Kitabı oku: «Ответы», sayfa 5
Еще раз об Эго
Одной рукой схватив за пояс,
Другой толкает прямо в пропасть.
Не встречался ли вам хоть раз в жизни человек, раздражающий с первого взгляда, невыносимый с первого слова, с отпугивающим запахом, отталкивающей мимикой, в одеждах, подобранных безвкусно и, к тому же, не первой свежести, с манерами дикаря и ужимками макаки, в общем, полный и абсолютный ваш антипод?
«Таких полно вокруг, – скажете вы, – практически все».
Что ж, открываю вам секрет (зря ухмыляетесь), – вышеописанный, весьма неприглядный индивид – это ваше Эго. Точнее, не сама программа, а ее помощник, в миру человек обычный, обстоятельный, аккуратный и даже не глупый, но, «вызванный» Эго на встречу с вами, он претерпевает определенные метаморфозы, становясь анти-вами.
Принарядить его нужным образом в данный момент, снабдить «правильным» мнением, «отключить воду», дабы не помыл волосы, «подредактировать» настроение, наступив ему на ногу за несколько шагов до рандеву с клиентом и, вуаля, перед вами тот, кто вам до отвращения не нравится. Об этом позаботилась ваша Эго-программа.
«Да зачем такие сложности?» – спросите вы.
Очень просто, программе нужно убедить вас, что вы – самый лучший. И если мой тон показался вам нравоучительным, знайте, я не собирался (и не хотел) поучать вас, просто сейчас, стоя напротив, я нахожусь на стороне Эго и, кстати, не забывайте, вашего Эго.
«Ну, а как это работает?» – надеюсь я на ваш вопрос и, считая, что получил его, отвечаю.
Эго-программа искажает сознание носителя, не затрагивая (естественно) сознание оппонента, через систему «ментальных зеркал».
Первое «зеркало» – Страх. Сознание воспринимает другого человека глядя в такое зерцало приблизительно так: он опасен потому, что маньяк, насильник, какой-то ненормальный, не лицо, а держиморда, странный, все время оглядывается, не обгоняет, но и не отстает, да и вообще, непонятно, что ему надо.
Истина же при этом заключается в том, что вашему визави от вас ничего не нужно, не обгоняет потому, что не спешит, лицом – точная копия своего родителя, с него и спрос, а про насильников и маньяков даже фильмы не смотрит – противно.
Но вашу «особенность и ценность» (вы же не такой) программа определила и «выставила» защиту – вы ускорили шаг и, на всякий случай, засунули в рот милицейский свисток, а в ладонь – газовый баллончик. Вечером, дома, обнаружив пропажу бумажника (или иной ценности вроде фамильного перстня), не проклинайте судьбу, человек, поднявший его на улице, попытался догнать вас, но вы сбежали – сработала программа страха.
«Да чтоб тебя, – чертыхнетесь в сердцах вы, имея в виду собственное Эго, – там была вся моя зарплата (или жизнь, или память)».
Не ругайтесь, ведь подозрительный прохожий, от которого вы так ловко удрали, мог оказаться настоящим грабителем, и «Зеркало Страха» уберегло вас.
Запутал? Буду продолжать дальше. Второе зеркало – «Зерцало Гордости». Если первое зеркало, Страх, маленькое, незаметное око заднего обзора, куда смотрят украдкой, бросая быстрые взгляды, то второе – роскошное, в золоченой раме, во весь рост. Перед таким стоять приятно, удобно, все хорошо видно и ничего не укроется от восхищенного Мира (так, по крайней мере, кажется наблюдающему самого себя). Оба зеркала выполнены искусным мастером, вашим Эго. Несмотря на скромные размеры «Страха», поверхность его сферична, недаром в народе говорят – «У страха глаза велики». Любой образ, отраженный в такой поверхности, многократно усиливается, увеличивается.
Увидел камушек на пути, а в «зеркале» выросла целая гора, да не просто, а настоящий восьмитысячник. Куда ж идти на такую без снаряжения и кислородной маски.
