Kitabı oku: «Свет»
Нора отморозков – безрассудная и обреченная затея. Даже Барышников вырвался оттуда чудом, весь подырявленный, как мешок с песком в местном тире. Но, он-то справился, все знают – Барыга везучий.
Свой заветный трофей приберег в верхнем бункере – самом безопасном в то время месте. В поселковой Колонии уже поднялся Черный бунт, который гудел в подземке как глубинное землетрясение, лихое и гулкое, но незаметное снаружи.
– Что там слышно? – Барыга исподлобья зыркнул на Яшку, вернувшегося из разведки и ворвавшегося в натопленную бытовку с облаками морозного воздуха, всякий раз клубящегося паром, стоило приоткрыть дверь.
– Темно на всех ярусах. Беспредел, грабежи и поножовшина. Веселуха, короче говоря, – Яшка выскользнул из толстого пуховика, легким швырком набросил его на крючок вешалки и бухнулся на свою привычную табуретку у двери. – Походу, хана этой деревне. Надо валить в столицу.
– И наших номиналов на месте нет? – задумчиво заключил Барыга. Он бросил в граненый стакан горсть молотой вишневой коры с перцем и залил крутым кипятком. – А администрация что?
– Администрация свалила и номиналы наши потянула, само собой, – Яшка придвинул свою пустую кружку к Барыгиной. – Только старик остался. Вот упертый! Еле от него ушел.
– Судья? – Барышников наполнил кружку. – Остался, значит…
– Да куда ж он? Капитан без корабля… – Яшка припорошил паркий кипяточек жменей вишневой пыли без перцу и накрыл кружку крышечкой, чтоб теплилось подольше. – Ты же в курсе, сколько он мне шьет! Доказать – не докажет, но мозги выест, живым не отпустит… Говорю ж, уп-пертый!
Судья славился нечеловеческой настойчивостью. И не сказать, чтоб сложно было от него отделаться: закон в Поселке всегда хитро юлил между абсурдностью и размытостью. Такое удобное несовершенство и сам Судья признавал. Но своей въедливостью этот странный безумец принуждал тревожиться всякого, кто закон преступал впрямую или в обход.
Яшка нервно забарабанил пальцами по фанерной столешнице:
– Я тебе говорю, руки в ноги, и валим в столицу, – он порывисто вскочил, приоткрыл дверь, коротко выглянул из бытовки в основной склад, уверился, что в нем никого нет, и быстро притворил дверь. Ворвавшийся холод тут же сгустился в подвижное влажное облако пара. – Ты свое дело сделал. Припозднился малость, это – да… Ну так, не в санаторий ездил. А кто расплатится? Никто! Я знал, что к этому все идет!
Он действительно предвидел подобный исход, все-таки задержались прилично, и пока обескровленный Барышников отлеживался с переливаниями в пристоличной берлоге, выхитрил в столице клиента поинтереснее. А главное, если правильно «разрулить движуху», мог выпасть и прямой путь на верхушку, в Звездный, к столичной жизни.
Смышленый, вполне решительный к делу и амбициозный, Яшка мог добиться большего, чем унизительные побегушки у Барыги. Да и выживание на краю кластера в бедном подземном поселке подавляло беспросветностью, безнадежностью и скудностью на яркие события. А ему хотелось жить – этому крепкому, стройному красавцу неопределенно-среднего возраста, всегда дорого одетому во все чистое и девственно-нештопанное, снаряженному на зависть и каждый день идеально выбритому и пахнущему свежим сосновым одеколоном, сколько бы там он ни стоил. А здесь… Здесь каждый день приходилось окунаться в душный воздух подземных бараков. В этот лабиринт, пропитанный плесенью и испарениями пота грязных теплых тел, червями ютящихся в двухъярусных фанерных отсеках-коробках три на три, больше похожих на дешевые могилки в подземном некрополе. А жить-то хотелось по-человечески! Например, завтракать в правительственной десятиэтажной «стекляшке» Звездного, ужинать в приличном баре с полным освещением, с отоплением без въедливой гари, и пить по утрам настоящий кофе, а по вечерам коньяк или довоенное красное вино. Но пока приходилось заваривать вишневую кору, смешанную с мебельными опилками, пусть даже и в компании с Барыгой. А тот добавлял в эту мразь еще и перцовый порошок.
