В паутине вечности

Глава 1. Покой.

Покой. Обманчивый ночной покой. Снег валит плотной стеной, создавая иллюзорную завесу отрешённости от внешнего мира. Стоя на обледенелом краю скалы, я медленно вдыхала и выдыхала морозный воздух, в чём не было ни малейшей необходимости. Это действие – лишь стойкая привычка и слабая попытка ухватиться за тень тактильных ощущений, испытываемых смертными. Только сосредоточившись на них, становится возможным отвлечься от вереницы мыслей, которые всё с большей навязчивостью преследовали меня. Здесь, с высоты птичьего полёта, взору открывается воистину живописный вид. Отсюда всё кажется таким крохотным, пустым, незначительным, но отчётливое понимание того, что внизу каждую секунду кипит борьба между жизнью и смертью, не даёт надолго забыться. Тишина и спокойствие эфемерны. Войны никогда не стихнут, но здесь, в заснеженном Нивэ́йсе¹, все эти проблемы меня не касаются. Или же просто хочется убедить себя в том, что это так.

Покидать излюбленное место не было желания, но рассвет не заставит себя долго ждать. Последний раз окинув меланхоличным взглядом пейзаж, изученный до мелочей, я сделала шаг навстречу пропасти. Воздушный поток беспощадно хлестал по щекам, пытаясь выбить из головы все навязчивые мысли и образы, хотя бы на время моего свободного падения. О приземлении свидетельствовал хруст ледяного пласта, прорезавший ночную тишину. С ним смешался едва уловимый звук ломающихся костей, но подобная боль не заслуживает внимания. Не отряхиваясь от налипшего снега, неровной походкой я зашагала в сторону очередного пристанища, наречённого домом. Вслед за мной растянулся шлейф багровых пятен, стекающих из открытой раны, но в скором времени кровавая капе́ль прекратилась. Регенерация знает своё дело, и к порогу я подходила уже твёрдым шагом.

Массивная дверь гулко хлопнула, оповестив жильцов о моём присутствии. Стёганая чёрная куртка с тонким слоем синтепона небрежно повисла на вешалке. Единственной функцией верхней одежды было прикрытие перед смертными. Шанс повстречать их здесь был минимальным, но осторожность никогда не повредит. Не снимая обувь, я направилась прямиком на второй этаж, безраздельно принадлежащий мне одной. Минуя общий зал, не останавливаясь, я бросила короткое приветствие и надеялась им ограничиться, но стоило ноге коснуться лестничной ступеньки, меня недовольно окликнули.

– Или́на! Чёрт подери, ты приходишь всё раньше и раньше, почти на рассвете! – выпалил А́лек с неприкрытым раздражением.

Его миловидная внешность, как и натура, диссонировали с гневом, но в данный момент он выглядел воистину сурово. Понимая, что назревает непростой разговор, я нехотя развернулась и проследовала в гостиную. По меркам бессмертных, перешагнувших столетний рубеж, наше жильё было обставлено скромно, но для комфортного существования здесь было всё. Особенно, если брать во внимание мою непритязательность. Алек – единственный из нас, кто трудился и материально обогащался за счёт своих познаний, поэтому его комната по праву носила звание самой современной и оснащённой. Мой ответ на его гневную тираду последовал, как только я вольготно расположилась в ближайшем кресле.

– Зачем же так официально, Алек? – проговорила я с особым нажимом.

Ему было доподлинно известно, что я не любила, когда ко мне обращались, используя полную форму имени. Складывалось ощущение, что я – неразумное малое дитя, которое в чём-то провинилось и сейчас выслушает длинное нравоучение в наказание за содеянное. Вот только лет мне было больше. Гораздо больше.

Пристальный взгляд холодных серых глаз был прикован ко мне. Стройное лицо юноши, которому навсегда останется семнадцать лет, не выражало никаких положительных эмоций. Внезапно он поднялся и вмиг очутился передо мной. Присев, он властным, но осторожным движением сомкнул пальцы вокруг моей щиколотки, потянув ногу на себя. Неодобрительно покачав головой, он продолжил читать нотации.

