Kitabı oku: «Как Россия победила в Крымской войне. (1853—1856)», sayfa 2
Следует иметь в виду, что вся известная история Мехмета Али изобилует ситуациями, в которых он поочерёдно выступает то на стороне французов против англичан, то на стороне англичан против французов, то вообще против французов и англичан вместе взятых. При этом костяк армии Мехмета Али составляли французские и британские офицеры36, вооружалась и снабжалась эта армия также французами и британцами, а при возникновении какого-либо внешнего конфликта покровителями Мехмета Али неизменно выступали правительства Франции и Британии37.
На самом деле в этом нет противоречия: Мехмет Али являлся непосредственным инструментом той же силы, инструментами которой были правительства Франции и Британии. Поэтому, образно говоря, если эти инструменты иногда сцепливались и мешали друг другу, то, как бы это ни выглядело, на самом деле ничего страшного не происходило – все инструменты оставались в одних руках. Главное, чтобы они ни в коем случае не пытались навредить самому хозяину.
При этом очевидно, что Мехмету Али пришлось отказаться от возможности заработать на алжирской войне по той причине, что хозяева Мехмета Али на тот момент имели для него другое, более ответственное задание.
Примерно в то же самое время, когда алжирские пушки стреляли по линкору «Прованс», озадачивая французов, русская армия генерала Дибича38 перешагнула через Балканы и уже приближалась к турецкой столице, принуждая султана к заключению мирного договора. И это было недопустимо с точки зрения одной крайне влиятельной и заинтересованной стороны. Война против России обязательно должна была продолжаться, поэтому вместо выбывшего из игры турецкого султана на поле выводился запасной игрок – Мехмет Али Египетский.
Следует отметить, что к тому моменту армия и флот наместника по всем статьям превосходили войска его сюзерена. Согласно различным источникам, у Мехмета Али было от 70 до 200 тысяч сухопутных войск и до 60 боевых кораблей. Войска эти имели современное вооружение39, командовали ими в основном кадровые европейские офицеры40. Причём не только командовали: например, после разгрома русской армией польского мятежа 1830 года множество бежавших из Польши рядовых инсургентов внезапно оказались под египетскими знамёнами41.
Осенью 1831 года египетская армия Мехмета Али вторгается в Сирию (на тот момент – турецкую провинцию) и начинает продвигаться в направлении столицы Турции.
В учебниках истории рассказывается, что Мехмет Али выступил против султана якобы с целью получить независимость Египта, чтобы его потомки наследовали власть в этой стране. Однако турецкие провинции, включая Египет, на тот момент уже были фактически независимыми, находясь на полном самообеспечении и поддерживая отношения с метрополией лишь ежегодной передачей в Константинополь определённой денежной суммы42. Очевидно, что поход на Константинополь был организован Мехметом Али не для того, чтобы ещё прочнее утвердиться в Египте. Во всяком случае, не для этого западноевропейские правительства вооружали его армию, а главный хозяин пополнял её ряды профессиональными наёмниками с боевым революционным опытом.
После победы над султаном Мехмет Али должен был заняться самым главным делом своей жизни (как это виделось его хозяевам) – воевать против России43. Из всех армий, которые западноевропейские банкиры могли бы выставить против суверенного русского царя, армия Мехмета Али на тот момент являлась наиболее боеспособной, и поэтому именно она была направлена в сторону российских границ.
В начале 1830-х годов фронт разгорающейся войны против России простирался от берегов Балтики до берегов Каспия.
На западном участке этой линии противостояния основным застрельщиком традиционно выступала Польша. В конце 1829 года там начинается очередное так называемое «восстание» против русских «поработителей» – тех, кто предоставил полякам наибольшие во всей Российской империи политические и экономические свободы.
Между прочим, одним из признаков этих свобод был Банк Польский, основанный указом императора Николая I в начале 1828 года. Банк был, естественно, государственным, уставной фонд получил из средств российской казны, однако выпускал в обращение не российские рубли, а польские злотые. Кроме того, польские управляющие этого банка подчинялись не российскому наместнику, а польскому Сейму.
Всего на момент упомянутого «восстания» Банком Польским было эмитировано 36 миллионов злотых в монетах и ассигнациях. Из этого количества непосредственно мятежникам было передано 7 миллионов злотых.
