Kitabı oku: «Иона», sayfa 6

После чего инспектор убрал книжку в выдвижной ящик стола, но, увидев мое расстроенное лицо, спокойно произнес:

– Чего непонятно, Иона – это и есть ты сам, точнее, та часть тебя, твоей Сути, которая именуется Эго.

– Не может быть, – прошептал я.

– Вспомни, ты соглашался с ним во всем, ты аплодировал своему Эго, – инспектор неожиданно захохотал и грохнул казенной дверью так, что голуби, облюбовавшие подоконник, сорвались с места, оставив в подарок полицейскому участку несколько перьев из хвоста.

На колокольне пробили полдень, и я, стряхнув со щеки одинокую слезу, зашагал домой.

Когда я вернулся домой

Бывает, знаете ли, такое «в себя с пристрастием направленное» состояние, когда поэтика сама просится на язык и гулкое, еле живое бухание по лестнице превращается в «полны задумчивости легкие шаги», а скрип дверных навесов, от которого морщится в негодовании ваш сосед, оборачивается «небесным гласом ожидающей фортуны». Мир в этот миг осыпается на голову блестками просветления, как это представляется вам, на самом же деле поверх плотных шор очевидности та самая фортуна, скрипящая несмазанной петлей, нахлобучивает еще и толстенного стекла окуляры иллюзии, отчего привидевшиеся яркие краски бытия сползают, словно на них плеснули царской водки, а ухнувшая за спиной дверь окончательно возвращает вас в реальность, и вот тут-то, когда, казалось бы, фокусник должен был достать из шляпы обычного испуганного кролика (к чему уважаемая публика готова заранее), под свет софитов «рождается» на арене плотно скроенная, в сетчатых чулках и ультракоротком купальнике, восхитительная ассистентка маэстро, с бесконечной улыбкой во всю ширь ее круглого, скуластого лица.

Бац, стоило мне перешагнуть порог собственной квартиры, как из комнаты раздался такой родной и поразительно «живой» голос… Ионы:

– Ну, наконец-то.

Вы думаете, я удивился? Нет, за прошедшие сутки это чувство атрофировалось в моем сознании.

– Как ты выжил? – поинтересовался я совсем просто и возможно, даже излишне безразлично.

– Выжил? – обе брови священника приобрели вид знака вопроса. – Я бессмертен, как и ты.

Снова здорово, подумал я устало, опять начинаются мудреные разговоры, и, что самое поганое, с утра и на трезвую голову, но, посмотрев в счастливые глаза падре, решил не обижать его:

– Скажи, где ты прятался на яхте?

Иона, по-хозяйски расположившись на стуле за письменным столом, закинул ногу на ногу:

– Я сошел на остров, где не бывает бурь.

– Что за остров? – спросил я, не припоминая ничего подобного.

– Точка нейтральности сознания, – падре исподлобья поглядывал на меня, легкая улыбка не покидала его уста.

– Но мы нигде не вставали на якорь, – я тоже решил загадочно улыбаться, пусть попробует выкрутиться из своего вранья.

Иона удивленно пожал плечами:

– Я просто шагнул с борта, когда меня слишком укачало, морская болезнь – состояние не из приятных.

– Значит, – произнес я негромко, понимая абсурдность его ответов, – это был мой сон.

– Значит, – тонально передразнил меня Иона, – это был твой поиск. Душа неугомонна, как и ее «родная» плоть, Господь Бог.

– Я искал тебя, – проснулся во мне сыщик.

– Нет, – падре рассмеялся. – Искать можно только себя. Даже когда ты занят поиском грибов в лесу, все равно ты ищешь себя.

– Глупость какая-то, – вырвалось у меня.

Иона был непоколебим, как сама Церковь:

– Ищешь себя, стоящего над спрятавшимся под желтым осиновым листом грибом, а перемещение этого белкового организма в корзине от грибницы до кухонного стола для последующей термической обработки – это уже другой этап поиска, снова самого себя.

– Накалывающего белковый организм вилкой, – съязвил я, тем не менее радуясь и самому Ионе, живому и здоровому, хоть и несущему очевидный бред, и нашему странноватому общению.

– Или корчащегося от болей в животе по причине несъедобности оного, – уколол в ответ священник.

– То есть поиска истины, – догадался я.

– Или лжи, – подправил Иона. – Точнее, себя в правде или неправде.

Законченная моим оппонентом церковно-приходская школа, а затем и семинария давали в спорах ему неоспоримое преимущество. Я решил спуститься с гор философствования на землю конкретики:

– А для чего тебе, если говорить серьезно, нужно было сойти на «остров»?

Хитрый прищур украсил лик падре:

– До тех пор, пока мы вместе (рядом на одной яхте), ты принадлежишь моей воле.

– Не понимаю, – напрягся я, и мои ладони нервно сжались в кулаки.

