Kitabı oku: «Нарративная экономика. Новая наука о влиянии вирусных историй на экономические события», sayfa 2

Более точные прогнозы крупных событий в будущем

Большинство современных экономистов склонны считать, что массовые нарративы – «не их сфера». Если вы проявите упорство и достанете их своими расспросами, они могут предложить вам проконсультироваться на других университетских факультетах, например журналистики или социологии. Но ученым в этих областях зачастую бывает трудно ступить на территорию экономической теории. Таким образом, между изучением нарративов и их влиянием на экономические события остается разрыв.

Никто из экономистов не смог заранее дать более или менее правдоподобный прогноз глобального влияния Великой депрессии 1930-х годов, и лишь немногие предсказали пик жилищного бума в США в 2005 году, как, собственно, и «Великую рецессию» и «мировой финансовый кризис» 2007–2009 годов. Ряд экономистов в конце 1920-х годов утверждали, что в 1930-х годах уровень экономического процветания достигнет новых высот, в то время как другие доказывали прямо противоположное – грядет высокий уровень безработицы вследствие замены человека машинами. Но, кажется, не было ни одного публичного экономического прогноза относительно случившегося – десятилетия очень высокого уровня безработицы, а затем возвращения к нормальной жизни.

С давних пор экономисты, занимающиеся исследованием данных, преуспели в создании абстрактных теоретических моделей и анализе краткосрочной экономической информации. Они могут точно спрогнозировать макроэкономические изменения на пару кварталов вперед, но сделанные ими же за последние полвека годовые прогнозы в общем и целом особой ценности не представляют. При оценке вероятности отрицательного ежеквартального роста ВВП США через год их прогнозы никоим образом не были связаны с фактическими последующими отрицательными темпами роста (5). Согласно исследованию Fathom Consulting, начиная с 1988 года Международный валютный фонд в своем отчете World Economic Outlook («Перспективы мировой экономики») предрек 469 рецессий в 194 странах (определяется как снижение ВВП страны в течение года). И только в 17 случаях он спрогнозировал спад в экономике в предшествовавшем году. 47 раз они предсказывали рецессии, которые так и не произошли (6).

Можно подумать, что такое предсказание очень сильно смахивает на прогноз погоды, точность которого ограничена разве что несколькими днями. Но люди при принятии экономических решений, как правило, думают на годы вперед. Они планируют, в какую школу отдать детей, а затем в какой вуз им лучше поступать или как взять ипотечный кредит с рассрочкой на 30 лет. Поэтому вполне естественно предположить, что нам иногда стоит знать, чего следует ожидать в ближайшие годы – экономического подъема или спада.

Возможно, экономические прогнозисты делают все, что в их силах. Но те или иные экономические события без видимых на то причин происходят вновь и вновь, и складывается впечатление, что пришло время подумать, как можно было бы кардинально улучшить качество экономической теории.

Редко можно встретить экономиста, который профессионально интерпретирует прошлое или прогнозирует будущее. Все продолжают цитировать какого-нибудь бизнесмена или журналиста. Но чтобы понять ситуацию в экономике в комплексе, нам необходимо принять во внимание множество противоречивых популярных нарративов и идей, имеющих отношение к экономическим решениям вне зависимости от того, верны или ошибочны эти идеи.

Критические высказывания в адрес традиционных подходов к макроэкономическим исследованиям появились не сегодня. Еще в 1947 году в известной статье Measurement without Theory («Измерения без теории») экономист Тьяллинг Купманс раскритиковал тогдашний стандартный подход, предусматривавший рассмотрение исключительно статистических свойств данных временных рядов, таких как ВНП или процентные ставки, при поиске опережающих индикаторов для составления прогнозов. Он задался вопросом, а есть ли теории, в основе которых лежат реальные наблюдения за базовым поведением человека:

«Доказательная база этих экономических теорий отличается от наблюдений, полученных во временных рядах: знания мотивов привычек потребителей и целей коммерческих предприятий, ориентированных на получение прибыли, основанного на собственных наблюдениях и результатах опросов или выводах из наблюдаемых действий отдельных лиц, – короче говоря, более или менее систематизированного знания поведения человека и его мотивов» (7).

