Kitabı oku: «Рогора. Пламя войны», sayfa 4

Глава 4

Лето 760 г. от основания Белой Кии

Броды через Данапр, высокий берег реки

Аджей Руга

Теплая летняя ночь подходит к концу. Глубоко, полной грудью вдохнув сырой от близости реки воздух, в котором явственно чувствуется запах свежевскопанной земли, я окинул взглядом извилистые апроши {27}, развернутые фронтом к берегу. «Драконы» уже докапывают… Быстрее бы. Враг скоро покажется, а ведь воинам нужно хоть немного отдохнуть перед битвой.

Сколько их уцелело и смогло вновь встать в строй? Да две неполные сотни из пяти… А ведь все так хорошо начиналось!

К запаху реки, влажному и отдающему чуть-чуть затхлостью, добавился вдруг легкий аромат луговых трав, обильно растущих в поймах Данапра. Точь-в-точь так же пахло всего две ночи назад. Крепко смежив веки, я мысленно перенесся туда, заново переживая восторг схватки.

Легкое дуновение по-летнему теплого, мягкого ветра с полей донесло до меня сладко-пряный аромат луговых трав. Жадно втянув его в себя до последней капли – словно осушил кубок с горской медовухой {28}, – я чуть подал Аруга вперед. Еще раз окинув взглядом глубокую и узкую лощину, в которой спрятал более половины своих всадников, я вновь с тревогой осмотрел крутые подъемы, по которым нам предстоит подниматься верхом. Хоть бы все удалось…

Быстрее бы уже появились торхи – ждать их с надеждой и тревогой, словно ночную встречу с молодой красавицей, нет уже никаких сил. Терпение вообще не мой конек, но что поделать, терпеть-то надо, тем более я теперь отвечаю не только за себя, но и за жизни сотен доверившихся мне воинов. Чьих-то мужей, отцов, сыновей, просто возлюбленных – кого отчаянно, со всепоглощающей материнской любовью или слепой детской надеждой ждут дома… Да, рождение собственного ребенка заставило меня смотреть на многие вещи иначе. Внезапно появилась не свойственная мне осторожность, привычка все перепроверять, взвешивать и осмысливать, и, наоборот, пропало желание рисковать, влезать в авантюры. На этом жизненном этапе я вдруг понял, что хочу и буду себя беречь – и не потому, что так хочется жить, а потому, что у ребенка должны быть оба родителя, и мама, и папа. И это касается не только моего сына, но и моих воинов – а ведь кого-то из них в ближайшие часы точно заберет костлявая…

А-а-а! Всех сберечь невозможно! Но воевать нужно так, чтобы враг нес максимально большие потери, а твои воины – максимально малые. И именно поэтому я должен взвешивать каждый свой шаг, осмысливать каждое решение…

От гребня холма отделилась одинокая фигура, размахивающая красным флажком. Наконец-то! Сердце начало бухать с удвоенной частотой, разгоняя по телу застоявшуюся было кровь, а рука сама легла на рукоять верной сабли. Через пару секунд я уже и сам расслышал топот множества копыт и рев всадников, почувствовал вибрацию земли. Значит, осталось недолго.

– Приготовьте самопалы. И не шуметь! Торхи не должны заметить нас раньше времени.

Мой приказ легким шелестом разнесся по рядам воинов, повторяемый сотниками и десятниками. Впрочем, вряд ли торхи сумеют расслышать хоть что-то – с таким-то напором преследуя врага! В их ушах свистит лишь ветер – с бешеной скоростью они пытаются настигнуть воинов Карева, практически дотянувшись до них с наступлением сумерек. Знать бы им, что все это спланировано, что войсковой старшина специально не спешил отступать, специально выжидал погоню, уничтожив до того три отряда мародеров-торхов…

Гул, сопровождающий скачку всадников, усиливается с каждой минутой – пока две с половиной сотни воинов Карева не прошли совсем рядом с оврагом. Сейчас они сбросят темп до легкой рыси и выстроятся в две шеренги уже за границей расселины – как и было задумано. А степняки, увидев замедлившегося противника, предадутся инстинктам природных хищников и без оглядки бросятся вперед… Тем более что выглядеть все будет так, словно отряд рогорцев уже не может оторваться от преследования и решил погибнуть с честью.