Другое дело «Зерцало Гордости», волнообразная поверхность позволяет встать так, что «бока» сойдут, «орлиный» нос трансформируется в «греческий», а окружающий мир, наполненный людьми, событиями, природными катаклизмами, локальными войнами, похмельем и прочими бытовыми неурядицами, вдруг отлепится от Божественного Начала и закрутится возле нового центра.
Заулыбались? А почему нет? Стоя возле этого прекрасного зеркала, вы спокойно можете взять на себя бремя называться Осью Мира.
Недурственная мысль, наверняка подумали вы. Да, вращающийся вокруг вас Универс воспринимается легче, меньше кружится голова, Эго-программа щадит ваш «мозжечок», простые и насущные (а значит более «тяжелые» по вибрациям) потребности «облепливают» сознание плотной массой, за которой не видны дальние миры и тонкие материи, но вы сыты, обуты и одеты, кресло-качалка, камин, плед – чем не рай.
«А ведь действительно неплохо, – мечтательно протянете вы, – у тебя все или есть что-то еще?»
У меня нет, но вот у Эго-программы есть третье зеркало – Мнение. Это уникальная вещь, не похожая на своих «собратьев». Эго запрятало его внутрь сознания, оно не видно окружающим до момента контакта, но, начав общение, «Мнение» проявляет себя во всей красе – оно ослепляет собеседника.
«Форма» его воздушна, но не окрыленностью сути, а надуваемостью своей, как воздушный шарик, способный раздуваться из едва заметного пузыря (вспомните свои ухмылки по любому поводу) до размеров дирижабля (у лектора на высокой трибуне, в процессе многочасового монолога). О важности третьего зеркала для Эго говорит тот факт, что программа готова пожертвовать двумя «братьями» ради сохранения «младшенького». Иной раз возможность и даже необходимость высказать собственное мнение превалирует над страхом перед последствиями и наступает на горло собственной самости.
Вижу, согласно киваете головой и что-то хотите спросить.
«Да, – подбоченясь, скажете вы, – есть мнение по поводу вышеозвученного. Три зерцала очень напоминают троицу, идейка не нова».
В точку, дорогой собеседник, и, кстати, в этом заслуга Эго-программы, развернувшей твое сознание в сторону Зеркала Мнения. Оно позволяет проводить анализ услышанного или увиденного и задавать вопросы, суть которых ты уже уловил и ответ на них нужен только для подтверждения твоей правоты.
Антимир, как основной создатель Эго-программы, не способен к творчеству, к созиданию, но исключительно к копированию, к «кривлянию». Триада «зеркал» слизана со Святой Троицы. Зеркало Страха – антипод Отца, который есть Истина, Любовь. Страх искажает Истину, убоявшийся всех и вся разве возлюбит ближнего, как самое себя?
Зеркало Гордости стоит в сознании против Сына, который есть Жертва. Любующийся собой не замечает вокруг ничего и никого, Сын же отдает жизнь свою всем.
Ну а Зеркало Мнения «слеплено» с Духа Святого и его силе, основанной на Вере Создателю, противопоставлено самомнение, опирающиеся на веру в себя. От того и первого зрим в виде голубки крылатой, а второго – шаром надутым.
«И все же, – возразите вы, – глядя на проблему даже сквозь «надутый шар», возникает вопрос: Эго – это хорошо или плохо? Что делать-то с ним?»
Эго – не хорошо и не плохо, это «Условие Пребывания». Душа, частица Бога, Чистый Свет, беззащитна перед материями плотных планов, ее ткань соткана в других мирах. Эго-программа – скорлупа, скафандр, прикрывающий, содержащий, страхующий, защищающий душу от… Эго антимира. Антимир создал программу, чтобы «питаться» излучениями Божественной частицы, опущенной в «бульон» проявленного мира. Казалось бы, парадокс, антимир выделяет «принцип» для потребления, но наделяет его свойствами защитника. Дуальность проявленного ликвидирует, «объясняет» подобную нестыковку.
В Мире Творца, им же созданном, даже антиподы с предоставленными им свободами, большую часть которых они присвоили себе по собственному разумению и желанию, имеют «пороги» своему безобразию (анти-творчеству), «выставленные» первоэнергией всего сущего, Любовью.
