Вдаль и вдаль ведут дороги. Путешествие двух братьев

Royd Tolkien

THERE’S A HOLE IN MY BUCKET

Публикуется с разрешения Amazon Publishing, www.apub.com, при содействии Литературного агентства «Синопсис»

© 2021 by Royd Tolkien

© Ребиндер Т., Камина Т., перевод, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

* * *

Майку

Предисловие

Я никогда в жизни не смог бы написать такую книгу сам. Не потому что не умею писать, и – особенно подчеркнем – не потому что у меня нет мотивации, а потому что, как бы я ни старался найти что-нибудь смешное во всем вокруг, эта тема для меня по-прежнему слишком болезненна.

Авторы песен пишут о своей утрате и разбитом сердце только после того, как придут в себя, и мне тоже всегда казалось, что написать о чем-то много проще, когда смотришь на это со стороны. А я все еще слишком переживаю потерю своего брата, Майка. Не поймите меня неверно. Я много раз пытался облечь это в слова, и что-то рассказывать проще, а что-то труднее. Но даже сейчас, если бы мне пришлось самому рассказывать эту историю целиком, у меня внутри поднялся бы вой, вопль боли; ярость и горе бились бы, пытаясь одержать друг над другом верх, и мне точно было бы не до проверки орфографии.

И все же я хотел выплеснуть из себя эту книгу, изгнать духов. Я хотел поделиться нашими с Майком путешествиями: и общими, и теми, которые мы совершали по отдельности. Но мне была нужна помощь. От кого-то, кому я смогу полностью открыть душу (а в этом я не был силен даже в лучшие времена), кто поймет меня и разделит мои чувства настолько, чтобы стать моим голосом.

Звезды сошлись, и я нашел золотую жилу. Неизвестный автор, прячущийся за этими страницами, – тот, кто частично разделил со мной это путешествие. Он сам стал его частью. Возникнув однажды в моей жизни в качестве кинооператора с лохматыми волосами, в задачу которого входило снимать мои свершения, Дрю стал мне близким другом, и именно ему я обязан тем, что моя история увидела свет. Хочу заверить тебя, мой читатель, что это предисловие написано с целью исповедаться. Я хочу быть искренним. Я остаюсь за рамками чувств, мнений и правдивости всего того, о чем ты прочтешь. Просто хочу, чтобы ты знал, что даже само написание этой книги стало частью путешествия, и этот путь я прошел не один. Как и сами описанные события, трудоемкий процесс их перечисления, обсуждения и описания стал для меня очищением. Слезы и смех привели к написанию этой книги и, если я смогу вдохновить и тебя на что-то похожее, другой награды мне не нужно.

Часть первая
Начало и конец

Прогулка по доске

Не буду врать, мне до жути страшно.

Я стою на правильном конце помоста, который выдается примерно на десять футов от вершины утеса. Я говорю «правильный конец», потому что есть еще другой, чрезвычайно «неправильный» конец, он неожиданно обрывается на несколько сотен метров выше того, что, пожалуй, можно было бы описать как живописный каньон, на дне которого безмятежно журчит горная река. Прямо сейчас я точно не способен оценить красоту пейзажа. Я понимаю, что – какой бы избитой ни была эта метафора – в прямом и переносном смысле стою над пропастью. Над пугающе настоящей пропастью.

Я пристегнут ремнями, а между ног у меня обвязка. Карабины и зажимы держат пару веревок, как кажется, слишком тонких, чтобы выдержать мой вес (тот факт, что мне даже понадобится страховочный трос, заставляет меня чувствовать себя еще менее застрахованным от любого исхода). Мне кажется, что меня повесили на огромных размеров бельевую веревку, протянутую над каньоном, который с каждой минутой становится все менее и менее прекрасным.

– Улыбнись в камеру, – раздается нахальный голос новозеландца.

Какая камера? Где? И чему мне, ради всего святого, сейчас улыбаться? Я озираюсь как идиот, пересушенными губами изображая лучшую ухмылку, на которую сейчас способен, чтобы запечатлеть ее для потомков.

– Вы уверены, что это безопасно? – спрашиваю я, нелепо, отчаянно надеясь, что эти безумные новозеландцы вдруг, как по волшебству, решат, что это на самом деле небезопасно, и благоразумно предложат вместо этого вернуться в Квинстаун, выпить чашечку хорошего кофе и…

– Плевое дело, приятель.

– Ага, спасибо. (А ведь всем полагается последняя трапеза).