Барышников шумно втянул кипяток, подул на чай, задумался и отставил стакан.
– Так не отдам… Я в это дело вложил все, что у меня было. Ставки высоки… Да и крови столько потерял. С этот чайник наберется, – кивнул он на заварник, по-дружески заботливо снял крышечку с Яшкиного чая и подвинул к нему кружку с уже раскрасневшейся вишневкой.
Тот сморщился и поджал губы:
– Свежая кровь? – оба усмехнулись, и Яшка принялся загибать пальцы: – Я договорился в столице, я подогнал клиента подороже, я добазарился кое с кем и нашел нам местечко. Я тебе говорил…
– Хватит. – Жестко резанул Барышников и для смягчения косо улыбнулся в одну щеку, но Яшка уже осекся и съежился. – Теперь понимаю, за что тебя Яшкой прозвали: якаешь много.
– Было дело, за то и прозвали, – расплылся тот в подобие улыбки и сощурил холодные глазки, но лицо Барыги уже вернулось к привычному нейтрально-ледяному выражению.
Не ясно почему, но всегда отрешенный и молчаливый, Барышников обладал странным даром убеждения. Однажды ему удалось погасить разгоревшийся было бунт. Недовольные очередным побором собрались в Большом зале Первого яруса, шумели, клокотали как кипяток под дрожащей крышкой, не пускали высказаться тех, кто имел, что сказать.
На трибуну поднялся Барышников, оглядел людское волнующееся море с достоинством льва и поднял руку. Бурлящий поток голосов смягчился, притих, будто где-то завинтили шумный водопроводный кран, и народ угрюмо насупился молчанием. Барыга еще раз прошелся взглядом по головам, поразмыслил, и, наконец, изрек:
– Расходимся, – голос его звучал спокойно, без угрозы, раздражения или надменности, но настолько твердо, что больше походил на царское повеление.
Народная толпа робко и нерешительно качнулась, двинулась, расступилась и потекла по темным закуткам подземки обсуждать невезенье на голодных своих кухнях. Бунт не состоялся. Правда, позже Барышников добился от администрации поселка отмены сбора и переиначил решение проблемы по-своему, а попутно запустил свою руку в рыбную прорубь водохранилища, ради которого и назначался очередной налог. Всюду он имел интересы и на все в поселке мог повлиять, если хотел. Но жил сам по себе и в «политику» особо не вмешивался, чем удивлял и разочаровывал Яшку. Скажи Барыга свое слово… Но тот молчал.
А Яшка долго молчать не мог, не умел. Поблуждав возбужденным взглядом по стенам бытовки, увешанным редкими теперь инструментами, он неудержимо остановился на равнодушном, погруженном в раздумья лице Барыги, негромко хлопнул в ладоши и поднял указательный палец:
– Идея! Я знаю, как тут крутануться, Митяй! – при упоминании своего имени Барышников будто вздрогнул. – Администрация свалила, в поселке бунт, каких не было еще, и всем грозит смерть! А тут ты подваливаешь с инвертором, даешь свет, и все граждане тебе должны, номиналов-то нет уже. Все должны! До самой последней старухи! Это же все твое, получается, весь этот долбанный бывший склад ПВО, все этажи и все люди! Ты все это можешь сделать своей собственностью!
Яшка вскочил и нервно забегал по бетонному полу из угла в угол, замедляясь при приближении к Барышникову и пытаясь понять, о чем тот думает, почему молчит, но не смея спросить напрямую. Митяй же умиротворенно потягивал горячий, но уже приятно подостывший чай и рассматривал чаинки в кружке с таким любопытством, будто держал в руке аквариум с редкими рыбками.
