Kitabı oku: «Пушки и колокола», sayfa 5

– Люд ратный, – усмехнулся Владимир Андреевич. – Тверд небось?

– Тверд, – не видя причин отпираться, кивнул трудовик.

– Ладный дружинник он. Зря не скажет. – Владимир Храбрый удовлетворенно кивнул. – Показывай, чего у тебя там.

Со смотром решили не медлить, назначив его на следующий день за стенами крепости прямо за Курятными²⁹ воротами. С самого утра суетился Николай Сергеевич, места себе не находя; вон для Василия Дмитриевича сегодня день полевых занятий устроил и потешников на пару с ним муштрил. Вернее, наблюдал, как княжич юный, со свистком ловко обращаясь³⁰, гонял маленькую, но уже грозную армию. А мальцам все то – забава; да и понятно. То для пацанят – все больше игра, потому и отношение соответствующее. И ни запасные жерди, что заместо копий использовались, выставленные в форме вязанок рядом с полем, ни хлипкие щиты, на которые Лель приладил оказавшуюся бесполезной из-за трудоемкости производства фанеру, ни деревянные мечи, в точности копирующие настоящие, не могли изменить это. Забава, и все тут! А вот для князя да брата его – то совсем не шутки! В общем, будь здоров как нервничал Николай Сергеевич. А тут еще, как назло, песня приелась из далекого будущего: «Самара-городок»! И хоть ты тресни, не выгонишь! В общем, маясь, тот и не заметил, как подъехали князья в сопровождении уже знакомого Семена Непролея и еще одного смуглого скуластого мужчины в богатых одеждах.

– Ну, показывай детинцы свои. Нам с братом да боярам новым: Ивану Мирославичу³¹ да Семену Гавриловичу, – сквозь почтительно притихшую толпу зевак верхом подъехали князья. – Юнцам оно – потеха, может, и добрая, а чего ладного-то умеют? – бросив взгляд на марширующих пацанов, усмехнулся Дмитрий Донской.

– Спасибо тебе, князь, – склонил голову Николай Сергеевич, собираясь поблагодарить за дозволение на эксперимент, однако правитель нетерпеливо прервал его.

– Так я и не рассудил еще никак. И чего они? – брезгливо поглядев на площадку, поинтересовался правитель. – Так и будут в сече; рядами? – расхохотавшись, Донской с ловкостью, никак не вязавшейся с тучным его сложением, подхватив одну из жердин и стеганув лошаденку, с молодецким посвистом направил боевого коня прямо на ровную цепочку. – Ух, мальцы, сторонись!!!

Первым, завидев маневр отца, сориентировался Василий Дмитриевич. Морозный воздух рассекла тревожная трель свистка. В ту же секунду цепочка пришла в движение: через одного мальцы присели на колено, ловко выставляя перед собой игрушечные щиты, на которые выложили направленные в сторону скачущего противника жерди. Оставшиеся, шагнув за спины товарищей, также на вытянутых вперед руках в одну секунду выставили деревяшки.

Не ожидавший такой прыти, Дмитрий Иванович оторопел. Резко осадив всхрапнувшую лошаденку, тот направил ее вдоль ощетинившейся копьями шеренги, планируя зайти в тыл, однако часть бойцов, ловко подняв оружие, пришли в движение, быстро перестраиваясь. Даже с такого расстояния было слышно, как, в досаде выругавшись, Великий князь Московский, понукая косматую степную лошаденку, направил ее прямо на боевой строй, рассчитывая с ходу разнести его к чертовой матери. Пацаны, ранее не сталкивавшиеся с реальной боевой ситуацией, сбились плотнее, буквально прижавшись друг к другу, отчаянно выставив вперед щиты с копьями. Казалось, что они вот-вот разлетятся в стороны, не выдержав колоссального психологического прессинга: вида летящего прямо на них коня, однако – сдюжили. Да, кто-то испуганно заорал, кто-то – даже со сцены было видно – зажмурившись и выставив вперед копье, поспешил отвернуться, лишь бы не видеть момента атаки, а кто-то и вовсе заревел, но строй не рассыпали! Мгновение! Животное, с пронзительным ржанием закусив удила, уже перед самим рядом копий настолько резко изменило направление, что Дмитрий Иванович, на секунду потеряв равновесие, едва не вылетел из седла.

Отъехав на безопасное расстояние, князь, последними словами матеря и яростно стегая несчастное животное, снова ринулся в атаку, выискивая слабые места построения.