Как сказал бы поэт:
Меч разящий хоть и крепок,
Разрывая ткани жил,
Все ж не вечен, как и слепок,
Что его на свет явил.
Эго, дорогой собеседник, – показатель дуальности мира, и вот как он «работает».
Создатель намеренно «идет» на частичную потерю энергии Света (душевной ткани) для «нужд» антимира при воплощении души на плотные планы, обменивая ее (энергию) на защитную «броню» Эго-программы, позволяющей удерживать душу в воплощении длительное (заданное) время. Некий идеальный баланс можно представить следующей метафорой:
Волчья стая не режет до последнего (бездумно) отару овец, забирая себе исключительно хворых и хилых, но отыскивая заблудших и отгоняя неразумных («чистых» и наивных) от края пропасти или от бурных горных ручьев.
«Резковато как-то – сравнивать человечество с отарой овец», – возмутитесь вы.
Наверное, неудачная метафора, соглашусь я, но речь в ней не о форме или содержании в виде интеллекта, а о соотношении негативно-активных (хищных) вибраций антимира и беззаботности и безобидности чистой души, пребывающей в лучах Мира Бога, но сошедшей, даже на краткий миг вселенского времени, в плотные слои.
Отдельно взятая «овечка» в отаре, за которой пристально наблюдает голодный, брызгающий вожделенной слюной «волк», быстро научается не пользоваться коллективным (стадным) разумом, а определяет себя как отдельную жертву и, соответственно, начинает выбирать способы поведения на «пастбище», дабы не попасться в когти соглядатаю.
«С этим понятно, – скажете вы, наконец-то оценив мои усилия, – как появляется, как действует Эго ясно, а что делать то с ним?»
Сосуществовать – самый короткий и самый правильный ответ. Ваша задача на воплощение «взвешена» с размерами Эго, вот и вся подсказка. Чем сильнее наложена на вас программа, тем сложнее будет удержаться на подъеме, но тем выше достанет сил подняться (или глубже упасть). Все соразмерно – желания, потенции и… плата.
«А как же заповеди?»
Это и есть узда, инструмент, прежде всего сознания, те самые «пороги», переход через которые дает волю одному (Эго-программе) и обессиливает другого (душу). Заповеди – ось балансира.
«Тогда последний вопрос – как с этим управлялся Христос?»
Иисус не нуждался в Эго-программе, он находился под прямой защитой Бога (отсюда его называли Сыном, а он Создателя Отцом).
Спаситель является носителем нулевого Эго, Свет души его столь ярок, что любая попытка антимира подключить программу (искушение Христа в пустыне и Гефсиманском саду) терпела неудачу. Сознание Христа – это сознание Бога, сознание Человека – начертанная, но не прочитанная (пока) история о добре и зле, первая глава которой начинается словами – Еще раз об Эго.
Три Марии
Рожденный любовию Божьей, белое на белом, луч в Луче, Истина, разделенная между всеми, и Жертва во имя каждого, что тебе саван, обернувший истерзанную плоть, что тебе слезы, омывшие замученное тело, что тебе поклонение, не меняющее сути, и только руки, воздетые к небу в прославлении милости Господней, и только глаза, полные Света и счастья, и только Слово, что стало надеждой мира от трех великих жен, трех Марий, тебе, Иисус.
Мария, мать Иисуса
Вот сын мой, Иисус, одно лишь имя я дала ему, но тело, Господи, его ты выткал сам, и кровию своей наполнил, и вдохнул себя, но нестерпима боль моя уже три дня, с тех самых пор, как резали и рвали плоть его, как будто бы мою, плевали и хулили, словно мне в лицо летели слюни их и обвинения пустые, а речи, ненависти полные, как воды Иордана, сомкнулись над моею головой, и я захлебывалась в них, свет мира угасал в очах моих, и вот уж нет его совсем.
Неужто матери, дитя носившей сперва во чреве, на руках потом и в сердце всю оставшуюся жизнь, достанет сил, и веры, и смиренья увидеть страшный суд над ним и выжить, когда бы жить не можется совсем.
