Kitabı oku: «Квантовая психология. Как программное обеспечение мозга формирует вас и ваш мир»

Quantum Psychology

Copyright © 1990 Robert Anton Wilson

Публикуется с разрешения Writers House LLC и Synopsis Literary Agency.

© ООО Книжное издательство «София», 2020

Введение

Как писатель, Роберт Антон Уилсон обладал замечательным талантом: он умел легко и увлекательно вводить ничего не подозревающих читателей в особое, восприимчивое состояние сознания, в котором их можно было заставить подвергнуть сомнению любые бессознательно созданные представления о реальности.

Книги Уилсона предлагают литературный эквивалент психоделического опыта: они способны расширять сознание и трансформировать жизнь не хуже какого-нибудь мощного зелья, за которым надо ездить в джунгли Амазонки. Иначе говоря, его книги эффективно устраняют вашу уверенность в чем бы то ни было и заставляют вас переоценить этот мир, увидев его в великолепной новой перспективе.

Многие люди, как и я, связывают свое изначальное психологическое «пробуждение» с чтением психоактивных книг Уилсона. Его автобиографическая работа «Космический триггер» не только помогла мне уразуметь концепцию «множественных реальностей», но и вдохновила меня самого стать писателем и исследователем сознания, когда я был еще подростком. Уилсон написал введение к моей первой книге «Порождение ума» (Brainchild), и мне видится некая кармическая петля в том, что сейчас я имею честь написать введение к одной из его книг.

«Квантовая психология», которая считается одной из важнейших работ Уилсона, многих людей пробудила к более высоким состояниям сознания. Я думаю, что это одна из самых блестящих книг, когда-либо написанных, но прежде чем войти в ее золотые врата, я должен сначала предупредить вас: после ее прочтения вы изменитесь навсегда.

Ваша нервная система определяет вашу реальность

Уилсон подводит нас к мысли о том, что к названиям всех наук следовало бы приставить «нейро-», чтобы получились «нейрофизика», «нейрохимия», «нейроастрономия» и т. д., поскольку все может быть познано только через призму нервной системы человека. В целом соглашаясь с «копенгагенской интерпретацией» квантовой физики, Уилсон утверждает, что мы никогда не сможем непосредственно испытать «глубокую реальность» и все, что мы когда-либо способны познать – при помощи наших органов чувств или наших технологий, – это «экзистенциальная реальность»: то, что мы можем пережить в этом мире через наши тела или инструменты.

У нас никогда не будет даже чистой нейробиологии – науки о нервной системе, а может быть только «нейронейробиология» – наука о нервной системе, воспринимаемой через призму нервной системы! Уилсон отмечает, что «изучение науки о мозге лучше подготовит вас к восприятию квантовой теории, чем изучение классической физики». Таким образом, Уилсон объединяет квантовую механику с нейронаукой, транзакционной психологией и восточной философией.

Уилсон настойчиво повторяет, что восприятие не пассивный процесс, а скорее «активная интерпретация сигналов». Другими словами, чувственное восприятие (то, что мы видим, слышим, обоняем, осязаем и пробуем на вкус) – это по своей сути творческое событие, и каждый человек является художником в своем повседневном, обыденном взгляде на мир. Уилсон показывает, что такое понимание восприятия похоже на «закон» квантовой физики, согласно которому «наблюдатель не может быть исключен из описания наблюдаемого».

Мы знаем, что любой инструмент, который мы используем для измерения какого-либо явления, определяет способ восприятия этого явления, иногда с кажущимися противоречивыми результатами. Например, в квантовой физике эта проблема измерения создает классическую философскую дилемму о том, «является» ли свет «частицами» или «волнами».

История о слепцах и динозавре в интерпретации Р. А. Уилсона. Иллюстрация из его книги «Прометей восставший» (в русском издании – «Психология будущего»).

Если признать оба типа измерений выражениями разных типов истины – как в притче о слепцах и динозавре, – похоже, эту странную загадку можно решить. Извечная классическая дуалистическая проблема единства «сознания» и «тела» (или отличия одного от другого) исчезает, если мы мыслим в терминах «организма-как-целого» – как физики мыслят о «пространстве» и «времени» в терминах «пространственно-временно́го континуума», а не как о двух физически разных сферах.