А вот и торхи – их полуживотный вой и гиканье резко ударили по ушам, а до обоняния донесся запах давно немытых тел – что всадников, что лошадей.

Все начнется с минуты на минуту.

Грохот сплошного залпа огнестрелов пронзил вступающую в свои права ночь, словно раскат грома.

Ну наконец-то!!!

– Рогора, к бою!!!

Ярость, предвкушение скорой схватки, врожденная ненависть к степнякам – все эти чувства словно материализовались в крови и разлились по жилам жидким пламенем. Сгоряча бросаю Аруга вперед, к одному из подъемов, что мы смогли укрепить на пологих склонах оврага. Несколько секунд скачки – и я одним из первых миновал гребень расселины, обнаружив врага всего в нескольких десятках локтей от себя. Заметили нас и торхи. Часть кочевников смешались, осознав, что попали в засаду, но наиболее стойкие и яростные бросились навстречу. До столкновения остается всего несколько секунд…

Из плотной толпы степняков, уже неясно видимых из-за сгустившихся сумерек, отделилась фигура крупного всадника на мощном жеребце, уверенно направившего скакуна в мою сторону. В его руках плотно зажато длинное копье – и кажется, что наконечник направлен именно в мою грудь. Впрочем, видимо, так и есть.

Ветер свистит в ушах, сердце бешено гоняет кровь, а его стук, словно удары молота, отдается в висках. Направив Аруга навстречу, я прикрыл левую, уязвимую сторону клинком сабли, подняв рукоять к голове, – готовый блок.

Вот и противник – в звериной ярости скалящееся лицо, пена на губах скакуна и острие наконечника, устремившегося к моей плоти…

Рывок! Натянув поводья, осаживаю скакуна, бросив его влево – и одновременно рублю наискось саблей, сверху вниз, направо от себя. Противник в последний миг нацелил удар копья в голову, а не в грудь, и древко с заточенным клинком на конце с устрашающей скоростью просвистело справа, всего в паре вершков от лица. Мой удар также не нашел цели, лишь кончиком елмани {29} достав правую руку торха. Но в следующий миг степняк пропустил точный укол копья скачущего за мной всадника – он не успел верно направить свое оружие раненой рукой…

Следующий враг налетает на меня с бешеным визгом, чертя саблей над головой стальной круг. Наметив удар сверху вниз в голову, он тут же изменил его направление и вместо этого рубанул наискось, от себя. Встретив вражеский клинок у самого лица заставой, с силой отталкиваю его и рублю в ответ. Торх лишь откидывается в седле, пропуская перед собой режущую кромку елмани, одновременно уколов саблей навстречу. Его клинок больно чиркнул по кирасе, но острие соскользнуло со стали доспеха, однако, будь в руках торха кончар или палаш, атака врага имела бы полный успех!

Обозлившись, бью саблей навстречу, от себя снизу вверх. Остро наточенная, узкая к острию сабля рвет стальные кольца кольчуги, вгрызаясь в плоть врага. Почувствовав ее сопротивление, доворачиваю рукоять, чтобы сильнее ранить противника. Торх дико визжит от боли… и, резко замахнувшись, рубит сверху вниз, с оттягом – жуткий удар! В последний миг инстинктивно закрываюсь левой рукой, ожидая, что вражеский клинок располовинит меня до седла, но сабля торха, удар которой пришелся вскользь по наручу, меняет направление и лишь кончиком елмани рубит руку.

