Kitabı oku: «Вдаль и вдаль ведут дороги. Путешествие двух братьев», sayfa 3

Вниз по кроличьей норе

Именно во время поездки в Авориаз Майк понял, что что-то не совсем в порядке. Не то чтобы мы тогда много об этом думали, но возрастающее разочарование Майка от того, что ему трудно вставать на доску, рано или поздно переросло в серьезное беспокойство.

Вернувшись домой, Майк приложил все усилия к тому, чтобы разобраться, отчего его ноги и руки все больше слабеют. Он сходил к своему врачу, и вскоре после этого начались его скитания по бесчисленным медицинским светилам и обследованиям. Казалось, никто из них не мог поставить хоть какой-то вразумительный диагноз и у них не было даже смутной догадки, что может быть причиной подобных симптомов. Вместо этого его гоняли от одного специалиста к другому. Он ходил к врачам: неврологам, психотерапевтам и так далее. Пытался даже обращаться в частные клиники в надежде, что кто-то сможет хотя бы объяснить результаты многочисленных анализов, которые он сдавал.

Одна из многих и многих хреновых вещей, связанных с болезнью моторных нейронов, заключается в том, что нет отдельного анализа, который бы ее определял. Диагноз можно поставить только методом исключения всех остальных возможных недугов и заболеваний, которые подходят под описание. А значит, сделать тонну анализов. Так что мы не только были еще очень далеки от того, чтобы дать состоянию Майка точное определение, мы не рассматривали его действительный диагноз даже как возможность. Как, думаю, и многие, я слышал о БМН только в связи со Стивеном Хокингом. И разумеется, мы даже мысли не допускали, что у Майка может быть то же самое.

Все эти медицинские светила! Кажется, никто даже не попытался проконсультироваться с кем-то еще. Ответов не было, и от этого Майк был уже вне себя. Как, впрочем, и от того, что приходится снова и снова описывать свои симптомы новым людям, которым, казалось, не передали никаких записей из истории его болезни (либо они просто не стали их читать). Как бы то ни было на самом деле, впечатление возникало именно такое. Удрученный, он снова и снова возвращался к своему врачу, и спрашивал, к кому еще сходить, что еще попробовать. Эта система казалась такой неповоротливой. И при всем при этом ему давали такую таблетку, другую таблетку, разные лекарства, которые, как ему говорили, могли бы помочь. Но не помогали.

Майк обратился к интернету, с его легкодоступными и очень сомнительными в плане безопасности методами самодиагностики, и, за неимением никакого профессионального мнения, заподозрил у себя болезнь Лайма.

Либо это, либо такие странные косвенные последствия перенесенного год назад гриппа. А на следующей неделе…

– Я думаю, это может быть рассеянный склероз, – сказал он мне по телефону. Я в это время работал в Лондоне.

– Это не рассеянный склероз, Майк, – сказал я.

– Я думаю, возможно, он. Симптомы те же.

– Это не рассеянный склероз, – повторил я. В голосе Майка был слышен испуг.

Наш хороший друг, фотограф по имени Кит, умер от рассеянного склероза за несколько лет до того. Мы знали не понаслышке, через что он прошел, так что я понимал, что Майку страшно. Я сказал Майку, что даже если это рассеянный склероз (а это не он – я уверен, что у Майка не такие симптомы, как были у Кита), мы с ним справимся. С ним справляются. От него есть хорошее лечение. От него есть лекарства. Не всегда это смертельное заболевание. Я сказал, что все будет хорошо. Даже если это рассеянный склероз (а это не он), Майк получит все существующие от него таблетки. Это будет не раз плюнуть, но он не умрет. «Все будет нормально», – сказал я ему.

Сказать-то сказал, но, думаю, в глубине души я тоже встревожился. И, конечно, в то время я стал более заботлив по отношению к нему, хотя и на подсознательном уровне. Незадолго до этого он приезжал ко мне в Лондон, и мы пошли выпить с друзьями. Обычно Майк стоял у барной стойки, заглатывая шоты (как в Авориазе), пока не напьется в стельку. Теперь же он тихонько сидел в уголке и едва пригубил выпивку. Он чувствовал странную слабость в ногах.

«Я пойду домой с Майком», – сказал я остальным. И – спасибо им за это – они собрались и ушли с нами. Думаю, это было впервые, когда я по-настоящему почувствовал желание защитить его. В Авориазе я помогал ему подняться на ноги, но это было другое. Что-то было не так.