– У, шельмецы! – отбросив к чертовой матери жердь, князь, уже размахивая боевым мечом, носился туда-сюда, да так, что у Булыцкого прихватило сердце: «Мальцов бы не порубил!» Впрочем, и те, уже забыв и про свое радостно-беззаботное настроение, и страх первой в их жизни настоящей атаки, сжимая детские свои орудия, стояли, ожидая удобного момента. Нещадно лупцуя взмыленную лошадь, правитель и так и сяк поворачивал ее, пытаясь найти брешь для новой атаки. Только все попусту! Ощетинившись жердями, мальчишки, прижавшись друг к другу, отражали атаку за атакой. Более того! Запертые в центре лучники то и дело доставали князя обмотанными тряпками стрелами, не нанося никаких травм, однако же все больше и больше выбешивая Донского.

– У, шельмы! – взвыв, Дмитрий Иванович буквально слетел с лошади и, яростно работая мечом, принялся рубить деревянные копья, всем своим весом врезаясь в строй укрывшихся хлипкими щитами пацанов.

– Стой, князь!!! – ринулся вперед трудовик. – Стой, тебе говорят!!! – летел он, рассыпаясь в витиеватых матерках.

– Да стой же!!! – на всем скаку обогнав пенсионера, Владимир Андреевич, слетев с лошади, вклиниваясь с тыла в строй пацанья. – Да стой ты, леший!!! – вцепившись в занесенную для страшного удара кисть, повалил он брата на снег.

– Тятька! – бросился на помощь Василий Дмитриевич.

– А ну, пусти! – разгоряченный боем, Великий князь Московский как щенка отбросил в сторону брата и, на ходу замахиваясь кулаком для удара, ринулся прямо на задыхающегося от бега пенсионера! – У, бестия!!! – набрав воздуха в грудь, выпалил тот, тучей нависая над пришельцем. – В поруб! В глухой! Заморю!!! – выдохнул он остатки ярости и, разом обмякнув, согнулся, упираясь тыльными сторонами ладоней в бедра. – Шельма! – глядя в снег, прохрипел он, а затем, подняв голову, неожиданно улыбнулся. – А вообще – удал! Мне бы таких, как ты, еще пару, – тяжко дыша, просипел он, – так и никакой Тимур не страшен! Да подите прочь! – разогнал он подоспевших к учителю стражников. – Николу мне не замайте! – Те, пожав плечами, отошли на пару шагов назад, но в то же время так, чтобы оставаться в зоне досягаемости на случай, если князь вдруг опять изменит свое решение. – Получишь еще мальцов, – отдышавшись, продолжал муж. – Я тебе и на харч, и на вооружение, и на обучение денег опричь все остального выделю; с чугунков твоих, слава Богу, барыш нынче славный.

– Да что ты, князь! – замахал руками учитель. – Еще и не обучили толком ничему, а ты уже вооружать.

– Воле княжьей перечить?! В поруб захотел?! – вновь насупился Донской.

– Будь по-твоему, – учитель, не зная, как реагировать на такую перемену, поспешил дать обратную.

– То-то же! – довольно усмехнулся Великий князь Московский. – Все, что опричь надобно будет, с Божьей помощью получишь.

– Ну, так и зваться полкам княжича «Опричниками», – удачно ввернул Николай Сергеевич.

– Опричники, – Дмитрий Иванович ненадолго задумался. – То пока мальцы. Подрастут, так и по домам отправим. А пока за харч нехай потешают мне отрока. Потешники, – повторил он полюбившееся слово. – А ежели Богу угодно будет, так и в рати удаль покажут. А пока – малы. Поучай их, пока воля моя на то.

– Как человек от дел ратных далекий воинов подготовит? Кому такие нужны?

– А потешники твои?! – князь перевел удивленный взгляд с пенсионера на сгрудившихся позади пацанят.

– Так то не я. То – Тверд, да Милован, да Василий Дмитриевич, – улыбнулся в ответ пенсионер.

– Ох, и ладен, – расхохотался в ответ Донской. – Пошли, Никола, да всех с собой бери. Пир княжий.

– Погоди, Дмитрий Иванович, – попросил пенсионер.

– Чего опять? – проворчал правитель.

– Ну-ка, дай, – указав на игрушечный щит, попросил он одного из пацанов.

