Kitabı oku: «Все нормальные люди»

Yazı tipi:

* * *

Светлане, Софье, Евгении и Анастасии посвящается (смайлик улыбочка)
Всё написанное ниже – бездоказательные истории, а значит, выдумка. Узнавание кого то или чего то – результат сугубо личного жизненного опыта читателя (смайлик задумчивый)

Харон и мэр

Ах, какая пошлость – умирать, лёжа в постели, от какой-нибудь долгой болезни, измучив близких и соседей затянувшимся прощанием со всеми сопутствующими кормлениями с ложечки, выносом утки и капризами всё никак не умирающего. То ли дело смерть быстрая, яркая, такая, чтобы разговоров потом на месяц и отдельная строчка в биографии на все времена!

Примерно так размышлял глава города N, просматривая новости о себе в местной городской и даже областной прессе. Платон Ефимович, а именно так звали всенародно избранного мэра славного, с богатой историей города, относился к той редкой породе людей, которые уже при жизни без всякого стеснения считают себя личностями незаурядными, знаменитыми и даже, чего уж там стесняться, по-своему великими и даже историческими. Его комната отдыха, что находилась аккурат за массивным начальственным столом в просторном кабинете, была сверху донизу увешана грамотами, благодарственными письмами и фотографиями хозяина в рамках – весь этот антураж словно подчеркивал его исторический масштаб и величие.

Проглядев публикации, в каждой из которых на главу города также смотрела его родная физиономия во всех ракурсах и трудовых эмоциях, Платон Ефимович откинулся всем своим начальственным телом на спинку кожаного дивана и снова задумался о смерти. Не сказать, что он чувствовал что-то этакое тревожное, или был уже стар, или неизлечимо болен, но очень ему хотелось новых ощущений. Тщеславие пресытилось лестью подчиненных, восторгами и завистью граждан. Сказать о всенародной любви к мэру, пожалуй, было бы преувеличением, но Платон Ефимович давно уже привык не замечать недовольных и списывать всё на человеческую глупость и пошлость тех представителей общества, что периодически пытались его критиковать и ругать в Интернете.

За два своих мэрских срока он давно победил политических врагов, его позиции в области и в Москве казались незыблемыми, да и сама Москва уже маячила на горизонте сквозь призму депутатского кресла или значка сенатора. Но это всё было уже скучно и лишено той радости, гордости и душевного удовольствия, что он ощущал, например, на своих первых выборах, или на второй инаугурации, или, скажем, после переезда в шикарный особняк в Сосновом Бору и покупки первой, маленькой речной яхты.

«„Я, Платон Ефимович, всего в этой жизни добился сам! Помнится, сидя у маменьки на руках, я в полтора года от роду абсолютно самостоятельно расстегнул её блузку, достал своими маленькими и слабыми ручонками тяжёлую грудь и насосался материнского молока…” – Именно так я начну свои мемуары, которые буду подписывать собственноручно во время аншлага на презентации, – думал после обеда разомлевший на диване градоначальник. – И всё-таки историческая личность не может умереть, как умирает простонародье! Вот возьмёт мои мемуары, например, пытливый студент, может быть, даже иностранный, желающий понять историческую личность из славного города N, а там в предисловии к новому изданию – что? Умер от инфаркта? После продолжительной болезни от нас ушел? Последние годы жизни был парализован и диктовал воспоминания близким? Не-е-е-е-т! Вот люди умирают красиво, на войне, например, совершая подвиг! Или спасая кого-то на пожаре! Или вот прямо во время выступления перед депутатами города с участием депутатов Государственной Думы и губернатора! Или после нападения подлых врагов народа, или из-за отравления иностранными шпионами… – Платон Ефимович представил себе текст из будущий книги серии „Жизнь замечательных людей”: – „Масштаб исторической личности Платона Ефимовича, его способности стратегически мыслить подчёркивает его смерть, подобная смерти великого…”» – Здесь мысль словно запнулась, а Платон Ефимович судорожно начал перебирать имена великих мыслителей, потом великих правителей, которые были одновременно и мыслителями, потом мыслителей, правителей и писателей – таких же многогранных, как он сам.

За этим занятием мэр города не заметил, как дверь его комнаты отворилась и кто-то вошёл. Только на расстоянии вытянутой руки от своего блаженно разомлевшего послеобеденного лица мэр увидел нечто, и тут же с криком страшно испугавшегося человека на удивление высоко подскочил – так, что вжался спиной в стену с почётными грамотами, стоя ногами на диване.

