Kitabı oku: «Шепот Вечности»
Я жил на грани безумия,
желая познать причины, стучался в дверь.
Она открылась. Я стучал изнутри.
я понял – красота исторгается из источника.
Шум ключевой воды в ушах и в моём внутреннем бытии.
Ветви деревьев вздымаются и опадают, подобно экстатическим рукам тех, кто предался мистической жизни. Листья переговариваются как поэты, творящие свежие метафоры.
Нужно помириться с Отцом, с изысканностью узоров, и, всё, что нас окружает,
наполнится ощущением близости.
Поскольку я влюблён в это, я никогда не скучаю.
Когда ты движешься вокруг Сатурна, ты становишься небесами.
Когда ты движешься вокруг копей,
ты становишься рубином.
Когда ты движешься вокруг друзей Бога, ты становишься подлинным человеком.
Когда ты движешься вокруг Души всех душ, ты становишься вечным сокровищем. И за пределами представлений о правильных и неправильных действиях есть поле, я встречу Тебя там.
Я искал, но не мог найти Тебя.
Я громко звал Тебя, стоя на минарете.
Я звонил в храмовый колокол с восходом и закатом солнца.
Я купался в водах Ганги, и всё напрасно.
Я вернулся из Кааба разочарованным,
я искал Тебя на земле, я искал Тебя на небесах.
И наконец, я нашёл Тебя, спрятанным подобно жемчужине, в раковине моего сердца.
ты – есть собственная тень, погибни же в лучах Cолнца!
Как долго ты будешь смотреть на собственную тень?
Взгляни же на Его свет! Погибни и родись вновь…
© Мавлана Джалал ад-Дин Мухаммад Руми
Третий сын
Расправив крылья мотылька
с холодных гор бежит река.
В рассветные, былые дни
и воды жизни в ней текли.
Здесь проливали кровь святые,
здесь умирали короли.
Отрывок баллады. Верселий, «Исток»
Рассвет над Ишероном только задавался. Зеленоватые лучи, окрашенные висевшей на ночном небосводе Луной Пахаря, пробивались через пики гор, облизывая заснеженные вершины Гряды Полумесяц далеко на горизонте. Отражаясь от них, те словно приобретали теплый оттенок зеленого янтаря. Вскоре Соляр взойдет выше, и от его ночного спутника не останется и тени, даже блеск Перста Сотворения будет едва различим в его лучах. Горы снова засияют золотом.
Они приехали в город засветло, когда он еще спал. Первые петухи уже пробудили прибрежных жителей и те, конечно, заметили их, ведущих лошадей к морю. Однако город просыпался с колоколами, когда башни Ишерона, вторя огням храма, озаряли улицы мерным гулом. У них еще было время, пока заспанные стражники сменяли ночные караулы на свежие.
Течение Северной Вены сегодня было неспокойно. Обычно эти воды струились медленно и плавно. Холодные водопады гор были далеки отсюда и эта часть Крыльев Мотылька обычно славилась своим спокойным течением, в отличие от своих Южной и Центральной сестер. Но сейчас это течение, будто бы заподозрив неладное, плескалось грубо, порывисто, будоража свою гладь пеной и хлюпая, словно грязь под копытами их коней.
Энрик пустил своего первым, как и подобало самому старшему. И по возрасту, и по положению. Его угрюмый, черный, огромный боевой конь с густой гривой, по кличке Рёгунвальд, хрипел и жевал поводья. Массивные копыта взрывали мягкую, влажную землю, а из ноздрей струился теплый пар. Грозный уроженец с сурового севера, он был выигран братом с помощью удачной ставки. Наездник, Энрик Каранай, средний сын своего отца и его старший брат, держался в седле ничуть не хуже, чем на твердой земле, если даже не уверенней. Энрик, заядлый любитель скачек, охоты и гонок, прирос к седлу своего массивного скакуна и вел поводья с легкостью и уверенностью, присущей только заядлым всадникам.
