Kitabı oku: «Срубить дерево», sayfa 2

День второй

Его разбудили птицы ха-ха. Он вылез из палатки и увидел, как они кружат в зеленых коридорах и лиственных окнах, розовых от зари. Стронг, стоя на ветке, потянулся, наполнил легкие свежим утренним воздухом, включил рацию.

– Что на завтрак, мистер Райт?

– Оладушки, мы их как раз уминаем. Не волнуйся, жена мэра и тебе напечет. Хорошо спал?

– Нормально.

– Рад слышать, у тебя на сегодня полно работы. Займемся большими девочками. Как там дриады?

– Никак. Забудь про дриад и тащи мне оладьи.

– Сделаем, мистер Стронг.

После завтрака Стронг загрузил палатку, спальник и обогреватель обратно в лифт и поднялся на нем туда, где закончил вчера. Надо было спустить вниз обе веревки: страховочную из-за ее ограниченной длины, рабочую потому, что она висела слишком высоко и не обеспечивала нужной подъемной силы. Управившись с этим, он взялся за первую ветку. Прошел по ней девяносто футов, прикрепил зажим, скомандовал Райту «вира». Далеко внизу виднелись дома и дворы. Лесовозы стояли в ряд, готовые везти на лесопилку сегодняшнее сырье.

Веревка натянулась. Стронг вернулся к стволу, нацелил резак, положил палец на спуск.

Я буду на каждой ветке…

Сон, виденный ночью, нахлынул вновь. Он посмотрел в конец большой ветки, где мерцали на солнце мелкие, и на сей раз удивился тому, что дриаду не видит. Подождав немного, он вернул взгляд куда положено и прицелился заново.

«Ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал»², – произнес он мысленно, нажимая на спуск.

– Майна, мистер Райт.

Пока отрубленная ветвь плыла вниз, Стронг отсекал от нее боковые сучья. Большей частью они застрянут в листве, потом упадут на землю. С самыми мелкими он возиться не стал и перенес внимание на следующую цель. Один листок задел его щеку; Стронг отпрянул, как от прикосновения женщины, и яростно вытер лицо.

Он не сразу сообразил, что его пальцы покраснели от крови – то есть не от крови, от сока – еще до того, как он это сделал. От этого ему стало чуть легче, но ненадолго – пока он не увидел «кровь» на новом обрубке, который на один безумный момент показался ему культей женской руки.

– Том! – звучало у него в голове. – Том, ты в порядке? – Стронг, опять-таки не сразу, осознал, что голос Райта идет не из мозга, а из наушника.

– Да?

– Я спрашиваю, в порядке ли ты.

– Да… в порядке.

– Чего ж не отвечаешь тогда? Менеджер лесопилки говорит, что вся древесина, которую они получили от нас, наполовину гнилая – вряд ли они смогут ее использовать. Ты поосторожней там: проверяй развилки, когда пропускаешь веревку.

– По-моему, это вполне здоровое дерево.

– Может, и так, но не слишком на него полагайся. Что-то тут не сходится. Я послал образцы сока в лабораторию тут, в деревне. Результаты такие: в исходной стадии, до фотосинтеза, концентрация питательных веществ необычайно высокая, а после фотосинтеза в нем вдвое больше кислорода и гидроокиси углерода, чем надо для поддержания жизни тысячефутового дерева. Кроме того, там не нашли никакого пигмента, который мог бы окрасить сок в такой цвет. Может, нам просто мерещится, что мы видим кровь.

– А может, это дерево заставляет нас поверить, что мы видим кровь, – сказал Стронг.

– Перебрал ты с дриадами, мистер Стронг, – засмеялся Райт. – Следи за собой.

– Угу, – буркнул Стронг, отключаясь.

По крайней мере, эта «кровь» беспокоит не его одного. Следующий разрез ему дался гораздо легче, хотя «крови» выступило хоть отбавляй. Съехав в люльке на следующий участок, он наступил на что-то мягкое – слетевший сверху цветок. Стронг поднял его: тот, даже раздавленный, сохранил поразительное сходство с женским лицом.

Стронг яростно атаковал дерево, пытаясь притупить свои ощущения. Багровый сок покрывал его с головы до ног, но он принуждал себя не обращать на это внимания. Игнорировал листья и цветы, порой касавшиеся его. К полудню он добрался до ветки, где ночевал, оставив за собой триста футов очищенного от веток ствола.