Дикая боль! Яростно взревев, хватаюсь правой за кинжал (саблю я выпустил еще во время атаки торха) и, вырвав клинок из ножен, бросаю Аруга вперед, уходя от очередного удара. В следующий миг добрая сталь смачно вгрызается в незащищенное горло кочевника…

Левое предплечье отзывается острой болью на неосторожное движение руки и отвлекает от воспоминаний. Да, степнякам мы всыпали по первое число, ударив сразу с трех сторон. Вторым залпом рассеяли попытавшихся было контр-атаковать торхов, а с другого фланга по растянувшейся колонне ударили «драконы». С фронта же атаку кочевников встретили развернувшиеся сотни войскового старшины Карева. Внезапность и продуманность нашей засады сломили дух степняков, и вскоре они попытались спастись бегством. Вот только к этому моменту с тыла к ним зашли оставшиеся пять сотен моих всадников под предводительством Григара… Он по широкой дуге обошел торхов еще днем.

Разгром был полный, если кто и ушел под покровом ночи, то немногие. В засаду попало чуть более полутора тысяч степняков, и практически все они погибли.

Да, первый успех вскружил мне голову. Окрыленный легкой победой (первое настоящее дело в качестве военачальника – и тут же оглушительный успех!), я решил следующей же ночью напасть на вагенбург Бергарского. Как же я недооценил противника…

Еще раз втянув в себя свежий ночной воздух, я вдруг подумал о том, что перед атакой на лагерь лехов я не чувствовал никаких запахов. Вообще ничего постороннего не помню, настолько сильным было напряжение… и предчувствие скорой беды – по всей видимости, то гнетущее, беспокоящее ощущение на задворках сознания им и было.

До боли, до рези в глазах вглядываюсь в ровные линии выстроенных из телег укреплений вагенбурга, силясь заметить хоть что-то отличное от уже приевшейся картинки. Например, всполохи выстрелов, мечущееся во тьме пламя факелов, что держат в руках поднятые по тревоге воины, неясное мелькание теней, выдающее скоротечную схватку… Так же напряженно я вслушиваюсь в ночную тишину, силясь уловить звуки боя – лязг металла, крики сражающихся, хлопки выстрелов – или хотя бы встревоженные окрики часовых… Ничего. Не слышно и не видно – ничего.

Три десятка лучших разведчиков обошли лагерь с задачей незаметно проникнуть в укрепление и заклепать орудия, а по возможности и подорвать сколько смогут возов с порохом (наверняка их держат отдельно). Для успеха их операции с нашей стороны вагенбурга последует атака спешенных «драконов». А для того, чтобы моих стрелков преждевременно не обнаружили, еще два десятка разведчиков прямо сейчас снимают посты с нашей стороны.

Однако подобная ночная атака всегда может пойти не так, как планировалось, и, в душе надеясь, что все получится, я с тоской жду, как в лагере поднимется тревога. Но вроде бы пока тихо…

На мгновение закрыв глаза (устали от напряженного вглядывания в темноту), я оборачиваюсь к Григару. Сегодня верный помощник находится подле меня, с ответственной задачей точно фиксировать прошедшее время по песочным часам. Утвердительный кивок старшего офицера убеждает меня в верности собственного чутья – оговоренный срок истек, «драконам» пора выдвигаться.

Кивнув Григару в ответ, я тем самым отдал приказ о начале атаки. Спешенные «драконы» – они оставили своих кобылиц чуть позади нас – двинулись вперед. Пять сотен воинов, одетых в черное, словно пять сотен призраков растворились в ночной тьме, будто действительно утратили плоть. На секунду стало даже как-то не по себе. Но это всего лишь показатель хорошей подготовки: командиры заранее проверили, ладно ли подогнано снаряжение – дабы не обнаружить себя случайным звуком, и все ли воины спрятали клинки в ножнах – даже лунный свет может отразиться от холодной стали оружия. Именно сейчас от «драконов» в первую очередь требуется бесшумность и незаметность…

Я с двумя сотнями отборных ветеранов, облаченных во все имеющиеся у нас кирасы и кольчуги, прикрываю атаку пехоты. Мало ли что может пойти не так. Тем более что воины должны видеть – их лидер, их вождь на равных делит с ними все опасности. Именно тогда они будут готовы пойти за ним в любое пекло.

Сегодня мы все верхом на самых сильных кобылах – жеребцы могут обнаружить нас своим ржанием, – а копыта их обмотаны тряпками. Доспехи плотно подогнаны и прикрыты плащами, воины получили строгий приказ молчать. Ничто не должно выдать нас раньше времени!