– Свет пришел! – взбудораженный собственным воображением Яшка остановился посреди бытовки и пристально уткнулся в лицо Барыги. – Сейчас они за это все отвалят! Можно в легкую исправить энергосистему!
С поселковой системой энергообеспечения всегда было не ладно. И когда свет потух, поселок предсказуемо заволновался, забурлил, загудел всеми лабиринтами подземки, норовя взорваться неистовым бунтом и погромами.
Яриков, неглупый и весьма смекалистый инженер, всякий раз безысходно опускал свои умелые руки, коими разводил уныло: нет запчастей.
– Инвертор… Необходим инвертор, – неустанно он отвечал всякому: – «ветряки» дают ток, энергия к нам поступает, но использовать ее мы не можем, не те характеристики тока. Нам хотя бы плату с контроллером… Хотя бы контроллер…
Тут же вопрошающие осыпали инженера наивными идеями, бессмысленно предлагали помощь и жаловались на темноту. Она пугала и мучила каждого по-своему, но ужас вызывала один на всех: все, что пришлось претерпеть за «зимние» годы, пережить поэтапно, постепенно, все вернется внезапно, враз, осядь темнота в поселке навсегда.
Инженер выход нашел – он соорудил аналоговую замену. И пусть мощности самоделки хватало лишь на питание тревожного и сумеречного дежурного освещения, все же отчаяние затаилось и притихло в ожидании чуда.
Но чудо лишь незримо вспыхнуло за горизонтом, где изрезанный Барышников выползал из подземки отморозков, упрямыми руками толкая перед собой заветный ящик с инвертором и оставляя в память о себе горячие красные следы на снегу, как печать в конце молитвы. Да будет так.
Но поселок уже взбурлил остервенением, как сорвавшийся с цепи зверь.
Обычно эти не частые, но тяжелые муки юной цивилизации Барыга пережидал в бункере. А безопасность обеспечивали запасы энергии, продуктов и тяжелая броне-дверь, которую держали преимущественно запертой.
Однако, послышался ее ржавый металлический скрежет и чьи-то шаги. Яшка прислушался:
– Кажись, я забыл запереться, – и, догадавшись, опять отправился в путь из одного угла комнаты в другой. – Не парься, это мои друганчики.
– Твоя неразборчивость тебя погубит, – задумчиво протянул Барыга. – Эти типы тебе не друзья. Да и никому не друзья. Один Мясник чего стоит… Нет в нем ни твердости, ни разума, дикий он и все время чего-то боится.
– Конечно! – Яшка остановился и уставился на Барышникова с удивлением. – Чего ты хотел, он вышел из логова отморозков! Считай, из преисподней вырвался. Страхов он натерпелся, я тебе скажу, от такого крыша съезжает на «раз-два». Страх в нем и сидит, поэтому он всегда ко всему готов. Во всеоружии, понимаешь? В этом его сила.
– В страхе сила? Сила, дружище, не в страхе и не в смелости, – Барыга вяло махнул рукой, пресекая диалог. – А второй этот, как его зовут? Мерзкий, Гадкий?
– Скользкий! – лицо Яшки сморщилось возмущением и обидой. – Почему ты их не запомнишь ни как?
– Да помню я, помню. Скользкий… Этот талант, конечно, но без выгоды и пальцем не шевельнет, змей. Остерегайся его. Спину береги…
Яшка устало осел на свой стул, придвинул остывшую кружку и подавленно пробубнил:
– Тебе не угодишь…Выгода и страх. А что еще?
Входная дверь снова взвыла и грохнула, захлопываясь от порыва ветра или чьей-то излишней силы так громко, что в бытовке зазвенели стаканы на шаткой навесной полочке. Друзья встревожено переглянулись, и Барышников кивком приказал Яшке проверить дверь, а сам потянулся к автомату.