Онемев и прижав моментально вспотевшую ладонь к груди, Платон Ефимович рассматривал существо, похожее на старика со всклокоченной бородой и с нечеловеческими горящими глазами, в плаще до пят. Старик тоже молчал, пронизывая градоначальника взглядом насквозь, словно рентгеновскими лучами. И вдруг, раскрыв свой безобразный, обрамлённый клочковатой бородой рот, прорычал:

– Было бы кого тут консультировать! Гоняют меня к таким уродам!

– Я-а-а-а не урод, вообще то… – не своим голосом промычал мэр в ответ. – Как вы сюда попали? Почему не доложили? Вы кто?

– Конь в пальто! – Огрызнулся старик. – Хароном меня зовут, паромщик я для умерших! Слушаю тебя!

– К-к-к-каких умерших? Я ж-ж-ж-живой, меня не надо никуда перевозить!.. – сползая по стене и сбивая своей массивной, заплывшей жиром тушей рамки с грамотами и фотографиями со стены, проблеяла несостоявшаяся историческая личность. – Что вам нужно?

– Велено показать тебе, кого перевозил, чтобы ты выбрал, – всё так же нетерпеливо и будто уже насмешливо, без всякого уважения к должности собеседника проворчал старик. – Но имей в виду, кого бы из великих ты ни выбрал, твоя собственная смерть должна хоть как-то соответствовать твоему характеру или привычкам. Совсем постороннюю смерть просить не положено! А я инструкции не нарушаю!

– К-к-к-каких умерших? Я ж-ж-ж-живой, меня не надо никуда перевозить!.. – сползая по стене и сбивая своей массивной, заплывшей жиром тушей рамки с грамотами и фотографиями со стены, проблеяла несостоявшаяся историческая личность. – Что вам нужно?

Сидя на спинке дивана среди попадавших рамок и по-прежнему прижимая потные ладони к груди, Платон Ефимович вдруг понял, что всё происходящее сейчас он нажелал себе сам и желание его исполняется! В то же время мэр города N, слегка оправившись от испуга, подумал о том, что это уникальный шанс и очередная удача, которая выпала не кому попало, а только исключительной, исторической личности, то есть ему. Эта мысль, несмотря на страх, наполнила душу градоначальника таким сладким, уже подзабытым чувством собственного величия, какого он не испытывал со дня второй своей инаугурации, после зачитывания со сцены поздравительной телеграммы от премьер-министра. Глава города подсобрался, взял себя в руки и, как бы прощупывая ситуацию, точно на переговорах по созданию депутатских фракций в городской думе, произнёс:

– То есть я могу выбрать кого угодно из великих представителей человечества, но вы меня пока никуда не перевозите, та-а-ак, да?

– Та-а-ак, да, – словно подражая осторожному вопросу и пародируя интонацию мэра, ответил Харон. – Только выбор должен быть обоснован твоим характером или биографией! Скажи мне, в чём ты велик, и я помогу тебе выбрать Великого. Ваши смерти будут похожи, как две капли воды!

Мэр окончательно перестал бояться, приосанился и начал думать, поглядывая на рамки с фотографиями себя любимого на противоположной стене. Думать о себе было привычно и приятно. На лице Платона Ефимовича даже образовалось нечто похожее на улыбку, и нос невольно задрался вверх.

– Уважаемый Харон, вы из античного греческого мира, а меня не зря родители назвали Платоном! Может быть, я умру, как кто-то из великих мыслителей античности, которых человечество помнит и читает уже полторы тысячи лет? А?

– А сам ты что написал? – спросил Харон, почёсывая узловатыми, задубевшими скрюченными пальцами всклокоченную бороду.

Вопрос застал мэра врасплох.

– Э-э-э… М-м-м… А! Я… я был в нашем городском театре на встрече с труппой и сделал целый ряд очень правильных и точных замечаний по одной пьесе! После моей критики – режиссер мне сам рассказывал – в постановку сразу же были внесены изменения!

На лице Харона впервые отразилось что-то похожее на удивление. Он взмахнул рукой, и мэр увидел статного грека в длинной тунике. Харон торжественно провозгласил:

– Отец трагедии, великий Эсхил. Лично я обожаю его «Орестею»! Когда я перевозил его в царство мёртвых, я остановил лодку посреди реки и заставил его прочитать мне свою трагедию! Слёзы умиления выступили даже на моём лице!