Высокий, темно-рыжий, как все потомственные анвары, Энрик был облачен в длинный кафтан, свисающий ему до коленей. Брат держал его нараспашку, местная жара, убийственная и непривычная, плохо подходила для этого наряда, но братья носили его с гордостью, как учил отец. Энрик подвернул рукава своего черного кафтана и его сильные, жилистые руки, загорелые и покрытые столь же рыжими, как на голове и бородке, волосами, сейчас были напряжены. Под кафтан брат нацепил кожаный дублет, а его ноги, облаченные в свободные штаны, украшали той же кожи сапоги, с острыми шпорами позади. На поясе свисали ножны. Тонкие губы, украшенные усами и бородкой, озаряла улыбка. Ножи, ручки которых короновали острые, словно вороньи клювы, навершия, позвякивали в кинжальниках на груди кафтана.
Брат поправил рукоять своего длинного копья, которое положил на плечо и оглянулся назад. Солнце отливало в острой стали наконечника его оружия. Иноземец вел своего коня как раз следом за Энриком. Энхе был чужд этому месту всем, от вида своего до поведения. Индавирец казался словно героем какой-то сказки, сродни тех что кормилица рассказывала ему в детстве. Однако, Энхе Заян не был разбойником, колдуном и даже, на худой конец, пиратом, ворующим женщин и детей. Он происходил, по собственным же словам, которых из уст Энхе вытекало немало, из знатного индавирского рода. Чего было не сказать по его повадкам. Однако, в отличие от своего дружка, перед которым он был в долгу, Рейвин бы не стал врать и Энхе Заян Ифир, из далекого Индавира-в-Лоне Гор, был желанным гостем в их доме. И не особо стремился его покидать.
Стройный и поджарый, Энхе всегда смущал крестьянских девок своим поведением. Он ходил со своей, покрытой ветвящимися волосами, грудью нараспашку, облаченный в расшитый золотыми узорами жилет и цвета морской волны рубаху под ним, которую не трудился завязывать или прикрывать. Обручи из серебра с выгравированными надписями на малопонятном языке, звенели на обеих его руках, привлекая внимание каждый раз, когда тот двигался и жестикулировал. На шее у иноземца блестели золотые цепочки с подвесками из драгоценных камней. Мочки ушей украшали столь же драгоценные золотистые серьги, вылитые в виде обнаженных дам, изогнувшихся в похабных позах. Глаза этим золотым распутницам заменяли маленькие камешки изумрудов, переливающиеся и сверкающие.
– Рядишься, как шлюха, – любил грубо бросить ему Чадд, на что индавирец колко пронзал тому сердце клинком своего языка, парируя:
– Навроде той, что тебя родила? – в этот момент его губы всегда красила усмешка.
Его волосы цвета темного изумруда были заплетены в причудливые пряди, скрепленные золотыми украшениями у лица, и в куда более грубо связанный хвост на затылке. Кожа, слегка смуглая и гладкая, казалась необычной для этих краев. Глаза, странной формы, будто в вечном прищуре, тоже не внушали здешним простолюдинам доверия. Он был чужаком. Но таким экзотичным, что анварские девицы не спускали с него взглядов. На поясе его, также украшенным золочеными дисками с изображениями кривящихся рож лицедеев, тоже бренчали ножны. В одних красовался одноручный меч, а другие таили в себе длинный острый кинжал. Лошадь Энхе выбрал себе первую, что попалась в стойле. Обычную, скаковую. Он был тем примечателен, что на какой бы лошади не ездил, каждую звал Ланной. Что бы не значило это имя, он «не отличал лошадей друг от друга», опять же, по его словам. Индавирцы славятся флотом, а не конями.
Ублюдок ехал третьим, как раз следом за чужестранцем. Ерзая в седле и хмурясь, Чадд осторожно оглядывался по сторонам. Облаченный в одну только белую рубаху, затертую временем и развеваемую ветром и кожаные, плотные штаны, парень нещадно пинал лошадь в бока, заставляя свою клячу фыркать и подгонять остальных. Лошади не любили ублюдка, а он не любил лошадей. Свою кривую кобылицу он даже не звал по имени.
– Что толку? Эта животина все равно однажды подохнет. Незачем ее и именовать, – отвечал на это ублюдок.