Горяч тот камень, на котором ждала три дня, проплакав о судьбе его, или своей, попеременно, но хладно тело «двери» из скалы, что отделяет мать от сына, от ночи день, Спасителя от Мира, лежать ей неподъемным грузом плиты могильной не над Сыном, но на плечах у Матери, поверившей, что мой Он, да и только, а Божий Сын есть принадлежность Мира.
Ветер треплет волосы рукою вечности, не плач, не плач – колют щеки песчинки, оторванные от Голгофы так же, как и сама Голгофа оторвала от матери сына. Рядом, закутанная в кокон одежд, свернулась калачиком Мария – несчастное, измученное дитя, пусть спит, распухшим от слез глазам нужен отдых.
Мария Магдалена
Она не спит, вот уже третью ночь сон избегает ее сознания, а может, наоборот, сознание сна. Сдержанные, но все еще не иссякающие рыдания Матери Иисуса, ее Иисуса, не мешают глубокому покою миру человеков, заткнувших огромным камнем вход в гроб Христов, словно запечатав его уста от Слова, что нес он в этот самый мир, крылатого и истинного.
«Кто он для меня? Все. Кто я для него? Никто, ибо Он для всех и, значит, разницы меж нами не существует, он любит ближнего как самое себя». Такие мысли душат и возносят, оскорбляют и восхищают – я была при нем, но Он был при всех.
Щекой Мария чувствует биение вены на запястье, рука подложена под голову, соль в глазах, горечь во рту, стопы маленьких ног, остывшие за ночь, уперлись в «пустоту отчаяния», и боль внутри, там, где сердце с великим трудом пытается вытолкнуть из-под «придавившей» его Голгофы очередную порцию крови, чтобы та добежала до запястья вновь, оповестив хозяйку о том, что она пока еще жива.
Не слышен скрип звезд, перемещающихся по небесному куполу, едва уловимы капли Времени, падающие в чашу Хроноса, но более всего тих шепот маленькой черной змейки, уложившей свое блестящее колечко вокруг уха Марии: «Так ли велик провозгласивший всеобщую любовь, если не заметил подле себя любящее сердце? Так ли мудр, орошающий притчами высохшие почвы сознания многих, если не осознал счастья прямого, не сокрытого за буквами и смыслами? И для чего изгонять бесов, аж целых семь, если на их место водрузил трон безразличия и усадил на него беса Пустоты?»
Мария молчит, аспид извивается от нетерпения, шипение его нарастает, чешуйчатое кольцо сжимается вокруг уха. Женщина вздрагивает, резко переворачивается на другой бок и придавливает гада.
Мой Иисус, возлюбивший мир и все в нем, любил и меня, не отделяя от других, но отдавая целиком себя, – шепчут ее губы.
Черная змейка, извиваясь, исчезает в ночной тьме, сетуя на то, сколь легко поддалась на увещевания Ева тогда, но, приняв на себя карму женского рода, «поумнела» и сейчас «подсветила» путь истинный Марии.
Усталость берет свое, измученная событиями последних дней, женщина смыкает веки, заметив перед тем, как полностью погрузиться в забытье, склоненную в молитве перед входом в пещеру фигуру.
Мария Клеопова
«Вот камень предо мной, что отделяет всякого от Бога, что есть преграда на Пути, дверь запертая, бессилие, неверие, опущенные руки. Мне не войти самой, его не отвалить – то мысль первая, диктует ее искуситель через глаза мирские. Да, слабым женским рукам не сдвинуть глыбу, не разбить ее на части, не проскрести ногтями, пусть и с ниточку, но щель, чтобы узреть Его и уловить дыхание Любви и звуки Света, но силу, дабы задуманное сотворить, возьму в молитве, ведь для Господа скала не тяжелей пушинки, когда услышит Он мольбы и просьбы дочери своей, Марии».
«Я пред тобой, мой Бог, обнажена душой и в мыслях нет корысти, здесь, рядом, Сын твой, смерть принявший от людей, жестокую и незаслуженную им. Спусти мне ангела с небес иль крылья дай самой, чтобы войти могла к нему и миррой совершить благое омовенье. Коли потребуешь взамен оплаты деянием, иль мыслями, иль чем иным, возьми хоть жизнь мою, но дай войти, чтоб прикоснуться и веру укрепить свою, аминь».
