Kitabı oku: «Стрекалово»

Yazı tipi:

Маме и Папе с любовью

Старая пластинка на новом проигрывателе

Герой Рубанова едет на автобусе, считая остановки. Маршрут Курск-Калиновка. Конечный пункт – деревня Стрекалово; место, где родился поэт. За окном купола и триколоры соседствуют с памятниками вождям ушедшей эпохи. Серый простор. Дым отечества. Венедикт Ерофеев бессмысленно ерничал в этом пейзаже, Рубанов принимает его как данность. И любит. Не из интеллигентского великодушия, а ощущая себя его частью. Эта органичность, во многом забытая эгоцентричным жителем столицы, напоминает о мудром смирении, с которым стоит относиться к жизни, если ты понял, где твой дом. Поэты обычно мечутся во времени и пространстве, гоняясь за несбыточным. У Рубанова этого болезненного поиска нет и в помине. Если поэзия должна приносить весть, то весть Романа Рубанова проста: дедовский самосад, вода из колонки, хлеб на столе. Ее не надо изобретать. Она – перед тобой.

Cценки из жизни поселка городского типа (ПГТ) с щедростью рассыпаны по книге, но за ними стоит нечто большее, чем наблюдательность. Какая-то старая, узнаваемая мелодия с треском виниловой пластинки, постоянно преследует тебя, радуя и тревожа своей щемящей надрывностью. «На каждой кочке звучит Вертинский», «джаз на коротких радиоволнах». То ли решили потанцевать персонажи Василия Шукшина, то ли Эльдара Рязанова из «Вокзала на двоих». Они – наши современники. Связь времен в поэтике Романа Рубанова не нарушена. Человек мутирует не так быстро, как предлагает ему это сделать научно-технический и социальный прогресс. Нам дается шанс вглядеться в лица наших бабушек, чтобы успеть что-то понять перед вступлением в новое, неизведанное время.

Возвращение к опыту советской словесности востребовано новым поколением , входит в моду. И дело тут не только в ностальгии, умелом позиционировании или ставке на очередную «новую искренность». Дело в стремлении к достоверности речи. Саморефлексии 90-ых, ирония, скепсис, фига в кармане, как визитная карточка постмодерна, мгновенно сошли на нет, как только мы оказались в дне сегодняшнем. Лишенном иллюзий. Не знаю, повлияла ли на Рубанова поэтика Бориса Рыжего, осмелившегося писать «по старинке» пятнадцать лет назад и получившего небывалый, в чем-то даже необъяснимый успех. Скорее всего, тенденции родились в самой логике развития поэтического языка. Он меняется не так быстро, как ширина брюк и длина юбок. В провинции пишут так, словно метаметафоризма, концептуализма или смещения поэзии в русло европейского свободного стиля не было. И вовсе не потому, что не читали. А потому, что не прижилось. Поэзия существует как внутренняя необходимость пишущего, а здесь необходимости для нарочитых экспериментов нет.

«В деревню поеду на ПАЗике по кочкам, как в полубреду. И все первомайские праздники в кромешной глуши проведу». Люди в стихах Рубанова всегда едут в деревню, хотя и живут в городе. Город он – «без тепла и без души». А в деревне осталась сказка, тайна, где «от нарастающего гама шмелей, таскающих пыльцу, проснётся на рассвете мама, чтоб завтрак собирать отцу». А по лугу ходит корова Дымка и «тучным выменем будто мешком, золотыми набитым, позвякивает и весь луг молоком заволакивает». Священник, отец Валентин, тоже пользуется общественным транспортом. «Вот он и едет. И смотрит в окно. Жизнь, как песок на весах. А полчаса долго тянутся, но что для него полчаса?» Попытка измерять время в масштабах Господнего дня стоит практически за каждой строчкой этой книги. Куда нам без «ощущения вечности» за плечами? Не стоит размениваться и мелочиться.

Противостояние города и деревни суть развития цивилизации. С этой точки зрения можно рассматривать любой мировой конфликт, любую войну. Верность традиции – не обязательно слепое подражание, это – путь достоинства. Присяга. И если ты обладаешь собственным голосом, он будет услышан через решетку любых изобразительных средств. В Париже пишут, как Элюар и Апполинер. Переведите Рубанова верлибром – и вы получите такой же качественный текст. За стихами Романа Рубанова проступают лица реальных людей, реальных берез и райсобесов. Это черта художника, способного работать в разных жанрах. В данном случае автор отрабатывает песенную мелодику. Уверен, что он может взять и другую ноту.

«На Флора с Лавром дискотека в центре». «Никитская церковь. Забора проём». «Щи на плите накрыты полотенцем». «Баба Шура кормит уток на дворе.» «Собаки мёрзнут в тесных конурах». «Гусиный след до горизонта тянется». «Поют в пакете караси». «Ты на крыльце приёмник слушаешь». «Квартира съемная. Продавленный диван». «Мелкий снег пунктиром.» Точные детали повседневности выписаны в мороке нескончаемого сновидения: «Вот и снова приходят мои бабка с дедом. Говорят со мной. Каждый смирно сидит на стуле».

Я тоже соскучился по своим старикам. И читатель соскучился. И по дедушкам-бабушкам, и по этому мирному укладу с криками грачей и звоном колоколов. Рубанов пишет стихи, которые поймут и в деревенском клубе, и в кафе «Жан-Жак». Это – достижение. Многие и не предполагают, что взаимопонимание возможно. Что контрапункт «поэт и чернь» возник в общем-то для красного словца, надуман. По крайней мере стихи Романа Рубанова намекают о возможности не только мирного сосуществования, но и самого мира. Потому что «нет, не страшно, тут, Господи, все свои».