Kitabı oku: «Берега»
Берега Кортеса
От блеска золота ослеп,
Себя укладывая в склеп.
1
Кирасы, алебарды, галеоны и длинные копья ацтеков оставим в покое, приличествующему их почтенному возрасту, а также из уважения к заслугам, кои они оказали своим хозяевам в их кровавых спорах о том, что не принадлежало никому, а по их мнению даже Богу, ставя при этом на кон то, что точно принадлежало Богу – собственные жизни. Он же по-своему рассудил спорщиков. Галеоны легли на дно, зажав деревянными скелетами вожделенный металл, кирасы, алебарды рассыпались ржавчиной в прах, кроме редких музейных экспонатов. Та же участь постигла и копья аборигенов, встретившихся с алчностью цивилизации, освоившей паруса и обработку металлов, но утратившую честь и главенство Духа.
Взглянем пристально в глаза, точнее в глазницы сеньора Кортеса, великого конкистадора, от сомнительных подвигов которого не осталось практически ничего, только манящие золотом берега.
2
Маленький Эрнан любил море; повзрослев, он полюбил золото. Солнечные блики на воде, отражавшиеся в глазах будущего завоевателя, навсегда остались в них, но, претерпев со временем известную метаморфозу, обернулись блеском желтого металла. Этот блеск манил Кортеса-мореплавателя за океан к неведомым землям, полным чудес и богатств. Этот блеск жег глаза Кортеса-завоевателя, вступившего на долгожданный берег с пиротехническими средствами принуждения к знакомству, этот блеск ослепил Кортеса-Кетцалкоатля смертью Монтесумы, послужившей причиной гибели ацтеков как цивилизации.
–– Где пир надуман, там и мед не сладок, – скажет скептик, – быть может, парнишка так и вырос с морем в душе, и повел королевские галеоны к дальним берегам во имя славы Испании и короля.
Размышляя над этим столь далеким во времени историческим персонажем, невольно ставишь себя, и скептик может присоединиться, на его место. Вы, в чинах и латах, под именем местного божества, заметьте, не присвоенного, но дарованного самими туземцами, сходите на берег с миссионерскими резонами. Стоя в шлюпке у штормтрапа, вы «придерживаете за руку Иисуса», которого привезли темным и неразумным аборигенам, и вот благодарные туземцы несут к вашим ногам вожделенное золото, хотя вожделенное, пожалуй, надо убрать. Что скажешь, дорогой скептик?
–– Посмотри лучше на себя, – достойный ответ скептика.
Что ж, смотрю. Берега Кортеса – это и мои берега. Они принадлежат людям, стремящимся к своей мечте под парусами сердечных порывов, когда морской простор сулит тайну, а встречный ураган недостаточно силен для воспламенённой души, стремящейся сквозь него к своей цели подобно метеору, пущенному неведомой рукой из глубин универсума к пристанищу на той тверди, что попадется случайно на пути, и, захватив его в лассо своего поля, притянет к себе. Так юноша, воспылав первой любовной лихорадкой, неудержим в поисках идеала своих грез. Слабой, не огрубевшей еще от труда ратного или крестьянского рукой, он хватается за веревочную лестницу и, рискуя каждым шагом сорваться в пропасть, поднимается на башню к возлюбленной. Но потратив на столь обременительный для него экзерсис все силы, он подтягивается к окну и видит ее, желанную, небесную, в объятиях другого. Волна, согретая солнцем и ободренная ветром, достигла берега и разбилась в пену.
–– Ну и что же, влюбленный, – скептик неутомим в своем скептицизме, – вонзает кинжал в спину соперника?
–– Незадачливый Ромео, обильно смазывая слезами лестницу, скатывается по ней обратно на землю, едва не убившись насмерть в конце своего пути, и становится циником. Он ведь только что ступил на берега Кортеса. Сердце его перестает созвучать морю.
–– Ты хочешь сказать мне, что берега Кортеса ломают? – скептик усерден в своем скептицизме.
–– Берега Кортеса не ломают, они меняют. Не всех, но многих.
–– Намекаете на искушение? – скептик всегда задает правильные вопросы.
–– Да. Искушают тем, что превращают прибывшего на них в того, кем он не является на самом деле, – в божество. Берега обряжают ступившего на них в одежды давно ожидаемого спасителя.