– О да! Я выберу этого величайшего грека! – воскликнул Платон Ефимович, мысленно уже читая предисловие к своей биографии из серии «Жизнь замечательных людей» и посмертному переизданию своих мемуаров. – Как умер сей великий муж?

– Орёл нёс пойманную черепаху и увидел внизу лысину Эсхила. Он подумал, что это камень, – и вот, чтобы разбить черепаший панцирь и склевать нежное мясо, сбросил её прямо ему на голову. От удара Эсхил мгновенно умер!

– М-м-м, а можно другого великого грека? – резко передумал градоначальник, представив себя в гробу с разбитым черепахой черепом. – Может, философа какого?.. Вот одно моё интервью назвали самым философским интервью политика!

– Про что там? – тут же поинтересовался Харон.

– Ну, я сказал тогда перед третьими своими выборами, что не держусь за свое место, привилегии, зарплату мэра, что не надо переживать о том, что зависит не от тебя, а от народа!

– Хм, да ты стоик, человек! Признаться, стоицизм и мне симпатичен. Погоди, дай вспомнить… – Харон задрал голову к потолку. – Точно! Хрисипп! Великий Хрисипп для тебя подходит!

– Не слышал, но звучит прекрасно! – воскликнул увлечённый процессом Платон Ефимович и осторожно уточнил: – А как он умер?

– Осёл съел его смокву, и Хрисипп попросил для него вина, чтобы осёл промочил горло. От этой прекрасной шутки он так хохотал, что тут же и умер от смеха!

– Нет, нет, нет! Пойми Харон, я всё-таки политик! Это как на войне пробыть всю жизнь – вокруг заговоры, предательство… А выборы – они как постоянная война… Понимаешь? В этом-то я без всякого преувеличения – прекрасный профессионал!

– Да? Хм, есть! Есть у меня для тебя Великий Митридат Евпатор! Вечный Рим неделю праздновал его смерть. Сам Цицерон славил смерть этого правителя! Сорок лет он сражался с римскими легионами. Пантикопей был при нём чуть не столицей всего мира. Его родной сын Фарнак предал отца и поднял мятеж. Митридат был настолько мудр, что обезопасил себя от врагов тем, что с юности приучил свой организм к ядам, и никто не мог его отравить!

– А он как умер? – настороженно спросил очарованный величием понтийского царя Платон Ефимович.

– Он снял со своего пояса страшный яд, дал его своим дочерям, а потом выпил сам, чтобы не попасть в руки врагов. Дочери тотчас упали замертво, а он даже не потерял сознание, и тогда…

– Нет, нет, не надо Митридата, пусть даже и Цецерон про него говорил… Не надо! Вообще-то политикой не только в античности занимались – в истории масса других замечательных правителей! Король какой-нибудь, или там император…

– Хорошо, неблагодарный! Возьми тогда Карла Второго Наварру по прозвищу Злой! Вот кто воистину был великий политик! А как он умер! Как умер в 1378 году в своем замке Сан-Педро! Служанка обернула его, простудившегося короля, с ног до головы в холстину, пропитанную бренди… Ты любишь бренди, кстати? Вот! И нечаянно, отрывая нитку и держа в руках свечку, подожгла холст. Пропитанный бренди холст вспыхнул, и Карл Наварра мгновенно сгорел заживо!

– Не-ет! Нельзя ли что-то поспокойнее и величественнее! – выйдя из себя, закричал на Харона мэр города N.

– Не вопрос! Я вот вижу, что ты большой гурман! – нисколько не смущаясь, продолжал Харон. – А пробовал ли ты великолепный шведский десерт «семла»? О-о-о, это божественные булочки! Я их пробовал, когда переправлял на тот свет славного скандинавского короля Адольфа Фредерика, который умер, съев после обеда сразу четырнадцать булочек «семла»!

Разговор мэра с Хароном тянулся и тянулся, а решения всё не было. Платон Ефимович вспоминал и вспоминал свои замечательные качества и особенности характера, но никак не мог выбрать, на кого из великих ему походить в своей смерти. Вспомнили императора Священной Римской империи Фридриха Барбароссу – Рыжая Борода, но он во время Крестового похода просто упал с коня в ручей и утонул из-за тяжёлых доспехов, что совершенно не устраивало мэра. Отказался он и от умницы Хамаюна, падишаха Империи Великих Моголов, потому что тот поскользнулся в своей библиотеке со стопкой книг и разбился насмерть. В этой смерти Платону Ефимовичу не понравился намёк на его не написанные пока мемуары. На Мартина Первого, короля Арагона, упал собственный шут, и мэр с негодованием вспомнил о своём заместителе. Услышав о смерти Карла Восьмого, который, проходя через дверь, ударился головой об косяк и умер, Платон Ефимович даже обвинил Харона в коварстве.