– Ох и крепок, – уважительно кивнул подошедший Владимир Андреевич. – У Донского рука ох как тяжела, так ведь и выдержал. И легок. Что пушинка, – взвесив треснувший, но не разлетевшийся щит в руках, хмыкнул воин. – Опять диковины твои?

– Похоже, опять, – и так, и сяк вертя его перед глазами, пенсионер сразу понял, что щит этот – не что иное, как скрепленные между собой два листа той самой фанеры, которую пришелец поторопился записать в очередной свой провал.

– Лель делал, – неуверенно пискнул малой.

– Кто такой? – поспешил поинтересоваться князь. – Опять кого-то призрел?

– Мастеровой мой. По дереву.

– Сюда кличьте! – не дожидаясь развития, потребовал Дмитрий Иванович. Заскучавшие было стражники поспешили исполнить приказ, и уже совсем скоро перед князьями предстал ссутуленный старикашка, держащий в руках несколько небольших листов фанеры.

– Кто таков? – нахмурившись, потребовал князь. – Диковину свою показывай!

– Простить прошу, – уткнувшись в снег, затянул тот.

– Сам кто?

– Лель. Из вологодских мы, – неожиданно быстро ответив, погрузился в молчание тот.

– Из вологодских? – зная манеру общения товарища, поспешил поинтересоваться Николай Сергеевич. – А здесь как оказался? Далече ведь? Да и не шибко дружны, чай³²?

– Молва идет, – помолчав, продолжал старик, – что люд сметливый нужен в Москве.

– Да отвечай ты, когда вопрошают! – не выдержав, повысил голос Дмитрий Иванович. Вместо ответа тот, отложив в сторону листы, взял в руки один и крепко, насколько позволяла комплекция и возраст, сжал его. – Бей в середку! – скомандовал старик. Хмыкнув, Великий князь Московский саданул жердью прямо в центр тонкого листа. Жалобно хрустнув, тот сложился пополам.

– А щит отчего же, – встряхнув головой, поинтересовался Донской. Вместо ответа Лель взял два листа и, сложив их так, чтобы волокна образцов лежали крест-накрест, снова скомандовал: «Бей!»

– Коли не жалко, – презрительно усмехнулся Великий князь Московский. Удар! Древко, отскочив в сторону, по инерции съехало по деревянной поверхности. – Вот диво-то! – оскалившись, правитель еще раз, как следует замахнувшись, двинул прямо в центр. Удар такой силы получился, что старик, не удержавшись на ногах, повалился в снег. Листы же остались совершенно невредимы³³. – А ну, возьмите! – кивком указывая на барахтающегося в снегу мастерового, приказал князь. Стражники, тут же подхватив мужика, поставили того на ноги и, взяв листы, накрепко сжили их, готовясь к удару. Ух и замахнулся Дмитрий Иванович! Так, что казалось, в щепки разлетится деревяшка. Ан нет! Выдержала! Руки только, спружинив, стражникам отбила, да и то – не смертельно.

– Погоди, – вдруг встрепенулся Николай Сергеевич. – Так ты, получается, втихомолку ладил?! Я же говаривал: бросить занятие это!

– Что, – усмехнулся князь, услышав последнюю фразу, – не любо, когда кто-то по своей воле дела творит, а?!

– Так чего скажешь, а?! – повторил вопрос трудовик.

– То и скажу, – насупившись в ответ, пробубнил старик, – что ты, Никола, говаривал, нелепица получается.

– Так почему ослушался?! Почто не бросил?!

– Ты, Никола, говаривал, что нелепица получается, – упрямо повторил Лель. – Бросить чтобы дело это, не было уговору, – помолчав, добавил он.

– А?! – задорно расхохотался князь.

– Тьфу на тебя! – выругался в ответ пришелец. – И ведь правда: не было уговору бросать! А листы сложить кто надоумил? – Лель молчал, по обыкновению своему, что-то там обдумывая.

– Отвечай! Или ты на язык так же валок, как и на дела спор? – подался вперед Владимир Андреевич.

– Вон, – кивнул старик на притихших пацанов. – Им совсем негожие листы отдали; все одно – пустое.

– Ну, Никола, – усмехнулся князь. – Все у тебя как по маслу, даже без тебя самого! Так, глядишь, и серу придумаешь как делать!

– Они и догадались. Как? Богу одному и ведомо, – закончил наконец мастеровой.