– Снова прыгнула с обрыва? Для чего эти испытания на прочность? Ты больше не хотела быть свидетельницей чужих раздоров. Мы уехали и очень далеко, но теперь ты ведёшь войну против себя самой. Что с тобой творится, Ли́на²? – услышанное накрыло жгучей волной раздражения, укрыться от которой не удалось.

– Не суйся. В моё. Пространство, – отчеканив каждое слово, я вырвала ногу из ослабевшей хватки и резко встала.

Никто из нас не пылал желанием сказать или сделать нечто такое, за что потом пришлось бы извиняться. Коротко фыркнув, я развернулась на каблуках и удалилась в свои покои. Демонстративно хлопнув дверью, краем уха я уловила обрывок тихо сказанной фразы: «Не оставляешь выбора». Желания поразмыслить об этом не возникло, поэтому я сделала вид, что вовсе ничего не слышала. Необходимо привести себя в порядок – это занятие сейчас казалось наиболее подходящим. До наступления темноты оставалось, как минимум, десять часов, а других дел пока не намечалось. Небрежно стянув сапоги, промокшие от снега и перепачканные кровавыми разводами, я проследовала в ванную комнату. Ноги коснулись бело-серого мрамора, подобного мне самой. Горячей воды тело не требовало, как и многого другого, но вот одежда очень даже подчинялась элементарным законам физики. По этой причине отопление, электричество и другие бытовые мелочи у нас, разумеется, были. Даже в такой глуши, как Нивэйс, возможно обустроить комфортное жилище, когда твои возможности огромны. Ухмыльнувшись этим мыслям, я открыла вентили и принялась освобождать тело от оков из оставшейся одежды. Первой на пол отправилась чёрная трикотажная водолазка. Вслед за ней полетели очередные безнадёжно испорченные штаны. Избавившись от всего лишнего снаружи, я опёрлась на края раковины и уставилась в зеркало. Нечто скрытое в выразительных серо-зелёных глазах кричало о том, что груз, находящийся глубоко внутри, сбросить значительно труднее. Бледные губы с лёгким оттенком увядшей розы, характерные мрачные тени вокруг глазниц и безупречная кожа открыто намекали на мою истинную сущность. Тёмно-русые волосы спутались под воздействием мокрого снега и порывов ветра. Расчесать такую копну, свисающую до поясницы, не представлялось возможным. Да и кого это волнует? Наверное, меня, ведь в голове мелькнуло предательское: «Вид ещё тот».

Тем временем ванна наполнилась до краёв. Как только я погрузилась в неё с головой, воцарился долгожданный белый шум. Он окончательно вытеснил из разума остатки гнетущих переживаний. Покой. Его было то слишком много, то катастрофически мало. Вода мягко растворяла всю грязь внешнего мира, смывала с затянувшихся ран свидетельства их недавнего пребывания, нежно обволакивала и распутывала сбившиеся пряди волос. Она служила своеобразным барьером между мной и реальностью. Сознание медленно уходило в подобие транса. Смутные картины из прошлого всплывали перед глазами, подобно зацикленной плёнке, но изображение постоянно ускользало, не позволяя задержать на себе внимание. Всё моё существование разыгрывалось по неправильному сценарию, лишённому смысла. Я не имела чётких понятий о том, что считать правильным, а что – аморальным. Муки выбора, сделки с совестью, в существовании которой были сомнения, недоверие ко всему живому и неживому привели меня ровно туда, где я находилась. Почему одиночество, которое всегда устраивало, начинало всё больше угнетать? Откуда взялось чувство абсолютной неправильности всего происходящего? Какое место я могла бы занять в социуме? Ответов на эти важные вопросы найти не удавалось. Шутка ли: прожить почти три сотни лет, но так ничего и не понять про себя. Значит, мне остаётся сделать только одно.

Глава 2. Прощание.