Конца разговору не было видно, как вдруг раздался грохот, и мэр города открыл глаза. Он лежал на полу в собственной комнате отдыха, свалившись во сне с дивана. «Бред какой! Приснится же!» – подумал глава города, как вдруг увидел разбросанные рамки с благодарственными письмами и фотографиями. Что-то странно заскребло на душе Платона Ефимовича. Он встал, вышел из комнаты и набрал в поисковике рабочего компьютера: «Смерть Эсхила»…

К вечеру в психиатрической лечебнице раздался звонок из мэрии. А еще через полгода в её стенах скончался знаменитый на весь город N пациент.

Виконт и Васька

Жил-был кот Виконт в городской квартире. Серый, сытый, с плотным блестящим мехом породистый британец. Детей хозяйских к себе близко не подпускал, ходил по квартире вальяжно, словно показывая всем своим видом, кто тут хозяин. На самом деле он себя и считал хозяином, на этот счёт имел даже собственную убедительную теорию. Суть её сводилось к тому, что весь мир был устроен специально для него, Повелителя. Все окружающие живые существа в квартире были слугами, распределившими между собой обязанности по отношению к нему, великолепному Виконту, кошачьим Богом избранному Сверхкоту. Хозяйка должна была его кормить и мыть миску, младший сын обязан был его веселить ленточкой, старший должен был включать ему каждый день Интернет, а в должностные обязанности хозяина входило выносить за ним туалет и почёсывать Виконта за ухом, когда тот решал посмотреть телевизор.

Квартира, естественно, воспринималась как личная собственность, в которую именно он, Виконт, пустил свою прислугу на проживание исключительно по доброте и милости. Как требовательный и справедливый властелин Виконт периодически ругал нерадивых слуг, когда те лентяйничали и слишком долго спали, вместо того, чтобы встать и накормить хозяина. Или когда дармоеды не вовремя выносили его туалет. Тогда Виконт демонстративно делал свои дела в неположенном месте, а потом распекал тунеядцев, наблюдая за экстренной уборкой с дивана.

Только один неприятный факт не вписывался в его теорию, а именно – поездки в деревню. Кота, если тот не успевал надежно спрятаться, насильно, нарушая все его права, запихивали в тесную клетку, целый час трясли по кочкам, затем высаживали в деревянном доме, где было много неприятных запахов, звуков и насекомых, которых Виконт терпеть не мог. Так и сидел он под столом со свисающей до пола кружевной скатертью в деревенском доме недовольный все выходные, рассуждая о том, что даже монахам в Средневековье несколько раз в году прощалось хулиганство и бражничество на маскарадах – что же говорить о его нерадивой домашней прислуге?

И вот однажды – не иначе, какой-то кошачий чёрт дёрнул его за хвост – решил Виконт выйти на крыльцо дома, поглядеть на деревню. Конечно же, как это и бывает по «закону подлости», в ограде дома именно в этот момент бродил деревенский ничейный кот Васька. Хозяйка, которая жутко боялась мышей, всегда подкармливала местных кошек. Из всех кошачьих в деревне Васька был самый-самый, вроде как за командира или, скорее, за главаря. Это был поджарый рыжий котяра, с порванным ухом, свёрнутым набок, каким-то словно пожёванным носом, от которого в разные стороны торчали редкие усы различной длины, с облезлым боком и неправильно сросшейся когда-то перебитой левой задней лапой. Никакой своей теории у Васьки не было, но с понятиями у кота было всё железно. Он чётко знал свою территорию, на которой не то что птицы и грызуны его уважали, но даже собаки всех размеров и змеи предпочитали огибать то место, где находился рыжий. Добычу Васька среди кошачьей общины распределял по справедливости, дома дачников обходил первый, во дворах местных жителей ночевал строго поочерёдно, людей уважал и опасался одновременно. Уважал за искусство добывать еду и делиться с ним, Васькой, а опасался из-за риска получить сапогом под хвост, если Васька чего не того стащит вкусненького. Из-за этого опасения и соображений некой привязанности к деревенским землякам Васька принципиально запретил сам себе таскать молодых куриц и цыплят, отчего домашняя птица была единственной живностью, которая наравне с людьми чувствовала себя в присутствии рыжего разбойника в полной безопасности. А цыплята так даже наоборот, совершенно не боясь, дёргали своими маленькими клювиками за шерсть и усы отдыхавшего посреди двора Ваську, точно зная, что ни один ворон или кречет близко не подлетит к ним в присутствии рыжего.