Кроме собственных денег, польский банк в распоряжение мятежников передал ещё 160 миллионов злотых (4 миллиона фунтов стерлингов по курсу), полученных из Британии44. Таким образом, британцы «одолжили» полякам денег почти что в пять раз (!) больше, чем поляки даже теоретически когда-либо могли бы вернуть. И конечно же, не может быть никаких сомнений, что это была чисто коммерческая сделка, а не финансирование антироссийского мятежа.
Кроме поляков и одновременно с ними резко активизировались черкесы на черноморском побережье Кавказа и начали массово нападать на русские крепости.
Тогда же имам Гази-Мухаммад поднял против русских знамя газавата в Дагестане45.
В самой России также внезапно стало неспокойно: начались холерные бунты.
Первый такой бунт случился 3 июня 1830 года, что характерно, на главной базе Черноморского флота – в Севастополе. К тому времени в городе в течение двух лет действовал противочумный карантин, и это доставляло массу неудобств населению города. Кроме того, причиной для недовольства были различные злоупотребления военных и гражданских чиновников, в частности – коррупция и казнокрадство. В конце концов жители одного из окраинных районов города, Корабельной слободки, собрались в три боевых отряда, несколько дней учились ходить строем и обращаться с оружием, а потом с разных направлений вошли в центр города и убили генерал-губернатора Сталыпина.
И если покажется, что происшедшее выглядит скорее как организованная диверсия, а не стихийный бунт, то действительно «какая-то определённая группа, именовавшая себя „Доброй партией“, существовала и играла руководящую роль в подготовке и проведении Севастопольского восстания»46.
Обратим внимание на то, какими именно словами эти «добрые партийцы» уговаривали севастопольцев примкнуть к организованной ими провокации:
«Жители Корабельной слободки умирают с голода, всех их хотят истребить или сослать в Сибирь, и поэтому они решили взбунтоваться, что, как возмущение начнётся, в нём примут участие татары и арнауты (балаклавские греки) и, кроме того, турки пришлют из Константинополя свой флот, о чём им в своё время дано знать»47.
В общем, всё как обычно: «заграница нам поможет».
Похожие волнения произошли в Тамбове, Старой Руссе и даже в Санкт-Петербурге:
«…возбуждённые толпы громили полицейские управления и казённые больницы, убивали чиновников, офицеров, дворян-помещиков»48.
Однако вернёмся к Мехмету Али. Пройдя с боями через Сирию, его армия вторглась в турецкую Анатолию, где в конце декабря 1832 года разгромила войска султана. Путь на Константинополь был открыт, и в скором его падении уже никто не сомневался.
Вместе с тем в российской столице прекрасно понимали, что произойдёт далее. Как сказал император Николай I,
«…с завоеванием Царьграда мы будем иметь в соседстве гнездо всех людей бесприютных, без отечества, изгнанных всеми благоустроенными обществами. Люди сия не могут остаться в покое; они ныне окружают Мегмед-Али-пашу, наполняют флот и армию его… Мои крымские татары, доселе всегда спокойные, ныне тревожатся; между ними распущены песни с пророчествами о скором прибытии Мегмед-Али-паши, как заступника православных мусульман. Я прежде обходился шестью батальонами в Крыму, теперь же этого мало»49.
Западноевропейская пресса деятельность Мехмета Али тогда скромно именовала «революцией в Египте». Очевидно, российские власти прекрасно были осведомлены, кем на самом деле являлись «революционеры» в армии Мехмета Али.
В том, что являлось конечной целью для этой армии, также не было сомнений: начиная с осени 1832 года египетские эмиссары50 зачастили в Крым.
Вместе с тем крымские татары начали массово скупать оружие и порох51. На всех крымских базарах и в мечетях бесплатно раздавались специальные песенники, в которых героический египетский наместник «содействием Господним сего москова завладею»52.
Особая роль в подготовке мятежа в Крыму отводилась местному мусульманскому духовенству, которое должно было выступить в качестве агитаторов и организаторов боевых отрядов крымских татар. При этом вербовка будущих крымско-татарских повстанцев проводилась старым проверенным способом – своевременным и достаточным финансированием. Как сказал один мулла, «Мегмет Али паша скоро будет в Крыму… Мегмет Мурза, Адиль Бей… все согласны и рады сему случаю и приходу Мегмета Али паши… Хотя с татарами трудно будет, но деньгами можно всё делать»53.