– Погоди, погоди, – снова взвился Николай Сергеевич. – А как на мокрую доску прессовали-то?!

– Ты вот чего, Никола, – не желая больше слушать этот странный спор, задумчиво прогудел Дмитрий Иванович. – Люд собирай да диковины делать обучай. Тверд тебе в помощь, да харч казенный. Бери-бери! – усмехнувшись, глядя на замахавшего руками пенсионера, подбодрил Донской. – На свои небось кормишь-то?!

– Ну, на свои ежели так, и что? – тот лишь пожал плечами. – В одной лодке плывем; дело единое творим. А ты меня отблагодарил так, что хоть теперь до смерти жить припеваючи.

– А род как? – нахмурившись, отвечал муж. – Вам с Аленкой еще мальцов растить!

– Твоя правда, – отвечал трудовик.

– То-то же! – и, обращаясь к сопровождавшим, добавил: – Харчем отныне обеспечивать все артели Николины. А ему, – кивком указал он на притихшего пенсионера, – пять рублей серебром. Хотя, восемь, – тут же передумал муж, – все ведь одно на диковины свои потратит! А теперь – в палаты княжьи, да после Никола в мяч ножной потеху устроить обещал. И стрельбы! Из орудий, – насупившись, напрягся вдруг Дмитрий Иванович. – Когда?

– Да Бог с тобой, Дмитрий Иванович! Не все разом-то! Дай хоть бы и пяток дней на стрельб подготовку да пороху пуд; пристреляться бы.

– Так ведь по ночам, – неожиданно проснулся Лель. – Пока все спали, над котлом-то общим паром морили. И обратно – под плинфу, – помолчав, закончил ремесленник. – Не было уговору, чтобы бросать. Не серчай почем зря, – под дружный хохот упрямо повторил мужик.

– Черт с тобой! – держась за живот, резюмировал Великий князь Московский. – Пять тебе дней на стрельб подготовку. Четверть пуда получишь! Не укупишься ведь с тобою.

– Помилуй, Дмитрий Иванович! – взмолился в ответ Булыцкий. – Мало ведь будет! Хоть полпуда дай!

– Денег откуда взять?

– Так ведь чугунки… – пользуясь благодушным настроением собеседника, продолжал торговаться учитель. – Вон, с них одних серебра сколько пришло?

– А ну и сколько? – враз посерьезнел правитель. – А ну, Гордейку в хоромы кликните! Нехай и скажет, сколько.

– Дозволь, князь, слово молвить, – рядом с правителем вырос невысокого роста коренастый бородач.

– Говори давай, Дмитрий Михайлович³⁴, – сквозь смех отвечал тот.

– Дозволь науку эту для сотни хотя бы испробовать. Чудно ведь, да и толк есть. В сече, сдается, дельной будет.

– Вот и испробуй, – в знак согласия кивнул правитель. – А там и решим: дело или нет.

Глава 3

Впервые, наверное, со времени попадания в прошлое Булыцкий почувствовал себя как дома. Здесь, на импровизированной трибуне, наблюдая за первой в истории человечества футбольной баталией двух подготовленных им же команд во главе с Василием Дмитриевичем, с одной стороны, и сыном кузнеца Гойко³⁵ – с другой.

Ладные ребятки. Горластые, сообразительные, амбициозные. Гойку, вон, Николай Сергеевич поперву старшим в артель по производству валенок готовил, да приметил, что тот и здоровьем задался, и смекалкой. А главное – все ему мало. Нового только и успевай подавать; и ведь все как орешки щелкает! Освоил технологию производства валенок да других обучил и расставил – так и скучно ему сделалось. Николай Сергеевич чутьем преподавательским выбрал его да решил парня во всех делах попробовать. И в литье, и в производствах диковин, наблюдая: а к чему же пристроить лучше. Впрочем, тот, новые дела осваивая, и старых не бросал, везде поспевая. Вот как дал князь добро на организацию потешных команд, так и сразу позвал Булыцкий паренька. А что, мол, выйдет из затеи той?

И ведь неплохо получилось-то! Княжич, рассказы про военачальников великих слушая, все старательно запоминал, а запоминая – и выводы делал. А сделав, в играх начал комбинации какие-то придумывать, и так и эдак пацанву расставляя. А кому с ним тягаться? А некому, как оказалось. Вот Гойке и поручил, команду доверив.