Одним словом, по мнению Купманса, традиционные экономические подходы не учитывают роль общественных убеждений в больших экономических событиях, другими словами – нарративов. Если экономисты будут учитывать в своих объяснениях экономических событий еще и массовые нарративы, то при прогнозировании будущего они будут острее ощущать подобные факторы влияния. И таким образом, благодаря им политики, принимающие стратегические государственные решения, получат более совершенные инструменты для прогнозирования и реагирования. Мои рассуждения в этой книге сводятся к тому, что экономисты могут вывести свою науку на новый уровень, развивая, внедряя в нее такую составляющую, как нарративная экономика. Следующие главы закладывают основу для ее объединения с наукой ради создания более жизнеспособной теории экономики.

Моральный императив предвосхищения экономических событий

В конечном счете цель прогнозирования состоит в том, чтобы уже сегодня вмешаться в процесс, для того чтобы, чтобы изменить его будущие результаты на благо общества. В своем обращении к Американской экономической ассоциации в 1969 году ее президент Кеннет Ю. Боулдинг (еще один преподаватель, повлиявший на меня во время учебы в Мичиганском университете) заявил, что теорию экономики следует отнести к «моральным» наукам, поскольку она связана с человеческой мыслью и идеалами. Его возмущала доктрина, которую можно было бы назвать «непорочным представлением о кривой безразличия», подразумевавшей, что вкусовые предпочтения уже заданы и мы не можем исследовать процесс их формирования: «Эта доктрина рассчитана скорее “на птиц”, чьи вкусы в значительной степени заданы генетически, и поэтому их можно рассматривать как константу динамики птичьих сообществ» (8).

Теория экономики, по словам Боулдинга, «создает мир, который она исследует» (9). Как правило, мы хотим не предсказывать, а предупреждать события. Нам никогда не придет в голову заниматься простым прогнозированием катастрофы; мы безусловно хотим предпринять действия, которые бы ее предотвратили.

Сообщения в газетах о действиях центрального банка, таких как регулярное повышение или понижение процентной ставки, как бы являются отражением предположения, что величина и время этих действий имеют бо́льшую важность, чем слова и истории, которые их сопровождают. Ирвинг Кристол в своей работе 1977 года так выразил мнение типичного экономиста, игнорирующего опросы общественного мнения, призванные измерить уровень деловой уверенности:

«Все это в высшей степени глупо. Деловая уверенность, представляемая как готовность инвестировать в новые заводы и оборудование, – это явление не психологического, а экономического порядка. Важно то, что делают г-н Картер и г-н Бернс, а не то, что они говорят. Джон Мейнард Кейнс, возможно, верил – и некоторые из его учеников, очевидно, до сих пор верят, – что на склонность к инвестированию влияет высокий или низкий уровень “духа жизнерадостности” в деловой среде. Но экономисты-кейнсианцы всегда были плохого мнения об умственных способностях бизнесменов, которых они считают капризными детьми, нуждающимися в отеческой опеке… Именно перспективность выгодных инвестиций влияет на уровень деловой уверенности. Это и ничего больше – не то, что говорит президент, не то, что говорят представители исполнительной власти или кто-либо еще» (10).

Кристол не выделяет какие-то экономические факторы, действующие независимо от историй и вызывающие экономические кризисы. Вместе с тем он намекает на политизацию экономики, утверждая, что экономисты принижают умственные способности бизнесменов, когда стараются описать их поведение как недостаточное стремление к оптимизации бизнес-результатов. Многие экономисты поняли, что выгодно льстить бизнесменам, чья поддержка активно влияет на их карьерный рост. Описание экономики, где все определяют исключительно абстрактные экономические факторы, предполагает, что экономика работает в моральном вакууме, а какая-либо критика ее руководителей отсутствует.