Он никому не нравился и терпели Чадда все, пожалуй, что, только потому, как в нем текла кровь рода Каранай. Не будь ублюдок побочным сыном их дядюшки, его давно бы выдворили отсюда, а то и чего пуще. Хмурый, худой, черноволосый, гладко бритый, с коротко стриженными, торчащими вверх волосами и кожей с легкой золотинкой, ублюдок не походил на анвара и не был им. Разве что отчасти. Он больше напоминал несуразного речного ицха, что сам прекрасно понимал и, по злому умыслу судьбы, ненавидел их речных ицхских соседей пуще любого другого. Ублюдок, кривясь, потирал рукоять своего, такого же как и он сам, «ублюдского» полуторного меча, шатающегося в висящих у него на боку ножнах.
Данни пустил свою Рассветную Синеву последним. Он волновался, что можно было понять любому, находящемуся в его положении. Это был первый раз, когда брат взял его с собой в подобное дельце. Тайком они выбрались из поместья, залезая на лошадей и выдвинулись к Ишерону, когда солнце еще только пробивалось из-за каменных пиков, а зеленая луна уходила с небосвода. И, перебарывая страх и волнение, он все же чувствовал себя довольным. Мужчина рождается в схватке с мечом в руке. Мальчик умирает, когда сразит первого врага. Теперь, раз и его берут с собой, чтобы разрешить дуэлями проблемы чести, он тоже может считаться мужчиной. Вес меча и ножен чутка тяготили его, но, вероятно, это только из-за волнения. В первый раз все кажется страшным, пока не столкнешься с этим.
Его белоснежная Синева переставляла копыта аккуратно, наверняка ощущая волнительные колебания в душе седока. Молодая кобылица была красива, цвета чистейшего снега с голубыми, как у самого Данни и всех Каранай, глазами. Многие предлагали ему самые разные имена для кобылы, связанные с чистотой, снегом… но, когда Рейвин, заявил, поглаживая лошадь и водя пальцами по ее гриве, что зрачки животного глубоки, как синева моря на рассвете, название пришло само собой. Теперь Рассветная Синева служила ему верой и правдой, с присущей животному чистосердечной преданностью. Белоснежной, как и ее расцветка.
Ишерон был виден даже издали. Разросшийся кучами и кучами маленьких кирпичных домиков, с красной черепицей поверх, портовый город растягивался на километры вдоль берега Спокойного моря. Усеянный этими жилищами, огромный и шумный днем, сейчас город еще дремал. Башенки, поднимающиеся над красным покровом крыш тут и там забавно поднимали свои головы с колоколами поверх маленьких домов Ишерона. Отсюда же можно было увидеть дворец лорда-управителя и, если приглядеться, башенку Часовни Очага. Данни заметил, что она мерцает цветом огня. Священники уже проснулись, оповещая о рассвете. Значит у них времени осталось немного.
Притормозив Рёгунвальда, Энрик неторопливо подвел его к конюшням на окраине города. Он тоже это заметил, как и Энхе. Один только ублюдок смотрел по сторонам, а не вдаль. Прежде, чем брат успел подметить увиденное, раздался гул первого колокола, оповещая город о наступлении нового дня, пробуждая крестьян на пашни и виноградники, освобождая знать от тяжких оков сна, и призывая праведников на молитву в Часовню. Они опоздали. Данни прикусил губу.
– Колокола звонят по утру, – констатировал Энхе Заян.
– Сегодня они будут звонить по дохлым ицхам, – кисло выдавил ублюдок.
– Если те еще не разбежались, заслышав рассветный бой, – оценивающе поглядел на улочки города перед собой Энрик.
– Теперь то их «священная луна» не укроет, – хмыкнул Чадд, обхватив рукоять своего полуторного меча.
– Солнце взошло за нашими спинами… – согласился индавирец.
– Небеса нам благоволят, – улыбнулся брат, подведя коня к стойлам у въезда в город. Он вытащил ноги из стремян, слезая с боевого жеребца, фыркающего и принюхивающегося.
Данни понимал, о чем говорит брат. Соляр, яркая звезда, полыхающая жизнью и светом, согревая поля и равнины Ишерона, была священным вестником нового дня и добра. Именно когда Соляр поднимался над миром, Часовни Очага возвещали блеском огня, что темнота отступила, и что им, по благоговению высших сил, отведен новый день. Однако им сейчас помогало иное благоговение. Яркие лучи, серебрясь на мечах, будут бить их противникам в лицо. Вот за что стоило сказать спасибо небесам.
