Kitabı oku: «Папоротников цвет»

-1-

Домик на окраине леса у реки, казалось, вжимался в мшистую землю, пытаясь укрыться от порывов ветра. Ели вокруг стонали, шуршали колючими ветками по ставням, скрипели высоченные сосны, шептались пугливые осины и переговаривались берёзы. Рассердилась на что-то матушка-природа, разгневалась.

Олеся сидела в углу за печкой, прижавшись к её тёплому боку, и боялась пошевелиться. Огонёк свечи дёргался, словно хотел убежать, и его отсветы скакали по бревенчатым стенам, выхватывая из темноты висевшие пучки трав. Вспыхнула яркая молния, а следом грохнуло так, будто кто-то ударил в огромный жестяной таз. Олеся зажала уши руками и съёжилась, наклонившись к коленям. А в следующий миг хлынула стена дождя, что лился с небес сплошным потоком, растворяя в себе весь шум, только и слышалось бряканье капель по кровле.

Олеся глянула на потолок и поджала губы. Крыша давно просила ремонта, да не хватало дому крепкой мужицкой руки. Что могла девчушка? Она и на печь-то с трудом забиралась – очень уж боялась высоты, а тут – на самую крышу. Бывали грозы этим летом, но таких страшных она не видывала. Хорошо только, что сильный дождь быстро заканчивался, не то, что мелкая морось – та и на весь день могла затянуться.

Зашептала Олеся чуть слышно заговоры от напасти, молила богов, чтоб не навредили её дому, чтоб не вышла река Красунь из берегов, чтоб не повалило на крышу старое дерево… Шевелила губами, а пальцами тонкими теребила подол – плотная ткань под мозолистыми подушечками мялась складками.

Закончилась буря быстро. Вот уже сквозь щель в ставнях заглянуло солнце, скользнуло жёлтыми лучами по столу и полу, уселось на тёплом боку печки. Олеся поднялась, отряхнула юбку от золы, расправила фартук, подошла к окну и распахнула ставни, и свежий прохладный воздух ворвался в избу. Небо уже прояснилось и сияло голубизной. Олеся подула на пламя свечи, и огонёк погас, оставив после себя белёсый дымок да запах воска.

Она сунула ноги в башмаки и, повязав на голову косынку, вышла в полутёмные сени. Тихонько шуршала где-то в сене мышь, стрекотали меж брёвен древоточцы да слышалось шептание ветра.

Олеся выбралась из дома, нагнулась у намокшей травы и собрала в склянку дождевые капли. Чуть-чуть – с осоки, побольше – с лопуха, ещё немного – с подорожника. Собирала Олеся, собирала да вдруг как вскрикнет! Невольно назад отпрыгнула: около крыльца лежал человек – грязный, мокрый. Тёмные волосы прилипли ко лбу, лицо землёй измазало, одежда порвалась.

Олеся наклонилась к нему.

– Живой, – проговорила она – грудная клетка вздымалась.

Олеся убрала бутылочку в карман фартука.

– Эй! Мил человек, вставай, – попыталась разбудить незнакомца.

Тот лишь тихонько простонал в ответ.

Она хотела поднять его, даже схватилась за подмышки, обойдя парня сзади, но тут же скинула на землю – тяжёлый! Видать, от того, что безвольный.

Оглядела Олеся лес – молчаливо на неё деревья смотрели, немного покачиваясь от ветра, шелестели листьями, шуршали иголками. Никого нет больше. И откуда этот молодец тут взялся? Может, с реки пришёл? Олеся спешно обошла дом, выглянула из-за угла на поблёскивающую в солнечном свете излучину Красуни. Лодок рядом не было, плотов тоже. Нахмурилась Олеся, свела тёмные брови.

– Воды-ы-ы, – послышался вдруг хриплый голос.

Олеся встрепенулась и побежала к незваному гостю. Тот пытался перевернуться на живот, но выходило скверно.

– Давай в дом, – велела она и протянула руку.

Парень схватился за ладонь, но тут же безвольно рухнул на землю. Олеся посмотрела на кожу, где остался след мокрой грязи, выдохнула и, уткнув руки в бока, громко сказала:

– А ну вставай! Мне тебя не унести! Ишь разлёгся тут!

Парень приоткрыл глаза, пошевелил сухими губами, вздохнул. Потом, дрожа всем телом, опёрся на локтях и осмотрелся.

– Ты кто, девица? – прохрипел чуть слышно.

– В дом пошли, потом разберёмся, – буркнула Олеся, подхватила его, положив руку на своё хрупкое плечо, и чуть не рухнула от тяжести. Парень хоть и пытался идти сам, но сильно опирался на девчушку. Ноги его еле передвигались, цеплялись за траву и мох.

С большим трудом Олесе удалось провести гостя внутрь. А парень едва добрёл до скамьи, вальнулся на неё и тяжело задышал.

-2-

– Ты накой его приволокла? – послышался ворчливый низкий голос.

Олеся даже вздрогнула. Обернулась и увидела посреди избы растрёпанного недовольного домового. Он сердито хмурил лохматые брови и сверкал чёрными глазищами.

– Фаня, – выдохнула Олеся. – Я уж и не чаяла тебя увидать. Поди три весны не появлялся, как бабка Глаша померла.

– И не появился б, кабы не это, – Фаня ткнул корявым пальцем в парня, что заметно побледнел и покрылся испариной.