В общем, получалась любопытная ситуация: турецкому султану, который ввиду недавней русско-турецкой войны никак не мог считаться союзником России, угрожал египетский паша, чьи интересы с российскими вроде бы вообще не пересекались. При этом сам конфликт между пашой и султаном выглядел как борьба за власть внутри Блистательной Порты. Однако было очевидно, что после захвата Константинополя египетский паша станет проблемой уже непосредственно для России, причём эта проблема окажется гораздо опаснее, чем турецкий султан.
Поэтому россияне, дабы не воевать с более эффективным противником, решили поддержать менее эффективного.
Первого января 1833 года в порту Александрии, без салюта флагу наместника, бросает якорь русский фрегат, на котором в египетскую столицу прибывает специальный представитель Николая I. Этот представитель получает аудиенцию у Мехмета Али и на словах передаёт ему послание от императора: «Государь желает, чтобы вы немедленно прекратили кровопролитие и покорились султану».
Мехмет Али, недолго думая (а точнее, будучи лишённым этим визитом возможности манёвра), тут же при российском посланнике отправляет приказ своим войскам в Турции: прекратить дальнейшее продвижение на Константинополь54. И его войска действительно остановились. То, чего не могла добиться вся султанская рать, свершилось после одной только фразы, произнесённой от имени императора России.
Однако в Санкт-Петербурге прекрасно понимали, что Мехмет Али в своих начинаниях всего лишь пешка, исполнитель чужой воли. Поэтому было необходимо, чтобы египетский наместник не получил от своих хозяев нового указания возобновить наступление. И тогда произошло следующее:
«Из-за горы, закрывающей верхнюю часть [Босфорского] пролива, явился в заливе Беюг-дэре величественный корабль с русским флагом. Вслед за ним плыл другой, там третий, и в самое короткое время залив покрылся военными судами, которые бросили якорь перед нашим дворцом [посольством России], в виду французской и английской миссий… Внезапное появление наших судов крайне поразило турок, и недружелюбные нам миссии едва верили тому, что у них перед глазами происходило»55.
Прибытие в Константинополь отряда военных кораблей Черноморского флота было изящной и многогранной акцией.
Во-первых, этим демонстрировалось намерение России силою оружия защищать турецкого султана от египетского паши. Один только этот факт являлся бы мощным аргументом в любых дальнейших переговорах между Санкт-Петербургом и Константинополем.
Во-вторых, для Мехмета Али было создано весомое обоснование оставаться в бездействии, если его будут понуждать к наступлению56.
И в-третьих, военное присутствие русских на Босфоре предположительно могло вызвать какие-либо ответные шаги со стороны западных европейцев и тем самым обнаружить их непосредственную причастность к попытке свержения султана.
Этот план отлично сработал по всем направлениям. Мехмет Али вскоре вообще прекратил воевать. Он получил Сирию и Палестину под своё управление вместе с гарантиями перехода власти в Египте его потомкам57, после чего продолжил карьеру наместника в Османской империи.
Любопытно получилось с западными европейцами. Вначале турецкий премьер (не султан) стал требовать, чтобы отряд русских кораблей ушёл из Константинополя в болгарские порты: дескать, если египтяне всё-таки перейдут в наступление, то русский флот успеет вернуться оттуда. Начальник отряда адмирал Лазарев, однако, отказался уходить, сославшись на сильный встречный северный ветер. Потом выяснилось, что на самом деле убрать флот требовали англичане и французы, которым для этого пришлось раскрыть свои карты перед турками:
«Вице-адмирал Руссен [французский посол] грозился им [турецкому правительству], что если они примут наше содействие, то он подвигнет Ибрагим-пашу [командующего египетскими войсками в Турции] к новым наступательным движениям… Ветер всё дул с севера, эскадра не трогалась»58.
В общем, после такого каминаута турки перестали пропускать французские корабли в Босфор, отгоняя их выстрелами своих береговых батарей59.
И самое главное: вскоре между Россией и Турцией был заключён союзный оборонительный договор – так называемый Ункяр-Искелесийский.
Здесь необходима небольшая ремарка относительно того, почему мы используем уточнение «так называемый».
