пригласила вас не для того, чтобы пересказывать хорошо известные вам самому подробности той ночи. Я лишь хотела напомнить, что мое предложение все еще в силе. Признаете вину и я могу гарантировать всего восемь лет заключения. В противном случае, если вас объявят виновным по всем пунктам обвинения, вы получите куда больший срок. Я хочу, чтобы вы вдумались в эту цифру и хорошенько все взвесили.