Сколь многие из живущих на земле имели счастье лицезреть схождение с Небес светящегося крылатого существа? Явление, надо сказать, чрезвычайно эффектное, сродни молнии, вылетевшей из грозового облака и ловко срезавшей ветку прямо над вашей головой (Мария в детстве пережила подобный фокус в исполнении Зевса), но менее шумное и более плавное.
Пораженная женщина воздела руки в ночное небо, дабы отблагодарить Бога в жарких выражениях и максимально исступленно, но светящееся существо опустило ее руки и галантно отвело Марию в сторону от входа. Не произнеся ни звука, видимо, чтобы не потревожить двух других женщин, Ангел (а это был именно он) слегка коснулся огромного камня, приваленного ко входу в пещеру, крылом, и тот, приподнявшись в воздух, словно весу в нем не было вовсе, «отплыл» от проема. После чего «крылатый свет» вернул Марию на место, не забыв поднять в исходное положение ее руки, и бесшумно отбыл на небеса.
– Господи, благодарю, – выдохнула женщина и без сил рухнула на землю.
Иисус и Ангел
Рожденный любовию Божьей, белое на белом, луч в Луче, истинно знаю, что троица у входа в пещеру, проливающая слезы на камень с той стороны, есть именно Троица, женская сторона ее. Мать моя, Дева Мария – отражение Отца Небесного, поделившаяся плотию своей со мной, врата, через которые вошел в этот мир, и Великая Забота о дитя своем, Сыне, достойном ее любви, и самой достойной Любви Его.
Магдалина – это Сын, душа, погруженная во грех, но поднявшаяся над ним через жертву искреннюю и распятие честное (у каждого свой крест). Не оттого ли столь сильна связь меж нами, что Иисус и Мария – Адам и Ева в духе, два слога в слове Истины, Учитель и Ученик, сплетенные не поучением, но созерцанием.
Жена Клеопа, Мария – женское отражение, вернее проявление, бесполого Духа Святого, стоящая у самых врат, вплотную к Камню, ибо дух тянет к духу нестерпимо, а посему не прибегнет она никогда к рычагу или иному приспособлению своего мира, но будет взывать (в молитве) к миру ангельскому, потому чувствует, верит и знает, что сила истая в Истине и нет ничего в Мире Бога сильнее Истины, и она в Духе, а не в теле.
Мир Отца Небесного держится сейчас на плечах этой воплощенной троицы, и пребудет с ними Его любовь.
Иисус уже вне своей использованной оболочки, он, улыбаясь, прощается с «тем», кого тридцать земных лет наблюдал в отражении вод, без сожаления, но, по природе своей, с любовью. Пещера ярко освещена его собственным сиянием, но он сразу же замечает освободившийся проход наружу.
Выйду, обниму всех Марий, – думает Иисус и покидает пещеру, «забирая» с собой физическую оболочку. На удивление, у скалы его встречает только Ангел, больше никого нет.
– Я был уверен, Марии здесь, – смиренно произнес Иисус.
– Они будут здесь, скоро, – ответил Ангел, сияя от радости, как сто солнц. – Приветствую тебя, брат.
– И я рад тебе, – Иисус обнял крылатого сопровождающего. – Но я так ясно видел их на этом месте.
Ангел улыбнулся:
– Ты разговаривал сам с собой, а этот вид иллюзии самый сильный.
– Сам с собой?
– Да. Три Марии – твоя совокупная женская ипостась. Сын Божий, существо без пола, вынужденный воплотиться в теле мужа, «носит» при себе ответную голограмму, тонкоматериальное «женское тело».
– Я считал их Троицей, – изумился Иисус, на миг озарив окрестности Иерусалима ослепительной вспышкой.
– Так и есть, троица имеется у души, у Духа, у Сути. Ты разговаривал со своей троицей. Дева Мария – это олицетворение твоего сознания в материнстве, о материнстве, то, какой матерью ты был бы сам, воплотись в женском теле.
Магдалина – соответствие тебя в жене, спутнице, Иисус в земной любви, как женщина. Поменяй вас местами, и она взошла бы на Голгофу столь же мужественно, как и ты, а твое сердце сейчас разрывалось бы между горем и верой, как ее.