Дело в том, что этот договор с султаном был подписан в Константинополе специально прибывшим российским представителем – графом Орловым, имевшим широчайшие полномочия. Очевидно, что в соответствии с общепринятой практикой это международное соглашение в средствах массовой информации, учебниках и прочих источниках должно именоваться Константинопольским.
Что же касается собственно топонима Ункяр-Искелеси (Султанская Пристань) – так называлась местность на азиатском берегу близ Константинополя, где с 1 апреля по 28 июня 1833 года располагался лагерь российских войск, прибывших для защиты султанской столицы от Мехмета Али. Причём случилось подобное уже не в первый раз:
«Долина сия… памятна ещё тем, что в 1799 году стоял на ней лагерем С.-Петербургский гренадерский полк генерала Бехметьева. Полк сей был в числе десантных войск, ходивших тогда в Средиземное море на судах адмирала Ушакова»60.
Кроме прочего, достоинством этого месторасположения было то, что лагерь находился как раз напротив резиденций французского и английского послов, расположенных в Бююкдере, местечке на противоположном берегу Босфора:
«Прибыл второй десантный отряд, состоявший из 3-й бригады 26-й пехотной дивизии. Войска прибыли на военных кораблях, составлявших третью эскадру Черноморского флота, под командою контр-адмирала Стожевского. Огромный трёхдечный корабль „Париж“, на коем находился адмирал, случайно бросил якорь против самых окон дома французской миссии. Войска второго отряда приняты султаном с тем же дружелюбием, как и предшествовавшие»61.
Вопреки распространённому мнению (повторённому, кстати, и в «Большой советской энциклопедии»), в Ункяр-Искелеси дворца султана (в котором якобы и был подписан договор) не было. Однако султан Махмуд II приезжал в Ункяр-Искелеси, чтобы посетить лагерь русских войск, причём дважды – как по прибытии десанта, так и на прощание. На первом смотре он даже поприветствовал стройные ряды солдат на чистом русском языке: «Издороваде ребете!»62
⠀
Заключённый между Россией и Турцией оборонительный договор стал называться Ункяр-Искелесийским (а не Константинопольским) с подачи тогдашней западноевропейской прессы – таким образом намекалось, что договор, дескать, был подписан турками исключительно под угрозой штыков русских войск (которые, кстати, в момент заключения договора грузились на корабли для возвращения домой). К сожалению, этот пропагандистский ход оказался успешным, и название прижилось даже в русскоязычной традиции63.
Российско-турецкий договор 1833 года являлся для России обязательством в случае обращения Турции предоставлять ей военную помощь64. Взамен Турция обязалась по требованию России закрыть Дарданельский пролив для военных кораблей любой иностранной державы65.
На сегодняшний день это соглашение является, по сути, высшим достижением российской дипломатии относительно статуса Черноморских проливов. Причём, как отметил очевидец событий 1833 года, «мы распространяли влияние своё – без кровопролития, и овладевали проливами – без победы»66.
Оборонительный союз России и Турции был заключён на восемь лет, до 1841 года. Впрочем, предусматривалось продление действия договора (ст. V): «Обе стороны до истечения означенного срока войдут во взаимные переговоры относительно возобновления сего Трактата сообразно положению дел того времени».
Однако положение дел со временем изменилось: в 1839 году скончался заключивший договор султан Махмуд II. Вскоре после этого новый султан Абдул-Меджид I начинает войну с Мехметом Али и при помощи подразделений британской армии вытесняет египтян из Сирии. Судя по всему, хозяева слили несостоявшегося завоевателя Крыма в обмен на восстановление лояльности султана.
В общем, взамен утратившего силу русско-турецкого договора в 1841 году Россией, Англией, Францией, Австрией, Пруссией и Турцией была подписана Лондонская конвенция о проливах, согласно которой в мирное время Босфор и Дарданеллы объявлялись закрытыми для прохода военных кораблей уже всех держав (включая и Россию).
В принципе, для России это соглашение продолжало оставаться выгодным, так как гарантировало безопасность её южных границ от нападения со стороны Британии и Франции, имевших сильные флоты.
К сожалению, как показали дальнейшие события, эти гарантии оказались сугубо формальными.
Дэвид Робертс, Луи Гаг.