«Мы справимся», – пообещал я ему. Да, мы. Я буду рядом, чтобы его поддержать. Будь он проклят, рассеянный склероз.

Конечно, это не был рассеянный склероз.

Лечащий врач Майка прочел ему вслух письмо от невролога, у которого Майк обследовался. Да, именно так. Просто прочел вслух. Я даже не думаю, что он озаботился прочесть его предварительно самому.

«О, – сказал он с явным удивлением. – Здесь говорится, что у вас болезнь моторных нейронов».

Вот спасибо. Можно было ожидать, что в такой ситуации невролог сообщит диагноз лично или хотя бы напишет письмо самому Майку, а не его лечащему врачу. Или ожидать, что кто-то хорошо подготовленный, возможно, узкий специалист по этому вопросу, захочет преподнести такую новость со всей деликатностью и присутствовать при этом, чтобы ответить на множество неизбежных вопросов. Но нет. Все что получил Майк – неуклюжее и бездумное уведомление, как будто ему между прочим сказали, что завтра возможен дождь.

Майк позвонил мне рассказать новости:

– Еще не подтвердилось, но… в общем… Мне сказали, и я скажу тебе. Погугли, но не загугливайся.

– Моторных чего?

– Не провались в кроличью нору, когда будешь об этом читать, – картинка не из приятных.

Я кинулся к «Гуглу» и стал читать.

Это было ужасно. Ужасно до отчаяния.

Я был сражен. Неужели еще недавно мы думали: «Все что угодно, только не рассеянный склероз»?

Значит, болезнь моторных нейронов.

Майк был в полной жопе, и эта чудовищная реальность меня сразила. Я оцепенел. Вот что это значит. Еще два или три года Майка. Я думал: «Я не хочу этого дерьма. Не хочу этого дерьма в своей жизни, но оно уже в моей жизни. И оно изменит – уже изменило – всю жизнь».

Этот диагноз в одно мгновение разрушил все. Он был правдой, и ничто в моей жизни не готовило меня к тому, что случилось. Я выпал из жизни, был в ужасе, на грани, постоянно был готов расплакаться, злился и просто не мог быть более потерянным.

Думал: «Это должен быть я, я хочу, чтобы это был я» – и эти слова постоянно крутились в моих мыслях. «Это неправда, но я точно не хочу, чтобы это был Майк».

Я сел в поезд, чтобы ехать домой, как в тумане, в вихре разрушающих меня эмоций. Сердце в груди бешено колотилось, а дыхание застревало в горле. Я не верил, что это происходит.

Со мной. С нами.

С моим дорогим, дорогим и прекрасным братом.

Позже в тот же день, 5 апреля 2012 года, в 18:12 вечера мы с Майком вдвоем стояли на подъездной дорожке перед моим домом. Остальные члены семьи – папа, мама, Лаура, Эдан и Стори – только что ушли после необычно сдержанной, очень «английской» светской беседы на удобные темы. Говорили практически обо всем, но только не о слоне в комнате – диагнозе Майка.

Там, на дорожке перед моим домом, мы больше не смогли этого избегать, так что заговорили. О том, как происходящее ужасающе, разрушительно серьезно. О том, что Майк не будет рядом с сыном, чтобы увидеть, как тот превращается во взрослого мужчину; не будет рядом с нами, когда он так нам нужен. Об Авориазе, теперь осознавая, что это никогда не повторится. О том, что болезнь украдет у него все, а его постепенно украдет у нас. Мы оба сломались и перестали контролировать себя. Мы обнялись и дали выход своим чувствам. Плакали навзрыд, изливая свою боль в слезах. Я держал в объятиях своего крутого, прекрасного, верного младшего брата, и мы чувствовали, какой ужас охватывает нас обоих. Это был единственный раз, когда мы открыто признали неизбежный факт. Майк умрет. И это случится скорее раньше, чем позже.

С той минуты я должен был оставаться сильным, хотя в душе я рыдал.

Моэл Фамау

Я на горе. На Моэл Фамау. Это самая высокая точка графства Флиндшир, в котором живу я и жил Майк.