И вот, ещё не доев хозяйкину сосиску, Васька увидел толстое, серое, лощёное существо на крыльце дома. Своими габаритами и слегка сплюснутой, как у боксёра, жирной мордой, британец произвёл на Ваську впечатление опасного, даже грозного соперника. Рыжая шерсть бродячего кота встала дыбом, голова пригнулась к земле, и облезлый нечёсаный хвост закрутился, как лопасти у вертолета. Ленивый Виконт, не замечая опасности, время от времени отмахивался от жужжащих мух и с грустью вспоминал свою городскую квартиру. Васька повернул голову к сидящей на почтительном расстоянии и ожидавшей своей очереди к сосиске кошке Мурке и отрывисто мяукнул ей: мол, исчезни, женщина, сейчас тут мужской разговор будет. Мурка понятливо и даже как будто кивнув своей чёрно-белой с длинными острыми ушами головой, засеменила к забору, оглядываясь иногда на недоеденную сосиску.

Наконец Виконт заметил существование Васьки, и ощетинившийся рыжий кот не произвел на британца благостного впечатления. Шерсть Виконта тоже слегка вздыбилась, но не от боевого настроя, а от какого-то неосознанного страха и неприятного ноющего предчувствия. Виконт хотел было податься назад, в дом, но упёрся спиной в закрытую ветром дверь. Нет, не то чтобы Виконт решил сбежать, но и общаться с этим облезлым нечёсаным рыжим шибздиком ему тоже не хотелось.

Тем временем Васька сделал еще два шага к крыльцу и издал протяжный боевой клич: «Мя-а-а-а-у-ш-ш-щ-щ!..». На что Виконт вполголоса мявкнул что-то неразборчивое. Дальше, по мере каждого шага, уменьшающего расстояние между ними, у котов разворачивался такой разговор, какого у Васьки отродясь не было ни с кем. В ответ на прямой вопрос Васьки: «Ты кто такой, хрендель тупорылый?» – Виконт, после непродолжительной настороженной паузы ответил:

– А вот не подходите ко мне, бомж нечёсаный, натрясёте мне тут своих блох. Не подходите, говорю вам ещё раз, а то прикажу своему слуге, чтобы вас посадил клетку и отвез куда-нибудь в лес.

Васька обалдел от такой наглости. «Ладно блохи, за блох он сейчас ответит, – думал Васька. – Но как он хозяина прислугой называет – это что-то новенькое. Как это кот может командовать людьми?!» У Васьки даже шерсть на какое-то время перестала дыбиться.

– Ты чего, кабан усатый, совсем зажрался? Совсем берега попутал, какая тебе прислуга? Я тебе сейчас и за своих блох, и за хозяев твоих так надеру одно место…

И Васька сделал еще два угрожающих шага к Виконту. У того с приближением Васьки настроение портилось всё больше. В кошачьей голове бешено крутились мысли в поисках аргументов для успокоения рыжего.

– Да чего бы ты понимал, деревня! Кошки давно уже правят миром! Весь мир живёт для кошек, никогда ещё в мире кошки не были главными, как сейчас, на всей планете! Кошек хвалят, ими любуются, в Интернете котики – первое дело. Мы – боги! Вернее некоторые из нас… Я таких миллионеров знаю, которые только за съёмки в рекламе до конца жизни и себя, и своих котят, и пракотят «Вискасом» обеспечили!

Шерсть Виконта тоже слегка вздыбилась, но не от боевого настроя, а от какого то неосознанного страха и неприятного ноющего пред чувствия. Виконт хотел было податься назад, в дом, но упёрся спиной в закрытую ветром дверь.

– В какой рекламе? – ошеломлённо спросил Васька, снова теряя от удивления свой воинственный вид. – Да я тоже пробовал «Вискас», та ещё отрава, караси вкуснее…

– Да в обычной рекламе! Колхо-о-оз! Да взять хоть бы и меня, например! У меня с котёночных времён уже 784 фотографии и 49 видео во всемирной сети, понял? – Виконт приосанился и победно взглянул на Ваську. – Тринадцать тысяч лайков всего, включая лайки из Европы, Америки, Австралии! Даже из Японии лайки есть! А ты мне тут чушь какую-то несёшь! Будешь так со мной разговаривать – опозорю тебя на всю планету, даже лапы о тебя марать не стану!