Тут долго, правда, не ладилось. Княжий сын все-таки. Как против него переть? Ух, сколько времени потратил трудовик, увещевая: «Игра то! Просто игра! Как… Как вон лапта! Ты, с княжичем если в лапту схлестнуться доведется, тоже в поддавки пойдешь?!» Гойко отрицательно мотнул головой.

– Ну так и ножной мяч; в чем разница?!

– Ну, то лапта, а то – мяч ножной, – озадаченно отвечал парень.

Поняв, что в лоб здесь не взять, Булыцкий по-другому пошел: просто начал учить премудростям игры да матчи устраивать, следя, чтобы и Васька, и Гойко обязательно в разных командах оказывались. Один раз, другой, третий. Входя во вкус и помаленьку вникая в правила, начал сын кузнеца осторожно народ переставлять, за игрой противника наблюдая. Оно ведь и самому потеха, и Ваське – интерес. Княжичу-то быстро наскучило голы клепать, противника беспомощного команду в пух и прах разбивая. А тут – на тебе: азарт просыпаться начал, как только с игроком достойным столкнулся. А с азартом и забывать пацанва стала про титулы-то. Ух, схватки тут начались!!!

Так, сперва на поле футбольном, затем – за партой начали собираться огонь-ребята, которых, под присмотром священнослужителя, обучал пенсионер наукам. Результат? Князя великого Московского гуртом спешили – раз! Вместе с будущим Великим князем Московским люди росли, способные воспринимать и развивать появившиеся стараниями Булыцкого технологии – два! Новый род регулярных войск создали – три! А еще – стараниями преподавателя земли Дмитрия Ивановича не иначе как Русь Великая звать стали, пусть бы и земель пока тех и малость самая! Но, как рассудил учитель, пускай с юношества привыкают да отчизной своей гордятся. В общем, и Булыцкому, чувством патриотизма переполненному, – радость и Дмитрию Донскому – отрада.

И вот теперь, сидя на стульце, облаченный в добротный тулуп зимний да в валенки ладные обутый, Николай Сергеевич с азартом наблюдал за игрой. Мяч, правда, не прыгучий совсем, ну да ребятне даже и такой – за радость. Вон, как гоняли задорно!

Устроившись поудобней, представил Николай Сергеевич себе, что он – дома, на кухне, в своем любимом кресле телек смотрит. И хорошо ему так стало! Разве чего и не хватало, так это кружки горячего крепкого чаю с травами. Терпкого и забористого! Ох, как стосковался пенсионер по напитку этому! И пусть взвары, которые сейчас пил учитель, были, конечно, полезней, да и во многом вкусней, а все равно: нет-нет, да просила душа чайку! Чтобы аж зубы сводило! Впрочем, то уже мелочи, и без которых можно было насладиться матчем, тем более что незадолго до этого послушал он отчет Гордейки, рассказавшего, что только в соседние княжества сторговали чугунков на неполных двести рублей! И при том, что на Восток еще и не отправлялись купцы! А раз так, то еще подарок: с легкой руки Великого князя Московского, довольного отчетом ключника, получил он полпуда пороха для пушкарей обучения.

Пацанва, о чем-то там своем перекрикиваясь, под восторженный рев собравшейся вокруг толпы гоняла по полю, тщетно пытаясь поразить ворота друг друга туго набитым тряпьем и сверху надежно обмотанным веревками тюфяком. С колокольни, отслеживая по движению солнца время, бесновался, болея за команду Гойки, Слободан. Даже князья, и те, поддавшись настроению, вовсю орали, подбадривая команду Василия Дмитриевича. Вот только закончилось все это не очень здорово. Уже перед самым ударом била, извещавшего о том, что время истекло, Гойко, ловко обыграв замешкавшегося защитника, точным ударом отправил мяч в «девятку». Ох и посерел князь, поняв, что команда отрока его проиграла. Ладно еще, Булыцкий вовремя увидал смену настроения правителя, да вклиниться поспешил.

– Дмитрий Иванович, игра это! Забава! Ты, князь, напрасно осерчал так!

– А не твоего ума забота, – бросил в ответ тот.

– Как не моего?! – поспешил встрять пенсионер, нутром своим почувствовав, что дело принимает опасный оборот. – Забаву ту я принес, и забота, стало быть, – моя. Ты, если осерчал за что, так и мне поперву предъяви!

– Что, Никола, лукавишь опять?! – с трудом сдерживая гнев, прошипел Донской.