Как же мучительно долго они идут, бастардовы дети! От чудовищного напряжения я весь взмок, поддоспешник насквозь пропитался потом. Вспотели даже ладони, а сердце то бьется через раз, то бешено скачет, словно загнанная в клетку белка.

Эх, ладно, надо успокоиться. Утерев намокшие брови тыльной стороной ладони, глубоко выдохнул и попытался представить себе, как две конные сотни войскового старшины ударят по ночному выпасу лехов. А заодно попытался подсчитать, сколько стреноженных коней получится освободить от пут и увести в наш лагерь.

Вроде помогло. Но, бросив случайный взгляд на поле, я вновь замер – по расчетам выходит, что «драконам» осталось примерно полста шагов до стен вагенбурга, и, если разведчики справились, сейчас они бесшумно…

Грохот выстрелов сотен огнестрелов и пушек ударил по ушам, на несколько мгновений просто оглушив. Сотни вспышек пламени засверкали по всему периметру вагенбурга, на секунду ослепив глаза.

Твою же!!!

– Григар, давайте отступление!!!

Но старший помощник уже опередил меня, приказывая барабанщику дать сигнал отхода. Ночь пронзил… вой сигнальных труб! Со стороны вагенбурга раздались призывные звуки десятков труб и рожков, и ворота его открылись, выпуская в поле волну всадников. При вспышках пламени на их спинах я явственно разглядел знаменитые «крылья» лехских гусар…

Не слушающиеся, одеревеневшие губы все же протолкнули негромкое:

– В атаку.

Рослая пегая кобыла подо мной подалась вперед неспешным шагом, через пару мгновений перешла на легкую рысь, а еще через сорок ударов сердца бросилась в галоп. Но нам до бегущих от вагенбурга «драконов» скакать раза в полтора дольше, чем устремившимся к ним гусарам.

Ночную тьму пронзили вспышки выстрелов на поле. Редкие, разбросанные друг от друга хаотичные вспышки, но никак не плотный слитный залп – единственное, что могло бы остановить или хотя бы задержать атаку тяжелой кавалерии… А еще через пару мгновений гусары доскакали до нашей пехоты, и звуки выстрелов перебили пронзительные крики тяжело раненных и погибающих людей.

– Быстрее!!!

Не помня себя от стыда и ярости, я скачу вперед. Впрочем, гнев и боль не заглушают во мне здравого смысла и осознания того, что я командир, и мне удается подвести следующих за мной воинов к противнику так, чтобы гусары закрыли нас от орудий вагенбурга. И более того, они нас, кажется, не заметили – если такое вообще возможно!

– Рогора!!!

Боевой клич, разом вырвавшийся из глоток двух сотен воинов, ошарашил противника, а через секунду их ряды щедро выкосил наш залп. Оглушенные лехи не сумели встретить таранный удар в копье, мой противник, бестолково дернувшийся навстречу, вылетел из седла с разорванным горлом…

Наш удар спас оставшихся в живых «драконов», отвлек лехов от истребления спешенных стрелков. Не знаю, каким чудом – может, глаза гусар не привыкли к темноте после лагеря, может, они слишком сосредоточились на пехоте, не ожидая также и кавалерийской атаки, – но лехи «зевнули», не успели толком встретить наш удар. Залп самопалов и последующий таранный удар в копье разрубил их колонну надвое. Причем пропустив столь тяжелый удар и не разобрав в темноте нашей малой численности, гусары упустили возможность навалиться с обеих сторон всей массой и, окружив, истребить нас. Но и без того после подачи сигнала общего отступления, когда «драконы» наконец-то добежали до лошадей, сумела уйти лишь половина моих воинов – выучки и храбрости лехам не занимать. Ушло бы и еще меньше, но в последний момент уже «драконы» прикрыли нас слитным стройным залпом, беря реванш за истребление их в поле. А вот из разведчиков никто не вернулся.