Это просто канатная дорога. Ерунда, ведь правда? Если не считать, что это «Лиса» – самый высокий утес в мире, доступный для подобного «прыжка», а не обычная канатная дорога. План заключается в том, что я разбегусь – да, разбегусь! – по этой скрипучей доске и брошусь вниз, отдавшись на милость не внушающей доверия веревочки, которая привязывает меня к канату. А потом – почти сразу – канат просто кончится. Он кончится. Я упаду с него и – в идеальном мире – меня подхватит другой канат, на котором я пролечу еще порядка 450 метров по воздуху – как бы пугающе это ни звучало – до другого утеса, и все 200 метров над камнями и рекой на дне, как я теперь понял, самого отвратительного каньона, какой я имел несчастье лицезреть в своей жизни.

Стоп, подождите. Упаду?

К настоящему времени я уже совершил несколько «прыжков» с креплениями и всем, что полагается, так что это для меня, скажете вы, пара пустяков. Именно так я и думал. Канатная дорога, какие сложности? И вот оказалось, что много сложнее набраться смелости разбежаться с утеса, чем шагнуть (пусть и без особого энтузиазма) с платформы для банджи-джампинга. Часть меня размышляет, не будет ли проще лечь на брюхо, медленно подползти к краю, уцепиться за него кончиками пальцев и, оттягивая падение до последнего, позорно «стечь» вниз.

Но это не будет «пробегом». Это сползание. Падение. Предполагается, что я по доброй воле забрался на этот утес, прекрасно понимая, что спуск по канатной дороге похож на падение. Кто при этом думает о таких глупостях?

Не буду врать, мне до жути страшно.

– Крикни «Майк!», когда прыгнешь, – раздается сзади подбадривающий вопль.

Майк.

Вот почему я здесь.

Я здесь ради Майка.

Потому что Майк умер.

Если ты прочел аннотацию, ты уже немного знаешь про Майка. Майк был моим братом. Он умер от болезни моторных нейронов и оставил мне список своих предсмертных желаний, которые я должен был выполнить от его имени. Я до последнего понятия не имел, что там, но, если я скажу, что свергнуться в каньон оказалось еще не самым трудным из того, что он заставил меня сделать, ты поймешь, что его обычно вдохновляло.

– Просто кричи «Майк!» на бегу, – посоветовал другой голос.

Я все понял. В этот момент леденящий страх отступает, и я чувствую Майка. Будь он здесь, дал бы мне сейчас по шее. Я уже использовал все свои показные уловки по дороге сюда, куражась, ерничая, – делая все что угодно, только бы не думать о том, что мне предстоит. Будь Майк здесь, он наблюдал бы, как я страдаю ерундой, шатаясь от страха, и потом припоминал бы мне это всю оставшуюся жизнь. А будь он на моем месте… Ну уж нет, он не был бы на моем месте. Он всегда был на другой стороне. Он не колебался бы ни секунды. Наверняка сбросился бы в пропасть спиной вперед, показывая мне средний палец и хохоча. А если бы нам удалось забраться сюда, когда он уже был болен, он, скорее всего, придумал бы способ сделать это на инвалидном кресле. Будь он здесь сейчас, я и сам уже давно сделал бы это. Все что угодно, только бы не дать ему повод для бесконечных насмешек.

Я чувствую его имя в горле. Я это сделаю. Я должен это сделать прямо сейчас. Разрази меня гром, я не могу выкрикнуть его имя, а потом струсить. Был бы он здесь! Сила притяжения, возникшая от всех эмоций этого путешествия, тянет мои ноги вниз, кричит мне, чтобы я спасался, выживал как мог, держал все под контролем. Но Майк хотел не этого. Он хотел, чтобы я смирился с отсутствием контроля и по-настоящему жил. Я бросаю вызов своему внутреннему леммингу, открываю рот, звук «м» из его имени уже сформировался, и я бегу.

– Маааааааайк! – кричу я во все горло. Не уверен, что «к» прозвучал. Я слишком занят, болтаясь на веревке, как тряпичная кукла. Потом меня резко перехватывает вторая канатная дорога. В ярком солнечном свете я скольжу через каньон и хохочу. Потрясающе.

Где тормоза?

Когда я был маленьким, у нас были ослики. Кого у нас только не было! Мама и папа обожали животных и спасли этих осликов из плохих условий. Еще были куры, овцы, поросята и чрезвычайно злой и неуравновешенный серый гусь, которого мы назвали Дымчатый Джо.