Мой оппонент озаряется блаженной улыбкой придворного интригана, дождавшегося нелепой осечки его противника.
–– Но ведь это не самозванство. Обитатели берегов сами наделяют явившегося пред очи их августейшими титулами.
–– Ты прав, и в этом кроется тонкость искуса. Когда капкан лежит посреди дороги, ощетинившись стальными зубьями и пружинами, редкий глупец поставит ногу в него, не раздумывая. Хорошая ловушка прячется в тени, под листьями, а приманкой для незадачливого бедолаги будет приз, лежащий на видном месте, за ней. Тогда жертва охотней вручает свои стопы несложному, но цепкому механизму. Искушение, спущенное с тонких планов – изысканно, незаметно и весьма эффективно. Таковы Берега Кортеса: они не просто завалены золотом, как завалены мебелью и посудой улицы итальянских городов в новогоднюю ночь, золото подносят гостю в качестве полагающегося ему по праву.
–– Да что мы все об одном и том же, – скептик торопится закончить, ему не терпится. – Давай назовем это рубиконом взросления человеческой души и разойдемся.
–– Рубикон переходишь ты, берега входят в тебя.
–– Не понимаю, – скептик поднялся и махнул рукой, – я утомился от болтовни, пойду.
Мне хотелось крикнуть вдогонку, что берега – это черта, идея, мечта, к которой подходишь с чистым душевным намерением, а она, осуществившись, приняв тебя в себя, начинает менять код в твоем геноме, объявив тебя солнцеподобным победителем и бросая к твоим ногам вполне материализованные дары. Чего бы ты ни достиг на пути, это будет искушать, уводить, останавливать, упрощать. Выйти с берегов Кортеса непозолоченным Кетцалкоатлем удается не многим. Мне не удалось. Я хотел крикнуть, но не сделал этого. Скептик повернул за угол и отважно направился к своим собственным берегам.
Два пути в Рай
Прост путь прямой
Да где же тот смельчак,
Кто, встав одной ногой,
Решится сделать шаг.
В тот самый момент, когда обессилевшее от беспрестанных поисков причин произошедшего, подобно узнику, исследовавшему в первый месяц своего заточения все трещины двухметровой кладки его камеры и пришедшему к мнению о безнадежности побега, вследствие чего под пытками признается в не-содеянном, ваше сердце говорит себе: «я не виновато», Душа отказывается от управления своим бытием в пользу Матрицы.
Добро пожаловать в уютный, простой и прямолинейный, прописанный только для тебя мир. А что же Бог? А Бог сам, возможно, матричен в своем внутреннем построении, по крайней мере, настолько, насколько может быть осознан, но, в отличие от Матрицы человечества, Создатель не связывает жестко, позволяя управлять собой Его частям в рамках Космических Законов. Много ли людей на Земле живут вне Матрицы? Немного. Ты, Читатель, точно знаешь трех. Это Будда, Сын Бога в неземном теле, Иисус, Сын Бога в земном теле, и ты. Да, да, ты, Частица Бога в своей оболочке, способен находиться вне структуры, необходимо Желание и Намерение. Недаром известная душа произнесла: «Будь у вас веры на ячменное зернышко, сдвинули бы гору», гора здесь и есть Матрица.
–– Одного съела опухоль, другого пригвоздили к кресту, – возразит читатель, – мне-то это зачем?
После этих слов можно опускать занавес. Срежиссированный мир удобен и уютен, душе легче наблюдать за волнами через иллюминатор, не задумываясь о выборе направления, чем сесть за весла и бороться с волнами за выбранный курс.
–– Ладно, автор, не драматизируй. Нам, читателям, конечно, интересно, как можно выбраться из тенет Матрицы. Подскажешь?
–– Подскажу. Путь, как всегда, прост. Первое и самое главное – перестать лгать. Матрица не может существовать в Свете Бога, в Его Мире, ей необходимо свое параллельное пространство. Человечество начало создавать его с первой своей ложью. Совокупная же ложь вырастила эту гидру, выкормила и усилила ее. Матрица – это альтернатива Богу, когда душа находится в искаженном мире, в состоянии иллюзии. Перестанешь говорить неправду, перестанешь подпитывать Матрицу энергией, перестанешь вписываться в ее формы и размеры, – перестанешь слышать ее команды. Матрица слепа к Истине из-за разности частот вибраций «строительных материалов». Истина соткана Любовью, Матрица – Ложью.