Мария Клеопова являет собой самую сложную «часть» Иисуса, его «видение» Любви Небесной, Абсолютной, одухотворенной и возвышенной. Поэтому она, стоящая чуть в стороне, но непременно погруженная в молитву, представлялась тебе в «разговоре» Духом Святым. То дуновение слабого ветерка в раскаленном мареве пустыни, принесшее тебе облегчение и надежду – ее забота, та звездная пыль, что стряхнула морок ночи с листьев древ в Гефсиманском саду, ее труды. Видишь лучи солнца над Елеонским холмом, вся троица уже на ногах, собираются к тебе.
– Дождемся их? – с радостью в голосе спросил Иисус.
Ангел покачал головой:
– Нам пора.
– К Отцу? – Иисус снова воссиял, вмиг «погасив» звезды на утреннем небосклоне.
Ангел расправил крылья:
– Да, Он ждет.
У Креста
Лесная дорога, плавно огибая столетние дубы, «расставленные» Матушкой Природой на Н-ском плоскогорье небрежно и хаотично то ли от многовековой усталости, то ли повинуясь ветреной женской натуре, приблизительно в центре дубровника упиралась в старый каменный крест, вытесанный кельтскими мастерам, непонятно зачем приволокших его от прибрежных скал в самую глушь и впихнувших базальтовую махину во влажную почву на десять футов.
Путники, добиравшиеся до этого места, как правило, раздумывали на предмет дальнейшей собственной судьбы, справедливо полагая, что ее ход будет зависеть от того, с какой стороны они обогнут торчащий из земли истукан, к моменту описываемых событий покрывшийся темно-зеленым бархатом мхов, отчего его сакральность усилилась многократно.
Кто-то решал, что удача ждет всякого, оставившего «мохнатый» Крест справа от себя, а попытка прохода с противоположной стороны сулила беды и несчастья. Кто-то, наоборот, решался проследовать мимо изваяния, дотронувшись до него левой рукой, ожидая богатства и славы, против горечи и болезней от прикосновения другой рукой. Но и те, и те непременно останавливались и, припав на колено, молились, ибо за Крестом, с какой стороны его не обойди, начиналась новая жизнь, а она пугала неизвестностью еще со времен Адама, которому малознакомая женщина настойчиво совала под нос неведомый фрукт, сопровождая это действо шипящим аккомпанементом извивающегося аспида.
Ветер, приносимый путниками на своих плечах, беспощадно терзал щербатую, «окаменевшую» кожу кельтского креста, собирая в «кулак разящий» вихри дорожной пыли и прошлогодних листьев, но за каменной спиной образовался островок штиля, лишенный завихрений меняющихся друг за другом эпох и раскромсанных людских судеб. Именно туда упало однажды семя бузины, давшее в потомство роскошный куст, приют клестов и соек.
Идиллия этого места длилась недолго, торговые пути предпочли лесам, полным лихого люда, умеющего профессионально обращаться с луком и длинным ножом, более спокойные и открытые взору равнины степные и водные. Дорога сквозь дубровник обезлюдела, корни столетников, осмелев, повытаскивали свои скрипучие суставы и сухожилия наружу, папоротник занял все обочины, а ужи, перестав «прислушиваться» холодными телами к сотрясениям земли, вольготно расположились на оставшихся проплешинах проезжей части.
Тяжеленная крестовина, подмытая дождями, осела и покосилась, лес погрузился в омут безвременья, откуда с безразличием наблюдал за вялым движением светил на ночном небе и ждал Конца Света, как некоторого развлечения в застывшем бытие.
Вот в этот-то момент пролетающий мимо Креста Падший ангел, всю ночь поджидавший одного сластолюбца на выходе от очередной покоренной дамы, но заснувший под утро и пропустивший намеченного грешника, проскользнувшего мимо расслабившейся засады, а стало быть и не зафиксировавший акт грехопадения, посему рассерженный и сбившейся с курса, заприметил на правой перекладине Креста удобно устроившегося Светлого.