Светает… Вначале горизонт сереет, а вокруг становится лишь чуть светлее. Затем самая его кромка постепенно окрашивается в царственный багрянец, ярко-алый. Небо постепенно желтеет, и вот из-за края земли медленно всплывает еще багровый диск солнца…

Красиво. От воды начинает подниматься молочно-белый густой туман, постепенно расползающийся по пойме реки, накрывая собой землю…

Молочно-белый густой туман, скрывающий землю…

– Тревога!!!

Лехская армия еще вчера вечером вышла к реке, но за ночь попыток переправиться с их стороны не последовало. Два ближайших моста мы сожгли, второстепенные броды выше и ниже по течению я прикрыл кавалерийскими отрядами примерно по пять сотен воинов, включив в них даже слабо обученных новичков – не до жиру, кто выживет после первого боя, тот, считай, готовый боец. Командирами поставил Григара и войскового старшину Михала Карева.

Михал, опытный рубака сорока лет, с совершенно седой головой и черными как смоль усами, полжизни провел в седле, повоевав наемником, послужив и в страже, и, конечно, сражавшийся за свободу Рогоры. Многие годы, проведенные в седле и на полях сражений, оставили отметины по всему телу, в том числе здоровенный рубец через правую щеку, делающий внешность войскового старшины еще более воинственной. И надо сказать, что Михал еще ни разу не подвел, сумев завести торхов в мою засаду, предварительно истребив три их отряда, и вовремя остановил атаку на выпасы лехов, оказавшиеся очередной засадой. Вчера же днем, когда шляхетская кавалерия Бергарского, вышедшая к бродам выше по течению, попыталась форсировать реку и закрепиться на нашем берегу, Михал сбросил их в Данапр одной стремительной атакой.

К бродам ниже по течению Бергарский своих всадников пока не посылал – хотя это в его же интересах: зайди пара сотен кавалеристов нам в тыл, и броды нам уже точно не удержать. Но, видимо, гетман предвидел, что я постараюсь защитить обе переправы.

Понимая, что удерживать броды вечно не получится, я все же надеюсь, что смогу затормозить продвижение Бергарского и подарить Когорду необходимое время. Укрыв «драконов» в апрошах, я защитил их от артиллерии противника, а сами укрепления расположил таким образом, чтобы огонь моих стрелков доставал до кромки берега. Сотню же тяжелой кавалерии расположил в резерве, в расселине позади апрошей – это на случай, если придется прикрывать отход «драконов».

Но вот теперь этот туман, идеально подходящий для скрытного форсирования реки…

– Тихо! Не шуметь!

Бряцанье металла в траншеях, равно как и тревожные разговоры вполголоса, стихли. Все мы, от рядового стрелка до командира, напряженно вслушиваемся в происходящее на той стороне реки.

Минута за минутой ожидания, горячий пот, струящийся по спине, но кажется, что все спокойно, угроза миновала… Может, противник просто не знал о плотности тумана на рассвете, может, не догадался воспользоваться неожиданным прикрытием?

Вдруг со стороны реки послышался негромкий всплеск. От напряжения я подался вперед, и, хотя понимал, что это может быть всего лишь крупная рыба, наиболее активная на рассвете, тревога усилилась до предела.

– Приготовиться к стрельбе! Берите выше на полкорпуса от кромки берега! По моей команде стреляет первая полусотня, остальные ждут!

Апроши расположены к реке не параллельно, а чуть изогнуто, словно развернутая к Данапру чаша. «Драконов» я разбил на полусотни по счету – то есть каждый первый, второй, третий и четвертый стрелок в траншее будут вести огонь по очереди, одновременно с остальными номерами счета. Невеликий получится залп, зато огонь будут вести практически непрерывно – пока каждая полусотня стреляет, предыдущие стрелки перезаряжают огнестрелы.

И вновь напряженное вслушивание в давящую, вязкую тишину. Может, действительно рыба играет?

Но вдруг мне почудилось какое-то шевеление в клубящемся тумане, и тут же раздался приглушенный звук, до боли напоминающий тихую команду.

– Огонь!!!

Грохот полсотни выстрелов бьет по ушам непривычно сильно. Но даже наполовину оглушенный, я явственно различаю раздавшиеся в тумане крики боли.