–– Здорово загнул. Предлагаешь проникнуть в осажденный город в мундире захватчика, прогуляться по улицам, справиться у защитников на стенах о местных достопримечательностях, а вечером, отужинав с новыми друзьями, удалиться в неприятельский стан?
–– Предложенная тобой аллегория, мой друг, слишком критична. Я просто предлагаю не палить в сторону стен: ты их не возводил; тем более, зная, что за ними находятся живые люди, не имеющие к тебе никакого отношения.
–– Отлично, то есть трибунал, короткий приказ в две строчки с моей фамилией, и по закону военного времени меня не будут отводить далеко от позиции, расстреляют прямо у лафета пушки, из которой я откажусь стрелять. Возвращаемся к вопросу: мне это зачем?
Сделаю вид, что пропущу вопрос мимо ушей, и продолжу.
–– И второе, не менее важное: перестать желать быть любимым и научиться любить самому. Матрица дает ощущение любви через комфорт и удобство, но оно иллюзорно. Когда ты не сможешь поверить в ее обман, появятся адепты, убеждающие, что ты должен полюбить прежде всего себя сам. Структура подчинения нацелена на тебя ради одного: ты не должен возлюбить другого. В этом случае все ее клетки, вместе взятые, не вместят и одной твоей. Любящая душа для Матрицы – Гулливер. Будда выбрал путь Истины, Иисус – Любви. Инструментом Будды было молчание, Иисуса – Слово. Вот теперь действительно пора опускать занавес, иначе любопытствующая Матрица засунет меж складок свой длинный нос, чтобы выведать тайны Мира Бога, чуждого и недоступного ей. Мы же, в свою очередь, не станем беспечными информаторами для противника, которого сами подвели к стенам города, которого сами снабжаем оружием и продовольствием и которому сами готовы открыть ворота, справедливо полагая, что лучше находиться с врагом под защитой стен, чем оказаться на свободе вне города. Мы боимся мира Бога, поэтому создали мир трусов – Матрицу.
Копьеносец
1
После четвертой за день атаки сарацин из защитников Восточной башни он остался один. Каменная площадка была полностью затянута киселеобразной кровавой массой, в которой, разинув искаженные смертью рты, лежали вперемешку защитники Града Христова и слуги Саладина. Копьеносец, возвышаясь над грудой тел, походил на рыбака, любующегося своим богатым уловом: скользкими мокрыми телами крупной рыбы, поднятыми из морских глубин.
Это началось на границе ночи. Визгливая сарацинская труба разбудила его, едва восточные горы осветились оранжевыми ресницами восходящего солнца. Черная, говорливая река деловито огибала стены города, обволакивая его смертельным кольцом гадюки. В этот момент Копьеносец приковал свою кисть к древку копья, но не сарагосской цепью, что дороже шафрана в базарный день, а обетом, клятвой на Имени Христа, что для крестоносца сильнее смерти, дороже собственной жизни.
Закончив салят, сарацины без лишних разговоров полезли на стены. На башне, кроме Копьеносца, было еще пятнадцать рыцарей. Пока лучники разбавляли мерный гул Саладинного хора свистом стрел, крестоносцы, поигрывая топорами, терпеливо ждали своих подопечных. Черная река, хоть и медленно, но неотвратимо наползала на стены города. Сарацины гроздьями осыпались со штурмовых лестниц, на головы им летели стрелы, копья, камни, лилась горячая смола вперемешку с нечистотами, заранее заготовленными на стенах, но они не останавливались в своем неумолимом движении вверх. Первый воин Аллаха на Восточной башне вынырнул меж зубцов, ткнул огромным кривым мечом откуда-то снизу в пах ближайшему воину и с победным воплем выскочил на площадку, но едва успел закрыться круглым щитом. Копьеносец нанес удар такой силы, что щит разлетелся на куски, а сам черный воин с воплем вылетел обратно за стены на несколько футов.