Квантовая реальность системы «сознание – тело»

Как Уилсон совершенно ясно дает понять, тщательное изучение «материи» и «сознания» в конечном счете заставляет нас усомниться в том, что мы обычно считаем «реальностью». Он исследует общепринятое представление о том, что мы живем в «ньютоновской вселенной» – то есть в мире, управляемом причинно-следственной механикой классической физики, – и показывает, как знаменитые «проблемы» и странные «парадоксы», а также «общие философские загадки квантового мира» часто проявляются в нашей повседневной жизни.

Уилсон показывает нам, что уразуметь логику квантовой физики не так сложно, как утверждают многие физики, и что понимание недвойственной природы реальности поможет нам стать умнее и счастливее. Он проводит очень интересные параллели между «неопределенностью» как термином квантовой физики и той неопределенностью, с которой мы сталкиваемся в окружающем нас мире.

Уилсон напоминает нам, что те люди, которые лучше всего реагируют на «плацебо», обычно также чаще других демонстрируют то, что психолог Карл Юнг назвал «синхронистичностью», – осознанное восприятие личностно значимых совпадений. Это очень интересная корреляция, и так называемая «проблема сознания и тела», которая веками обсуждалась психологами и философами, кажется, может быть решена путем замены аристотелевской («либо – либо») логики на квантовую логическую модель перевода информации, т. е. замены дуалистических слов «сознание» и «тело» более точным термином «психосоматическое единство».

Одна из главных идей, которые Уилсон развивает в этой книге, – важность общения на «языке-прим», то есть языке исключительно описательном, в котором не используется «идентификационный» глагол «является». Это значительно повышает точность коммуникации, поскольку позволяет избежать передачи ошибочного чувства уверенности. Уилсон утверждает, что любой достаточно полный анализ реальности должен отказываться от аристотелевской уверенности и принимать модели, основанные на вероятностях.

Импринтирование, кондиционирование и обучение

Уилсон проводит важное различие между тремя основными способами, которыми нервная система человека усваивает новую информацию, – «импринтированием», «кондиционированием» и «обучением». Эта идея была разработана на основе теорий психолога Тимоти Лири.

Одним из самых важных вкладов Лири в психологию была его революционная модель восьми «контуров» мозга, которую Уилсон развивает в этой и других своих книгах. Эта блестящая теория помогла мне понять поведение человека, различные состояния сознания и мои собственные психоделические переживания лучше, чем традиционные модели психики по Фрейду, Юнгу, Маслоу или Грофу.

Лири постулировал, что существует восемь основных типов разума, и старался показать, что жизнь на Земле развивается по той же схеме, что и многие другие динамические процессы во Вселенной, будь то жизненные циклы звезд, заживление раны или развитие человека. Действие сформулированного Лири Закона Октав можно наблюдать во всех аспектах человеческого поведения, а также в эволюции жизни и сознания в космосе.

Находя проявления Закона Октав как в сфере мистики, так и в сфере науки, Лири и Уилсон демонстрируют, что человеческий мозг как носитель сознания состоит из восьми фундаментальных «контуров» – отдельных разумов, которым соответствуют восемь различных «я» со своими «туннелями реальности». Уилсон очень ясно и остроумно описывает их в этой книге.

Первые четыре мозговых контура направлены на выживание и создание прочного основания в физической реальности. В этих контурах импринтируются (отпечатываются) условия окружающей среды на ранних стадиях человеческого развития со всеми их положительными и отрицательными ассоциациями, имеющими долгосрочные психологические последствия.

Повторяющиеся в процессе нашего развития события создают «условные рефлексы», которые могут усиливаться или ослабляться последующим опытом. Согласно Уилсону, импринтирование и генетика играют важнейшую роль в определении моделей поведения человека, а кондиционирование (воспитание) и обучение модифицируют эти модели, но редко радикально изменяют генетически импринтированные императивы. Переимпринтирования первых четырех контуров, как объясняет Уилсон, можно достичь путем приема психоделиков и других техник изменения сознания, активирующих высшие контуры мозга. Обучение – самый слабый и нестойкий из этих трех основных типов обработки информации, доступных нам, но оно служит источником самой большой и быстро растущей сферы человеческих знаний.

Информация и знания удваиваются все быстрее и быстрее

Уилсон показывает, как общий объем информации, обрабатываемой человеческой нервной системой на нашей планете, удваивался за все более короткие и короткие промежутки времени на протяжении всей истории. Это ускорение со временем становится все более очевидным.

Например, этноботаник Теренс Маккенна тоже говорил об ускоряющемся процессе культурной и технологической эволюции, ведущем нас к тому, что он назвал «бесконечной экспансией новизны», или к «трансцендентальной цели в конце истории», и это похоже на то, что изобретатель и технолог Рэймонд Курцвейл и другие в настоящее время называют приближающейся Сингулярностью.