– Так а что мне оставалось? Бросить его там? – Олеся суетилась, выискивая на полках травы и склянки, снова разожгла огонь в печке и поставила греться воду.

– Не нравится он мне. Будто сидит что в нём, – домовой прошуршал лаптями по дощатому полу и остановился рядом с гостем. Провел ладонью над лицом, и тот коротко выдохнул, приподнявшись грудью. Около его рта в воздухе повис зеленовато-серый дымок и тут же нырнул обратно, внутрь. Лоб парня покрылся капельками пота, а под глазами проступили синяки. Он шумно закашлялся и, вцепившись рукой себе в горло, попытался подняться, но домовой шикнул на него, и парень повалился на скамью.

– Одержим он кем-то, – нахмурился Фаня. – Ещё раз спрашиваю: накой приволокла?!

Олеся стояла бледная, как поганка, вцепилась пальцами в фартук, а сама уставилась на незнакомца. А ежели это и правда нечисть какая? Бабка Глаша много о таких сказывала, мол, бродят они по лесам, ищут себе жертв. Прикинутся заблудшими людьми, а сами так и норовят душу вытрясти да себе забрать.

– Ох, Фанечка, что же делать-то теперь? – Олеся умоляюще посмотрела на домового, стянула косынку и принялась суетливо перебирать светлую косу.

– Надобно выудить то лихо, что сидит в нём, – Фаня почесал жёсткую бороду и снова оглядел больного.

– Снадобья какие сварить? Так я сделаю, – тут же оживилась Олеся, кинулась к пучкам сухих трав на стене, да домовой её остановил.

– Вряд ли тут твои травки помогут. Оберег нужен. Сильный. Помнишь, тебе Глафира рубаху отдавала?

– Папоротником вышитую? Помню, – кивнула Олеся. – Как же не помнить? Велела она мне её беречь, глаз не спускать, мол, пригодится она мне в тяжёлое время…

– Тащи сюда.

Девушка бросилась в комнатушку, лишь колыхнулись плотные занавески, а парень тяжело вздохнул – протяжно, со свистом. Подошёл к нему Фаня, коснулся шершавой ладонью, а тот горячий, что печка зимним морозным вечером! Домовой даже руку отдёрнул, до того жарко.

– Плохо дело… – покачал он головой.

Олеся вернулась скоро и протянула Фане выгоревшую рубаху с вышитым на ней цветком папоротника. Тот сиял красно-жёлтыми красками и казался совсем живым, того и гляди лепестки свои распустит.

– Надевай на него, чего мне суешь? – буркнул домовой. – Я пока отвар какой всё же сделаю. Лишним не будет.

Олеся кивнула и подошла к больному, положила рубаху рядом на стол. Взяла с печи ковш с тёплой водой, обмакнула в неё тряпку и вытерла потный лоб парня. Случайно коснулась рукой его кожи и невольно отшатнулась – горячий!

Обтёрла лицо, да только будто зря всё – тут же снова потом покрывался, и дыхание стало прерывистым, глухим. Вцепился парень пальцами в скамью так, что жилы натянулись.

– Ну, тише-тише, – проговорила Олеся, протирая тряпкой шею и ключицы. – Тише, – убрала налипшие волосы и отодвинула ковш.

Взяла со стола резак и осторожно вспорола грязную рубаху, сняла её. На удивление у больного этого тело оказалось сильным, мускулистым. Видать, работящий он, не лежебока. Снова обтёрла Олеся его мокрой тряпкой, бережно и аккуратно.

– Чего там долго так? – ворчливо спросил домовой, помешивая в ступке сухие травы. – Любуешься, что ль?

– Ну, скажешь тоже, Фаня! – одёрнула его Олеся, а на щеках вспыхнул румянец. Она с трудом оторвала пальцы парня от скамьи и продела руки в рукава.

– Легче будет, – уговаривала больного, пытаясь натянуть ворот через голову.

А когда рубаха была надета, парень вдруг как взвыл волком! Зубами в губы впился чуть не до крови, шея вздулась, как у быка, мышцы окаменели. Изогнулся он на скамье, задышал хрипло, пытался разорвать рубаху да снять её с себя. Бросилась к нему Олеся, схватилась за руку, держала что было сил. Да разве ж справишься тут? Откинул он её, словно тростиночку. Фаня тогда отвар оставил на печи, а сам к буйному бросился. Одну ладонь на лоб ему положил, а другую – на грудь, зашептал наговоры. Сразу успокоился парень, выдохнул протяжно. И снова выпорхнул из его рта зеленовато-серый дымок и с воем заметался по избе. Потыкался в стены да и вылетел в окно, оставив после себя шлейф противного визга.

Олеся поднялась с пола, потирая ушибленный локоть. С тревогой на парня посмотрела: спал тот. Грудь его вздымалась ровно, спокойно. Фаня закончил с отваром.

– Поди Трясея-голубушка в него вселилась. Ежели бы протянули, точно б сожгла его, как дрова в печке.

– Ох, – только и проговорила Олеся. Плохо дело, когда лихоманки привязываются, то одна, то другая, попробуй с ними сладь.

Взглянула на рубаху да снова охнула.

– А цветок почто не сияет боле, как настоящий?

Фаня посмотрел на вышивку: и правда, рисунок как рисунок. Никакого волшебства. Хмыкнул он беспокойно, Олесе миску подал.

– На, угости гостя, крепнуть быстрее будет. А мне отлучиться надобно.