Когда труба сыграла осаждавшим отход и первый штурм закончился, на башне осталось шесть рыцарей. Зарубленных крестоносцев их товарищи рассадили между зубцами, чтобы скинуть на головы атакующим при следующем штурме. Но начать новую атаку теперь противник не торопился. Сарацины развели костры, и крепостные стены накрыли запахи жареного мяса и кофейных зерен, удивительным образом купажированных начинающейся песчаной бурей. Закончив утреннюю трапезу, воины Аллаха перегруппировались и начали осыпать стены таким количеством стрел, что защитникам невозможно было вести ответную стрельбу. Рыцарей на башне спасали их мертвые товарищи, выставленные в проемах. Воины сидели, прижавшись к спинам мертвецов, принимавших град сарацинских стрел на себя, и молились за их души, благодаря заодно и тела. Под таким смертоносным зонтом неприятель спокойно выставил штурмовые лестницы и начал атаку на стены. Рыцари сбросили тела вниз и заняли места у зубцов. Буря усилилась, мелкий песок буруном переваливал через стены, ослепляя защитников, забивал глаза и глотки, отдавать команды было невозможно.
Копьеносец располагался в глубине площадки, за спинами товарищей. С этой позиции было удобно орудовать длинным копьем. Он давал возможность прямого поединка защитникам башни и следил за врагом, пытавшимся атаковать со спины. Копьеносец не вел счет нанесённым ударам, но, когда сарацинские трубы вновь провизжали отход, копье выпало из обессилевшей руки. В живых на башне осталось четыре рыцаря, один из которых лишился левой кисти. Помимо убитых крестоносцев, в лужах крови лежали восемь сарацин, трое из них были еще живы. Копьеносец достал кинжал и перерезал всем горло, после чего трупы снова были выставлены в проемы.
Северная башня скрылась в дыму, над южной трепыхалось знамя сарацин, город был близок к падению. На стенах, примыкающих к башне, здорово поредело. Оставшиеся в живых после двух атак были изранены, обескровлены и сломлены. В их душах не осталось мужества, только страх перед смертью. Дав часовую передышку и перестроившись снова, третья волна сарацин смыла со стен всех до единого, кто имел на плечах плащи с крестами. Восточную башню впрямую не атаковали, заваливая ее защитников стрелами с боковых подходов. Укрывшись за телами убитых, рыцари огрызались редкими вылазками на узких лестницах, ведущих от стен на площадку башни. Длинное копье здесь было весьма кстати, не позволяя врагу сделать нескольких шагов до цели. В третий раз за сегодняшний день услышал Копьеносец сигнал сарацинской трубы, принесший ему передышку, но на сей раз это была не команда к отходу, а победный звук. Город пал, на башне осталось двое живых рыцарей.
–– Что будем делать, брат? – спросил его последний товарищ по оружию.
Копьеносец кинжалом провел по губам, показывая тому, что находится под обетом молчания, и занял свою позицию. Через полчаса, уложив две дюжины неверных, он остался один на вершине из груды тел, со сломанным копьем и стрелой в шее. В грудь его нацелилось не меньше двадцати лучников. На площадку поднялся хорошо одетый военачальник в одеждах с золотым шитьем, с дорогим оружием в руках, украшенных драгоценными перстнями.
–– Твое имя, воин?
–– Копьеносец, – ответил Копьеносец.
–– Саладин дарует тебе жизнь, можешь идти.
Знатная особа с интересом рассматривала противника, которого приходилось миловать, хотя он забрал у Аллаха множество верных сынов.
–– Я дал обет, что не покину Иерусалима.
–– Кому? Саладин освобождает тебя от обета.
–– Я дал обет Иисусу.
Сарацин пристально посмотрел в глаза рыцаря, подумал и махнул рукой солдатам, те опустили луки и оставили площадку. Над всеми башнями города были подняты знамена, кроме Восточной. Она еще целую ночь оставалась непокоренной, пока утром не обнаружили истекшего кровью Копьеносца, только после этого над Восточной башней был поднят стяг Саладина.