Курцвейл и другие «трансгуманисты» говорят о том, что наш технический прогресс неизбежно ведет нас в мир, который воистину превосходит все наши самые смелые ожидания. Например, по мнению Курцвейла, у которого солидный послужной список в сфере прогнозирования достижений технологии, человеческий интеллект скоро станет качественно неотличимым от искусственного, машинного интеллекта, а там уже недалеко до их слияния и той самой Сингулярности. Этот загадочный термин позаимствован из физики. Он описывает место, в котором нарушаются все известные физические законы (например, внутри коллапсирующей звезды) и больше ничего невозможно предсказывать, поскольку в игру вступают совершенно новые переменные. Это соответствует «культурной актуализации» восьмого контура мозга, которую Уилсон объясняет в настоящей книге.

Прогресс в области искусственного интеллекта, постоянно развивающийся Интернет, передовая робототехника, нанотехнологии, трехмерная печать, автомобили без водителя, частные беспилотники, легальный каннабис и все прочие невиданные технологии и научные открытия, о которых ежедневно говорят в теленовостях, – все это побуждает нас переосмыслить, что значит быть человеком, и задуматься о том, что́ может развиться из человека далее. Все высшие контуры системы восьми разумов в настоящее время достигают беспрецедентного уровня технологического мастерства, как и предсказывалось в книгах Уилсона.

Мне было бы очень любопытно увидеть реакцию Уилсона на клоунаду современной политики (его политические высказывания часто были необычайно проницательными и весьма саркастическими), а также на научно-технические чудеса, которые мы сегодня наблюдаем. Впрочем, я не думаю, что Уилсон был бы слишком удивлен тем, что происходит в современном мире, поскольку он предвидел многое из этого в своих пророческих книгах.

В «Квантовой психологии» Уилсон пишет, что промежутки времени, за которые объем информации, генерируемой человеком, удваивался, на протяжении всей истории человечества постоянно сокращались. Этим вопросом вплотную занимался изобретатель и философ Бакминстер Фуллер, создавший знаменитую «Кривую удвоения знаний». Когда-то для такого удвоения требовалось 1500 лет, а со временем стало хватать и 18 месяцев. Уилсон писал об этом в 1990 году, а вскоре развитие Всемирной Паутины еще сильнее подстегнуло этот процесс. В обозримом будущем общий объем знаний человечества станет удваиваться каждый час, а затем каждую минуту – и можно только гадать, к чему все это в конечном счете приведет.

Выполняйте вместе с друзьями упражнения для изменения мозга

Важной частью процесса саморазвития, который Уилсон предлагает читателю, может стать выполнение упражнений в конце каждой главы. Упражнения делают уроки, содержащиеся в книге, практическими и интерактивными – и это единственный реальный способ изучения материала на всех уровнях тела и нервной системы.

«Квантовая психология» – книга довольно веселая. Уилсон был блестящим сатириком, дзэн-трикстером, мастером пранка и даже имел небольшой опыт эстрадного комика. Читая книги Уилсона, важно помнить, что все не такое, каким кажется на первый взгляд, и что нет одного-единственного «на самом деле»: реальность множественна.

Согласно Уилсону, любой акт восприятия можно сравнить с азартной игрой, основанной на бессознательной оценке вероятностей. Он предлагает оригинальное (и очень необходимое) слово «некневсе» (sombunall), что означает «некоторые, но не все» (some but not all). Уилсон стремится к повышению точности коммуникации, стараясь побольше употреблять слово «возможно» и поменьше – слово «является». Он постоянно напоминает нам о том, что значительная часть наших восприятий обязана своим происхождением нашим предубеждениям и действительно имеют смысл только те заявления, которые можно эмпирически проверить и определить как истинные либо ложные.

Я скучаю по Роберту Антону Уилсону, по Бобу, как его называли друзья. Мне посчастливилось быть одним из них, и Боб сыграл важную роль в моей карьере писателя. Мы познакомились вскоре после того, как я закончил свою первую книгу «Порождение ума», в 1988 году. Я подошел к нему после его лекции и спросил, не мог бы он написать хвалебный отзыв для задней стороны обложки моей книги, которая скоро будет опубликована. Боб сказал: «Возможно». Мне показалось, что он не слишком горит желанием это сделать. Я подумал, что, наверное, молодые писатели все время надоедают ему, прося таких отзывов. Но Уилсон сказал, чтобы я попросил своего издателя прислать ему экземпляр книги.