Он прикинул в уме. Высота верхушки около девяноста футов, от земли до первой ветки двести восемьдесят семь, обработал он триста – стало быть, еще примерно триста пятьдесят остается.

Перекусив сухим пайком, он вернулся к работе. Солнце теперь припекало, а веток и листвы, дававших вчера тень, больше не было. Люльку приходилось переносить все ниже и ниже, но рабочая веревка этого не требовала из-за увеличившейся длины нижних веток: Стронг помимо воли дивился их габаритам. Даже зная, что такая веревка не рвется, страшновато смотреть, как тонкий тросик переводит бревно длиной двести-триста футов из горизонтального положения в вертикальное и бережно опускает наземь.

По мере продвижения Стронга вниз дерево «кровоточило» все больше. «Кровь» из верхних обрубков капала вниз, пачкала руки и одежду, превращая работу в сущий кошмар. Сдаться Стронгу не давало только сознание, что в случае отказа за дерево примется Зухр, вынувший травинку ненамного короче; представлять, как резаком орудует это бесчувственное животное, было по-своему еще хуже «крови». Поэтому Стронг держался, и к концу рабочего дня ему осталось меньше двухсот футов.

Он разбил палатку на самой верхней из оставшихся веток, футов на пятьсот от вершины, и попросил прислать снизу воду, мыло и полотенца. Получив это, он разделся, вымылся, простирнул спецодежду в оставшейся воде и повесил сушиться над обогревателем. Ему сразу же стало лучше. Он сидел в одеяле перед палаткой и ел новое фирменное блюдо, которое ему приготовили. К концу ужина, когда вышли звезды, одежда успела высохнуть. Он оделся, открыл термокружку с кофе и закурил, гадая, придет ли она этой ночью.

Стало холодно. Взошла первая луна, за ней еще две. Их свет преобразил дерево: ветки, включая и ту, где сидел Стронг, сложились в лепестки большого цветка. Иллюзию нарушал безобразный обрубленный ствол в сердцевине, но Стронг почему-то глаз от него не мог отвести. Взгляд уходил все выше, охватывая созданную его трудами карикатуру. Вот и вершина, похожая на женские волосы, а в ней белеет при свете лун одинокий цветок.

Стронг протер глаза, но цветок никуда не исчез. Совсем не похожий на остальные, он распустился над той развилкой, где Стронг впервые увидел кровь. Луны светили все ярче. Стронг ухватился за рабочую, приятную на ощупь веревку и неожиданно для себя полез вверх. Все выше и выше, в лунное волшебство.

Бицепсы под рубашкой вздувались, нижние ветви раскинулись серебряной паутиной внизу. Добравшись до места прикрепления люльки, Стронг отцепил ее и перекинул через плечо. Он не чувствовал ни усталости, ни одышки – они настигли его только у начала рабочей веревки. Стронг стал забрасывать ее вверх раз за разом. На девятом броске он поднялся к развилке, где впервые прикрепил люльку. Грудь сжимало, в мышцах пульсировала боль. Последний отрезок ствола он преодолел в шпорах. Дриада сидела чуть выше, и лунный цветок был ее лицом.

Она подвинулась, и он сел рядом с ней. Дерево внизу выглядело как перевернутый зонтик, огни деревни сквозили в листве разноцветными дождевыми каплями. Стронг заметил, что она похудела и побледнела против вчерашнего, увидел в ее глазах грусть.

Ты хотела убить меня, да? – спросил он, отдышавшись немного. – Не думала, что я смогу взобраться так высоко.

Я знала, что сможешь. Я убью тебя завтра.

Как?

Не знаю пока.

За что ты хочешь меня убить? Есть ведь другие деревья – не здесь, так в других краях.

Для меня есть только одно.

Мы с ребятами всегда шутили насчет дриад. Нам как-то не приходило в голову, что если они существуют на самом деле, то мы для них самые ненавистные существа во вселенной.

Ты не понимаешь, – сказала она.

Нет, понимаю. Что бы я сам чувствовал, если бы кто-то взялся разрушать мой собственный дом?

Все совсем не так.

Почему не так? Это дерево – твой дом, разве нет? И ты живешь здесь одна?

Да. Одна.

Я тоже один.

Не сейчас. Сейчас ты не одинок.

Да, верно.