Энрик, привязав своего коня, кивнул остальным, предлагая спешиться. Чужестранец соскочил первым, потрепав свою кобылу по загривку.
– Не лучше ли было въехать туда в седле? – хмыкнул Чадд. – Едва ли ицхи притащили с собой коней…
– Мы выехали в такую рань не для того, чтобы стражники с легкостью заприметили нас, разъезжающих по тесным улочкам на конях, – образумил его Энрик, примеряя хватку на древке своего копья. – Чем тише мы подойдем к центральной площади, тем больше у нас будет времени.
– И тем меньше шансов будет у наших врагов, – усмехнулся Энхе, соскочив с коня и, со звоном украшений на руках, привязывая очередную «Ланну» в стойле. Блестящие женщины на его серьгах забавно качались под ушами.
– Тебе то какое дело, Ифир? – хмыкнул ублюдок, неохотно слезая с коня и кривясь от ударившего ему в лицо с моря ветра. – Ты пришел сюда развлечься, а не отстаивать родовую честь. Чума и проказа, ты даже не член нашего рода.
– Быть может, я даже ближе господам Каранай, чем ты, Чадд, – вновь пырнул незаконнорожденного паренька Энхе Заян. Ублюдок не ответил, стиснув зубы и, покачав головой, плюнув под ноги в сторону индавирца.
Данни, погладив по гриве Рассветную Синеву, осторожно спешивался с нее. Вдалеке ударил колокол, разнося по окрестным улицам леденящий душу гул. От этого звука Данни вздрогнул, чуть было не навернувшись в стременах, однако, устоял, держась за поводья и опустился на землю. Синева озадаченно посмотрела на него и парень погладил лошадь по шее.
– Поджилки трясутся, Данни? – улыбнулся брат.
– Немного, – не стал лгать он.
– Боишься? – глянул на него индавирец. – Страх не делает тебе чести в бою.
– А я и не боюсь… – нахмурился Данни.
– Решительный воин тем первее вскроет противнику глотку, чем меньше он трясется при виде блеска вражьего меча, – сказал Энхе.
– Брехня, решительный и бесстрашный дурак тем первее сдохнет, бросившись на вражью пику, – фыркнул ублюдок, одергивая попону своей лошади. Там висел самострел, что приволок Рейвин с индавирцем из своих странствий.
– Зачем ты притащил это сюда, ублюдок? – свел свои острые брови чужак.
– Стрела – оружие трусов, – сказал брат.
Чудное оружие, родина которого была на юге. Кажется, как раз в Сефидском царстве, было популярно и в Индавире, и на востоке. Однако тут было редкостью и казалось чудом военной мысли. Напоминавшие луки самострелы были опасны и пробивали любой нагрудник на близкой дистанции, что было под силу не каждому луку. Однако, прежде, чем выстрелить, этот прибор нужно было еще натянуть, что составляло проблему куда более сложную, чем с луком в руках. Ублюдок любил этот самострел, находя в его убийственной мощи какую-то красоту. Отец тоже поражался опасности этого оружия и заявлял, что «будь у наших предков такие приблуды, пожалуй, анвары бы до сих пор властвовали в горах».
Сняв с лошади самострел, или же, как называл его по арвейдски Энхе «арбалет», ублюдок покрутил его в руках, любуясь натянутой тетивой и вынул из вьючного мешка на кобыле болт. Данни вновь покосился на оружие.
– Убери его обратно, ублюдок. Еще не хватало нам, чтобы ты случайно спустил его себе в ногу, – возмутился Энрик. – Или, тем паче, в кого-нибудь из нас. – Данни знал что его брат предпочитает навороченным способам убийства старую добрую рукопашную.
– Это что, страх мелькнул в твоей речи? – ухмыльнулся Чадд, положив арбалет себе на плечо и покрепче его сжав. – Не дрейфь, моя рука не дрогнет при виде каких-то ицхов.
– Бесчестно нести эту дрянь на дуэль, – скривил губы Энрик, стукнув древком копья о мощенную камнем дорожку под ними.