Дикий рев атакующих воинов раздался из-под густой белесой пелены. Лехи (или фрязи), осознав, что раскрыты, в открытую бросились вперед – видимо рассчитывая, что сумеют проскочить большую часть разделяющего нас расстояния до следующего залпа.

Глупцы!

– Вторая полусотня! Огонь!

На этот раз «драконы» ударили уже на звук, и, судя по многоголосному вою раненых, их залп вышел точнее. Но большая часть врагов лишь ускорили свой бег и вырвались из-под скрывающего их тумана.

– Третья и четвертая! Залп!!!

Сотня точных выстрелов сметает первый ряд показавшегося врага, на несколько мгновений апроши густо заволакивает сгоревшим пороховым дымом. Но как только он рассеивается, я вижу, как из дымчатой пелены вырываются новые враги – сотни доппельсолднеров {30}, вооруженных двуручными мечами и саблями. Туман клубами вьется за ними, и кажется, что «мастера меча» ландскнехтов на самом деле есть речные призраки из оживших рогорских легенд – до того мистически жуткой выглядит картина их атаки…

– Первая! Огонь!!!

Спустя секунду бьет залп успевших перезарядить оружие первых номеров. Противники вновь падают – но благодаря сильно разреженному строю, в котором фрязи идут в атаку, огонь моих воинов не особенно затормозил их бег. Упало десятка три бойцов – а остальные неотвратимо сокращают дистанцию.

Твою же! Нужен полный залп обеих сотен!

– Не стрелять! Зарядить огнестрелы, но не стрелять!!!

И уже тише добавил стоящему рядом саперу:

– Приготовь пушки. Пали по сигналу моего горна.

Коротко кивнув, сапер направился к помощникам.

Враг неумолимо приближается, уже отчетливо видны оскаленные лица озверевших наемников. Их не менее четырех сотен – если добегут, уцелевшим «драконам» жизни останется ровно на пять ударов сердца.

А ландскнехты уже практически добежали, невольно втянувшись вглубь чаши апрошей. Пора!

Поднеся костяной рог к губам, я с силой выдохнул воздух из легких. Над позициями раздался чистый звук боевого горна.

И в то же мгновение шесть взрывов раскатисто ударили на вершинах траншей. До предела набитые камнем земляные пушки {31}, замаскированные в гребнях апрошей, извергли его ровно в тот момент, когда основная масса врага оказалась на их линии огня. Увесистые кожаные мешки, туго набитые порохом и упакованные в деревянные ящики, забитые в землю, были обложены пудами колотого щебня и гальки, сверху мы присыпали их землей, надежно замаскировав. Добротно пропитанные зажигательной смесью запальные шнуры, что вели к пороховым мешкам сквозь узкие лазы, прогорели за пару ударов сердца…

Дикий, леденящий душу вой раненных, изувеченных камнем, раздался через мгновение после залпа. Раны, полученные при подрыве земляных пушек, воистину ужасны – камни отрывают конечности, разрывают людей надвое, оставляя в животах ландскнехтов огромные сквозные раны и разбрасывая их внутренности на десятки шагов вокруг… Не менее половины атакующих погибли или тяжело раненны, фланги доппельсолднеров каменная картечь выбила целиком. Уцелевшие заметно притормозили…

– Все разом! Залп!!!

На этот раз две сотни свинцовых пуль ударили точно в массу ландскнехтов, инстинктивно сбившихся в кучу после подрыва пушек. Первый ряд выкосило напрочь, досталось и второму… И наемники дрогнули.

У них еще был шанс воспользоваться моей ошибкой – ведь дай «драконы» не один залп в две сотни выстрелов, а два по сотне, погибли бы обе шеренги фрязей. Уцелевшая сотня воинов могла еще проскочить разделяющие нас несколько десятков шагов, пока мои стрелки заряжают огнестрелы… Но ландскнехты были сломлены – и всей массой подались назад, подставив спины под очередной залп «драконов».

