Kitabı oku: «Кто сражается с чудовищами. Как я двадцать лет выслеживал серийных убийц для ФБР», sayfa 3
Мне казалось, что эти «радикальные» протестующие не знают, о чем говорят: они не служили в армии, не знали, как она устроена, но были уверены, что армия – их враг.
Очень часто казалось, что им хочется устроить беспорядок просто ради самого беспорядка, чтобы развлечься. Эти собрания посещал один доцент психологии, мотивируя студентов на протесты против войны, и даже советовал им массово записываться на подготовку офицеров запаса, чтобы сломать систему изнутри. Он говорил, что во время занятий они должны затруднять работу инструкторов, задавая «тупые» вопросы, а по окончании курса отказаться от службы в вооруженных силах. Вскоре этому доценту было рекомендовано поискать себе работу в другом месте.
Что касается собственно моего обучения, то оно шло быстро и хорошо. На моем курсе программы аспирантуры был Кен Джозеф, тогда старший агент местного отделения ФБР в Лэнсинге, штат Мичиган. Кен остался оканчивать докторантуру, когда я вернулся в армию, чтобы отслужить необходимый срок.
Получив степень, я прослужил год начальником военной полиции в Таиланде и еще год заместителем начальника военной полиции в Форте Шеридан. К этому времени я был уже майором и серьезно рассматривал продолжение военной карьеры, но знакомые из ФБР убедили повторно подать заявление, которое я подавал до того как был вынужден остаться в армии. В 1970 году мне, тридцатидвухлетнему, эта альтернатива казалась уже не такой привлекательной, как в 1967 году, но мне всегда нравились расследования, которыми занималось ФБР, поэтому я подал заявление, и его приняли. Некоторые из моих армейских начальников попытались отговорить меня, обещая дальнейшее повышение в военной полиции, но меня уже вдохновила перспектива стать спецагентом ФБР, так что я уже не поддавался доводам разума.
Неприятности в ФБР поджидали меня уже в первые полчаса службы. Я получил письмо с приказом явиться для доклада в кабинет в Старом почтовом отделении в восемь утра в понедельник февраля 1970 года, и явился туда в 7:50, свеженький как огурчик, но увидел объявление о том, что встреча переносится в здание Министерства юстиции, располагающееся в нескольких кварталах оттуда. Я спешил, а встречавшиеся в коридоре агенты-советники, узнав мое имя, говорили, что ситуация раскалена до предела, поэтому лучше готовиться к худшему. В кабинете инструктор уже разглагольствовал про предоставляемую Бюро страховку и про выход на пенсию, но, увидев меня, остановился и сказал, что я опоздал. Мои утверждения, что я прибыл на десять минут раньше и не получил никаких сообщений о переносе места, были бесполезны. Он отказался выслушивать и направил меня к высокопоставленному сотруднику Бюро.
Тогда ФБР заведовал Джон Эдгар Гувер, еще уверенно сидевший в своем кресле, а Джо Каспер, заместитель помощника начальника Отдела подготовки, был старым доверенным Гувера. Несмотря на то, что его прозвали «Призраком» (в честь мультипликационного персонажа Каспера, дружелюбного призрака), дружелюбностью он не отличался. Мне пришлось повторить свои аргументы: я пришел вовремя, но место проведения собрания изменили. «Призрак» попытался убедить меня в том, что письма об изменении места были отправлены всем, а я отвечал, что все, что я получил, – письмо о проведении собрания в старом здании почтового отделения. Он хотел признания о виновности и неисполнении приказа, но я не собирался сдаваться. Я сообщил ему, что довольно долго прослужил в армии и разбираюсь в приказах, в том, как их отдают и как исполняют. Мне казалось, что из ушей «Призрака» вот-вот пойдет пар, пока он угрожает, что меня вышвырнут из ФБР в эту же минуту. Я ответил, что, пожалуй, так будет лучше для всех, если их организация настолько мелочная и настолько некомпетентная, что даже не умеет обращаться с новыми агентами, которых столь активно привлекала. Армия всегда примет обратно меня в свои ряды, даже не раздумывая.