«Опрос Мехмета Али в его дворце в Александрии» (1849)
«Москов-Таш» (Камень московитов) – памятный знак
на берегу Босфора, поставленный в 1833 году в честь
присутствия русской армии и флота. Был сброшен в залив в 1914 году в начале Первой мировой войны
Анри Гийом Шлезингер. «Портрет султана Махмуда II» (1836)
Сергей Пен. «Эскадра контр-адмирала М. П. Лазарева на Константинопольском рейде. 1833 г.» (2012)
Глава вторая.
Русофобская
Мы лжём на словах, лжём движениями, лжём из учтивости, лжём из добродетели, лжём из порочности; лганье это, конечно, много способствует к растлению, к нравственному бессилию, в котором родятся и умирают целые поколения, в каком-то чаду и тумане проходящие по земле.
Александр Герцен. Дневник 1842 г.
Итак, вторая фаза тотальной войны западноевропейской банкирской корпорации против российского государства началась в 1830 году.
Удары по России тогда были нанесены сразу с нескольких направлений, причём ни на одном из них атакующим не удалось добиться своих целей: русские выстояли в Польше, успешно обучались штурмовать укреплённые аулы на Кавказе, а весьма перспективного Мехмета Али Египетского вообще не подпустили к своим границам. Была ещё Средняя Азия, но это отдельная увлекательная история.
Русские не просто выдержали нанесённые удары, но действия, направленные против себя, сумели использовать для собственного продвижения вперёд. Причём это продвижение оказалось весьма болезненным для противника – как, например, в случае с Турцией.
Очевидно, что на фоне происходящего центр принятия решений международной банковской корпорации пришёл к выводу, что настало время атаковать Россию всей доступной военной мощью – то есть не одними только диверсантами и местными мятежниками, но и регулярными армиями подчинённых им западноевропейских государств.
Правда, была небольшая проблема с реализацией подобного плана: западноевропейские правительства ещё не успели забыть о том, что случилось с Наполеоном Бонапартом в 1812 году. Вертикаль нулевой власти, очевидно, была всё-таки не настолько явна и прямолинейна, чтобы требовать от европейских правительств немедленного исполнения такого серьёзного задания. Поэтому понадобилось некоторое время для создания условий, в которых даже для сверхосторожных западноевропейских государей не осталось бы ни единой возможности для отказа от нападения на Россию.
Так в европейской культуре появился феномен, который современные исследователи называют russophobia.
В принципе, целенаправленное внедрение в сознание европейцев образа (лютого) врага в виде русских начал ещё Наполеон Бонапарт67. Именно при нём в массовой культуре получила развитие тенденция говорить о России либо плохо, либо ничего.
Так, в книге Шарля Франсуа Филибера Массона «Секретные воспоминания о России», изданной в 1800 году, правление Екатерины II было представлено исключительно как её непрестанное увлечение любовниками, из которых каждый следующий непременно убивал предыдущего. Ужасы сибирской каторги красочно описывались в двух романах, появившихся в 1806 году: «Елизавета, или Сосланные в Сибирь» Софи-Ристо Коттен и «Русский курьер, или Корнели де Жюсталь» Аделаиды Шемен. Россия в этих произведениях представлялась страной, в которой всё «мрачно, как солнце в этих краях, и тоскливо, как их климат», причём подавляющую часть территории страны составляли сибирская каторга и пустынные степи, по которым носились орды cosaques, bachkirs, kalmouks, tartares.
В 1807 году, спустя 16 лет после смерти Клода Карломана де Рюльера, был издан его четырёхтомник «История анархии в Польше и разделения этой республики, с анекдотами того же автора о революции в России 1762 года». Интерес представляют описанные в книге «нравы московитов», которым было отведено почти десяток страниц. Из наиболее характерных черт этих нравов отмечались природная ненависть ко всем иностранцам, а также приверженность неправильной религии, которая появилась исключительно вследствие перевода на славянский язык68 священных книг иудеев.
Самой главной национальной особенностью русских Рюльер считал их раболепие: «Нация рабов, которая не только была порабощена, но и рождена для рабства!»69 Русские настолько рабы, что, если умирает их хозяин, они тут же продают себя другому хозяину, потому что не понимают, что им делать со своею свободою. Русские женщины, вышедшие замуж за иностранцев, начинают считать себя нелюбимыми и неинтересными, если их не избивают мужья. Кроме того, в русском языке слова «раб» и «человек» – синонимы70.