Смеркается. На сегодняшнюю ночь у меня был намечен конкретный маршрут, и быть приятным он не обещал. Обычно я покидала дом самой первой, но в этот раз меня опередил Алек, который реже всего выходил за пределы своей комнаты. Наверняка причина скрывалась не в желании избежать контакта после нашей последней беседы, ведь за сотни лет между нами возникали куда более серьёзные разногласия. Значит, у него появились свои личные дела. В любом случае, была ещё одна личность, которая дожидалась меня в зале, куда я уже спускалась. Да́на не принимала участие в утреннем разговоре и вряд ли собиралась наверстать упущенное – такой подход к решению проблем совершенно не в её духе. Невинные голубые глаза вкупе с трогательно приподнятыми уголками бровей могли очаровать кого угодно. Разумеется, речь идёт о тех, кто не осведомлён об истинном возрасте и природе рыжеволосой кудрявой девы. Она плавно приблизилась и с робкой улыбкой положила руку на моё плечо. Этот простой жест вмиг пробудил воспоминания.

Погода была под стать событиям той ночи: такой же омерзительной. Я застыла перед очередным кирпичным строением, которое мы покидали раньше запланированного срока. Странное чувство неотвратимости нависло над нашими головами мрачными грозовыми тучами. Капли в монотонном ритме стучали по черепице, играя на моих нервах. На плечи легко опустилась пара женских рук, а вслед за этим высокий нежный голос разбавил шум дождя.

– Я понимаю твои сомнения, Лина. Поверь, милая, наш новый дом будет гораздо лучше прежнего. Алек на славу постарался. Тебе понравится там, вот увидишь, – её искреннее воодушевление изумляло каждый раз.

– И надолго? Могут ли такие, как мы, хоть одно место называть словом «дом», вкладывая в него коренной смысл, а не простую формальность? – в конечном счёте вопрос остался без ответа и приобрёл статус риторического.

Даже смертному за свою короткую жизнь трудно остаться без горького опыта за спиной. Что тогда говорить о бессмертном? Дана действительно была одной из немногих, кто не утратил способность искать и, что ещё важнее, находить во всём положительные стороны. По сей день неизвестно, кто именно даровал ей вечность, но рассказать о событиях, предшествующих обращению, вполне возможно.

В далёком прошлом, четыреста тридцать девять лет назад, Дана проживала в небольшой деревушке, расположенной на окраине Алта́нты, вместе со своей семьёй. С раннего детства она лелеяла мечту о том, что когда-нибудь станет искусным врачевателем, тем более перед глазами был живой пример для подражания – горячо любимая бабушка. Трудолюбие, терпеливость и добродушный нрав принесли свои плоды. Она взрослела и не переставала учиться, собирая знания по крупицам. Залечить рану, унять назойливую головную боль, облегчить роды, одолеть простуду – не было отбоя от желающих получить помощь. Всякий, кто имел возможность, непременно щедро одаривал материальными благами, но простое доброе слово считалось не менее ценной платой. На подношения удавалось прожить, но трудиться приходилось много. К двадцати девяти годам жизни она так и не обзавелась ни мужем, ни детьми. Времени на трапезы и полноценный сон катастрофически не хватало. Высокий рост визуально добавлял образу ещё большей худобы. Тонкие морщинки уже успели обосноваться на миловидном лице, поселившись в уголках глаз. Хрупкие аккуратные пальцы постоянно были усыпаны свежими ранками и ссадинами. Многие травы имели колючие или жёсткие стебли, травмирующие тонкую кожу. Впрочем, свои шрамы волновали её куда меньше чужого здравия. Методично замешивая в ступе очередную целебную смесь, она любила тихонько напевать песню о дивном цветке, взращённом на самой плодородной почве, ласкаемом ярким, но не опаляющим, солнцем и питаемом чистой, как слеза невинного младенца, водой. О цветке, который никогда-никогда не завянет, она пела, не подозревая, что в каком-то смысле станет им сама.