– Да Бог с тобой, Дмитрий Иванович! – горячо перекрестился пожилой человек. – Вот он я, как есть перед тобой! Хоть раз обманул тебя?! Единожды хоть душою покривил?!

– Твоя радость, что нет!

– А чего недобр так? То, что Василия команду одолели, маешься?! Так и делов-то?! Сегодня…

– Я того пекусь, – грубо перебил его правитель, – что княжьего сына ремесловый без роду и племени обставил!

– А ты, князь, видать, хотел, чтобы только именем твоим победы доставались, а? – поняв, в чем дело, забыл про чин, вспылил преподаватель. – Вон, Мамая оно не испугало! В бой повел армию против твоей, хоть и не чингизид и ни Тохтамышу, ни, тем паче, тебе – не ровня! И не твоя ежели бы смекалка ратная, да отвага удалая, да не полк засадный, кто знает, как бы оно там сложилось!

И то, что Васька сейчас проиграл, то и ему наука на будущее: что не так сделал, да где чего попеременить в грядущих баталиях, смекать начнет! А простолюдин обставил, так я ли виноват?! Боярские отроки ни учиться не хотят, ни в полки?! Ко мне кто пришел, так и слава Богу! То, что ты отрока своего отдал, так и поклон тебе за то земной! – угомонившись, пенсионер в ноги поклонился правителю.

– А место свое не забыл, а?! – просипел в ответ Дмитрий Иванович. – Ты, кажись, тоже из безродных, чтобы на великого князя голос повышать!

– Да с пор недавних самому князю Московскому родственником прихожусь, – оскалился в ответ Николай Сергеевич. – По его же собственному наказу. Или забыл?!

– Да не запамятовал пока! А воля княжья сегодня одна, а завтра переиначиться может! Или не веришь?!

– Верю. Отчего же, – понимая, что снова погорячился, Булыцкий начал сбавлять обороты. – Только ты сам посуди, если с сызмальства приучать пацаненка к тому, что перед ним – все ниц без боя… А если Тохтамыш придет или хуже – Тимур? Я же за то пекусь, чтобы как лучше!

– Как князь скажет, так и лучше! – отрезал Дмитрий Иванович, разворачиваясь спиной и тем самым показывая: разговор окончен. – Васька! Васька, сюда поди! – окликнул он княжича. – Васька, где ты есть?! – гневно прикрикнул князь, однако, увидав отрока, что-то оживленно обсуждающего с Гойко, так же быстро успокоился. Ребята уже вовсю рисовали что-то на снегу, активно разбирая ход игры. Со всех сторон их уже облепили шумные футболисты. Активно жестикулируя, они настолько углубились в разбор, что и не услышали зова Дмитрия Ивановича.

– Вот видишь, князь, – почувствовав удобный момент, снова встрял Булыцкий. – Проиграл, так и то – наука. Ладно Гойке, а не Тохтамышу! Тот вон тоже не по годам смышлен. Все подметит, все приметит, да потом еще и пояснит! Сегодня так, а завтра, глядишь, и княжич одолеет.

– Ох, и лукав! – без сил развел руками Дмитрий Иванович. – Ох, и бестия самовольная!

– Покорным будь, кто знает, как бы оно там все обернулось, – поняв, что беда миновала, успокоился пришелец.

– Десять дней, и еще одна игра! – обрубил Донской. – Боярские, говоришь, не идут? Пришлю.

– Добро, князь, – склонился в ответ пенсионер и, выпрямившись, продолжил: – Прости, что поучать берусь, да я потому и в полки набираю безродных, что ратую за толк с людины. Хоть бы и род за спиной велик, а сам по себе дадон, то и толку? А как смышлен, ты ему хоть и ремесла поручи, а хоть и дружину. Сдюжит ведь да Руси во славу дела творить начнет.

– Лепо глаголишь, – ухмыльнулся князь. – Да только дела твои не всегда со словами сходятся.

– Будет порох. Ведать не ведаю, как да откуда, да все одно чую: будет!

– Так ты, мил человек, чтобы думка веселее шла, в порубе посиди денек-другой. Глядишь, что удумаешь, а? – оскалился князь, видимо, все еще держа злобу за проигрыш сына.

– Не мое про порох обещание было, но твоя воля, – выдохнул Николай Сергеевич. – А живот мой – в твоих руках.