Последующие два часа Бергарский методично расстреливал наши апроши из орудий. Зажигательные и пороховые бомбы, раскаленные ядра – их жуткий вой против воли заставлял искать укрытия на дне траншеи. Привыкнуть к нему – к звуку неотвратимо приближающейся смерти – как оказалось, невозможно. Погибло уже четыре десятка «драконов», впрочем, не будь апрошей, мои жалкие две сотни воинов пали бы в первые минуты обстрела…

– Господин полковник! – В траншею свалился чудом добежавший невредимым рейтар. – Разведчики донесли: лехи собрали все рыбацкие лодки, начали переправу ниже по течению, в версте отсюда!

– Твою же! Лугар! Лугар!!!

Последний уцелевший сотник «драконов» не слышит моего крика. Приходится подползти к нему поближе и отвесить хорошую затрещину.

– Господин полковник?!

Судя по громкому крику офицера, его крепко оглушило. Приходится кричать так же громко:

– Я увожу рейтар, враг пытается переправиться! Вы стойте здесь до последнего! Попробуют пойти вброд, стреляйте полусотнями, сдерживайте их! Если сумеют переправиться и будут атаковать, дай подойти поближе и бей из всех стволов, а потом уводи людей! Мы оставим лошадей, ты понял?!

Утвердительный кивок и ответный рев:

– Да, господин полковник, сдерживаем до последнего и уходим!

– Молодец! – Я обернулся к рейтару. – Побежали!

В четырех десятках рыболовецких лодок, что на скорую руку собрали в округе люди Бергарского, много закованных в броню воинов не перевезешь. Но у противника было достаточно времени, и на нашем берегу собралось уже под полторы сотни фрязей-пикинеров и полсотни аркебузуров.

Незамеченными подойти не удалось, и дисциплинированные пикинеры уже сбились в «ежа», а аркебузуры под прикрытием леса пик успели раскалить фитили.

Атаковать их сейчас кажется безумием, но… но враг продолжает переправу, и его подкрепление уже практически достигло середины русла. Чуть промедлим, и тогда не останется даже крохотного шанса сбить их в реку. Фрязи легко перебьют заслон «драконов», и Бергарский продолжит триумфальное шествие по стране.

Ну уж нет!

Вполоборота развернувшись к воинам, желая еще раз взглянуть в их светлые, исполненные мужества лица, в горящие отчаянной решимостью глаза, я начал заводить их на схватку – для многих последнюю в жизни:

– Воины! Вы шли за мной в бой, и я ни разу не подвел вас! Не подводили и вы! Так будьте же тверды и сегодня, сейчас!!! Будьте достойны памяти братьев, погибших за Отечество! Постоим за Родину – и сокрушим врага!!!

Моим словам вторил бешеный рев истинных витязей родной земли:

– За Рогору!!!

Аруг скачет как никогда в жизни, он словно хищная птица, камнем падающая на жертву, – и с этой невероятной скоростью мы неумолимо приближаемся к склоненному к нам лесу четырехгранных пик. Рейтары не отстают, и вся сотня единым кулаком летит на врага, грозясь одним мощным ударом сбросить его в воду Данапра. Земля словно ходуном ходит под копытами могучих боевых жеребцов, а бьющий навстречу ветер свистит в ушах и застилает глаза.

И каждое мгновение этого «полета» каждой частичкой своего тела я жду вражеского залпа – ведь он уже должен был прозвучать! Проклятые аркебузуры фрязей имеют стальные яйца – они подпускают нас максимально близко, чтобы выстрелить в упор!

Повинуясь внутреннему чутью, инстинкту побывавшего уже во многих схватках бойца, я полностью ложусь на холку Аруга, слившись с жеребцом в единое целое. А в следующее мгновение верный конь словно налетел на препятствие – что-то дважды ударило его в грудь, а еще один, более легкий толчок я почувствовал спиной. Пуля, попав в древко копья, расщепила его пополам.