Я попросил, издатель прислал – и вообразите мое удивление и счастливое восхищение, когда оказалось, что Уилсон написал к книге введение на целых одиннадцать страниц!

Затем, в 1989 году, я переехал в Лос-Анджелес, где в то время жили Боб и его жена Арлен, и начал регулярно посещать еженедельные собрания у них дома, на которых люди небольшой группой вместе читали книги и обсуждали различные идеи, расширяющие сознание. Мы читали практически всё, что написал Джеймс Джойс, «Песни» Эзры Паунда, сочинения друг друга, а также художественные книги Боба. Мы смотрели фильмы Орсона Уэллса и беседовали о квантовой физике и «политике приматов». А потом, уже в середине 1990-х годов, мы оба переехали в район Санта-Крус в Северной Калифорнии.

Я продолжал посещать еженедельные собрания в доме Боба, пока они не закончились за несколько недель до его смерти. Он оставался таким же мудрым и остроумным, как всегда, до самого конца. Я видел Боба в среднем примерно раз в неделю в течение семнадцати лет, и он, как я уже сказал, сыграл огромную роль в моей писательской карьере. Он очень поддерживал мое стремление писать. Боб присылал мне письма, чтобы подбодрить меня в трудную минуту, и даже пару раз присылал мне деньги, когда я был не в состоянии заплатить за квартиру. Я всегда буду благодарен ему за его великий ум и сострадательное сердце.

У Боба была сверхъестественная способность воспринимать вещи, которые замечают немногие. Он обладал необычайно широким умом, невероятной памятью и поистине энциклопедическими познаниями во многих областях – от литературы и психологии до квантовой физики, буддизма и нейронауки – и служил живым примером «неофилии» (любви к новому).

Боб был также очень креативен и точен в употреблении языка, и у него был свой уникальный стиль юмора, со скрытыми шутками и хитрыми загадками, которые он использовал, чтобы помогать людям войти в освобожденное состояние «пробуждения» или «просветления» – чистого «осознания без ума», позволяющего перепрограммировать мозг на новые возможности.

Несмотря на некоторые серьезные личные проблемы на протяжении многих лет, Боб всегда сохранял оптимистичный и веселый взгляд на жизнь. Независимо от обстоятельств и вплоть до его последних мгновений он всегда заставлял меня улыбаться каждый раз, когда я встречался с ним. Все, кому посчастливилось знать его, соглашаются с тем, что в Роберте Антоне Уилсоне было нечто действительно волшебное.

Дэвид Джей Браун, 16 октября 2015 года, Бен-Ломонд (Калифорния)

Вводное замечание

В каждой главе этой книги есть упражнения, которые помогут читателю осмыслить и «интернализировать» (научиться применять) принципы квантовой психологии. В идеале она могла бы стать учебным пособием для группы, которая собирается раз в неделю, чтобы совместно выполнить упражнения и обсудить их применение в повседневной жизни.

Я использую «рассеянную» технику писателей-суфиев. Отдельные темы в этой книге рассмотрены не в линейном, «логическом» порядке, а в порядке нелинейном, психо-логическом, рассчитанном на прокладывание новых путей мышления и восприятия. Эта техника должна способствовать процессу «интернализации».

Вместо предисловия. Исторический глоссарий

Опасно понимать новые вещи слишком быстро.

Джосайя Уоррен. Истинная цивилизация*¹

Многим читателям отдельные части этой книги покажутся «материалистическими», а тот, кто не любит науку (и «понимает» новые вещи очень быстро), может даже решить, что книга имеет научно-материалистический, а то и «сциентистский» уклон. Что любопытно, другие части другим читателям покажутся «мистическими» (или даже «хуже чем мистическими»), и эти люди могут счесть, что книга имеет уклон оккультный или даже солипсический.

Эти мрачные предсказания я делаю с большой уверенностью, основываясь на опыте. Я так часто слышал, как меня называли материалистом и мистиком, что в конце концов понял: как бы я ни менял свой «подход» от одной книги к другой, стараясь избежать этого, всегда найдутся люди, которые сильно преувеличат или чрезмерно упростят то, что я пытался сказать. С этой проблемой, похоже, сталкивался не только я – нечто подобное происходит в большей или меньшей степени с каждым писателем. Как доказал Клод Шеннон в 1948 году, «шум» проникает в любой канал коммуникации, как бы ни был устроен последний.