– Твоя правда, – кивком подзывая скучающих рядом стражников, Донской коротко распорядился: – В поруб! Тулуп дайте, а то, неровен час, околеет прежде, чем пороху даст.

– Благодарю тебя, князь, – склонил голову Булыцкий.

Второй раз оказался пенсионер в земляном мешке, и не сказать, что это ему нравилось. И если первый раз – по дури собственной, да еще и хмелем подгоняемый, то теперь буквально на ровном месте. Ратуя за новинки, он вдруг оказался в капкане. Неспособный дать такой необходимый сейчас порох, он, сам того не желая, попал в немилость к Великому князю Московскому. И что самое паршивое, как выкрутиться – ведать не ведал Николай Сергеевич. Ну, не химик он! Не химик! Хотя князя это беспокоило меньше всего на свете.

Оказавшись один, он, чтобы скоротать время, принялся так и сяк прикидывать, как же ту головоломку разрешить. Хотя толку, конечно, было мало… Ведь если и были какие-то знания, то все равно они были на уровне обрывков из книги Жюля Верна да каких-то там случайных всплесков о том, что смесь сухой деревянной пыли и воздуха – смесь ох какая небезопасная! Вроде даже на каких-то там деревообрабатывающих комбинатах от этой пыли то ли пожары, то ли взрывы. А может, и не так все.

Тут еще и сон вспомнился – тот самый, где Сергий Радонежский что-то там про волю княжью рассказывал. Мол, исполнится, как четверых Иуд пути пересекутся. А кто таковые Иуды те, да откуда возьмутся, да что за воля, ну хоть убей – вспомнить не мог! А может, и сон тот – так, очередная муть воспаленного воображения. Может, и не было ничего, а он сам себя накрутил на ровном-то месте… Кутаясь все сильнее в тулуп, Булыцкий задремал.

– Никола! Никола! – привел его в чувства чей-то голос.

– А? – вздрогнул тот, мгновенно просыпаясь.

– Жив, соколик. Цел, милый. – Учитель тут же узнал голос Алены. Неведомо какими правдами и неправдами, она сумела пробиться к порубу и теперь, сдерживая душившие ее рыдания, звала супруга.

– Аленка! – Пенсионер попытался подскочить на ноги, но тут же со стоном повалился на холодный пол; затекшие от неудобного положения ноги отказались слушаться.

– Что с тобой, милый?!

– Затек весь, – проворчал тот, теперь уже медленно поднимаясь на ноги.

– Вишь, цел муженек твой! Князь беречь велел, – вклинился в разговор чей-то грубый голос. – Передавай харч свой да ступай себе с Богом.

– Хоть взглянуть на голубчика дозвольте! – взмолилась женщина.

– Вон, – в свете факела увидав лицо подковылявшего пенсионера, кивнул бородатый детина. – Гляди, да ступай себе. Князь хоть дозволил, да долго не велел.

– Ой, Никола! – едва завидев супруга, женщина едва не бросилась вниз, однако ее вовремя поймал за руку тот самый ратник.

– Не велено! – оскалился тот. – Меня в грех не вводи! Княжью волю исполняю, а что поверх нее, так и не мое дело. Дозволено харч оставить да повидаться, оставляй, а большего, прости, не положено, – смягчившись, закончил мужик.

– Отведай, соколик, – растирая слезы по щекам, верная супруга опустила вниз котомку с теплым изнутри кувшином. – Согрейся. Тверд говорит: недолго тебе здесь маяться. Ну и слава Богу. Без тебя-то и на душе – тоска и в сердце – боль, – сбивчиво, торопливо, словно бы опасаясь чего забыть, тараторила супруга.

– Передала, и ладно, – мягко отстранил ее стражник. – Ступай домой. Ступай, – возвращая назад потревоженные бревна, прокряхтел детина. – Скоро уж муженек твой вернется. Не кручинься почем зря. Сам князь говаривал, что ненадолго это, – продолжал тот утешать страдалицу.

Вздохнув, Николай Сергеевич принялся на ощупь изучать содержимое котомки. Помимо деревянной ложки, кувшина с теплыми боками заботливая Аленка положила в котомку краюху хлеба, пару лучин, кусок бересты и огниво. Чуть помаявшись и подпалив берестяную заготовку, а от нее – лучину, пенсионер принялся за трапезу. Там, отужинав и пригревшись, снова заснул. Впрочем, и в этот раз ему не дали поспать, достаточно бесцеремонно разбудив посреди ночи.