Лунный свет струился сквозь листья, осыпая их серебром. Великое пшеничное море из золотого тоже стало серебряным; сухое дерево вдалеке казалось мачтой затонувшего корабля, его ветви – реями, где паруса листвы вздувались когда-то от летних гроз, от теплого весеннего ветерка, от холодных дуновений предзимья.

Что делает дриада, когда ее дерево умирает?

Умирает вместе с ним, – ответила она, не успел Стронг спросить.

Почему так?

Тебе не понять.

Утром я подумал, что ты мне приснилась, – помолчав, сказал он. – Уверен был, что приснилась.

Так и нужно. Завтра утром ты опять так подумаешь.

Нет!

Да. Подумаешь потому, что должен так думать. Если бы ты думал иначе, не смог бы убить мое дерево. Не вынес бы вида «крови». Счел бы себя безумным.

Ты, возможно, права.

Знаю, что права. Завтра ты спросишь себя, откуда могла взяться дриада, да еще говорящая по-английски. Как она могла цитировать что-то из твоей головы и каким образом заставила тебя взобраться на высоту пятисот футов с риском для жизни, чтобы поболтать с ней на лунной ветке.

И правда, как? – сказал он.

Вот видишь. Еще и не рассвело, а ты уже сомневаешься. Опять начинаешь думать, что я – всего лишь игра света на листьях, романтический образ, порожденный твоим одиночеством.

Есть способ это проверить. Он потянулся к ней, но она отодвинулась. Он двинулся следом, и сучок прогнулся под ним.

Не делай этого, – попросила она, став такой прозрачной, что он видел сквозь нее звездное небо.

Так и знал, что ты не настоящая. Ты просто не можешь быть настоящей.

Она промолчала. Теперь он видел на ее месте только листву, лунный свет и тени, ничего больше. Подвигаясь обратно к стволу, он услышал треск, но сук отломился не сразу: Стронг успел обхватить ствол руками и запустить в него шпоры.

Он, не шевелясь, прилип к дереву. Сук с шорохом пронизал листву далеко внизу и с легким стуком упал на землю.

Лишь тогда Стронг начал спуск, показавшийся ему бесконечным. Залез в палатку, придвинул поближе искусственный костер. Усталость жужжала в мозгу, как сонный пчелиный рой. Всё, хватит с него. К черту традиции: с ветками он закончит, а остальное пусть Зухр доделывает.

Но зачем врать себе самому? Стронг прекрасно знал, что не даст Зухру в руки резак, не подпустит эту гориллу к своему дереву. Это дерево должен убить человек.

Заснул он, думая о последней ветке.

День третий

Она-то его чуть было и не прикончила. В полдень, разделавшись с остальными, он сделал перерыв на обед, хотя есть ему не хотелось. Дерево с обрубленными ветками, грациозное на первых ста восьмидесяти семи футах, гротескное на следующих шестистах сорока пяти и вновь хорошеющее на девяноста последних, вызывало у него отвращение. Только мысль о Зухре, лазящем по обреченным веткам, позволяла ему продолжать. Если то, что ты любишь, должно умереть, убей его сам: только любящий способен проявить милосердие, убивая.

Первая, она же последняя, ветвь нелепо простиралась футов так на пятьсот. Выйдя на нее после обеда, Стронг прикрепил зажим на расстоянии трехсот тридцати футов от ствола. Зажим, самый большой в инвентаре компании, при всей своей легкости был громоздким; поставив его как надо, Стронг остановился передохнуть.

Ветка, достаточно узкая в этом месте, позволяла заглянуть за ее край. У Стронга собралось порядочно публики кроме Райта, Зухра и Синего Неба: водители лесовозов и колонисты, столпившиеся на улицах за огороженной зоной. Их присутствие не вызвало в нем обычного приятного трепета: он думал, что они станут делать, если он скинет ветку вниз прямо так, без веревки. Домов двадцать она точно накроет, а при аварийном обрушении снесет и все тридцать. Поймав себя на этих еретических мыслях, Стронг включил рацию:

– Трави, мистер Райт.

Натянувшаяся веревка создала эффект подъемного моста, подвешенного лишь на одном канате. Стронг, вернувшись к стволу, наставил резак. Когда луч вошел в дерево, из листвы на конце ветки взмыли птицы ха-ха.

– Еще чуток, мистер Райт.