Джон Мейнард Кейнс: нарративный экономист

Несмотря на игнорирование Кристолом опросов общественного мнения, некоторые из наиболее известных экономических прогнозов в мировой истории в значительной степени основаны на наблюдениях за нарративами и опасениях по поводу их последствий. В своей книге Economic Consequences of the Peace («Экономические последствия мира»), вышедшей в 1919 году, экономист из Кембриджа Джон Мейнард Кейнс предсказал, что наложенные на Германию непосильные репарации Версальского договора, положившего конец Первой мировой войне, очень сильно ее озлобят. Кейнс был не единственным, кто пришел к такому выводу по окончании войны. Например, пацифистка Джейн Аддамс возглавила кампанию сострадания к побежденным немцам (11). Но Кейнс связал свой аргумент с доказательствами экономической реальности. Германия действительно была не в состоянии выплатить репарации, и он был прав относительно опасности принуждения Германии. Кейнс предсказал, что немцы, скорее всего, негативно воспримут репарации и связанный с ними пункт в договоре, утверждавший, что Германия виновна в военных преступлениях. Проницательность Кейнса служит примером нарративной экономики, поскольку он фокусирует свое внимание на том, как люди интерпретируют историю с Версальским договором с учетом их экономических условий. Это был еще и прогноз будущей войны, сделанный на фоне «дешевой мелодрамы» о внешней политике 1919 года:

«Если мы стремимся разорить, довести до обнищания Центральную Европу, то, смею утверждать, расплата не заставит себя ждать. И тогда ничто на свете не сможет надолго оттянуть приход сил реакции и отчаянные конвульсии революции, в сравнении с которыми ужасы последней войны покажутся чепухой и которая, вне зависимости от того, кто выйдет из нее победителем, уничтожит цивилизацию и весь прогресс, достигнутый нашим поколением» (12).

Кейнс был прав: на фоне затянувшегося гнева 20 лет спустя началась Вторая мировая война, унесшая 62 миллиона жизней. Его предостережение было основано на теории экономики и связано с чувством экономической меры. Но Кейнс говорил не о чистой теории экономики, как мы ее понимаем сегодня. Его слова «расплата» и «отчаянные конвульсии революции» предполагают нарративы, основанные на моральных устоях, и, таким образом, раскрывают более глубокий смысл наших действий.

От «Иррационального оптимизма» к «Нарративной экономике»

Данная книга – краеугольный камень моих размышлений на протяжении большей части жизни. В ее основе лежат результаты многолетней работы – моей и моих коллег, в первую очередь, Джорджа Акерлофа (13), кульминацией которой стали мое выступление «Нарративная экономика» перед членами Американской экономической ассоциации в 2017 году и Маршалловские лекции, которые я прочитал в Кембриджском университете в 2018 году. В этой книге я попытался обобщить высказанные тогда идеи, связать их с эпидемиологией (наукой, занимающейся изучением распространения болезней) и озвучить точку зрения о том, что мысли-вирусы ответственны за многие из изменений, которые мы наблюдаем в экономике. «История» нашего времени и нашей личной жизни постоянно меняется, а вместе с ней меняется и наше поведение.

Рассуждения о нарративной экономике, представленные в этой книге, согласуются с последними достижениями в области информационных технологий и социальных медиа, потому что это именно те каналы, по которым истории, оказывающие огромное влияние на экономическое поведение, распространяются по миру и становятся вирусными за миллисекунды. Вместе с тем в этой книге рассматриваются и длительные временные периоды, когда информация распространялась намного медленнее, а для ее передачи использовались исключительно телефон, телеграф и газеты, доставлявшиеся читателям грузовиками и поездами.

Книга состоит из четырех частей. В Части I представлены базовые концепции, в основе которых лежат результаты исследований в совершенно разных областях – от медицины до истории, и приводятся два примера нарративов, знакомых многим читателям: о биткоине, повальное «заболевание» которым началось в 2009 году, и о кривой Лаффера⁹, получившей широкое распространение в основном в 1970-х и 1980-х годах. В Части II представлен список предложений, которые помогут направить наши размышления об экономических нарративах в правильное русло и избежать ошибок. Например, многие люди не осознают, что многолетние нарративы могут мутировать и, пережив процесс обновления, некогда убедительные в прошлом истории вновь обретают силу. В Части III рассматриваются девять многолетних нарративов, которые доказали свою способность влиять на важные экономические решения, скажем, о доверии окружающих, умеренности или негарантированной занятости. Часть IV – это взгляд в будущее, в ней я делюсь размышлениями о том, куда могут завести нас сегодняшние нарративы и какие исследования в будущем могли бы улучшить их понимание. После Части IV следует Приложение, в котором представлен анализ нарративов в привязке к медицинской теории распространения эпидемических заболеваний.