Аруг, верный боевой конь, в оставшиеся мгновения жизни прыгнул вперед, на пики – ломая их тяжестью своего тела…

В последнюю секунду падения я успел выхватить притороченные к седлу самопал и палаш. Тяжелый удар о землю, выбивший дух, и тут же перекат с бока (жить-то хочется), встаю на колено. Ударом клинка сбиваю древко направленной в грудь пики, одновременно выстрелив в напавшего на меня фрязя.

Нестройный залп нескольких десятков самопалов над головой, и чуть оторвавшиеся рейтары таранным ударом в копье прорывают прореженные шеренги пикинеров. Меня они обошли не иначе как чудом…

Дико и страшно кричат смертельно раненные лошади, так похоже на людей, им вторят крики придавленных, покалеченных седоков и пикинеров, чьи кости раздробили тяжелые удары конских копыт… На мгновение я застыл, убоявшись жуткого зрелища бойни, но только на мгновение – ко мне тут же бросился фрязь со шпагой наперевес.

Удар тяжелого клинка сверху вниз – ухожу в сторону, одновременно выставив блок сверху. И тут же рублю в ответ справа налево, наискось, но фрязь успевает принять мою атаку на клинок. Левой хватаю противника за сжимающую рукоять кисть и, дернув ее на себя, тяжелым ударом правой стопы в голень выбиваю опорную ногу. Враг теряет равновесие, проваливаясь вперед и вправо – присев на колено, скользящим ударом вспарываю его ляжки до костей.

Нужно добить, но буквально в двух шагах появляется еще один противник. Стремительный, словно бросок змеи, укол шпаги достает кирасу на излете, противно скрежетнув по металлу, но я успеваю уйти в сторону и тут же рублю справа, сверху вниз, вкладывая вес тела в удар. Фрязь не успевает поставить блок – и падает с наискось разваленным горлом.

На несколько мгновений я оказываюсь словно вне схватки: после атаки тяжелой кавалерии в строю врага образовался широкий коридор, стенки которого держат пытающиеся продвинуться вперед всадники. Некоторое количество уцелевших ландскнехтов вступили в скоротечные схватки с потерявшими коней, но сохранившими боеспособность рейтарами. Однако практически все они уже перебиты.

Отбежав назад, к павшему коню, верному другу, я с острой сердечной болью склонился над Аругом. Опасения, что верный конь еще жив и именно мне придется оборвать его муки, оказались напрасны – из груди и живота жеребца торчали обломки четырех пик. Боевой товарищ ушел сразу, без мучений…

С трудом просунув руку под бок коня, освобождаю из кобуры второй самопал и максимально быстро перезаряжаю первый. В бою будет нелишне.

От реки ударил нестройный залп не менее трех десятков аркебуз, и тут же восторженно взревели контратакующие ландскнехты. Хорошенько проредив строй рейтар залпом, они ворвались в образовавшуюся брешь.

Ну я вам сейчас!

С самопалами наперевес бросаюсь вперед, навстречу противнику. Не менее десятка прорвавшихся фрязей вооружены алебардами {32}, которыми они искусно выбивают моих всадников из седел.

Первая пуля достается высокому блондину, воткнувшему копейное острие алебарды в горло жеребца, опрокинув и его, и всадника. Вторая сбивает с ног ближайшего ко мне врага, кинувшегося навстречу.

Ну вот и все… Отбросив бесполезные теперь самопалы, вновь берусь за палаш, заткнутый за пояс, одновременно левой рукой вытягивая длинный крепкий кинжал с широким лезвием и двумя ободами у рукояти. Шаг навстречу врагу – и копейный наконечник алебарды едва ли не пропорол сталь кирасы на груди. Рванув в сторону, пропускаю длинный выпад слева и тут же прыгаю вперед, в отчаянном броске дотянувшись до горла противника острием палаша.

Рубящую атаку встречаю блоком с шагом вперед, подставив под падающее сверху древко сталь скрещенных клинков. Рывком палаша сбрасываю вражеское оружие и, прыгнув навстречу, резко разворачиваю корпус, используя инерцию разворота для рубящего удара. Но враг успевает отпрянуть, пропустив перед собой оточенную сталь клинка. А в следующий миг я успеваю заметить стремительно приближающееся топорище вражеской алебарды.