«Подними свою чертову руку», – рявкнул Каспер и продолжил осыпать меня бранью, советуя заткнуть рот. Он предупредил, что с того момента «мы будем приглядывать за тобой». Это была типичная попытка запугать агента-новичка, но я был немного старше, мудрее и опытнее в делах военной или околовоенной бюрократии по сравнению со среднестатистическим новичком, поэтому относительно неплохо ее выдержал. Однако этот эпизод оставил неприятный осадок, продемонстрировав косность Бюро и распространенное в нем «стремление действовать строго по правилам», с чем я постоянно боролся с того самого дня вплоть до увольнения двадцатью годами позже.
Консультантами класса подготовки «70-2» были два опытных агента лет сорока с лишним, надеявшиеся получить более высокие посты в Бюро. Наши занятия длились шестнадцать недель, и для этих агентов они стали поводом продемонстрировать свою компетентность. Как выяснилось позднее, задание было сопряжено с определенным риском, так как, если бы новички не показали хороших результатов, советников ждал бы перевод не в главное отделение, а на какие-то второстепенные, ничего не значащие должности. Джо О’Коннелл по прозвищу «О. К. Джо» прославился своей борьбой с криминальными авторитетами. Против него был возбужден иск на миллионы долларов за нарушение покоев каких-то мафиозных шишек. (В конечном итоге дело закрыто.) Это, казалось, нисколько его не беспокоило, но у него имелся пунктик насчет «белых рубашек», как он называл начальство из главного управления. Представители управления приезжали, чтобы читать лекции про различные нарушения законности со стороны агентов ФБР, и после одного такого посещения О. К. Джо сказал нам выбросить все только что сделанные заметки, потому что он поможет подготовиться к тесту по этому конкретному закону. Он также посоветовал любому, кто испытывает трудности, подходить к нему в коридоре и обращаться за помощью. Сейчас, вспоминая о том, какие агенты регулярно обращались за помощью к О. К. Джо – потому что им действительно требовалась помощь, – я понимаю, что именно они быстрее всего и поднимались по карьерной лестнице, тогда как многие другие, даже более сообразительные, годами оставались на полевой работе.
Другим консультантом был Бад Эббот по прозвищу «Трясун», потому что постоянно нервничал – в частности, из-за бунтарских настроений О. К. Джо. Так как их назначили ответственными за один и тот же класс, то участь каждого зависела от другого, и «Трясун», довольно стандартный бюрократ, беспокоился, что из-за выходок О. К. Джо он лишится столь желанной должности в главном управлении. В конечном итоге оба получили повышение, так что, насколько могу судить, начальство решило, что наш класс показал себя неплохо.
После обучения я несколько лет проработал спецагентом в отделениях ФБР в Чикаго, Новом Орлеане и Кливленде. В то время, в начале 1970-х, Бюро открыло новую академию в Куантико, штат Вирджиния – последний положительный элемент из наследия Джона Эдгара Гувера, который активно содействовал строительству того, что впоследствии стало одним из лучших центров подготовки сотрудников правоохранительных органов в мире. К подготовке программ для Куантико привлекли Кена Джозефа, и в 1974 года он вызвал меня туда из Кливленда. В Национальной академии ФБР (FBINA) я стал наставником приезжающих для прохождения курсов полицейских; каждому инструктору поручали примерно пятьдесят учеников, проходивших программу несколько месяцев. В июне 1974 года я решил, что работа в Куантико станет неплохим пунктом моего послужного списка: меня привлекали как академическая среда, так и прекрасная природа Вирджинии, к тому же служба в Куантико, насколько я представлял, должна была помочь подняться по карьерной лестнице ФБР. Другим притягательным фактором был недавно образованный Отдел поведенческого анализа, состоявший на тот момент из двух старших сотрудников: Говарда Тетена и Пэта Муллани, похожих на персонажей комикса «Матт и Джефф». Они всегда преподавали вместе и были той еще парочкой – худой и высоченный Тетен и невысокий, полноватый и слегка комичный Муллани. Тихий, сдержанный и методичный Тетен и живой и энергичный Муллани посвятили бÓльшую часть своей карьеры преподавательской деятельности, но им часто приходилось также анализировать жестокие преступления и составлять «профили» преступников – описание и особенности поведения предполагаемых подозреваемых. Они были моими учителями в профилировании, и через несколько лет после их отставки звание «старшего по профилям» перешло ко мне.