Ветвь со стоном приподнялась. Птицы, трижды облетев вокруг дерева, поднялись к вершине и скрылись из глаз. Стронг находился на солнечной стороне и хорошо видел сок, проступающий из разреза. Содрогнувшись, он стал резать дальше.

– Так держать, мистер Райт.

Чудовищная ветвь поднималась кверху дюйм за дюймом, фут за футом. Она намного превышала все прочие, тоже огромные.

– Чуть быстрей, мистер Райт, она ко мне клонится.

Ветвь снова откачнулась к стволу. Стронг глянул вниз. Синее Небо с Зухром уже распилили предпоследнюю ветку на чурбаки для погрузки и пристально наблюдали за ним, но Райт, стоя у лебедки, смотрел только на подвешенную в воздухе ветвь. Земля внизу, как и все трое древосеков, была заляпана красным.

Стронг, утершись не менее замызганным рукавом, сосредоточился на резке. Настал критический момент: обрубаемая часть встала почти перпендикулярно к началу. Стронг снова вытер лицо. Господи, как печет, и нет тени, чтобы укрыться. Совсем никакой. Ни пяди. Сколько бы стоила древесная тень, если бы в галактике вдруг обнаружился ее дефицит, и как бы ее продавали? Кубами, по температуре, по качеству?

Доброе утро, мадам. Хочу предложить вам древесную тень. У нас имеются товары всех видов: ивовая, дубовая, яблоневая, кленовая, и это еще далеко не всё. Сегодня у меня спецпредложение: редчайшая тень, только что доставленная с Омикрона Кита-18. Глубокая, темная, освежающая – как раз то, что нужно после целого дня на солнце. Последняя в наличии! Вы думаете, что хорошо рабираетесь в тени, мадам, но такой вы еще ни разу не видели. В ней кружили прохладные ветры, в ней пели птицы, в ней резвились дриады…

– Эй, Стронг! Берегись!

Он всплыл, как ныряльщик из морской глубины. Ветвь, отрезанная неровно, накренилась к нему. Кора скрежетала о кору, «кровь» хлестала ручьем. Стронг хотел отскочить, но будто налившиеся свинцом ноги приросли к месту. Он мог лишь смотреть, как она приближается, и ждать, когда многотонная громада расплющит его в лепешку, смешав его кровь со своей.

Он закрыл глаза. «Я убью тебя завтра», – сказала она. Веревка натянулась до отказа, приняв на себя полный вес груза, дерево содрогнулось, но смертельного удара не последовало. Стронг стоял, зажмурившись, и чувствовал, что время остановилось.

– Стронг! Бога ради, уйди оттуда!

Он решился снова открыть глаза. Ветвь в последний момент отклонилась обратно. Ноги ожили, и Стронг кое-как переполз на другую сторону. Дерево все еще содрогалось; чтобы удержаться в люльке, он цеплялся за кору. Когда шоковые волны затихли, он вернулся назад, где висела на веревке последняя ветвь.

– С тебя достаточно, Стронг. Спускайся немедленно.

Райт стоял, подбоченясь, и смотрел на него сердито. Место у лебедки занял Синее Небо, Зухр надевал страховочный пояс, ветвь опускалась вниз.

Ну вот и всё, сказал себе Стронг. Почему он не чувствует облегчения – он ведь хотел прекратить это? Откинувшись назад в люльке, он посмотрел на свою работу: уродливые обрубки и лишившуюся тела вершину, невыносимо прекрасную. Скорее золотая, чем зеленая, больше похожая на женские волосы, чем на ветки и листья…

– Стронг, слышишь меня? Спускайся!

В эти золотые локоны теперь заберется Зухр, запустит в них свои лапы, изнасилует, уничтожит. Будь это Синее Небо, Стронг не беспокоился бы, но Зухр!

Отрубленная ветвь уже легла наземь, веревка освободилась. Стронг смотал ее и повесил на плечо.

– В последний раз говорю: слезай!

– Иди к черту, Райт. Это мое дерево, – сказал Стронг и полез вверх.

На первых ста футах Райт ругал его почем зря, но сменил гнев на милость, когда Стронг долез до середины ствола.

– Ладно, Том, заканчивай с ним, раз уж начал. Зачем по веревке лезть, садись в лифт.

– Пошел ты со своим лифтом.