Вот поэтому, делает вывод Рюльер, русские и не свергают своего царя71.
Шедевром наполеоновской пропагандистской кампании против России стало сочинение Шарля-Луи Лезюра «Возрастание русского могущества с самого начала его и до XIX века». Первое издание в 1807 году было полностью отозвано из продажи в связи с заключением Тильзитского союзного договора между Францией и Россией, поэтому сейчас в основном известно второе издание, вышедшее накануне войны 1812 года.
В этой книге впервые появляется «завещание Петра Великого», якобы добытое в 1757 году французской разведкой. По завету Петра, главной целью русских являлся захват всей Европы (за исключением Англии), а также Турции, Персии, Индии и Леванта. При этом всех французов, испанцев и итальянцев российский император будто бы наказывал своим потомкам переселить в Сибирь. Миссия же Франции и её императора заключалась в том, чтобы остановить русское нашествие и не допустить порабощения европейцев.
Как известно, Наполеон Бонапарт эту миссию успешно выполнил, порабощения европейцев русскими не допустил, с чем и отправился коротать остаток своих дней на одиноком острове, расположенном между Бразилией и Анголой.
После отъезда Наполеона знамя священной информационной войны против России было подхвачено ещё и британцами.
Пробой британского пера на русофобском поприще можно считать книгу Роберта Томаса Вильсона72 «Очерк военной и политической силы России: в 1817 году». В первый год публикации эта книга выдержала четыре издания в Британии и как минимум одно в США73.
Впрочем, объективности ради следует отметить, что сочинение Вильсона очень сильно отличается от остальных антирусских поделок: в нём практически нет ненависти к России. Даже, наоборот, есть нескрываемые уважение и симпатия к её властителям.
Вот одно из высказываний Вильсона об императоре Александре I: «Он лелеял всеобщее процветание государства, приспособленного к нуждам всех и каждого»74. Немного неожиданно узнать такое про русского царя из уст иностранца, не правда ли?
Особенно впечатлили Вильсона достижения русских в освоении причерноморской Пустоши:
«Земля, на которой ныне стоит город Одесса, не содержала в 1794 году ни одного дома или жителя; теперь здесь тысяча каменных домов и свыше сорока тысяч жителей; из порта ежегодно отплывают восемьсот кораблей и вывозится такое количество зерна, что эта часть света, как и во времена греков и римлян, обещает быть главным зернохранилищем Средиземноморья»75.
Вообще, книгу Вильсона можно назвать хрестоматией разрушенных русофобских стереотипов. Судите сами:
«Наполеон был неточно информирован по нескольким вопросам, касающимся России.
Три его главные ошибки заключались в следующем: вера в то, что хороших дорог нет, а поверхность покрыта затвердевшим снегом; земледелие заброшено; население рассеяно.
Он нашел, однако, такие же прекрасные и действительно более широкие дороги, чем во Франции, ибо пушки могли двигаться по три в ряд со значительным промежутком между ними…
Он также видел, что крестьянство лучше устроено, лучше снабжено топливом, лучше одето и, согласно их привычкам, лучше накормлено, чем любое крестьянство на континенте или любое крестьянство в современной Англии!»76
В своей книге британский генерал рассказал о России столько хорошего, сколько сейчас хватило бы, наверное, на сотню российских книг.
А после всего этого Вильсон переходит к главному:
«Может ли Россия, которая в 1799 году располагала армией только в пятьдесят тысяч человек, в 1807 году – не более восьмидесяти тысяч для защиты обеих столиц, а в 1813 году – всего лишь триста тысяч на всей своей территории… может ли она, несмотря на разрушительное вторжение и войны столь больших потерь и расходов, собрать и перевооружить армию, достаточную для защиты своих приобретений и улучшения своих преимуществ?
Ответ таков: она может; и Европа, и Азия должны признать истинность этого утверждения: ибо обе части земного шара затмеваются массой в шестьсот сорок тысяч человек, которые превратятся в один миллион двести тысяч в боевом порядке, исключая ополчение, татарскую кавалерию и т. д.»77.