Обучение профилированию было непрерывным процессом, частью моих попыток понять психологию преступников – тем, чем я так или иначе занимался в процессе своей другой деятельности, когда читал в Куантико лекции по психопатологии и криминальной психологии. Люди, совершающие преступления против других людей, преступления, ничего не имеющие общего с деньгами, довольно сильно отличаются от обычных преступников, мотивы которых связаны с выгодой. Убийцы, насильники, педофилы не ищут материальной выгоды от своих преступлений; каким-то извращенным, хотя иногда и понятным образом они стремятся к эмоциональному удовлетворению. Это делает их особенными и, на мой взгляд, более интересными.
В Куантико я преподавал различные предметы: от психопатологии до методики проведения интервью; выяснилось, что я довольно неплохой учитель. Также выяснилось, что мне нравится быть инструктором. Нам приходилось устраивать выездные сессии, ездить по всей стране, иногда даже за границу, и, несмотря на то что такие поездки бывали утомительными, мы посещали интересные места и знакомились со множеством великолепных сотрудников правоохранительных органов.
Как раз на одной из международных конференций я и изобрел ныне широко распространенный термин «серийный убийца». В то время убийства вроде тех, что совершал Дэвид Берковиц13 из Нью-Йорка по прозвищу «Сын Сэма», неизменно квалифицировались как «убийства незнакомцев». Мне такое обозначение казалось неподходящим, потому что иногда убийцы были знакомы со своими жертвами. Использовались и другие термины, но ни один из них не выражал сути этого явления. Меня пригласили на неделю почитать лекции в британской полицейской академии в Брамсхилле, и там я воспользовался возможностью посетить другие семинары и лекции. На одной из них лектор рассуждал о том, что англичане называли «сериями преступлений – серии изнасилований, краж, поджогов, убийств». Мне это показалось очень подходящим способом охарактеризовать тех, кто совершает одно убийство за другим, словно следуя какой-то навязчивой мысли, и поэтому на моих занятиях в Куантико и в других местах я стал называть таких людей «серийными убийцами». Но тогда вопрос наименования не казался самым главным – это была лишь часть общих попыток осознать такие чудовищные преступления, научиться быстро находить и вычислять следующего серийного убийцу.
Сейчас мне кажется, что на такое название в какой-то степени повлияли и мои воспоминания о приключенческих сериалах, которые мы смотрели в кинотеатрах (моими любимыми были про «Фантома»). Каждая серия заканчивалась драматическим моментом, поэтому приходилось дожидаться очередного эпизода через неделю. С точки зрения драматургии это весьма эффектный прием, повышающий напряжение. Примерно такое же ощущение неудовлетворенности возникает и в мозгу серийного убийцы. Сам факт убийства заставляет его желать следующего, потому что оно происходит не таким идеальным способом, как в его воображении. Когда в последних кадрах Фантом застревает в зыбучем песке, зритель вынужден прийти через неделю, чтобы посмотреть, как герой выпутается из опасного положения. После преступления серийный убийца размышляет о том, как можно было бы его улучшить. «Уж как-то слишком быстро я ее убил. У меня не было достаточно времени позабавиться, помучить как следует. Надо бы сделать немного по-другому, придумать новый способ сексуального надругательства». Следуя таким рассуждениям, преступник придумывает способ совершения более идеального убийства, и для него всегда остается возможность совершенствования своих методов.
Но публика воспринимает серийных убийц совсем иначе. Большинство людей воспринимает их как своего рода доктора Джекила и мистера Хайда14: допустим, живет вполне нормальный человек, а потом под воздействием какого-то психологического импульса он резко меняется – покрывается волосами, у него вырастают клыки, как у оборотня в полнолуние, – и он вынужден преследовать очередную жертву. Серийные убийцы не такие. Они увлечены фантазией, поглощены тем, что следует назвать «неисполнимыми ожиданиями», которые становятся частью желания и побуждают их совершать следующее убийство. Таково реальное значение термина «серийный убийца».
С 1975 по 1977 год я был вовлечен в преподавание техники переговоров по освобождению заложников. В этом отношении Бюро немного отставало от Департамента полиции Нью-Йорка – лидера в сфере, касающейся заложников. Но ему удалось получить много полезной информации о таких случаях от нью-йоркских экспертов: капитана Фрэнка Болца и детектива Харви Шлоссберга. Мы расширили их методы и обучали им сотрудников правоохранительных органов по всей стране. Я, как армейский офицер резерва, тоже преподавал эту методику представителям военной полиции и подразделениям уголовных расследований. По моим оценкам, за последние пятнадцать лет я подготовил около 90 процентов сотрудников армии США, занимающихся переговорами об освобождении заложников по всему миру.