Яшка погасил свет в бытовке, постоял секунду, чтобы глаза привыкли к темноте, и бесшумно приоткрыл дверь, впуская назойливый морозный пар.
Людей в складе не оказалось. На большом рабочем столе громоздились разложенные вещи, привезенные из вылазки: поклажа, рюкзаки, ящики с провизией и остатки товаров, взятых для обмена, но не пошедших в дело. В центре стола зияла пустотой расчищенная для инвертора площадка.
– Инвертор! – вскрикнул он истерично и суетливо заметался по складу. Заглянул под стол, в промежутки между стеллажей, даже в ящик с песком.
Барышников выскочил на улицу, раскрыв дверь вовсю, и полуподземный складской бункер тут же заполнился жестким и колючим морозным воздухом.
– Смотри! – прокричал он, прикрывая лицо от атак озлобленных ветром снежинок. – Кто это?
Вдаль, по рыболовецкой тропе, ведущей к водохранилищу, убегал лыжник с рюкзаком за спиной.
– Я не знаю! – против ветра выкрикнул Яшка и бросился обратно в склад. Барышников за ним. Собирались молча, быстро. Ватные штаны, унты, легкий бушлат, рюкзак. Через несколько минут уже пристегивали лыжи снаружи у запертых дверей склада.
– Мои помощники подоспели, – Яшка кивнул в сторону поселка. Оттуда пешком, без лыж, неторопливо шли двое – Скользкий и Мясник. Увидев Яшку, они ускорили шаг, а под конец пути разогнались до бега.
Мясник остановился в отдалении, готовый выполнить любую, самую безумную команду. Это был высокий, но сильно ссутулившийся, сухожильный охотник лет тридцати пяти или меньше того, с большими, черными как ночь в подземке глазами и неестественно удлиненным лицом. Он никогда не улыбался, потому как не умел этого вовсе, и даже не знал, когда это нужно делать. Всегда держался особняком, ходил как тень и обладал даром появляться там, где его не ожидали, и потом так же странно и не ясно куда исчезать.
Вот и теперь он сторонился, давая возможность напарнику взаимодействовать с людьми.
Скользкий, напротив, всегда крутился среди людей, старался быть в курсе любых событий. Юркий и подвижный, он напоминал суетливого и дерзкого крысеныша. Возрастом он был лет на пяток младше своего товарища, но скупердяйством и хитростью превосходил любого. Его маленькие грязновато-болотистые глазки не знали покоя, да и сам он, казалось, все время куда-то торопился. Поговаривали, что в логове отморозков он был не последним человеком, даже любимым сыном местного вождя. Но к Мяснику прислушивался, хоть тот и был со Дна ада, где, как говорят, отморозки содержат людей как скот. И с той же целью.
Барышников покосился на бывших отморозков, проверил прочность лямок на лыжных палках, ткнув ими лед, и повернувшись всем корпусом к Яшке, прикинул:
– Вор пошел в сторону рыбалки. Ему там идти некуда. Не скроется, – он не суетился и не волновался, но говорил быстро. – Мы с тобой поднимемся на холм. К крепости. А твои… пусть идут по следу. Встретят его, если надумает вернуться.
Мечась глазками с Яшки на Барышникова и обратно, забеспокоился Скользкий, которому ничего не объяснили, но который все понял сходу:
– Барыга, это опасная работа, братан, она стоит подороже. Я, конечно, все понимаю, но мне моя шкура дороже.
Барышников взглянул на него коротко исподлобья, затем с укоризной на Яшку, подошел вплотную к Скользкому, больно уткнул дуло автомата в его живот, снял с предохранителя и загнал патрон в патронник:
– А жить – это уже опасно, – проговорил он с давлением, глядя Скользкому в глаза своим тяжелым прожигающим взглядом до тех пор, пока тому невольно не пришлось отвернуться. Тогда Барыга щелкнул предохранителем в обратную, закинул автомат за спину, перебросив лямку через голову, и громко скомандовал: – Вперед!