Благодарности

Мое выступление «Нарративная экономика» перед членами Американской экономической ассоциации (АЭА) в 2017 году было опубликовано в апрельском номере журнала ассоциации American Economic Review. Многие отрывки из этого выступления, зачастую с некоторыми изменениями, вошли в данную работу.

На эту книгу сильно повлияли две предыдущие, которые я написал в соавторстве с Джорджем Акерлофом: «Spiritus Animalis, или Как человеческая психология управляет экономикой и почему это важно для мирового капитализма» (2009 г.) и «Охота на простака. Экономика манипуляций и обмана» (2015 г.). Сильное влияние оказала также книга Джорджа Акерлофа, написанная в соавторстве с Рэйчел Крэнтон, «Экономика идентичности. Как наши идеалы и социальные нормы определяют, кем мы работаем, сколько зарабатываем и насколько несчастны» (2011 г.). Во всех этих книгах подчеркивается, какую важную роль играют нарративы. Совместная работа с Джорджем очень расширила мое мировоззрение.

Исследования, лежащие в основе этой книги, проводились на протяжении десятилетий. Я признателен за многолетнюю поддержку Национальному научному фонду США, Фонду экономических исследований Коулза при Йельском университете, Фонду Смита Ричардсона, Фонду Whitebox, Йельской школе менеджмента и Йельскому университету за исследовательские стипендии Джеймса Тобина.

Благодарю участников семинаров, на которых я представлял более ранние версии своего будущего доклада перед АЭА, в частности Маршалловских лекций в Кембриджском университете и семинаров в Банке Англии, в Тулузской школе экономики, Тулузском институте перспективных исследований и на экономическом факультете Йельского университета. Особая благодарность Брюсу Акерману, Сантошу Анаголу, Бобу Беттендорфу, Бруно Биэ, Лоуренсу Блэку, Жану-Франсуа Боннефону, Майклу Бордо, Стэнли Коэну, Дональду Коксу, Роберту Диманду, Уильяму Гетцманну, Эмили Гордону, Дэвиду Хиршлейферу, Фаруку Дживраджу, Дасолу Киму, Рэйчел Крэнтон, Арунасу Кроткусу, Наоми Ламоро, Терри Лебсу, Рамзи Макмаллену, Питеру Руссо, Полу Сибрайту, Джону Шиллеру, Томасу Зиферту и Шеридану Титману.

Питер Догерти, который в 2017 году ушел с поста директора издания Princeton University Press, но по сей день остается его редактором, на протяжении двадцати лет помогал мне развиваться. Он направлял меня на моем писательском пути, и это неоценимый вклад. И сейчас, покинув пост руководителя Princeton University Press, он уже в качестве редактора по-прежнему помогает мне.

Спасибо за помощь в исследованиях Логану Бендеру, Эндрю Броду, Лори Кэмерон Крейгхед, Джейдену Грэму, Хань Цзиньшань, Льюису Хо, Якубу Мадею, Амели Рюппель, Николасу Верле, Сяо Лихуа и Майклу Зангер-Тишлеру. Я также в большом долгу перед другими студентами Йельского университета за их комментарии и предложения: Бренданом Костелло, Франческо Филиппуччи, Келли Гудман, Патриком Гринфилдом, Кришной Рамешу, Прити Шринивасаном и Гаренсом Старачи.

Мой неутомимый помощник в Йельском университете Бонни Блейк прочла и отредактировала рукопись. Также следует выразить большую признательность моему очень основательному и внимательному к деталям редактору Стивену Риголоси.