– Что знает de brasto о чести? – ухмыльнулся индавирец. Его чудное произношение старшего арвейдского казалось забавным. Однако, из всех здесь присутствующих, Энхе Заян хотя бы знал этот славный язык.
– Кто знает, что притащат туда сами ицхи? – возмутился ублюдок, положив пальцы на рукоять меча и пошагав мимо спутников. – Только глупец не держит тузов в рукавах.
– Ты и впрямь не знаком с понятием чести, ублюдок, – покачал головой Энрик, двинувшись за ним. Его копье казалось, сейчас начнет задевать своим острием низко посаженные крыши домиков. – Настоящий мужчина полагается на себя, а не на выделки каких-то заморских самострелов.
– Рабалетов… – поправил его Чадд.
– И даже тут ты оплошал, de brasto, – усмехнулся Энхе. Выросший по большей части среди черни Чадд был не самым умелым в языковом мастерстве. Даже Данни помнил, что это чудо на заморском зовется «арбалетом». Но влезать и поправлять грязнокровного кузена не стал.
– Оставь эту дрянь где-нибудь, когда мы войдем на площадь, – в приказном тоне сказал Энрик. – Негоже им видеть, что ты вообще ее взял.
– Быть могет, что она спасет тебе жизнь, кузенишка. Мне следовало бы найти по рабалету для каждого из вас, – процедил ублюдок. – Как и тебе следовало привести сюда своих собак. У них был бы чудный завтрак из ицхских потрохов.
Энрик покосился на него, а индавирец издал смешок.
– Они подняли бы такой вой, что нас услышали бы за Срединным морем, – ответил ему Энхе Заян в своей привычно насмешливой манере.
Кучкующиеся крыши домов вокруг уже скрыли море от их взора. Ишеронские улочки поглотили все пространство вокруг, включая равнины, пахотные поля и виноградники позади. Крылья Мотылька, реки, стекающие с горной Гряды Полумесяц, разделяли владения Ишерона на три практически равных области. Одна их них, что с севера, принадлежала их отцу, там же располагалось поместье Каранай и поселения их крестьян. С юга, с давних пор принадлежащие здешнему речному народцу, располагались земли, принадлежавшие Шайхани, семье ицхов, по их обычаям считающейся чем-то вроде благородных лордов, живущие тут с давних пор. Пространство посередине принадлежало, формально, лишь самому лорду-управителю Шеппу. Его белые знамена с золотистым окаймлением и сияющей креветкой в центре мерно покачивались у ворот города, над его дворцом, в центре площадей. Старый креветочный лорд был их с Шайхани сюзереном. Его предки были поставлены Лучезарной короной, как владетели этих земель.
Анварам, к коим принадлежал древний клановый род Каранай, сам Данни, его отец, братья и дядья, по той же милости короля с сияющим обручем на челе, за доблесть и верность были дарованы несколько земельных наделов. Один из них достался его родичу, двоюродному деду, а следом, перешел и его отцу. Именно так анвары, некогда хозяева снежных, сияющих гор, оказались тут, на берегах рек, втекающих в перекрестье Спокойного и Срединного морей, именуемых Крыльями Мотылька. Это не осталось без внимания ицхов, обитавших здесь. Скрытных, темных, молчаливых, закутанных в свои длинные одежды, с густыми бородами и темно-оливковой кожей. Чуждая культура и религия была камнем преткновения между веселыми, гордыми и страстными анварами и неистово верующими в свою ночную богиню и луны ицхилитами. Данни мало что смыслил в религии, он и собственную зараннийскую часовню-то посещал лишь по настоянию матери. Однако, даже в свои юные года прекрасно понимал, почему их челядь не уживается с ицхскими речниками.
Отцы обеих семейств, казалось, давно пережили эту неприязнь. Но лишь казалось. Все знали, что его отец, ведомый честью рода лорд Каранай и господин Шайхани, религиозный до мозга костей человек из ицхов, едва ли способны переносить друг друга. Между ними не было ненависти, но на плечах обоих лежала честь их родов и веры, на них смотрели их народы, потому, даже если бы лорд Роддварт и Раид Шайхани нашли бы общий язык, пламя этой неприязни не угасло бы в сердцах подчиненных им людей.