– Я умнее, – Иона слегка поклонился, – богаче, точнее, ярче и успешнее, не обижайся, таково устройство «яхты». Если угодно, своим «авторитетом» я мешаю тебе быть… собой. Ты непроизвольно начинаешь копировать меня, а ведь я всего лишь продукт «команды яхты», или социума, думай как тебе удобнее. Мое схождение на «остров» – мой дар тебе, моя жертва, позволяющая из раба, полностью подконтрольного, сделать Следователя (можешь назвать эту роль Исследователем). «Остров» – это ширма, за которой возможно спрятать фантом Сути и остаться Чистой Душой.

– А жертва твоя в чем?

– В том, что я отпускаю тебя на волю, пусть и ненадолго, – падре весело подмигнул мне.

После его слов я словно бы вернулся в свой вчерашний сон:

– А спутники, пассажиры?

– Это зеркала, заглядывая в них, находишь себя в шелухе и при желании можешь отделить зерна от плевел, – Иона развел руками, как бы показывая: ну о чем тут говорить?

– Их количество по числу заповедей? – озвучил я свою догадку.

– Да, мы уже говорили об этом, – мой собеседник с удивлением посмотрел на меня. – Набор заповедей – это гардероб человеческой души, что получает она при «схождении» в плотный мир.

– А скрижали – плотный шкаф, – коротко заметил я, а Иона, негромко похлопав в ладоши, хохотнул: – Смешно. Заповедь по сути не запрещение, а намек, как стряхнуть с себя все ненужное, чтобы засиять.

– Значит, сон был явью? – как же мне хотелось оказаться правым в своих догадках.

– На тонком плане, – согласно кивнул падре.

– Ты создал яхту воображением? – пытался умничать во мне несостоявшийся сыщик, но собеседник явно превосходил его интеллектом.

– Нет, люди создали «тонкую яхту» деяниями своими на физическом плане.

– Я опять не понимаю, – во мне начинало накапливаться раздражение. – Что ты имеешь в виду?

– Неприглядный с точки зрения человеков мир, пропахший рыбой, как сейнер, то есть наполненный «неудобной» энергией христианства (рыба – символ Христа), переделывается в прогулочную яхту, место отдыха и развлечений, коим теперешний мир по сути не является, поэтому из-под лакированных досок доносится голос Иисуса. Вот что я имел ввиду.

А внутренний сыщик тем временем «набирал обороты»:

– То, что видел (и пытался, как утверждает Иона, узнать о себе) и слышал я на яхте, я знаю, а с «острова» было ли видно и слышно что-нибудь тебе?

– Остров имеет высокий холм, остывший вулкан, с его вершины все видно прекрасно, – усмехнулся падре.

– А что именно, скажи?

Господи, ну почему из него все надо вытягивать клещами?

– Я видел, например, – Иона впился в меня немигающим взглядом, – как «вор» покрывает «убийцу».

– И что это значит? – вздрогнул я на его фразу.

Глаза священника посерели и сузились:

– Мы же в дуальности, это значит, что поселивший в сознание истину «Не кради», то есть человек, не позволяющий себе взять чужого, сам является «алиби» для «не убийцы», а именно сознающий всю порочность воровства не присвоит себе и чужую жизнь.

Я опешил, сыщик задумался, а вперед выступил литератор:

– Эта связка присуща только мне или человеку в общем?

– Другой пассажир яхты вел бы «следствие» иначе, по-своему, – загадкой ответил падре.

Я обратил внимание, что Иона вообще любит говорить иносказательно, поелику не огорчился, но у меня вырвалось:

– Стало быть, только мне.

– Лучше послушай дальше, – откликнулся миролюбиво священник. – Прелюбодей в тебе оправдал убийцу и вора, переверни эту цепочку, и получится, что сознающий порочность такой зависимости, как вхождение на ложе вне брака, не украдет ни чужой жены, ни чужой чести, ни чужого имущества вообще и, соответственно, не помыслит об убийстве касаемо души во время прелюбодейства и тела во время резни.

Мне припомнилась дама в перьях на яхте, и я подумал, что она-то как раз могла расправиться с кем угодно, встань у нее на пути, да и прибрать чужое по той же причине.

А падре неумолимо продолжал:

– Лжец в тебе укрыл своим темным плащом и прелюбодея, и убийцу, и воришку.

Мой «литератор» чуть не запрыгал от возбуждения, доведя меня до нервного тика над левой бровью:

– Дай-ка попробую сам выстроить перевертыш. Честный человек не совершит насилия над волей другого, не покусится на его жизнь и имущество, ибо…

– Ибо как ему сокрыть деяния сии, если он не прожженный враль? – захохотал во весь голос Иона. – Хорошо получается у тебя, теперь попробуй перевернуть завистника, «оправдавшего» лжеца.

– Очень просто, – включился в игру я. – Тому, кто не завидует никому, нет причины врать прежде всего себе, а прямой перед собой не станет горбатиться на миру.