Некоторые идеи этой книги – результат написания более 200 газетных колонок. По количеству слов это эквивалентно двум таким книгам. С 2003 года я регулярно пишу колонки для Project Syndicate; они публикуются в газетах по всему миру, в основном за пределами США. Это помогло мне расширить собственное мировоззрение и избежать чрезмерной ориентированности на США. С 2007 года я являюсь обозревателем раздела Sunday Business в New York Times. Выражаю искреннюю благодарность моим редакторам в этих изданиях – Анджею Рапачинскому (Project Syndicate) и Джеффу Соммеру (New York Times), которые уделяют мне много внимания.

Наконец, я благодарю Вирджинию Шиллер, мою жену, с которой мы вместе уже 43 года, за ее постоянную поддержку и вдохновение.

Часть 1
Истоки нарративной экономики

Глава 1
Нарративы биткоина

В книге рассматриваются основы новой теории экономических изменений. Помимо стандартного набора факторов, управляющих экономикой, она учитывает некоторые новые элементы, такие как воздействие популярных историй, распространяющихся подобно вирусам через сарафанное радио, СМИ и соцсети. Зачастую популярные в общественных массах идеи в значительной степени влияют на принимаемые людьми решения о том, как и куда инвестировать средства, сколько тратить или какие делать сбережения, стоит ли поступать в колледж или лучше устроиться на определенную работу.

Нарративная экономика как учение о получивших широкое распространение в обществе суждениях, влияющих на экономическое поведение, может помочь точнее прогнозировать экономические изменения и подготовиться к ним. Кроме того, эти знания могут пригодиться для трансформации экономических институтов и разработки экономической политики.

Чтобы лучше понять, о чем пойдет речь далее, рассмотрим один из популярных нарративов, о котором много говорят в последнее время. Биткоин, первый среди тысяч криптовалют, выпускаемых в частном порядке, спровоцировал активное обсуждение на всех уровнях, породил в людях энтузиазм и стал катализатором предпринимательской активности. Если принять во внимание, что биткоин рассматривают по большей части в контексте его рыночной стоимости, а не фактической возможности применения в торговле, дискуссии вокруг этой самой примечательной криптовалюты в истории, становятся материалом для изучения в рамках нарративной экономики (мы подробнее рассмотрим это в Главе 3).

Экономический нарратив представляет собой «вирусную» историю, которая вполне способна повлиять на принимаемые людьми экономические решения: нанять ли нового работника или подождать более подходящего момента, пойти на большой риск или быть более осмотрительным в бизнесе, начать свой бизнес-проект или же вложить средства в волатильный спекулятивный актив.

Экономические нарративы, как правило, не слишком очевидны, поэтому для того, чтобы их обнаружить, мы должны оценивать их потенциальную способность влиять на экономическое поведение. История биткоина – пример успешного воплощения в жизнь экономического нарратива, поскольку она стала поистине вирусной и привела к значительным экономическим изменениям в большей части мира. Эта история не только придала энтузиазма предпринимателям, но и, по крайней мере на некоторое время, укрепила индекс доверия в деловых кругах.

Биткоин и спекулятивные пузыри

Нарратив биткоина включает в себя истории о вдохновленных молодых космополитах, противопоставляемых равнодушным чиновникам, истории о богатстве, неравенстве, передовых информационных технологиях, рассказываемые на особом непонятном жаргоне. Эпидемия биткоина в ходе своего развития не раз становилась сюрпризом для большинства людей.

Люди были удивлены, когда впервые услышали о биткоине. Но и в дальнейшем на фоне растущего не по дням, а по часам интереса к новой криптовалюте поводов для удивления не становилось меньше. На определенном этапе общий объем биткоинов в стоимостном выражении превысил 300 млрд долл. США. Однако даже апологеты биткоина охотно соглашаются с тем, что последний обладает ценностью лишь в том случае, если люди признают за ним эту ценность.

Как же так получилось, что общий объем биткоинов всего за несколько лет вырос с 0 до 300 миллиардов долларов?