Несомненно, британский генерал видел огромную опасность для всего цивилизованного мира, исходившую от непонятной страны, которая в морозной Сибири и жаркой Дикой Степи строила красивые богатые города и принимала к себе различные народы в их самобытности, при этом превращая в верных подданных78; страны, чьи правители по странной прихоти стремились к её процветанию и дальнейшему величию. Поэтому британский генерал вопрошал:
«Неужели Европа, Азия и Америка… не предпримут никаких усилий для сохранения своей независимости? Должен ли указ Александра быть всеобщим законом?»79
Очевидно, этот вопрос представлялся генералу сугубо риторическим, поэтому завершающую часть своей книги он посвятил теме создания военного союза в составе Британии, Франции и Австрии80, направленного против России. При этом обратим внимание, что никаких иных комбинаций Вильсон в своей книге даже не рассматривал. То есть на одной стороне противостояния была однозначно указана только Россия, и for the restoration of the balance of power («для восстановления баланса сил») именно против России должен был объединиться весь остальной мир.
Любопытно, что при этом сам же Вильсон привёл пример практически идеального отношения русских к недавно поверженной Франции в сравнении с другими участниками европейской коалиции:
«Александр, пользуясь невоздержанным и неблагоразумным поведением своих союзников, снова попытался снискать расположение французского народа. Его армии поддерживали строгую дисциплину. Его воззвания, отказ от контрибуций и раздача щедрых даров жителям, пострадавшим от прохода союзных войск, распространялись с большим усердием; и его открытое противодействие планам Австрии, Пруссии и Голландии по расчленению Франции дало ему много приверженцев…»81
То есть после оккупации Франции русские почему-то не только не стремились навредить этой стране, но ещё и защищали бывшего противника от посягательств со стороны его западноевропейских соседей. И тем не менее британский генерал всё-таки настоятельно рекомендовал Франции объединиться с этими самыми западноевропейскими соседями именно против России.
Для обоснования своей рекомендации генерал никаких иных доводов, кроме того, что Россия – сильная держава, не приводил.
С другой стороны, замечательное обоснование для нападения на Россию было дано известным экономистом Карлом Генрихом Марксом буквально перед самым началом Крымской войны.
В своей статье для «Нью-Йорк трибюн», написанной в апреле 1853 года, он объясняет: для Британии критически важно увеличивать продажи её товаров, и именно поэтому она вынуждена вторгаться на чужие рынки, в частности – на традиционные российские рынки в Азии82. Однако, продолжает Маркс, в условиях, когда две трети британских товаров во Внутреннюю Азию шли через Дунай и черноморские порты, Россия, получив полный контроль над Чёрным морем, смогла бы эффективно защитить свою торговлю83.
Несомненно, Карл Генрих Маркс был достаточно продвинутым экономистом, чтобы определить истинное содержание так называемого «Восточного вопроса». При этом ярый русофоб Маркс не только не упоминает (в отличие от современных российских учебников по истории) русскую экспансию в качестве причины Крымской войны, но также и не стесняется упомянуть фактор экспансии британской.
Кроме прочего, Маркс являлся ещё и мировым лидером профессиональных революционеров, для которых работодателем уже была обозначена цель №1 – суверенная Россия. Поэтому Маркс не мог не попытаться перевести свои, по сути, разумные выводы – в идейно правильную патетику:
«Россия – определенно завоевательная нация, и так было в течение целого столетия, пока великое движение 1789 года не вызвало к мощной активности её антагониста грозной природы. Мы имеем в виду Европейскую Революцию, взрывную силу демократических идей и врожденную жажду свободы человека. С той поры на европейском континенте существовали в действительности только две державы – Россия с её абсолютизмом и Революция с демократией»84.
Соответственно, все европейские революционеры в грядущей войне становились естественными союзниками Британии:
«Если Россия овладеет Турцией, то её сила увеличится почти вдвое, и она станет превосходить всю остальную Европу вместе взятую. Такое событие было бы невыразимым бедствием для революционного дела. Сохранение турецкой независимости или, в случае возможного распада Османской империи, препятствие российской схеме аннексии – это вопрос высочайшего момента. В данном случае интересы революционной демократии и Англии идут рука об руку»85.
Ücretsiz ön izlemeyi tamamladınız.