Последний год её человеческой жизни выдался особенно тяжёлым. Свирепствующая эпидемия заставила лихорадить целое поселение, унося жизни одну за другой. Неизвестная человечеству болезнь лишила Дану самых близких людей, но она продолжала надеяться на лучшее и пыталась спасти хотя бы кого-то. Собственная смерть девушку не страшила: когда находишься в постоянном контакте с больными, твой исход отчасти предопределён и вполне закономерен. Впрочем, всё так и случилось.

Вечерело. Нужно было спешить домой, но сил на обратный путь не хватало: очередной приступ слабости настиг на лесной тропе. Привалившись к могучему дубу, Дана пыталась отдышаться. Ей казалось, что пройдёт всего минута, и она обязательно встанет, продолжит идти, но внезапно веки опустились. Несчастная не успела ощутить тот самый момент, когда сознание навсегда покинуло бренное тело. С той поры начинается история совсем другого существования.

Череду воспоминаний прервал вопросительный оклик.

– Лина? – в глазах Даны мелькнула тревога, смешанная с искренним сочувствием.

– Не сейчас. Мне нужно идти, – с этими словами я размашисто зашагала прочь из дома.

Ночь только начиналась, но медлить нельзя. Время, не имевшее власти над бессмертным, сегодня неумолимо шло против меня. Дорога займёт около двух часов, и я побежала так быстро, как только возможно. Замедлилась лишь тогда, когда на горизонте обозначилась заветная цель. Небольшая хижина одиноко стояла в месте, где климат начинал смягчаться, но на некотором удалении от ближайшего людского поселения. Рука на мгновение зависла в воздухе, прежде чем громкий настойчивый стук нарушил тишину, прокатившись гулким эхом. Немного погодя дверь отворилась, любезно приглашая войти. Едва переступив порог, я нетерпеливо спросила:

– Как обстоят дела, Вито́льд?

– И тебе доброй ночи, Лина, – раздалось в ответ.

Мой пронзительный взгляд лишний раз напомнил о ненависти к пустым разговорам. Тем более со смертным созданием. Коренастый бородатый мужчина делал ровно то, что велено. Лично мною. В тёмное время суток нам нет равных, но солнечный свет загоняет возможности в жёсткие рамки. Иногда приходится прибегать к помощи такого рода. Терзали ли меня муки совести за присвоенные годы чужой жизни, которая и без того коротка? Нет. Вера в высшую справедливость присуща смертным, которые пекутся о грехах, уповая на то, что их души предстанут перед судом. Когда ты уже столкнулся лицом к лицу со смертью и возвысился над ней, приходит одно простое осознание: уверовать больше не во что. К тому же, условия для проживания я обеспечила вполне сносные и предоставила всё необходимое, поэтому сейчас очень хотела получить ответ на заданный вопрос. К своему счастью, егерь поспешил продолжить доклад.

– Он слаб, почти не встаёт. Я целый день рядом, но он тоскует и ждёт именно тебя. Боюсь, его время на исходе. Извини, но больше я ничем не могу помочь. Хочешь, навестим его вместе? – последние слова вызвали лишь раздражённую усмешку.

Отрицательно мотнув головой, я вышла на свежий воздух. Чутьё не обмануть. Дуновение ветра донесло отчётливый запах смерти. Взор устремился в непроглядную небесную тьму – таким же мне рисовалось будущее. Даже звёзды сегодня предпочли не разбавлять собой черноту. Вкрадчивым шагом я прошла в соседнюю пристройку. Обозначив присутствие, я мягко произнесла: «Здравствуй, Хару́». Моё появление уже не было способно поднять его на ноги, поэтому в ответ последовала лишь робкая попытка податься вперёд. Приблизившись, я села и с нетерпением зарылась руками в жёсткий мех, заключив в объятия массивную шею. Ветвистые рога, которые в былые времена он носил с гордым величием, теперь стали тяжёлой ношей. Не имя сил долго держать голову поднятой, олень покорно расположил её на моих коленях. Руки судорожно повторяли одно действие: гладили и гладили тёплую шерсть. Его дыхание могло бы согреть меня самой студёной зимой, вот только в этом не было никакой нужды. Все ощущения сосредоточились лишь на этих прикосновениях, которым едва ли суждено повториться. В нашем существовании нет места для привязанностей к смертным, но данное создание являлось тем самым звеном цепи, крепко соединяющей с далёким прошлым. И вот теперь эта связь неотвратимо угасала на моих глазах. Смерть не имела власти надо мной, а я – над ней. Какая ирония… Даровать зверю вечную жизнь или исцеление было невозможно.