Он знал, что ведет себя неразумно, ну и плевать. Ему хотелось прикладывать усилия, хотелось испытать боль. Боль началась футов за двести от блока и стала довольно сильной у самой развилки, но Стронг нашел ее недостаточно сильной. Не останавливаясь, он закинул веревку вверх и продолжил подъем. Еще через три броска он долез до первой верхушечной ветки и с благодарностью пристроился в прохладной тени. Мышцы болели, легкие жгло, в горле точно грязь запеклась. Немного опомнившись, он попил из фляжки и стал отдыхать, не думая, не шевелясь, ничего не чувствуя.

– Ты хоть и дурак, но хороший древосек, мистер Стронг, – сказал ему Райт, но у него не хватило сил для ответа. Вскоре ему полегчало; он встал на ветку, покурил, закинул веревку чуть выше и осмотрел вершину с нового места. Он не ждал по-настоящему, что увидит дриаду, просто хотел удостовериться, что здесь ее нет. Птицы ха-ха смотрели на него глазками-полумесяцами, цветы нежно белели, окропленные солнцем листья трепетали от бриза. Он позвал бы ее, если б знал ее имя. Если оно у нее вообще есть. Взгляд скользил по цветам, по непривычным узорам веток и листьев. Если ее нет здесь, то и нигде нет. Ночью она, правда, могла спрятаться в одном из пустых домов, но Стронг не очень-то в это верил. Дриада, если она настоящая, а не плод его фантазии, ни за что бы не покинула дерево – а если она ему померещилась, то и говорить не о чем. Теперь вот даже и не мерещится: ни лица-цветка, ни туники из листьев, ни длинной руки и ноги пшеничного цвета, ни солнечной массы волос. Стронг вздохнул – то ли с облегчением, то ли разочарованно. Он боялся увидеть ее – что бы он стал тогда делать? – но вдруг понял, что и не увидеть тоже боялся.

– Ты что там делаешь, мистер Стронг? С дриадой своей прощаешься?

Вздрогнув, он посмотрел вниз. Крошечные Райт, Зухр и Синее Небо были почти неразличимы отсюда.

– Просто смотрю на нее, мистер Райт – на верхушку то есть. В ней почти девяносто футов, можно ее скинуть всю целиком?

– Рискнем, мистер Стронг. Но все остальное будешь подавать пятидесятифутовыми отрезками, пока диаметр ствола позволяет.

– Ладно, приготовьтесь тогда.

Вершина отдала поклон небу и поплыла вниз зеленым облаком, роняя листья, как летний дождь. Алая стайка птиц ха-ха унеслась к далекому горизонту. Дерево дрогнуло, как плечи рыдающей женщины.

– Хорошо прошло, мистер Стронг. Теперь за тобой, по моей прикидке, одиннадцать пятидесятифутовых кругляков. Потом диаметр увеличится, и придется срезать два стофутовых. Если спустишь их правильно, они нам хлопот не причинят. Под конец остается около двухсот футов – последние пятьдесят придутся на улицу. Обмозгуем это, когда спустишься. Всего, стало быть, четырнадцать срезов. Успеешь сегодня?

Стронг посмотрел на часы.

– Сомнительно, мистер Райт.

– Сделай, что успеешь, остальное отложим на завтра. Смотри только не рискуй зря.

Первый пятидесятифутовик ткнулся в чернозем, покачался, опрокинулся на бок. За ним последовали второй, третий, четвертый. Не странно ли, что физическая активность так хорошо помогает рассудку. Стронгу не верилось, что всего получасом ранее он высматривал в листьях дриаду, а меньше суток назад говорил с ней.

Пятый кругляк, шестой. На седьмом Стронг немного замедлил темп. Здесь, на середине бывшего дерева, диаметр ствола стал футов на тридцать больше. С такой толщиной шутки плохи: чтобы занять правильную позицию, пришлось вбить три колышка и повесить люльку на них. Это позволило Зухру и Синему Небу, сильно отставшим, распилить для лесовозов накопившиеся отрезки ствола. Колонисты, по словам Райта, утратили надежду извлечь прибыль из некачественной древесины и складывали ее подальше от лесопилки, чтобы потом сжечь.

Ветер, задувший чуть раньше, затих, солнце припекало все больше, дерево кровоточило. Стронг все чаще поглядывал вниз: обагренная «кровью» площадь походила на бойню, но он соскучился по земле под ногами – она манила его даже и «окровавленная».