Для органов правопорядка это была весьма интересная эпоха. В конце 1960-х и начале 1970-х в полицию пришло много бывших военных – «зеленых беретов» и представителей прочих подразделений, прошедших боевую подготовку в джунглях Вьетнама. Их мастерство, умение обращаться с оружием и опыт проведения штурмов легли в основу подготовки отрядов особого реагирования (SWAT) – на тот момент совершенно новой концепции для правоохранительных органов США. Отряд SWAT – это, по сути, военизированное формирование, а таких формирований у нас раньше не было. Даже ФБР, несмотря на то что обучало своих агентов обращаться не только с пистолетами, но и с винтовками и автоматами, до той поры уделяло мало внимания военизированным аспектам облав и рейдов. Но в отрядах SWAT был свой шик, и они быстро привлекли внимание средств массовой информации. В их составе были снайперы, убивавшие преступников, а также специалисты по тяжелому вооружению, такому как штурмовые винтовки и гранатометы, с помощью которых выбивали из укрытия окопавшихся террористов или спасали заложников. Но проблема заключалась в том, что такие методы приводили к слишком большому кровопролитию. В основном погибали преступники, но и полицейские несли рекордные потери, а помимо них страдали и заложники. В попытке сократить количество погибших и пострадавших Департамент полиции Нью-Йорка основал свой отдел по переговорам об освобождении заложников, а вскоре идею поиска более мягких решений подхватило и ФБР.
Мне нравился такой подход, поскольку он подчеркивал необходимость понимания рассуждений преступников, что было моим коньком, и конечно же, служил основой для профилирования. В то время представители правоохранительных органов не были готовы понимать преступников. Большинство полицейских никогда не изучали психологию и скорее были готовы воспользоваться силой, чем убеждением. Но когда и в ФБР стали преподавать технику переговоров об освобождении заложников, это повлияло на общую ситуацию, в том числе и с отрядами SWAT, и с количеством погибших на операциях. Общепринятой тактикой стало сначала начинать переговоры и по возможности избегать применения оружия. Вместе с тем этот подход породил практику возбуждения исков против полицейских различных юрисдикций в связи с неправомерным использованием силы, что стоило городским бюджетам миллионы долларов. Вскоре даже возникло требование воспользоваться сначала всеми доступными ненасильственными методами, прежде чем посылать на штурм отряды специального назначения.
За десятилетие поведенческий подход к преступлениям расширился далеко за пределы переговоров об освобождении заложников и профилирования; ФБР основало Национальный центр анализа насильственных преступлений и Программу борьбы с насильственными преступлениями (VICAP). Мне повезло внести свой вклад в основание как центра, так и программы – но я пока обгоняю историю и подробнее расскажу об этом ниже.
Еще работая в Кливленде инструктором выездной школы – мы называли ее мероприятия «гастролями», – я принял участие в разрешении критической ситуации с заложниками. Некий вооруженный чернокожий, ворвавшийся в отделение полиции в Уорренсвилл-Хайтс, взял в заложники капитана полиции и семнадцатилетнюю девушку, и мы вели переговоры с ним о том, чтобы отпустить всех и избежать кровопролития. Требованием мужчины было немедленно истребить всех белых на планете, и он хотел поговорить об этом лично с президентом Джимми Картером. Поскольку требования, разумеется, были совершенно нерациональными, я и не делал попыток удовлетворить их. Мне принесли телефон и сообщили, что со мной хочет поговорить некое высокопоставленное лицо. Это оказался Джоди Пауэлл, пресс-секретарь президента, сообщивший, что Белому дому стало известно о ситуации и что президент Картер готов поговорить с «террористом». Ошарашенный, я ответил Пауэллу, что у нас в Кливленде нет террористов. Стараясь проявлять вежливость, но не веря до конца, что Белый дом мог вообще вмешаться в такую деликатную ситуацию, я солгал Пауэллу, что мы не можем прямо сейчас связаться по телефону с вооруженным мужчиной, и добавил, что перезвоним, если понадобится президент. Ситуация разрешилась без кровопролития и без вмешательства президента.