В электронных средствах коммуникации (телефон, радио, ТВ) шум принимает форму интерференции, наложения каналов и т. п. Когда по ТВ показывают футбольный матч, именно по этим причинам в самый решительный момент в трансляцию иногда может вклиниться голос какой-то женщины, объясняющей молочнику, сколько галлонов молока ей нужно будет на этой неделе.

При печати шум появляется в первую очередь как «опечатки» – пропавшие слова, части предложения, которые вдруг оказываются совсем в другом абзаце, неправильно понятые авторские правки, изменяющие одну ошибку на другую, и т. п. Как-то мне рассказывали о сентиментальном романе, который в авторском варианте оканчивался словами: «Он поцеловал ее под безмолвными звездами» (He kissed her under the silent stars). Каким же было удивление читателей, когда в напечатанной книге они увидели такую концовку: «Он дал ей пинка под безмолвными звездами» (He kicked her under the silent stars)! Есть еще один вариант концовки этого старого анекдота, более забавный, но менее правдоподобный: «Он дал ей пинка под лестницей в подвале» (He kicked her under the cellar stairs).

В одной из моих предыдущих книг профессор Марио Бундж превратился в профессора Марио Мунджа, и я до сих пор не понимаю, как это случилось, хотя сам я виноват не меньше наборщика. Я писал книгу в Дублине (Ирландия), где статья профессора Бунджа была передо мной, а гранки правил в Боулдере (штат Колорадо, США) во время лекционного турне и статьи у меня с собой не было. Цитаты из Бунджа в книге переданы правильно, но его фамилия превратилась в «Мундж». Так что я прошу прощения у профессора (и очень надеюсь, что в этом абзаце его имя будет напечатано правильно, – иначе такой ничтожный типографский шум еще больше обидит старого доброго Бунджа, да и читатель ничего не поймет…).

В разговоре шум может возникнуть из-за отвлекающих внимание звуков, оговорок, иностранного акцента и т. п. Когда человек говорит: «Я просто ненавижу этого напыщенного психиатра» (I just hate a pompous psychiatrist), слушателям может показаться, что он произнес: «Я только что съел напыщенного психиатра» (I just ate a pompous psychiatrist).

Любого рода коммуникационные системы преследует также и семантический шум. Человек может искренне сказать: «Я обожаю футбол». Слушатели могут нейросемантически сохранить эту информацию в своем мозгу под совершенно разными категориями, хотя каждый расслышит его правильно. Кто-то воспримет этого человека как любителя поиграть в футбол, а другой – как завзятого болельщика.

Из-за семантического шума вас даже могут принять за сумасшедшего, как это случилось с доктором Полом Вацлавиком (он приводит этот пример в нескольких своих книгах). Доктор Вацлавик впервые обратил внимание на психотомиметическую функцию семантического шума, когда устраивался на работу в одну психиатрическую больницу.

В приемной перед кабинетом главного психиатра за столом сидела женщина. Доктор Вацлавик решил, что это секретарь.

– Я Вацлавик, – объявил он, предполагая, что секретарю известно о том, что он должен прийти.

– А я вас так не называла, – ответила женщина.

Немного обескураженный, доктор Вацлавик воскликнул:

– Но это я!

– Тогда почему вы это отрицаете?²

Доктору Вацлавику в этот момент ситуация представилась совершенно не так, как было на самом деле. Женщина вовсе не была секретарем. Он классифицировал ее как пациентку-шизофреничку, которая случайно забрела в помещение для персонала. Естественно, он стал «обращаться» с ней очень осторожно.

Его новое предположение кажется вполне логичным, не так ли? Только поэты и шизофреники изъясняются на языке, который не поддается логическому анализу. Причем поэты, как правило, не используют этот язык в будничном разговоре, да еще так спокойно и непринужденно. Поэты произносят экстравагантные, но при этом изящные и ритмичные фразы – чего в данном случае не было.

Но забавнее всего то, что и сам доктор Вацлавик показался этой женщине явным шизофреником. Дело в том, что из-за шума она услышала совершенно другой диалог.

Странный человек подошел к ней и заявил: «Я не славянин» (I am not Slavic). Многие параноики начинают разговор с такого рода утверждений – для них они имеют жизненно важное значение, хотя остальным людям могут казаться странными.

– А я вас так не называла, – ответила она, стараясь успокоить его.

– Но это я! – парировал странный человек и сразу же вырос в ее понимании от параноика до параноидального шизофреника.

– Тогда почему вы это отрицаете? – резонно спросила женщина и начала «обращаться» с ним очень осторожно.