Незамедлительно спикировав, он с улюлюканьем «грохнулся» на левое плечо Креста и торжественно произнес:
– Чем же эта глушь, обходимая даже моим Хозяином по причине отсутствия здесь всяческого намека на жизни, удостоилась визита столь важной персоны, как Светлый Ангел?
– Решил подышать чистым воздухом? – вместо ответа парировал Светлый.
– Увидел тебя, брат, подумал, может, помощь нужна, – Падший похлопал себя по бокам черными крыльями.
– Если захочу измазаться, найду выгребную яму и без тебя, – Светлый улыбнулся, – и братьями мы были слишком давно.
– И все же, – Падший нисколько не обиделся, – почто ты здесь?
– Дожидаюсь Праведника, – коротко ответил Светлый.
– Ух ты, вот поглядеть бы! – картинно восхитился Падший. – У нас, сам знаешь, – злодеи, прелюбодеи, грешники, в общем, обычный, нормальный люд, а праведников – дефицит.
Светлый вздохнул, подумав, да и у нас негусто, из ста контрактников можно принять две-три подписи, да и те с оговорками, но вслух сказал:
– Тогда жди.
– Сколько ждать-то, у меня дела, – Падший нетерпеливо переминал когтистые лапы на перекладине.
Светлый поднял глаза к небу:
– Первый на подходе.
В глубине лесной чащи послышался осторожный стук копыт, конь явно выбирал, куда ступить, а всадник чертыхался, но голос его был приглушен и странно вибрировал, словно на голову было надето ведро. Через некоторое время конь, судя по звукам, перешел на шаг, а затем и вовсе на галоп и к Кресту всадник, обряженный в блестящие доспехи рыцаря, вылетел на полном скаку. Видимо, в последний момент узрев через узкие щели внушительных размеров препятствие, Рыцарь натянул что было сил поводья и от резкого торможения его явно не по размеру шлем с клацающим, как челюсть собаки, забралом, слетев с головы, со свистом чугунного ядра направился в сторону Светлого. Тот едва успел пригнуться, и страшного вида снаряд проследовав над белой головой в сторону куста бузины, посшибал неспелые плоды и напрочь разворотил гнездо сойки.
– Ба, – загоготал Падший, – да ему не в кавалерию, а в артиллерию.
Взорам обоих ангелов открылось румяное, безусое лицо молодого человека, который, спешившись, преклонил колено возле Креста и зашептал:
– Господи, долг зовет меня…
Светлый повернулся к Падшему:
– О каком долге все они твердят, рыдая у закрытых врат Рая?
– В его случае «долг» – местный Епископ с неплохими ораторскими навыками и недурственным актерским талантом, наш человек.
– Уже? – удивленно вскинул брови Светлый.
– Уже давно, – подмигнул Падший, – запудрил мальчику мозги, Гроб Господень осквернен, сарацинам не место в Святой Земле, всяк праведный христианин, возьми оружие и в поход – хорошо работает.
– Но это же обман, ложь! – захлопал возмущенно крыльями Светлый.
– Это искус, Епископ – мастер искушения, – горделиво заметил Падший.
– Какая разница, – Светлый с нежностью смотрел на молящегося.
– Прошу не путать, дорогой не-брат, – менторским тоном начал Падший, – обман – это искажение существующего, а искус – предложение варианта будущего. Не искушает ли проповедник Царствием Божьим и райскими кущами колеблющиеся души?
Подготовленный, черт, – подумал Светлый, – канцелярия у них там, что надо.
Между тем юноша, закончив молитву и истово перекрестясь, полез в кусты за шлемом, удобную чашу которого уже облюбовало семейство пауков, вытряхнутых оттуда самым решительным образом.
– Он прославится подвигами и милосердием, чистое сердце, – умиленно промолвил Светлый, провожая взглядом Рыцаря, «получившего» благословение на крестовый поход.
– Бьюсь об заклад, это наш клиент, – возразил Падший, – стоит первой крови забрызгать его кукольное личико, и сердце озлобится, а от милосердия, на которое ты, между прочим, зря уповаешь, останется лишь мизеркорда и он ею, помяни мое слово, не преминет воспользоваться.