Всего два года в ФБР я отвечал за ситуации с заложниками, но меня продолжали привлекать как эксперта в этой области и после 1977 года – в основном в роли главного местного «террориста». На протяжении десятилетия ведущие правоохранительные структуры нашей и других стран устраивали полномасштабные (длительностью до недели) учения по переговорам с террористами и по освобождению заложников на удаленной атомной электростанции в 1978 году, в Лейк-Плэсиде в 1980 году и в других местах. Во время некоторых из таких учений я изображал главного террориста. Обычно мы угоняли полный автобус добровольцев, изображавших из себя важных персон – например, ученых или высокопоставленных почетных гостей, – и увозили их на удаленную ферму или лыжную базу, где держали в заложниках. При этом использовались настоящее оружие, настоящие гранаты, динамит и другие виды вооружения, а когда я требовал предоставить самолет, чтобы вылететь из страны, его доставляли в ближайший аэропорт. На протяжении всех учений мы были настроены очень серьезно, оставаясь в ролях. В Лейк-Плэсиде моим кодовым обозначением было «10», экспертов ФБР по пулеметам и автоматам обозначали «20», а под обозначениями «30», «40», «50» и «60» проходили представители из ЦРУ, Секретной службы, отряда «Дельта» и британского аналога отряда «Дельта», специальной авиадесантной службы SAS.
Эти ситуации были настолько реалистичны, что у заложников даже возникал «стокгольмский синдром», при котором они начинают отождествлять себя с агрессорами и стараются действовать с ними заодно, чтобы выжить.
Переговорщиками с другой стороны телефонной связи, действовавшими на стороне ФБР, были мои бывшие ученики, и они порой жаловались на то, что я очень суровый противник, потому что знаю и отражаю все их уловки. Но при каждой тренировке «хорошим парням» все же удавалось освободить заложников и нейтрализовать террористов, хотя и не всегда без кровопролития (симулированного).
То, что я в середине 1970-х стал преподавать технику переговоров по освобождению заложников, было признаком моей неудовлетворенности текущей работой. Мне наскучило повторять одно и то же на занятиях, я жаждал новых вызовов. Многие мои коллеги в Куантико ни к чему новому не стремились; в большинстве бюрократических систем инновации не поощряются, и ФБР в этом отношении не было исключением, хотя руководство всегда утверждало, что они всячески советуют инструкторам улучшать методику преподавания. Многие сотрудники предпочитали объяснять теорию на примере «законсервированных» случаев, большинство из которых досталось им в наследство от предыдущего поколения инструкторов. Мой коллега Джон Майндерман называл таких инструкторов «нефтяными пятнами», потому что они охватывали большую территорию, но только на глубину в миллиметр. Раньше Майндерман работал полицейским на мотоцикле и многому меня обучил относительно того, как общаться с полицейскими, из которых состояли многие классы.
Большинство случаев, которые я разбирал на своих лекциях по криминологии, не были «законсервированными», но были широко известными, и информацию о них можно было найти в доступных для широкой публики источниках. Основу нашего арсенала составляли книги и статьи про Чарльза Мэнсона, Серхан Серхана, Дэвида Берковица, Чарльза Уитмена и других. Изучая тщательно эти случаи, я начал постепенно осознавать, что на наших занятиях мы не излагаем какую-то уникальную информацию об этих убийствах, и прежде всего потому, что такой информации нет. Книги о Мэйсоне были написаны с точки зрения прокурора или журналиста, освещавшего нашумевшее убийство и бравшего интервью у второстепенных последователей Мэнсона. Но где уникальное понимание хода рассуждений самого Мэнсона, о котором полицейский должен получить представление, посетив курс криминальной психологии в ведущем учебном учреждении мира для правоохранительных органов? Большинство из тех, кто описывал дело Мэнсона со стороны, давно пришли к мнению, что он был «психом» и что на основе изучения его поступков ничего нового уже не получить. Но что если он был не просто «психом»? Значит ли это, что мы можем узнать что-то новое на основе спровоцированных им убийств? К сожалению, на этот вопрос не было ответа, потому что в нашем распоряжении имелось только то, что и в распоряжении всех остальных. Что касается Ричарда Спека, убийцы восьмерых медсестер в Чикаго, то материал о нем в чем-то был лучше – книга, написанная взявшим у него обширные интервью психиатром. Но даже такие интервью казались недостаточными, потому что проводивший их человек или не прошел подготовку для общения с преступниками, или не рассматривал ситуацию с точки зрения представителей правоохранительных органов, что было необходимо для наших учеников. Мне хотелось лучше понять образ мыслей жестоких злодеев, прежде всего для удовлетворения собственного любопытства, но также и для повышения преподавательского мастерства, чтобы посещавшие наши занятия полицейские выше их ценили.