Шевеление. Хару приподнялся ровно настолько, чтобы наши взгляды встретились. Его бездонные глаза способны изъясняться красноречивее любых слов. Ладони бережно обхватили морду, помогая удерживать её на весу. Внезапно его веки мелко задрожали и тяжело опустились. Дыхание стало прерывистым, сердцебиение сбилось с ритма. Удар. И пронзительная тишина, повисшая следом. Тело, в котором мгновение назад ещё теплилась жизнь, безвольно обмякло в моих руках. Отказываясь принимать факт утраты, я так и оставалась сидеть, крепко прижимая к себе бездыханный труп.

Приступить к погребению было непросто, но меня ожидало ещё одно важное дело, с которым предстояло разобраться. Скорбь на лице говорила сама за себя, поэтому объяснять Витольду ничего не пришлось. Девятнадцать лет назад мужчина поселился в этих краях по моему приказу. Поздней весной я возвращалась с ночной охоты и учуяла свежую кровь. Раненый оленёнок неподвижно лежал среди извилистых корней, к которым вёл неровный багровый след. Мгновение я колебалась, но, видя его беспомощность, не смогла обречь на медленную и мучительную гибель. Забрать его с собой не представлялось возможным: условия Нивэйса трудно назвать подходящими для живого существа. Пришлось спешно разыскать того, кому можно поручить заботу о пострадавшем животном. Таким человеком оказался двадцатисемилетний Витольд. Местный врачеватель не отказал в просьбе, но в этом заслуга редкого таланта, обладательницей которого мне посчастливилось стать. Зверь был мал, поэтому быстро привязался ко мне и не испытывал страха. Позже я потрудилась организовать для них новое жильё. Впрочем, во всём этом больше нет никой нужды. Подозвав мужчину, я встала напротив и чётко заговорила, пристально глядя в глаза:

– Молчи и слушай. Ты забудешь всё, что связано со мной и этим местом. Уезжай подальше. Заведи семью, утройся на работу, купи жильё. Денег хватит, – рука потянулась в карман за конвертом с внушительной суммой наличных, но остановилась, едва его коснувшись. Намерения внезапно изменились на диаметрально противоположные. Секунда, и смертельный капкан захлопнулся на шее. Клыки вонзились в артерию, направив бурный поток в иное русло, лишая жертву будущего. Вздрогнув последний раз, тело обмякло и безвольно рухнуло мне под ноги. Металлический привкус горячей крови оставил во рту и на губах приятный шлейф. Сложно понять, какая из причин моего поступка взяла верх: скверное расположение духа, не подходящее для милосердия, полнейшее отсутствие желания подвергать риску нашу конфиденциальность или банальная жажда, разыгравшаяся под влиянием негативных эмоций. Если зов крови мне удавалось обуздать, даже в толпе, то с контролем гнева дела обстояли скверно. Склонившись над обескровленным трупом, я закрыла остекленевшие глаза и бросила в пустоту никому ненужное: «Прости».