2
В части Безвременья, которое есмь Сейчас, над голограммой города Иерусалим, которое есмь Здесь, совершался Локальный план. Два Иерарха, известных как Иисус Христос и Аллах, были удручены. Тридцать тысяч душ, вибрирующих под именем Христа, и сто тысяч под именем Аллаха стояли на нисходящем Луче уничтожения тел, на прямом пути деградации своей эволюции. Половина душ, пребывающих Здесь в ближайшем Сейчас, покидала земной план с разорванными контрактами. Место вознесения Христа оказалось точкой сосредоточения людской ненависти. Сознание людей не воспевало Идею Сына Бога, а хваталось за камни, по которым Он ступал, будто камни становились при этом святыми и целебными. Локальный План вел через физические истязания тела к деформации Души в сторону ненависти к ближнему своему. Остающиеся на земле тела не сближали вибрации Имен Иерархов к Единому Имени Бога, а еще более разносили их друг от друга, понижая уровни и самих Имен Иерархов. Свободная воля собравшихся Здесь и Сейчас душ совокупно работала на Альтернативный Мир, локальный План был полностью на руку ему. Иерархи знали: нужны хотя бы две души, по одной из каждого лагеря, кто не проявит вибрацию общей ненависти, уже захватившей общий План цепкими пальцами. «Сейчас» в виде начала действа приближалось, но души не находились, и альтернативный План окрасился в ультрафиолет Торжества. Иисус видел многие созвучные ему Души и с той, и с другой стороны, но страх блокировал Луч Любви, идущий от него к ним. «Альтернатива» начала выстраивать мизансцену. Голограмма Иерусалима заполнилась актерами. Тех, кто находился снаружи, было втрое больше. Иисус прекрасно помнил этот город. Принимая в нем телесные страдания, он и не предполагал, что люди продолжат Его Путь подобным образом и изберут дорогу Падения, а не Вознесения, испытывая при этом муки умерщвления плоти. Над одной из башен он нашел молящуюся душу. Конечно, это был не единственный, кто молился, но это был единственный, не просящий за себя. Он желал встречи с Иисусом, ради которого оказался здесь. Он желал встречи с Иисусом, которого не нашел в другом месте, и он давал клятву Иисусу не покинуть своего места, пока сам Иисус не встанет рядом со Словом Своим. План менялся. Иисус принял обет, кармическая связь возникла, Иерархи получили возможность управлять планом. Теперь уже Аллах распростер взор над своим эгрегором в поисках души, которая ответит пионеру Плана. Альтернатива ускорила действо. Энергозатраты на Искривление времени с их стороны были огромны, последствия непредсказуемы. Непозволительно менять планы Создателя без компенсации. Несколько душ, притянутые светом Христовой связи с одной душой, отдали своих Хранителей ей. Душа оставалась в неповрежденном теле, хотя вокруг тысячи душ покидали тела каждую секунду. Сейчас Локального Плана заканчивалось. Человек, имеющий связь с Христом, остался один в окружении актеров чужой труппы. Но Иисус не мог спуститься к нему, Иерархов у плана двое. Схождение одного приведет к дисбалансу, другому же Иерарху никто сердце не открыл. Но нет, вот вторая душа, вибрирующая на имени Аллаха, открывает себя через своего врага. План соскальзывает с Луча ненависти.
3
Ночь была холодной. Башню продувало с запада свистящим ветром. Копьеносец умирал. Сарацины пощадили его, понимая, что с такой раной он не жилец. Копьеносец лежал на площадке, прислонив к себе древко разбитого копья, и старался не поворачивать голову. Стрела в шее не беспокоила его, кровь медленно покидала тело. Он смотрел на звездное небо и думал о Христе. Зачем мне Иисус, что сказал бы Он при встрече? Как стыдно было бы мне отвечать о стольких лишенных жизнях, как стыдно мне было бы за то, что пришел в град Христов за смертью, а не за жизнью вечной. Слезы катились из глаз рыцаря, он прикрыл веки, но яркое свечение заставило открыть глаза снова. Голова его лежала на коленях человека в светящихся одеждах. Боли в горле, как и стрелы, не было. Небесные звуки наполняли его разум покоем и радостью. Он догадался.
–– Это ты, Иисус?
–– Да, Копьеносец.
–– Ты пришел ко мне?
–– Нет, это ты пришел ко мне, один из многих тысяч. Я ждал всех, но тебе рад больше всего.
–– Ты не покинешь меня?
–– Нет, рыцарь. Бог никогда не покидает того, кто сам пришел к нему.