Мы приезжали сюда побездельничать. Если свернешь с основной тропы, найдешь прекрасные места, где можно спрятаться. Мы зарывались в заросли, ждали, когда мимо будут проходить люди, и издавали странные птичьи трели, просто чтобы увидеть их смятение. А потом тихонько хихикали. Это уже не в детстве было. Честно говоря, это было не так давно. А когда мы переставали вести себя как дети, мы лазили по деревьям и искали золото. Майка восхищало валлийское золото, и он считал, что золото возможно найти и здесь, в окрестностях Моэл Фамау. Мы прочесывали ручьи в поисках кварца. Кварц – верный признак золота.

Я сижу под деревом в зеленой куртке Майка. Как всегда. Больше полутора лет я бываю здесь почти каждый день вне зависимости от погоды. Иногда разговариваю с Майком. Иногда просто сижу в тишине. В тех нечастых случаях, когда мне надо было уехать к Мэнди в Манчестер или еще куда-нибудь, я взял за правило приходить сюда перед отъездом, даже если это будет в шесть утра. Иногда я поднимаюсь сюда на пять минут, иногда на полчаса, иногда на несколько часов. Я приношу кофе, завтраки, обеды. Я побывал здесь на рассвете и на закате, утром, днем, вечером и ночью. И я сижу здесь, у дерева, на склоне горы. Иногда мимо места, где я тихонько сижу, проходят люди, но никогда меня не замечают, а я тогда вспоминаю, как мы с Майком изображали птичьи трели. И тихонько хихикаю.

Я на горе.

Потому что здесь развеяна большая часть праха Майка.

Майк очень хотел поехать на Мачу-Пикчу. Добраться туда было его мечтой. Когда он был болен, они с Лаурой смотрели передачу о Мачу-Пикчу по телевизору. Это была та редчайшая ситуация, когда он понимал, что существует что-то, чего он никогда не сделает, место, куда он никогда не попадет.

«Никогда нельзя знать, – сказала Лаура оптимистично. – Может, еще и получится». Но Майк знал, что не получится, и так и сказал. По крайней мере, не в этом физическом воплощении.

Майк не оставил никаких указаний о том, где он хочет, чтобы развеяли его прах, кроме Мачу-Пикчу. Я заказал маленькие урны, потому что знал, что есть и другие места, где он хотел бы быть. Но как семья, мы хотели, чтоб его прах был недалеко от нас, чтоб мы могли посещать это место. Несколько ближе, чем вершина Анд.

Моэл Фамау очевидно подходила больше всего.

Прошло несколько месяцев с похорон. Я забрал прах Майка у распорядителя похорон и некоторое время держал у себя дома, в свободной спальне, что само по себе странно. Мы дождались, пока мама вернется из Оксфорда, а потом собрались все вместе у вершины горы – мама, папа, Эдан, Мэнди и Крис с Джекобом и Меган, Лаура, друг Майка Али, Стори и я. Солнечные лучи пробивались сквозь листву деревьев, когда мы отошли от парковки. Я старался вспомнить лучшее место: место, где мы тусовались с Майком. Я знал, что надо свернуть с основной тропы и пройти по маленькой боковой тропинке примерно треть пути наверх. Мы с Майком пробирались по заросшим тропинкам, по которым никто не ходит. Я хорошо помнил, какой прекрасный вид на ущелье открывается оттуда. Я считал, что это место подойдет лучше всего. Мама и папа оба были уже не в лучшей форме, так что мы шли очень медленно. Мама к тому же находилась на ранней стадии деменции. Я держался рядом с ней, когда заметил тропинку, уходящую в сторону. Я сказал: «Думаю, здесь нам надо свернуть». Стори, Эдан, Джейкоб и Меган к тому времени успели нас обогнать и были, наверно, уже на полпути к вершине. Крис и Али вызвались сходить и привести их назад. Папа шел сзади нас с Лаурой и Мэнди, так что я повел маму по тропинке. Маме этого было достаточно, чтобы разволноваться. Она растерялась, стала спрашивать, куда делись все остальные, и была явно невысокого мнения о моих (сомнительных) организационных способностях.

«Подожди здесь, мама, – терпеливо сказал я. – Я все улажу».

Она нашла подходящее место, чтобы подождать, и села на бревно, а я пошел вперед осмотреться, надеясь найти то самое место. Я был уверен, что надо пройти только немного вперед, и стал пробираться сквозь заросли. Но это оказалось не там. Идти вперед смысла не было.