По этой причине они и здесь. Несмотря на все хладнокровие Рейвина, убеждавшего их даже не думать об подобных выходках, несмотря на молчаливое порицание отца в подстрекании этих конфликтов. Энрик не мог и помыслить, чтобы оставить пламя чести в своем сердце. Он первым подстрекнул ублюдка и Энхе, а следом и самого Данни, заметив того заканчивающим упражняться с кастеляном поместья сир Тонном. Отказаться от предложения брата было сложно. Юный Данни, пятнадцати лет и зим на своем веку, был лишь третьим сыном господина Роддварта Караная, еще слишком молодым, чтобы ему предавали значения. Возможно, это был его шанс заиметь уважения в глазах брата и придворных, а также их крестьян и других анваров. Для любого уроженца гор было честью видеть рядом того, кто поднимает меч за свой народ.
– Да и не вечно же тебе лупить клинком эти мешки? – кивнул на тренированную площадку Энрик. – Найди клинку Рейвина применение подостойнее.
Данни лишь кивнул ему в ответ. Следуя сейчас за своими спутниками по городским улочкам, он положил облаченную в перчатку из легкой кожи, руку, на навершие своего меча и потер его. Клинок подарил ему Рейвин, второй из старших братьев и наследник их отца. Он привез его из тех же плаваний, в которых Энхе притащил ублюдку самострел. Одноручный, но длинный, почти полуторный, меч, был изначально чуть велик для Данни, как казалось ему самому. Но когда сир Тонн научил его хватке, балансировке веса и техникам удара, прекрасный серебристый клинок стал для Данни как родной. Махая им во дворе и полосуя ударами набитые соломой и песком мешки, парень представлял себя рыцарем или воином из анварских сказок, сражающимся с грифоньим народом. Это было куда более захватывающе, чем сражения на деревянным мечах, в которых ему в юности поддавались и братья, и Дейвиен, и кастелян. Под впечатлением от этого подарка Рейвина, в ту ночь он заснул и ему снились битвы древних времен, в которых он принимал участие. Сражение с королем ворон или известная у ицхов бойня в полыхающем устье. В реальных же сражениях Данни никогда не был. Но сегодня планировал это исправить.
– Эй, ублюдок, – окликнул Энрик Чадда. Тот, хмыкнув, подошел ближе к остановившемуся у переулка брату, – на том конце улицы дозорная башенка. Если мы двинемся там…
– Они меняют караул. Им не будет дела до… – Чадд не успел закончить.
– До четырех вооруженных молодцов, гордо шагающих с клинками наперевес? – усмехнулся индавирец. – Как же, как же!
– Есть путь к площади покороче? – прищурился Энрик, перекинув копье с одного плеча на другое.
– Всегда есть, – теперь уже покусанные губы ублюдка озарила улыбка. – Шагай за мной, кузенишка.
– Снова поведешь нас через кварталы с крысами и сливом нечистот? – приподнял свои острые брови Энхе Заян.
– Выбирай, в чем испачкать свои драгоценные сапожки, в дерьме, пробираясь на дуэль, или в моче, убегая от стражников Тенса, – с издевкой бросил ему Чадд.
– Меньше болтайте, – возмутился Энрик, – сохраните свой боевой настрой для встречи с ицхами.
– Моего боевого настроя всегда хватит с лихвой, – растянулся в улыбке ублюдок. – За мной, пойдем нищими кварталами, там меньше глаз.
– Не меньше. Просто они прячутся лучше, – заявил Энхе Заян.
– Проберемся к площади этим путем, а когда зададим ицхам трепки, им же и вернемся, – убедительно заявил Чадд. Он был любителем пошататься по грязным закоулкам города, ведя дела с непримечательной чернью. – Мы скроемся прежде, чем люди Тенса нас заприметят.
Больше всего сердце Данни сжимал страх от того, что их поймает городская стража. Сир Томас Тенс, ее глава, человек строгий и суровый. Он был верен клятве лорду Шеппу до конца, потому пресекал любые попытки разбоя, дуэлей и расправ в Ишероне. Креветочному лорду уже давно надоели разборки двух здешних семейств и их подданных.