– Браво! – воскликнул Иона (прямо как на вечере орал я ему самому), но тут же с ехидной ухмылкой (умеет вести себя как хамелеон, промелькнула у меня мыслишка) сказал: – А вот задачка посложнее. Почему «завистника» в тебе оправдал не соблюдающий дня субботнего Коммерсант?

Меня всегда раздражали люди, применяющие в общении слова «почему» и «зачем», ставя их в каждое свое предложение и ожидая непременного ответа, как будто кто-то просто обязан вывернуться перед ними наружу, открыть интимные секреты и обнажить душу. Падре Иона был явно из таких.

– Потому, – голос мой был полон возмущения, – что «торопыга-трудяга», спешащий обрасти добром, завидует другим, это добро уже имеющим, но усади его подле Бога хоть на мгновение, так и завидовать некому – Бог есть у всех, все равны перед Ним.

– Как я вижу, расследование не прошло даром, – Иона, казалось, всем своим видом показывал удовлетворенность нашим общением. – Но я видел и еще одну, весьма оригинальную связку у тебя; ты, поминающий Имя Бога всуе, «прикрыл собой» себя же, игнорирующего субботу. Не подскажешь почему?

Я, недолго думая, ответил:

– Полагая, что и так не забывает о Боге, буквально через слово.

– Выкрутился, – улыбнулся священник. – А перевертыш?

– Сознание, относящееся к кому-то или чему-то с должной серьезностью и пониманием, найдет время для более полного погружения в это, – ответил я позаковыристей, чтобы не казаться уж совсем простачком перед церковником-интеллектуалом.

– Браво, – воскликнул Иона (я снова удостоился его «восхищения»). – Пришло мое время для аплодисментов, – и он захлопал в ладоши, как ребенок у дверей кукольного театра. – А вспомнишь, кто «оправдал» любителя работать по субботам?

– Тоже любитель, – нарочито серьезно поддакнул я, – только всяких кумиров.

– Точно, – падре-дитя радостно вбежал внутрь шапито. – Если Бог не главный в сознании души, так и вставляй Имя Его в речи свои как слово-паразит, заполняй паузы. И, кстати, его же, поминающего Бога на всех углах, поддержал в тебе сомневающийся в Единстве Создателя. Перевернешь эти цепочки?

Я с готовностью кивнул.

– Попробую. Не отклоняющийся от пути, в конце коего Бог, а не земные фетиши, идет в гору, а на подъеме, как известно, не принято болтать лишнего, нужно держать дыхание.

– Великолепно, продолжай.

Похоже, «ребенку» моего собеседника нравилось представление:

– Что касается души, не сомневающейся в единстве Отца своего, то не причин взывать к Нему бесчисленное количество раз, Он – не на языке, но в сердце дитяти своего всегда.

– Тогда самое сложное, думаю я, для тебя, – падре оставил «ребенка» в театре, а сам вышел из шатра. – И самое удивительное в тебе для меня – почему не почитающий родителей кэп не заступился ни за кого?

И литератор, и сыщик во мне, обнявшись, выступили вперед и в унисон, гордо произнесли:

– Думаю, что в моем случае сознание работает так; не почитающий собственных родителей равнодушен ко всему – и наоборот.

Иона встал из-за стола и на полном серьезе поклонился мне. Я догадался – пришло время в который раз нам расстаться.

– У меня вопрос, падре. Зачем вы приходили ко мне вчера утром?

Иона обошел стол и обнял меня:

– Пригласить на вечерю.

– А если серьезно? – я с удовольствием «прилип» к ставшему почти родным гостю.

– Я сошел с «острова» и очутился у твоего порога, так устроена «точка нейтральности», она всегда при тебе. Ну и ты тут же оказался в моей власти.

– Подожди, – я вырвался из объятий. – Значит, на вечере твоя смерть была очередным шагом на «остров», чтобы я «чистым» предстал перед инспектором?

– Верно, – Иона с любовью смотрел на меня. – И у тебя все получилось.

– Что именно?

Священник картинно вздохнул и перекрестился:

– Ты был в «альтернативе», словно Иисус, спустившийся в ад.

Я вздрогнул, мурашки пробежали по холке:

– Мне так не показалось.

– Тебе нет, – Иона излучал восхищение вассала перед совереном. – Но для остальных наблюдателей это было именно так.

Я застонал от его недомолвок и загадок:

– Для остальных? И много их?

Мне представился темный зрительный зал и освещенная сцена, актеры на которой не знают, сколько билетов продано.

Билетер-Иона знал точно:

– Весь твой род, до двенадцатого колена, поверь, собрание весьма представительное и… разнородное.

– Догадываюсь, раз ты снова у меня дома, стало быть, снова спрыгнул с потухшего вулкана, – голова моя трещала от гостя и его откровений.

Иона рассмеялся:

– Я всегда рядом с тобой, не переживай, кроме одного случая.

Последнюю фразу он произнес у самого выхода.

– Какого? – спохватился я, как при замедленной съемке наблюдая за закрывающейся дверью.

– Когда ты вернешься Домой, по-настоящему, – донеслось уже из коридора.