«Мам, сделай, чтоб он шел побыстрее! Сделай, чтоб он шел побыстрее!» – задорно выкрикивал я маме. Наконец ей надоело это слушать, и она чуть хлестнула по задней части той зверюги, на которую я был навьючен. Осел рванул вперед, как почуявшая след борзая, а я с воплями вцепился в него, не желая расставаться с жизнью. Раз – и он внезапно остановился, взбороздив землю передними копытами. Как вкопанный. Он-то остановился, а я нет! Я вместо этого совершил не слишком грациозный кульбит через его голову и свалился в кучу земли.

«Не глупи, Ройд», – услышал я голос в своей голове, когда оправился от шока. – «Не проси о том, с чем не справишься. Покой – это безопасность».

Майк был моложе меня на пять лет, но к тому времени, когда ему исполнилось восемь, это уже не имело значения. Он стойко переносил обычные тяготы младшего брата, донашивая всю мою одежду. Ему досталась моя первая школьная форма и заплатанные старые джинсы, которые на меня больше не налезали. Мой первый велосипед стал его первым велосипедом.

Задолго до того, как мама и папа развелись, мы росли в маленькой усадьбе в окрестностях Хэлкайна, деревушки, затерявшейся где-то в дебрях Северного Уэльса. В деревне мало что было: только паб, магазин и разбросанные тут и там дома. Когда папа не был занят управлением своей типографией, он принимал активное участие в работе местного комитета. А мама, которая до появления на свет Майка работала медсестрой, долгое время была связана с комиссией по наркотическим средствам и боролась с несправедливостью вместе с организациями вроде «Международной Амнистии», водила дружбу со многими местными, которые – все как один – занимались лошадьми. Оба они были активно вовлечены в деревенскую общественную жизнь и, бывало, устраивали благотворительные сборы в «большом сарае», как мы называли одну из наших хозяйственных построек, организуя дискотеки и вечеринки у костра, на которые приходили жители деревни.

Мэнди, наша сестра, на полтора года старше меня, по возрасту была ближе ко мне, чем к Майку. В детстве, пока Майк был слишком мал, мы с ней играли вместе и организовали собственный клуб, состоящий из нас и наших близких друзей. Собрания клуба проходили на чердаке над свинарником. Но Мэнди, как это бывает с девочками, выросла быстрее меня, и стала подростком, когда я еще долго оставался несносным сорванцом. Наши с ней приключения и поиски сокровищ продлились не так долго, как мне бы хотелось.

В мои тринадцать в местном развлекательном центре давали концерт «Адам и Муравьи».^[1] Я, как и Мэнди, был их большим поклонником. Отец ее подруги работал директором этого развлекательного центра, так что она была приглашена на концерт и даже за кулисы.

– Вот здорово! Скорей бы туда попасть, – обрадовался я, когда услышал эту новость.

– Нет, тебе туда нельзя, – заявила Мэнди. – Ты еще слишком маленький.

Это меня убило. Это было нечестно. Но еще обидней мне стало после мероприятия, когда она сказала мне, что, на самом деле, я мог бы и пойти, потому что там была организована игровая зона в стороне от сцены для маленьких детей. Правда она отчасти искупила свою вину, заставив мистера Анта^[2] подписать для меня ее программку.

Так что, ясное дело, к тому времени мы уже не так многое делали вместе. Она продолжала в том же духе и занималась всем тем, чем занимаются девочки-подростки: кончила школу, поступила в колледж искусств и все тому подобное взрослое. Меня очень возмущало, что она старше, более своенравна и делает то, чего мне еще нельзя. Не то чтобы мы отдалились друг от друга – просто она больше не была ребенком. Но, на мое счастье, к этому времени Майк как раз подрос достаточно, чтобы увлечься всеми теми вещами, которые обожают мальчишки.

* * *

Во взрослом возрасте я стал очень ценить сельскую жизнь. Мой дом в Уэльсе – это мое святилище и, думаю, пока я буду выполнять безрассудные задания из списка предсмертных желаний, вы не раз застанете меня глубоко сожалеющим, что я не нахожусь сейчас там, в своем саду, с чашечкой чая. Как ни странно, я не пожелал бы для своего сына, Стори, лучшего, чем расти в таком спокойном и уединенном месте, где рос я. Но, будучи ребенком, и особенно в раннем подростковом возрасте, я очень переживал из-за того, что мы живем в такой глуши. Чувствовал себя в западне. Если я хотел попасть куда-то, например, в гости к друзьям, мне приходилось ждать, пока меня отвезут родители, а это случалось не так часто, как мне хотелось.