Узкие улочки города в обыденные дни полнились базарами и торговцами, приезжими купцами и моряками, слоняющимися по пристани в поисках утехи перед очередным отбытием в плаванье. Повсюду витал запах специй и трав, слышались крики шлюх и менял. Яркий запах корицы и красного перца, гвоздики и имбиря вперемешку с шафраном обычно кружил Данни голову. Эти удивительные приправы, которые купцы возили из далеких земель, описываемых разве что в сказках, манили ароматами столь яркими, что, закрывая глаза, юный лордов сын мог представить себе, как самолично шагает сейчас по далеким Землям Радужных Цветов или выходит на пристань порта какого-нибудь полиса. От их сказочных ароматов ужасно разыгрывался аппетит и он любил прогуляться по базару Ишерона, прежде, чем возвращаться в поместье к обеду.
Сейчас в воздухе витал лишь остаток этих ароматов. Заморские купцы еще не разложили на прилавках свои товары, а пряности и специи были надежно спрятаны под охраной до начала торгов. Ныне вокруг Данни витал совсем другой запах.
Ублюдок повел их окраинным кварталами, где гнездился нищий сброд. Чадд чувствовал себя здесь в своей тарелке. Ублюдок он и есть ублюдок. На земле под их сапогами хлюпала грязь и нечистоты, сливаемые сюда с возвышенной части Ишерона с помощью небольших каналов, прорытых у городских улиц. Благодаря пологости земли, на которой был построен город, нечистоты смывались каналами прямиком вниз по холмам, в эти районы. Эту удивительную задумку городской архитектор воспроизвел по примеру арвейдских городов и столиц, навроде того же Индавира, откуда был родом Энхе, Арвейдиана или Города Тысячи Куполов, что за Хребтом Полумесяц. То позволяло унести вонь подальше от людного центра города.
Аккуратно ступая и глядя себе под ноги, Данни старался не запачкать сапоги в чем похуже размешанной людскими ногами грязи. Вонь тут стояла жуткая и парень не мог не скривиться и чуть не закашливался. Энхе Заян тоже был не в восторге от такого пути и шагал по земле почти на мысках, стараясь не погружать и не попачкать свою дорогую высокую обувь, поднимавшуюся ему почти до колен, в сливном дерьме. Энрика, похоже волновал больше запах, от которого брат, скривив лицо и уткнувшись носом в предплечье, воротил голову и отплевывался. Один лишь только ублюдок, шагая впереди, даже не обращал на эту вонь ни капли внимания.
Шум моря, шуршащий где-то неподалеку от города был прерван очередным звоном колокола. Гул пронесся по тесным кварталам и пробежал по спине Данни, словно легкое прикосновение материнских пальцев, вызывая мурашки. На этот зов отозвались еще пара колоколов. Следом остальные. И вот, тут и там, со всех краев Ишерона разливался колокольный звон.
– Поспеши, ублюдок, – бросил Энхе Заян.
Не сказав иноземцу ничего в ответ, Чадд все же прибавил шагу, нырнув незримой тенью за очередной поворот. Лица коснулось свежее дуновение морского бриза, бьющего с побережья и ужасный смрад нижних кварталов слегка отступил под его натиском. Стараясь не отставать от индавирца, потирающего рукояти своих клинков, Данни прибавил шагу, глядя на мелькающий между домами вид на берег Спокойного моря. В одно мгновение он даже, казалось, заметил сияние столпа Перста, но, вероятно, это лишь утренний Соляр отразился бликами на горизонте волн.
Обойдя ближайшие сторожевые башенки окольными путями, они быстро пробежались по закоулкам жилых кварталов, надеясь, что не будут замеченными. Из некоторых домиков уже выбирались горожане, высовываясь из окон или выходя на балкончики, теснящиеся друг напротив друга в этих узких коридорах улиц. Некоторые из них, подмечая столь необычных гостей, провожали их взглядом. Настороженным и молчаливым. Ублюдок Чадд косился на них злобным взглядом, показательно перебирая пальцами по своим ножнам, а Энхе, словно бросая вызов, улыбался юным дамам, выглядывающим из окон. Такого энтузиазма Энрик не испытывал, напряженно поправляя копье, которое чуть ли не задевало своим острием низко посаженные балкончики. Данни же опустил взгляд, надеясь, что на него не обратят внимания, хотя взгляды эти чувствовались, словно свисающая ноша на плечах.