В то время, когда я пришел к такому умозаключению, ФБР практически не интересовалось убийцами, насильниками, педофилами и другими преступниками, нападавшими на граждан нашей страны. Большинство этих жестоких преступлений полностью попадало под юрисдикцию местных правоохранительных органов и не считалось нарушениями федерального законодательства, которые и призвано было расследовать ФБР. Но мы в Академии преподавали криминологию, так что лично для меня изучение образа мыслей преступников имело значение – в отличие от большинства моих коллег и начальников. Они не хотели иметь по этому вопросу никакого дела. Я же, напротив, только глубже им заинтересовывался.
Продолжать исследования меня поощряли люди, с которыми я встречался на конференциях и съездах профессионалов из области психического здоровья и смежных дисциплин. Любопытство заставило меня, помимо прочих организаций, вступить в Американскую психиатрическую ассоциацию, Американскую академию судебных наук и Американскую академию психиатрии и права. Никто из моих коллег в ФБР не видел пользы в таких ассоциациях, да и само Бюро довольно долго не воспринимало их как особенно полезные. На протяжении многих лет я сам оплачивал членские взносы в этих и других организациях, хотя Бюро время от времени компенсировало мне расходы на посещение профессиональных конференций. Такое пренебрежение советами психологов было частью распространенных в Бюро убеждений в том, что если что-то и нужно знать о преступниках, то Бюро уже об этом знает.
Я же придерживался иной точки зрения и считал, что нам есть чему поучиться, что многие эксперты вне правоохранительных органов могут нас поучить кое-чему неизвестному. Мои горизонты, несомненно, расширились, когда я начал посещать конференции, позже выступать на них в качестве приглашенного гостя и делиться результатами своей работы с кем-то, помимо представителей полиции. Встречи с психиатрами, психологами, специалистами по уходу за жертвами насильственных преступлений и другими профессионалами в области психического здоровья побудили меня к дальнейшим исследованиям, которыми я мог заниматься, обладая преимуществом своего уникального положения.
Разъезжая по стране «по гастролям» (в рамках выездной школы), начал посещать местные отделения полиции и просить их сотрудников предоставить копии дел особенно примечательных преступников – насильников, педофилов, убийц. Благодаря многолетнему опыту я неплохо общался с различными представителями власти, и мне не составляло особого труда получать необходимую информацию. Если мое внимание привлекал какой-то конкретный случай и полицейский, принимавший участие в его расследовании, приезжал на подготовку в Куантико, я поручал ему составить мини-доклад, собрав все материалы по этому делу в департаменте, и с благодарностью принимал копии материалов для собственного постоянно растущего архива данных. Люди настолько охотно помогали мне и настолько были заинтересованы в систематизации имеющихся у нас знаний о насильственных преступлениях, что мне присылали целые кучи материалов. В каком-то смысле их энтузиазм служил признанием огромной потребности в информации и в осмыслении этой области.
Примерно в то же время мне попалась на глаза поразившая меня цитата из Ницше, прекрасно выражающая как увлечение, какое я испытывал, занимаясь этими исследованиями, так и подстерегающую на этом пути опасность. Поэтому я вывел ее на слайд, который всегда демонстрировал во время своих лекций и презентаций. Вот эта цитата:
«Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя».
Было важно повторять себе такие мысли при все большем погружении в глубины человеческой преступности. В результате моих расспросов и просьб предоставить информацию вскоре скопилось больше документальных свидетельств о насильственных преступлениях, чем было доступно средствам массовой информации или какому бы то ни было отдельному департаменту полиции – наверное, потому что ими почти никто и не интересовался. Как предполагает цитата, иметь дело с чудовищами проблематично. Кроме того, на пути других людей вставали процедурные препятствия: академические исследователи не могли получать полицейские документы так легко, как представитель ФБР, и часто это сбивало их интерес. Так что я находился в привилегированном положении и мог продолжать свои занятия.