Последние слова были явно лишние, и Васька вновь мгновенно ощетинился и зашипел:

– Ах ты, морда импортная! Ты кого лайками пугаешь, да я с немецкой овчаркой полчаса бился, терьера лично гонял! Ну, держись, гад!

– Тихо-тихо-тихо! Сундук ты необразованный, я про другие лайки! И между прочим, у меня полный интернет-курс боевых искусств! Ты хоть один финал боёв без правил видел? А я, я все чемпионаты лично пересмотрел, понял? Имей в виду, у нас тебе не какой-то там бокс, лежачих мы тоже добиваем, так что не советую! Ки-я-а-мяу!

Виконт тяжело подпрыгнул на месте, изображая двойной удар ногами, просмотренный им совсем недавно в Интернете, с умыслом напугать рыжего, и продолжал:

– Тебя как, бомжара, завалить-то? Лоукиком или апперкотом? Может, ты хочешь испытать на себе «двойной удушающий»?

– Какой «лукик»? – В очередной раз растерялся Васька – Какой еще «апрекот»?

– Какой-какой… Хосе Мартинеса, чемпиона мира, между прочим!.. С какими мамонтами приходится разговаривать… – Виконт презрительно отвернул голову, заодно убедившись, что дверь в дом по-прежнему закрыта.

Васька совсем запутался, кто Мартинос, кто Лоукик с Лайком и почему коты самые главные на свете. Сел уже буквально перед самым крыльцом и мяукнул:

– Ничего не понимаю. Ты чего сюда припёрся вообще, хмырь? Это моя территория…

– Не хмырь, а бог для тебя, понял? У тебя прислуга есть человеческая? А? Нет? В Интернете сидел хоть раз? И кто ты тогда передо мной? Чмо блохастое…

Дальше Виконт красноречиво, но умалчивая о дачных нарушениях его прав, рассказал Ваське свою теорию с конкретными примерами того, как он наказывает и воспитывает людей-лентяев. Рыжий аж пасть открыл, даже про сосиску и Мурку забыл. Неслыханное дело – телевизор ему включают, компьютер, кормят до отвала и – можно ли такое вообразить честному коту! – какашки за ним выносят! Виконт почувствовал, что впечатление произведено глубокое и опасность драки миновала. Он приосанился, мысленно уже прикинул, что можно будет ему взять с Васьки, и как он сам тут обживёт новую территорию. И вошедший в раж Виконт высокомерно и цинично закончил:

– Так что, рыжий, слушай меня и помалкивай, ясно? Давай-ка вот, для начала, приведи ко мне ту, чёрно-белую, длинноухую, и чтобы вела она себя правильно. А потом сгоняй куда-нибудь и достань мне свежей рыбки, а то давно чего-то не ел натуральной пищи… Давай-давай, щегол, быстренько только!..

Не докрутил Виконт свою тему, поторопился с колонизацией нового пространства. Абориген Васька вскипел от такого приказа и, наплевав на все интернеты, прислугу и Хосе Мартинеса, одним прыжком долетел до британца и с трёх ударов в кровь разодрал его приплюснутую морду. И дальше бы драл, если бы не удар сапога неизвестно откуда взявшегося хозяина.

Виконт в состоянии шока скрёб лапами по доскам крыльца, вжимаясь спиной в дверной косяк. Васька, отлетевший от удара на два метра, недовольно мяукая, победной походкой медленно удалялся к забору.

«Нормальный вроде мужик, – думал рыжий на ходу. – И сапог нормальным мужиком воняет… И чего он этому хлюсту в прислугу записался? Надо будет британцу этому еще завтра за Мурку навалять, мя-а-а-у!..».

А следующее утро в деревне началось с женского визга. Хозяйка, выйдя на крыльцо, увидела перед собой придушенную, но еще живую крупную мышь. А чуть в сторонке сидел довольный Васька, нежно мурлыкал и пытался улыбаться: «Прими, хозяйка! Извини за вчерашнее, с тобой-то не хотел ругаться! И мужику своему скажи: мол, не в обиде Васька, проставу принёс, дружить хочет! Бери, бери, не стесняйся, от твоего-то, тупомордого, не то что свежатинки, косточки, поди, не дождёшься! Здоровая пища тебе, хозяюшка!».