– Теперь сюда, – юркнул за очередной поворот Чадд.
– Так если они не разбежались, что будем делать? – обратился к Энрику индавирец, прищурившись и приподняв бровь.
– Как я и говорил, не обнажай меча первым, – ответил вперед кузена ублюдок. – Тогда к нам не встанет никаких вопросов.
– Выведем их из себя, – улыбнулся Энрик. – Ицхскую честь легко задеть, а эти речные господа скоры на гнев. Заставьте их первыми схватиться за мечи и тогда уже выхватывайте свои.
– Осталось только умело спровоцировать их? – кажется, Энхе Заяна это забавляло, как все прочее вокруг.
– С твоим языком, индавирец, это будет не сложно, я полагаю, – сказал чужестранцу брат, держась серьезнее него.
С очередным ударом колоколов, теперь донесшихся практически над ними с башни неподалеку, они, следом за ублюдком, выступили на центральную площадь. Собственные тени шагали впереди них, теплые поцелуи утренних лучей чувствовались на спине и шее, заставив Данни поежится.
Главная площадь Ишерона, обширная и свободная, днями, да и некоторыми ночами, полнилась людьми не хуже базарной части города. Мощеная желтой плиткой, она была исполнена в виде круга, изображая золотой диск Соляра. Поистрепанная вечным топотом человеческих ног эта плитка, некогда ярко желтая, теперь напоминала цветом скорее содержимое отхожих мест, а когда тут собиралось много народу, пахло также не лучше. Раз в год градоначальник приказывал красить плитку, но такому живому и густому на людей городу, как Ишерон, это мало помогало. Золотисто-желтый блеск плитки через несколько лун опять возвращался к цвету мочевины.
В центре площади находился небольшой, но красивый фонтанчик, излюбленное место влюбленных парочек, которое в обыденные дни те облепляли, словно голубки, как любил сравнить их Рейвин. «Благо хоть не гадят так же», усмехался над этими влюбленными юношами и леди Энрик.
Энрик, гордо воздев копье, вышагивал по плитке площади первым, как старший по чину из них всех. На тени его это копье, казалось, острием своим достает до самого сердца площади. Индавирец поигрывая пальцами по своему изукрашенному ремню, брел следом, оглядывая площадь, словно бы невзначай. Ублюдок, скинув самострел с плеча, оставил его в тени у ближайшей колонны, ограждавшей площадь и, неохотно убрав пальцы с рукояти своего клинка, вышел за кузеном и чужестранцем. Данни, сделав глубокий вдох свежего утреннего воздуха, полного запахов городской пыли и морской соли, скрепя сердце, пошагал за старшими спутниками, одернув свой кафтан и нервно потерев рукояти кинжалов на груди.
Щурясь и морща лицо, озаряемое солнечным восходом, Яхир Шайхани оперся ногой на один из мраморных краев фонтана, вырезанных из камня в форме плескающихся рыб. Сложив руки на груди, он глядел на пребывающих на площадь «долгожданных» гостей. Его пепельные волосы, спадающие по спине ниже плеч, на свету казались светлее, чем были на самом деле. Усы того же цвета, разве что гуще и чуть темнее, уподоблялись форме его губ, скривившихся в недовольстве. Расшитое лунами в серебре шервани на нем было пошито так плотно, что даже морской ветер, казалось, не трепал его. Скимитар у него на поясе грозно поблескивал.
Рядом, сидя на той же окаемке фонтана, опустив взгляд на сложенные на коленях руки, с задумчивым видом ожидал их и Тайал. Свой длинный рыцарский меч он положил рядом в ножнах. Ох, как же ублюдок надеялся не увидеть его тут сегодня. Черные волосы Тайала доходили ему почти до плеч, острое, холодное лицо, кажется, всегда было хмурым, тяжелым и задумчивым. На нем была только свободная рубашка, да кожаные штаны с сапогами. Несмотря на то, что где-то у сира Тайала наверняка должны были быть его доспехи, он не любил носить их. И немудрено. Потирая в руках длинные кожаные перчатки, он засунул их за пояс, завидев распростёршиеся по площади длинные тени выходящих на нее людей Каранай.