– Ну, Никола, – наверху его уже поджидал Дмитрий Донской, – любо в порубе сидеть?

– Не любо, – ежась от холода, мотнул головой учитель.

– Другой раз уже вольницы такой не будет: женка с харчем, тулуп. Сразумел, о чем я?

– Сразумел, – кивнул пожилой человек.

– Домой его, – развернувшись, князь кивнул стражникам, стерегшим яму. – Нехай отогревается.

Придя домой, Булыцкий без сил упал на лавку и, как был, в одежде разом провалился в сон, очнувшись раз лишь: когда Никодим со Жданом перетаскивали его на заботливо расстеленную Аленкой кровать.

Мягкая перина³⁶ не умягчила беспокойного сна. Опять, как и по осени, кошмары мучить начали пожилого человека. Туман, волхв, читающий непонятные заклинания, и тень неизвестного, поджидающего пенсионера за каждым углом и за складками длинного не то плаща, не то накидки, не то рясы прячущего отточенный до блеска нож. И как ты ни бейся, и куда ты ни беги – все равно не спрятаться от него было. Всю ночь ворочался, а наутро, как очнулся, так совсем себя разбитым почувствовал. Настолько, что и подняться не смог, а так и остался лежать, то и дело проваливаясь в тяжкое забытье.

– Поднимайся, Никола, – подсела рядышком Аленка. – Я баньку с утра стопить наказала; как раз самый жар. Ступай, смой с себя сор да усталость. Я отваров наготовила из тех, что от Евпраксии³⁷ остались; хвори разом отпустят. Ступай, – мягко улыбнулась она мужу. – И я скоро подойду.

С трудом поднявшись и вяло переставляя ноги, Булыцкий поплелся к небольшому срубу, стоявшему рядом с домом. Баня. Русская. Гордость Николая Сергеевича, отказавшегося от посещения общественной посадской, а повелевшего отдельную срубить на своей земле рядышком с домом. Так, чтобы после мытья сразу же в тепло родных стен! Поухмылялись тогда над ним, да попусту. Потом же и на поклон приходить начали вчерашние высмеятели: мол, Николай Сергеевич, дозвольте попариться? Пускал, конечно. Жалко, что ли? Да и сам время от времени присоединялся. Оно и веничками грязь с усталостью выбить – дело доброе. Особенно если кто на себя растопку возьмет. Ну и послушать, о чем люд гутарит да как живет. Опять же самолюбие потешить; ведь обратил внимание трудовик, что мужики-то бельишко исподнее-то приняли, найдя, похоже, ладным его.

Вот и теперь, едва только пригревшись, расслабился, как дверка раздевальни приоткрылась, и внутрь скользнула Аленка. Ловко обогнув пышущий жаром очаг³⁸, она присела на мостки.

– Не кручинься, – припав к плечу мужа, прошептала она. – Печаль – грех великий, хворями караемый. Все, что делается, то и слава Богу. Хвалу воздай да как щепь плыви себе по течению, – прошептав это, женщина резко поднялась на ноги и, зачерпнув из одной из трех заготовленных заранее бадеек, щедро полила докрасна раскаленные камни.

Ух, как пар взвился! Секунда, и вот он уже плотным жарким одеялом расстелился по телу пожилого человека. В нос ударил густой запах разнотравья, среди которых пришелец разом признал терпкую полынь и вязкий хмель.

– Ты, Никола, – Алена опустилась на колени рядом с мужем и, вымочив в том же отваре лубяной пучок, принялась поливать спину супруга, – дел ладных множество несчетное сотворил, а еще боле грезишь. А ведь и десятину не всякому сдюжить дано из того, что ты уже сладил. А ты все бежишь и бежишь, – мягкими движениями массируя спину и плечи мужчины, продолжала она. – Так и не приметишь много. – Липовый лубок скользил по коже, расслабляя мышцы. – Ты не серчай, да муж, хоть и голова, да все одно без женки рядом – что холм в поле чистом: могуч, широк, но одинок. Как женка рядом, так и лад приходит. Вон, кто из мужей поумнее, так те и к женщинам своим прислушиваются, хотя бы и не на людях. Кто поглупее, так те и Бога не побоявшись, рукоприкладством грешат. У купцов знатных да бояр грозных, а паче у князей великих вон жены в уважении да почете. А как у смердов, так и – беда, – негромко продолжала она.