Я подолгу изучал эти материалы как на работе, так и дома, время от времени испытывая кое-какие озарения, систематически анализируя их, и постепенно в моем сознании сформировалась идея более глубокого исследования, которое помогло бы нам лучше понять преступников, совершающих насилие над людьми. Наконец дошел до той степени, когда начал страстно желать поговорить с теми людьми, о которых читал лекции, то есть с самими убийцами. Я обсудил эту идею с Джоном Майндерманом, и мы решили попробовать. Нам хотелось узнать побольше о факторах в окружении убийц, о том, что в их детстве и происхождении могло заставить их захотеть совершить такие преступления. И нам хотелось узнать побольше о самих преступлениях – что происходило во время нападения, что последовало непосредственно за тем, когда убийца понял, что жертва мертва, как он выбрал место для избавления от трупа. Получив информацию из многих интервью, мы смогли бы составить полезные списки: столько-то человек забирали вещи в качестве сувениров, столько-то читали или просматривали порнографические материалы. К тому же можно было бы проверить, насколько верны расхожие представления об убийцах: например, действительно ли они возвращались на места своих преступлений.
Как-то раз с лекцией в Куантико приехала Грейс Хоппер, морской адмирал и эксперт по компьютерным технологиям, и в красках описала свои стратегии по борьбе с бюрократией Военно-морского флота, когда ей хотелось достичь чего-нибудь поистине инновационного. Она сказала, что при нейтрализации бюрократических препон важно следовать аксиоме: «Лучше просить прощения, чем просить разрешения». По словам Хоппер, если какая-то просьба облекалась в письменную форму официального запроса, то можно было смело считать затею похороненной. Но если идея не была выражена на бумаге… ну, вы поняли. Я подумал, что если не хочу быть остановленным до того, как успею приступить к опросу убийц, то мне лучше не сообщать об этом кому-то, обладающему административными полномочиями.
В начале 1978 года я отправился в Северную Калифорнию на выездную школу и решил, что мне наконец-то представился шанс. В Сан-Рафаэле работал агент и офицер по связям Бюро с тюремной системой Калифорнии Джон Конвей, посещавший один из моих классов в Куантико. Я попросил Конвея собрать сведения о некоторых заключенных в калифорнийских тюрьмах, и, когда я приехал на неделю, он предоставил мне всю необходимую информацию. Как агенты Бюро мы могли войти в любую тюрьму страны, просто показав свои жетоны тюремной администрации, а внутри нам не нужно было объяснять, зачем нам нужно встретиться с тем или иным заключенным. Так что в пятницу, после четырех дней занятий, мы с Конвеем отправились в турне по тюрьмам, продлившееся все выходные и часть следующей недели. За один заход мы опросили семерых из самых опасных и печально известных убийц, задержанных в Соединенных Штатах: Серхана Серхана, Чарльза Мэнсона, Текса Уотсона (помощника Мэнсона), Хуана Корону (убийцу многочисленных рабочих-мигрантов), Герберта Маллина (убившего 13 человек), Джона Фрейзера (убившего пятерых) и Эдмунда Кемпера. Такого интервьюирования осужденных убийц ранее никогда не производилось, и это было прорывом невиданного масштаба.
Первым было интервью с Серханом Серханом в Соледаде. Тюремное начальство отвело нас с Конвеем в довольно просторное помещение, походившее на комнату для проведения собраний персонала, но мы не стали возражать. Серхан вошел в помещение с безумным взором, напуганный и настороженный. Он встал у стены, сжав кулаки, и отказался пожать нам руки. Он потребовал объяснить, что нам нужно от него; предположил, что если мы настоящие агенты ФБР, то действуем сообща с Секретной службой, представители которой регулярно проводили интервью с убийцами. Но их опросы не имели никакого отношения к нашему. Ко времени вынесения Серхану Серхану приговора за убийство сенатора Роберта Ф. Кеннеди у него были выявлены признаки параноидной шизофрении. Теперь мы поняли почему. Он не хотел, чтобы мы пользовались магнитофоном, и пытался вызвать адвоката. Я сообщил, что это неформальная и предварительная встреча, мы пришли просто поговорить.