Я несколько раз ночевал у своего лучшего друга того времени, Ричарда, который жил в городе, недалеко от нас, если ехать на машине. Он жил на настоящей улице, на которой играли до девяти вечера настоящие дети. И мы с ним смотрели телевизор. Такая роскошь! Дома нам не разрешали много смотреть телевизор. По понедельникам я приходил в школу, слушал, как все обсуждают Tiswas^[3], Кенни Эверетта^[4] или еще что-то, что они смотрели на выходных, и не имел ни малейшего представления, о чем они болтают. Дом для нас был местом, где кормят животных и занимаются хозяйством. Нет, только не подумайте, что я не ценю своего детства! Ценю, и еще как, теперь уж точно. Я просто пытаюсь объяснить, насколько изолированно мы жили. По печальному стечению обстоятельств в детстве у нас не было друзей из деревни, к тому же верующая мама, получившая в свое время религиозное воспитание, отдала нас в католическую школу в другом городе, даже не очень близко от нас, и никто, кто жил неподалеку, не ходил туда. Я эту школу ненавидел.

Сказать по правде, в начальных классах было еще неплохо. Но в старшей школе стало много хуже. Я пошел туда с моим лучшим другом, но по прихоти жестокого рока мы оказались в разных классах. Я застрял на класс младше, само собой, в окружении самых отпетых хулиганов и пошел по пути наименьшего сопротивления (до сих пор моя любимая жизненная стратегия), а это вовсе не был путь академических достижений. Так что я не стал выделяться и примкнул к числу вечных нарушителей спокойствия. Сейчас мой рост составляет больше шести футов, но я поздно вытянулся, а в детстве был сущим заморышем и до девятнадцати лет не дотягивал даже до жалких пяти футов. Учитывая, что в школе я учился только до пятнадцати, там я так до конца и оставался слабаком, каких поискать.

Школьный путь Майка мало чем отличался от моего. Он пошел в ту же начальную школу (в школьной форме с моего плеча) и провел целый год в той же старшей школе, что и я (и на удивление очень полюбил ее), но потом родители решили, что здесь он не получит хорошего образования, и отправили его в частную школу. Это оказалась одна из тех школ армейского типа, где все должны ходить строем, как маленькие солдаты в идеально начищенных ботинках. Только много позже я узнал, как тяжело Майк переживал, что его выдернули от друзей в старой школе, и как сильно возненавидел новую.

Как по мне, в школе лучше быть коротышкой, так на тебя смотрят сверху вниз (каламбур) и меньше задирают. Но травля существует в большинстве школ, и наша не была исключением. Ничего ужасного не происходило, но того, что происходило, было достаточно, чтобы привить мне неприязнь к любому насилию. Я постоянно испытывал давление со стороны сверстников и ненавидел это чувство. Я сидел на уроке физики и тоскливо смотрел в окно северного корпуса школы, изо всей силы стараясь не замечать происходящее на уроке, а где-то там, за холмом и полем, был мой дом. Как я хотел оказаться там! Оказаться там и играть с Майком.

Можно предположить, что, пойди мы в местную, а не католическую школу, знай мы больше детей своего возраста в деревне, не превратись Мэнди в девочку-подростка с менструациями и свойственными всем девочкам-подросткам занятиями, может быть, мы с Майком не стали бы так близки. Я даже могу представить, что был бы сыт по горло необходимостью возиться с младшим братом («присматривать за ним»). Но получилось по-другому, и теперь я благодарен за все это. Я благодарен за то, что рос, зная очень ограниченный круг людей, что ходил в дерьмовую школу и что Мэнди повзрослела раньше нас. Потому что за все это я получил брата.

Как только Майк подрос, мы стали много времени проводить вне дома. Мы шли на улицу при первой возможности, играли, гоняли на велосипедах и лазили по деревьям. Нашим домом стал наш собственный холм, с которого можно было увидеть все – от Уирелла и Ливерпуля до побережья. Он был крутым (особенно для детских велосипедов), и съехав с него, можно было попасть куда угодно.

Не знаю, смущала ли Майка когда-нибудь наша разница в возрасте, но вскоре он добился того, что она вообще перестала быть заметна. То ли он так отчаянно стремился сравняться со мной, то ли изначально был лишен страха. Физически я какое-то время превосходил его, но даже когда он проигрывал в росте (учитывая, что я и сам не был великаном), в азарте я не мог с ним сравниться. Особым шиком было скатиться на велосипеде с нашего холма без тормозов. Ага, вот именно! Помните ослика? Я съеживался над рулем, снижая скорость до той, которая меня не пугала, а он ракетой срывался вниз и не тормозил, пока со звучным грохотом не врезался в забор пастбища.