История биткоина берет начало в 2008 году, когда на адреса электронной почты пользователей согласно определенному списку рассылки пришел документ за подписью Сатоши Накамото под названием «Биткоин: децентрализованная электронная денежная система». В 2009 году на базе идей, изложенных в той статье, была создана первая криптовалюта, получившая название Bitcoin (биткоин). Криптовалюты представляют собой элементы публичных реестров, управляемых при помощи компьютеров, и могут использоваться в качестве денежных единиц до тех пор, пока люди признают их платежным средством и используют при совершении покупок и продаж. В основе идеи криптовалют лежит впечатляющая математическая теория. Но она никоим образом не объясняет, почему люди признали криптовалюты столь ценными и почему поверили в то, что и другие люди признают за ними эту ценность.

Противники криптовалют часто называют приписываемую биткоину ценность не более чем эффектом спекулятивного пузыря. По словам легендарного инвестора Уоррена Баффетта, «это азартная игра» (1). Критики находят во всей этой истории сходство с тюльпановой лихорадкой 1630-х годов в Нидерландах, когда из-за манипуляций спекулянтов цены на луковицы тюльпанов взлетели так высоко, что одна луковица по стоимости могла равняться целому дому. Таким образом, биткоин стал столь ценен сегодня благодаря шумихе, которая возникла вокруг него. Для того чтобы биткоин получил столь ошеломляющую популярность, сам этот феномен должен был в определенной степени заинтересовать людей, и они начали бы искать нестандартные способы приобретения этой валюты.

С точки зрения сторонников биткоина, форменным оскорблением являются разговоры о том, что история его возникновения это история создания спекулятивного пузыря. Сторонники этой криптовалюты часто отмечают, что поддержка идеи биткоина со стороны широких масс не отличается от поддержки ими множества других вещей и концепций. К примеру, на протяжении тысячелетий в обществе чрезвычайно высоко ценится золото, однако если бы люди начали использовать в качестве платежного средства какой-либо иной материал, ценность золота в глазах общественности значительно уменьшилась бы. Золото ценно для людей в первую очередь потому, что они осознают, что оно ценно для других. Кроме того, в своей книге Famous First Bubbles («Первые широко известные пузыри»), выпущенной в 2000 году, Питер Гарбер отмечает, что пузыри могут существовать на протяжении продолжительного периода времени. Даже по прошествии многих лет, прошедших со времен тюльпановой лихорадки XVII века, редкие и наиболее красивые сорта тюльпанов ценятся очень высоко, пусть и не до такой крайности, как прежде. В некотором смысле тюльпановая лихорадка продолжается по сей день, правда, в значительно менее выраженной форме. С биткоином может выйти схожая история. Однако стоимость биткоина весьма нестабильна. Как пишет в своей статье Wall Street Journal, был момент, когда при отсутствии каких-либо очевидных причин стоимость биткоина в долларах США выросла на 40 % всего за 40 часов (2). Подобная волатильность служит подтверждением «эпидемического» влияния экономических нарративов, что может приводить к непредсказуемым скачкам цен.

В этой книге я не стану пытаться разъяснить технологию работы биткоина, отмечу лишь, что его появлению предшествовали десятилетия исследовательской работы. Немногие люди, которые торгуют биткоинами, понимают, как работает эта технология. Когда я встречаю приверженцев биткоина, я часто прошу их объяснить лежащие в основе этой технологии концепции и теории, вроде дерева Меркла или алгоритма цифровых подписей на основе эллиптических кривых, или описать биткоин как баланс операций по загрузке и выстраиванию очередности с ограниченной пропускной способностью (3). Как правило, ответом мне служит непонимающий взгляд собеседника. Таким образом, глубокое понимание теоретических обоснований как минимум не самое важное в функционировании нарративов. Достаточно обладать базовыми знаниями в области разработок, предложенных высококвалифицированными математиками и информатиками.

Нарративная экономика зачастую позволяет выявить поразительные взаимосвязи. Так, если обратить взор в глубины истории, мы можем отследить истоки эмоций, подобных тем, что сегодня стоят за эпидемией биткоина, в зарождавшейся в XIX веке анархистской идеологии.