Конский топот затих за их спинами, ангелы заскучали, солнечный диск нещадно палил им оперенные макушки, оба «наблюдателя» задремали, да так, что мелкие жучки, снующие по «моховым лапам» Креста в поисках провианта, забрались на ангельские крылья, пахнущие ладаном у одного и гарью у другого.
Но хрустнула ветка под чей-то легкой ногой, ойкнул приглушенно почти детский голос, и ангелы одновременно открыли глаза. Перед ними, но не видя их, а только каменный Крест, стояла юная дева, прекрасное светловолосое создание с широко раскрытыми (гляди, так и вывалятся) глазами и столь же широко распахнутым ртом.
– Чего это она? – удивился Падший.
– Может, нас узрела, – предположил Светлый.
– Да она «свозь нас» смотрит! – воскликнул Падший, и ангелы обернулись. Кроме сломанных веток бузины и беспокойно порхающих соек, восстанавливающих разоренное жилище, ничего. Девица тем временем бухнулась на колени, сложила вместе ладони и запричитала:
– Господи, любовь зовет меня…
– О, это по нашей части, – удовлетворенно заметил Падший.
– Ты про любовь? – усмехнулся Светлый, почесав крылом задергавшийся глаз.
– Именно, я делал это ради любви – вопиет грешник, стоя на краю раскаленного котла Хозяина. Что же это за любовь такая, что приводит «влюбленных» прямиком в наши когтистые объятия? Можешь объяснить?
Светлый, чуть приподнявшись, сложил в смирении крылья.
– Ну прямо как пастор, – заржал Падший, обмахиваясь крылом, как веером.
– Прошу не путать любовь земную и любовь небесную, – спокойно начал Светлый, – кто бросает любовь к ногам другого, как драгоценность, идет прямо в Ад, ибо брошенная, она тянет за собой, вниз, и ты сам задал ей такой вектор.
– Это любовь земная, – философски прокомментировал Падший, скрестив крылья, как ученик за партой.
– Да, так понимают ее люди, – подтвердил Светлый.
Правое крыло Падшего поднялось вверх:
– Можно вопрос, Учитель?
Светлый, не смотря на издевку, кивнул головой.
– А что такое любовь небесная? – с нескрываемой ехидцей в голосе выдохнул Падший и картинно схватился крыльями за сердце (тоже черного цвета, если кто не знает).
– Та любовь, что поднимает того, кто несет ее в своем сердце, и, взявши за руку предмет обожания, поднимает обоих.
Падший, обнаружив жука на своем крыле, взмыл в воздух с криком:
– Я люблю тебя, тварь шестилапая.
Затем тряхнул всем телом, и бедное насекомое полетело вниз.
– Ничего другого я от тебя и не ожидал, – флегматично сказал Светлый, поймав обезумевшего жука над каменной перекладиной.
– А что девица? Чего ей надобно? – Падший вернулся на свой наблюдательный пост.
– Она просит за любимого, покинувшего ее, – ответил Светлый.
– Наш пострел везде поспел, – гоготнул по обыкновению Падший, – наговорил девице, наобещал и на войну.
– Это не тот, – на глаза у Светлого навернулись слезы, – ее возлюбленный почил от неведомой хворобы.
– Так он уже на «распутье», – Падший похлопал в «ладоши», – зачем слезы лить?
– Тебе не понять, – отрезал Светлый, – она чиста, а значит, праведна.
– Торопишься раздавать ордена, – покачал головой Падший, – у нее вся жизнь впереди, еще нагрешит.
– Она не жилец, ее мучает та же хвороба, и девица знает об этом, но молится не за себя, – Светлый прикрыл глаза крылом.
– Она глупа или, наоборот, слишком умна и выпрашивает у Всевышнего жизнь, прикидываясь святой, – Падший посмотрел на Светлого, залитого слезами, – все таки наивный народец у вас там наверху.
Неожиданно зазвучали колокола, слышимые только ангелам, но не деве, и на макушку молящейся пал Луч Света.
– Дни ее продлены! – радостно вскричал Светлый.
– Выпросила, – сухо заметил Падший, – но стоит ей предать этот Луч и она наша, на сто процентов, а уйди сейчас, не выпрашивая, кто знает. Не искушение ли это от сил Света, а?