Еще было озеро. Вокруг располагались свинцовые рудники, и вода была очень грязной от рудниковых отходов. Мы проверяли свою меткость, кидая в него камни и стараясь попасть в определенную цель. Это как раз то, в чем я недолго был лучше, благодаря возрасту и большей силе. Но чем менее существенной делалась наша разница в возрасте, тем более соревновательными становились наши отношения. Майку обязательно надо было забраться на дерево выше, чем я (выше, чем я считал благоразумным пытаться залезть). Прошли годы, и со временем Майк вывел правило: не считается, что он влез на дерево, если его голова не достает до самого верхнего листа.

И все-таки каким-то образом он ни разу не упал. С ним не случалось ничего плохого. Ну царапины были конечно – тут ссадина, там синяк, но кости он никогда не ломал. И все у нас превращалось в состязание. Кто забросит дальше? Кто залезет выше? Кто засолит и испечет самый жесткий каштан победителя^[5]? Кто быстрей на велосипеде? Кто дольше проедет на одном колесе? Я неплохо исполнял этот трюк на своем «Тамагавке»^[6] (это, считайте, «Чоппер»^[7], только дешевле), но сравниться с ним не мог. Ему хватало смелости ехать быстрее. Смелости лезть выше. Смелости добиваться. С возрастом мы становились все ближе и ближе и все больше и больше состязались. И в большинстве случаев Майк выигрывал.

В детстве я страдал астмой и странной аллергией – на лошадей всех мастей. Не самые удачные заболевания для жизни на ферме. У Майка было то же самое, но проявлялось куда менее заметно, чем у меня. Вообще, оба мы в детстве были достаточно здоровыми, но в возрасте около десяти лет Майк однажды серьезно заболел – было подозрение на менингит.

Самое плохое, что ему пришлось брать пункцию спинного мозга, чтобы сделать тест на вирусный менингит. Помню, как я сидел в приемном покое местной больницы… ну, то есть это так называлось. На самом деле, больница больше была похожа на обыкновенный дом. Я, конечно, верю, что все там были весьма квалифицированными и прекрасными специалистами, но в соседней комнате Майк так кричал от боли, что можно было подумать, будто у него берет пункцию практикантка, которая наспех прочла нужный параграф в учебнике только сегодня утром и теперь мучается попытками хоть как-то выполнить эту процедуру. В голосе Майка слышался ужас, и память об этих событиях потом преследовала нас обоих.

Как выяснилось, с ним было все в порядке. Это не был вирусный менингит. У Майка не нашли ничего такого, с чем не могут справиться старые добрые антибиотики. Зато он получил фобию на всю жизнь и не переносил уколов.

И так он не болел ничем существенным до ноября 2010 года. А в тридцать пять Майк, который до этого за всю жизнь был нездоров не больше одного дня, вдруг заболел. Дня четыре у него был жар и пошла сыпь, к чему добавились обычные симптомы гриппа. Выздоравливал он долго и, учитывая его всегда прекрасное здоровье, это казалось странным, но никто бы не мог подумать, что это изменит всю его жизнь.

Спустя месяц Майк стал чувствовать странную судорогу в икроножной мышце левой ноги. Он рассказал мне, но я опять не придал этому значения. У всех бывали когда-то судороги. Растяни лодыжку, подожди немного и увидишь. Говорят, что причиной часто становятся физические упражнения, но хотя Майк вел очень активный образ жизни, судорога не была похожа на ту, которую можно получить, перетрудив ногу. Достаточно было простого прикосновения к его стопе или малейшего сжатия пальцев ноги, как мышца начинала дергаться, и это не проходило. А если проходило, то потом начиналось снова. И всегда в одном месте.

Так продолжалось несколько месяцев, и со временем это стало причинять Майку серьезные неудобства. Но он по-прежнему не беспокоился, только стал думать, не может ли это быть связано с его ноябрьской болезнью, и наконец сходил к врачу. Тот, как я припоминаю, дал ему что-то вроде мышечного релаксанта и отправил восвояси.

Релаксанты не помогли. Судороги продолжались полгода, как и визиты к врачам, которые просто выписывали очередной медикамент, а потом появились другие симптомы, на этот раз в руках. Ему стало казаться, что они слабеют. Но и после этого, как бы трагично это теперь ни звучало, мы оба не слишком встревожились. То есть, я, например, тоже чувствую, что мои руки стали слабее, чем были прежде. Я постоянно играю в Candy Crash и уверен, что уже заработал на этом артрит большого пальца. Но это жизнь, что поделать! Я не говорю: «Боже, что это со мной?» – и никогда не стану сокрушаться по этому поводу.

И оба мы даже представить себе не могли, что через четыре года Майк уйдет навсегда.