Вскоре о произошедшем напоминал лишь широкий столб дыма, уходящий в вышину. Подойдя к ближайшему дереву, я сорвала несколько пышных сосновых веток и устремилась прочь от места, куда больше незачем возвращаться. Со временем вещи становятся всего лишь вещами, почти полностью утратившими какую-либо ценность, но не все. И не для всех. В нашей гостиной был один занимательный предмет интерьера – увесистая хрустальная ваза с замысловатым орнаментом. Она неизменно стояла в центре стеклянного стола, менялось только её наполнение. Причудливые букеты из любых доступных цветов, ягод, шишек, растений, ветвей всегда составляла Дана. Наверное, ей больше подошёл бы образ сказочной феи, нежели жадного до крови монстра, но судьба – та ещё шутница со скверным чувством юмора. Такому увлечению, как и моей тяге к представителям фауны, имелось рациональное объяснение: отголоски прошлой жизни. Впечатления от происходящего вокруг нас неизбежно тускнеют с течением времени. Однако, самые яркие черты характера и крепкие привязанности отпечатываются в нашей личности, если не навсегда, то на долгие, долгие столетия. Обретя вечную жизнь, Дана стала видеть в растениях не целебную силу, а общность с собой. Засохший цветок навсегда застывает в моменте своей кончины, как и мы.

Вернувшись домой, я, не раздеваясь, прошагала в общую комнату. Пространство заполнилось едким запахом гари, источаемым волосами и одеждой. Под пристальным молчаливым наблюдением я положила на стол ветви, которые всё это время держала под курткой, бережно прижав к груди. Обеспокоенный взгляд Даны пробежался по моему лицу, задержавшись на характерных бурых разводах. Она печально опустила глаза, а вот юноша продолжил испытующе смотреть, ожидая объяснений. В их полной осведомлённости о случившимся не возникало никаких сомнений. Мною было принято важное решение, и настал момент его озвучить, к чему я приступила, начав издалека.

– Не смотрите так. Мы все убивали. Вот ты, Дана, – пара голубых глаз снова поднялась на меня, – самая благородная, мудрая и чуткая из нас. Объясни, почему всему мерой служит «человечность»? Однажды нас сочли источником абсолютного зла, но разве сами смертные не уничтожают друг друга? Обладают ли они теми качествами, которые вкладывают в смысл этого громкого слова? Я склонна считать, что за ним скрываются личные интересы каждого, не более, – Дана вскочила на ноги, но по-прежнему хранила молчание.

Повисла напряжённая пауза, после которой я перешла к главной сути разговора.

– Я ухожу. Одна. Насовсем.

К моему удивлению, эти слова не стали ни для кого неожиданностью.

– Но, Лина, зачем это? – залепетала Дана так жалобно и проникновенно, как только умела. – Мы можем и дальше жить вместе. В тишине и покое, подальше от всех остальных. Тебе здесь так нравилось! Снег лежит почти круглый год, как ты любишь. Вокруг живописные пейзажи. Алек очень старался для нас, строя этот дом. Прошло не так уж много времени, – в голосе слышалась плохо скрываемая паника.

– А для кого-то успела пролететь целая жизнь, – намёк был очевидным. – Я благодарна тебе за дарованную вечность, но не хочу, чтобы и ваша проходила впустую. Вы никогда не сможете быть по-настоящему свободными рядом со мной.

Дана повернулась к Алеку в отчаянном поиске поддержки. Это всегда забавляло, учитывая их разницу в возрасте. До сих пор он тихо сидел, погруженный в свои мысли, но теперь же встал и подошёл ко мне с загадочным видом.

– Не вижу смысла переубеждать тебя, но есть одна просьба: прочти это письмо, а потом принимай решение. Искренне рассчитываю на то, что оно будет взвешенным, – с этими словами он вытащил из внутреннего кармана жакета конверт, перевязанный джутовой верёвкой, и протянул его мне.

Нахмурившись, я взяла его в руки и опешила. На плотной бумаге красовалась сургучная печать с гербом, который я никак не ожидала увидеть. В мыслях крутились исключительно ругательства. Я ждала каких угодно аргументов и уговоров, но только не подобного поворота событий. Выпытать подробности не удалось, поэтому в комнату пришлось удалиться в состоянии абсолютной растерянности. Одно я знаю точно: чтение обещает быть занятным.