Каждый, кому приходилось разговаривать с шизофрениками, знает, как чувствуют себя оба участника подобного разговора. Общение с поэтами обычно не причиняет такого беспокойства.

В дальнейшем читатель заметит, что у этого коммуникационного сбоя гораздо больше схожести со многими известными политическими, религиозными и научными дебатами, чем нам обычно кажется.

Пытаясь свести к минимуму семантический шум (и зная, что не смогу избежать его совсем), я предлагаю своего рода исторический глоссарий, в котором объясняется «технический жаргон» этой книги. Я надеюсь, из него станет ясно, что я не придерживаюсь ни одной из точек зрения, которые оспариваются в традиционных (доквантовых) дебатах, постоянно раздирающих академический мир.

Экзистенциализм берет начало от Сёрена Кьеркегора. Для него это слово означало: 1) отказ от абстрактных терминов, столь любимых большинством западных философов; 2) предпочтение определительных слов и понятий в отношении конкретных индивидуумов и их конкретного выбора в реальных жизненных ситуациях; 3) новый хитроумный способ защиты христианства от нападок рационалистов.

Например, фраза «Правосудие – это когда люди стараются как можно точнее исполнять волю Божию» содержит в себе как раз ту абстракцию, какую экзистенциалисты считают помпезной тарабарщиной. Кажется, что-то сказано, но если вы попытаетесь рассудить какое-то дело, руководствуясь только этой фразой, то обнаружите, что она скорее запутывает, чем помогает. И вам захочется чего-то более практичного. Даже фраза «Правосудие в принципе может свершиться, когда суд искренне пытается мыслить непредубежденно» вряд ли удовлетворила бы экзистенциалиста. А вот предложение «Люди используют слово «правосудие», чтобы обосновать оскорбления, которые они наносят друг другу» звучит уже вполне приемлемо для экзистенциалиста-ницшеанца.

Связь между Ницше и Кьеркегором остается исторической загадкой. Ницше жил позже Кьеркегора, но никто не знает, читал он его или нет; сходство между ними может быть чистым совпадением. Экзистенциализм Ницше 1) также атаковал поверхностные абстракции традиционной философии и многое из того, что кажется «здравым смыслом» (например, он отвергал такие термины, как добро, зло, «реальный мир» и даже эго); 2) также предпочитал анализировать ситуации реальной жизни, но делал упор на волю там, где Кьеркегор большее значение придавал выбору; 3) скорее нападал на христианство, чем защищал его.

Говоря коротко – слишком коротко, и потому, наверное, не совсем точно, – когда вы решаете, как поступить, и убеждаете себя и других, что вы «обдумали все логически», у экзистенциалистов тотчас возникают подозрения. Кьеркегор настаивал бы, что вы сделали выбор, полагаясь на «слепую веру» того или иного рода (например, веру в христианство, веру в научно-популярные статьи, веру в Маркса и т. д.). Ницше сказал бы, что у вас как у биологического организма есть воля к определенному результату и вы просто «рационально обосновали» свои биологические устремления. Задолго до Доказательства Гёделя³ в математике экзистенциализм признавал, что мы никогда не «доказываем» свои предположения полностью, мы всегда останавливаемся где-то на ступеньках бесконечной лестницы, которую нужно преодолеть для тотального логического «доказательства» чего бы то ни было. Вот простой пример. Вы пытаетесь доказать утверждение «я имею столько-то долларов в банке». Вроде бы никаких проблем, но какая бездна разверзается перед вами, если вы задумаетесь, что означает «иметь что-либо»! (Я думаю, что я «имею работающий компьютер», но в любой момент может оказаться, что я «имею компьютер неработающий».)

Фраза «Джордж Вашингтон был президентом два срока» обычному человеку кажется доказанной, если ее подтверждает справочник. Но такое «доказательство» требует веры в справочники – а эта вера как раз и отсутствует во многих теориях, «пересматривающих» историю.

Сартр тоже отвергал абстрактную логику, придавая большое значение выбору, но он склонялся к марксизму и пошел дальше Кьеркегора и Ницше в критике терминов, на которые нет конкретных ссылок. Например, в одном знаменитом (и типичном для него) пассаже Сартр отвергает фрейдовскую концепцию «латентной гомосексуальности», заявляя, что человека можно называть гомосексуалистом только в том случае, если он совершает гомосексуальные действия. Мы неправильно используем язык, когда предполагаем, что в тех, кто не совершает гомосексуальных действий, есть некая ненаблюдаемая «сущность гомосексуальности».