Посматривал он и на солнце: он пробыл на дереве около двух с половиной суток и не хотел бы провести еще одну ночь на его обрубленном теле. Но последний пятидесятифутовик заставил его признать, что без ночевки все же не обойтись: солнце закатывалось за великое пшеничное море, и Стронг понимал, что с первым стофутовиком до темноты не управится.

На обрубке последней ветви, где он стоял сейчас, можно было поставить двадцать палаток. Райт забросил туда лифтовый трос (сам лифт спустили вниз в середине дня) и прислал Стронгу ужин – опять нечто фирменное. Стронг нехотя ковырялся в еде: вчерашний аппетит бесследно пропал.

Он так устал, что даже и не помылся, хотя воду и мыло Райт тоже прислал. Просто лежал и смотрел, как восходящие луны окутывают звезды серебряным ореолом. Она пришла на цыпочках и села рядом, глядя на него грустными синими глазами. При виде ее худобы и бледности ему захотелось плакать.

Я искал тебя утром и не нашел, – сказал он. – Куда ты деваешься, когда исчезаешь?

Никуда, – сказала она.

Но должна же ты где-то быть.

Ты не понимаешь.

Да… теперь уж, наверно, и не пойму.

Нет, поймешь. Завтра.

Завтра будет поздно.

Сегодня тоже поздно, и вчера было поздно. Поздно стало еще до того, как ты впервые поднялся на дерево.

Скажи: ты из тех, кто построил эту деревню?

На свой лад, – сказала она.

Сколько же тебе лет?

Не знаю.

Ты помогала строителям?

Я построила всё сама.

Ну, уж это ты врешь.

Я никогда не лгу.

Что случилось с коренными жителями этой планеты?

Они выросли. Стали из примитивных цивилизованными, начали высмеивать обычаи предков, как невежество и суеверие, завели собственные обычаи. Стали изготавливать вещи из железа и бронзы и меньше чем за сто лет нарушили природное равновесие, которое не только сохраняло им жизнь, но и придавало ей смысл. Подорвали свою жизненную силу, иными словами. Поняв, что натворили, они пришли в ужас, но ничего уже не смогли исправить.

И погибли?

Ты же видел их деревни.

Да, видел. И читал отчет прогрессистов о пещерах, куда они отправились умирать вместе со своими детьми. А как же эта деревня? Они могли бы спасти ее, вовремя повалив свое дерево.

Ты так ничего и не понял. Чтобы получить что-то, надо дать что-то взамен. Одни нарушили этот закон раньше, другие позже, но от расплаты никто не ушел.

М-да, понять трудновато.

Ты всё поймешь завтра.

Прошлой ночью ты пыталась убить меня. Почему?

Я не пыталась, ты всё делал сам. Я хотела убить тебя сегодня.

Той веткой?

Той веткой.

Но как?

Не важно. Главное, что не убила. Не смогла.

Куда же ты пойдешь завтра?

Что тебе за дело, куда я пойду.

Мне есть дело.

Уж не влюбился ли ты в меня?

Очень может быть.

Нет… не может.

Потому что я не верю в твою реальность?

А ты ведь не веришь, правда?

Не знаю даже. То верю, то нет.

Я такая же настоящая, как и ты, только на свой лад.

Он решительно потрогал ее щеку, мягкую и холодную. Холодную, как лунный свет, мягкую, как цветок. Она заколебалась, превращаясь в светотень, в цветы, в листья, и голос ее стал таким слабым, что Стронг едва разобрал слова.

Напрасно ты это сделал. Надо было поверить в меня, а ты всё испортил. Последнюю свою ночь мы проведем врозь.

Значит, ты все же не настоящая, – сказал он. – И никогда не была настоящей.

Нет ответа.

Ты просто игра моего воображения. Но как же тогда ты могла сказать мне то, чего я не знал?

Нет ответа.

По-твоему, то, что я делаю – преступление, но это не так. Когда дерево представляет угрозу для общины, его убирают.

Нет ответа.

Тем не менее я всё бы отдал, чтобы не делать этого.

Молчание.

Всё на свете бы отдал…

Тихо, и никого рядом. Стронг, полуживой от усталости, залез в палатку, втянул туда же обогреватель, забрался в спальник, охватил онемевшими руками лишенные чувствительности колени, продолжая бормотать:

– Всё на свете.