Я вернулся назад к маме, когда к ней начали подходить остальные. И увидев ее, расслабленно сидящую на бревне на маленькой полянке, я вдруг понял, что мы уже на месте. Мама нашла его. Я так зациклился на образе, который держал в голове, что даже не заметил, как здесь красиво. Место доступное, но в то же время укромное, просто идеальное.

Все мы плакали. Сказали несколько слов. Потом по очереди посыпали немного праха Майка у подножия дерева. Я никогда раньше не развеивал человеческий прах и не ожидал, что это будет так. Я думал, что прах будет похож на маленькое облако пыли, которое тихонько развеется по ветру, что это будет светлый и символический духовный опыт. А на самом деле, держа в руках большую урну с останками Майка, я слышал и чувствовал в своих руках грубое дребезжание несгоревших фрагментов (костей, как я думаю), и они высыпались вместе с пеплом. Кусочки Майка. На мгновение я ужаснулся.

Это казалось так неправильно.

Этот миг прошел, и сквозь слезы мы все вместе попрощались с Майком. Я развеял еще пепел из одной маленькой урны и приклеил рамочку с медной табличкой с именем Майка к прочному камню, который мы положили под деревом.

Мы попрощались с Майком и пошли вниз, все еще исполненные горя, но было уже немного легче.

На следующий день я вернулся на Моэл Фамау. На то же место. И на следующий день. И на следующий. Я приходил сюда каждый день. Это заставляло меня выходить из дома. Заставляло меня выходить из хандры, в которой я находился, из рутины домашней скорби. И еще это сделало меня немного крепче.

Не верю я, что душа возвращается туда, где развеян прах. Я ходил туда не чтобы поговорить с Майком или побыть рядом с ним. Сначала не для этого. Там я находил утешение. Находил покой. Находил избавление. Находил место, подходящее, чтобы спрятать голову в песок и позволить жизни проходить мимо. Это был мой костыль, мое средство ничего не делать, не двигаться.

И только со временем это стало местом, куда я прихожу, чтобы побыть с Майком.

Сегодня я здесь, чтобы попрощаться с Майком. И поблагодарить его. Чтобы избавиться от привычки. Завтра меня здесь не будет, завтра я лечу в Новую Зеландию. Я начну свое путешествие далеко отсюда, далеко от Майка. Но я знаю, что и оно приблизит меня к нему. Да, я наконец завершу исполнение списка желаний, который он мне оставил.

Больше полутора лет. Столько времени понадобилось, чтобы получить зеленый свет на документальный фильм. Я стал уже думать, что этого может никогда не случиться. Продюсеры и финансисты приходили и уходили, обещания легко давались и легко нарушались, мои надежды то росли, то уменьшались, и я чувствовал себя измученным этими бесплодными попытками.

Пытаться собрать деньги на фильм любых масштабов – само по себе душераздирающее мероприятие, дорога, вымощенная бесконечными отказами и разочарованиями; но если еще и тема фильма настолько личная, как в моем случае, то каждая колдобина на этой дороге воспринимается как личная обида, как полный крах. В какой-то момент я стал думать, что поеду в Новую Зеландию сам по себе и, может быть, сниму все на телефон. Но Майк хотел не этого. Он хотел, чтобы все было сделано как следует. И я делал все как следует. А это требовало денег. Не то чтобы очень много, но много больше, чем было у меня. Я все больше злился, расстраивался и разочаровывался из-за своей неспособности собрать деньги на фильм оттого, что я не смогу исполнить желания Майка. Но мы здесь. Наконец. Это происходит на самом деле.

Я скручиваю сигарету, чувствую, как слезы наворачиваются на глаза. Почти пора. Надо уходить. Оставаться здесь, не двигаясь вперед, – плохая привычка. Я застыл, залип в этой стадии горя, из которой не могу выбраться.

Не хочу уходить. Не хочу оставлять Майка. И еще я дико нервничаю. Не представляю, что меня ждет в Новой Зеландии, но там точно будет много всего страшного. Много всего, что выставит меня на посмешище. И еще много всего, что заставит меня против воли столкнуться со своими эмоциями, которые так притуплены сейчас. Но самое главное, я надеюсь, много всего, что вернет мне Майка, хоть на один миг. Не могу передать, как я жажду услышать его голос в тексте списка. Не хочу ехать, но хочу поехать. Все сложно, ясно?

Спасибо, Майк! Спасибо за список желаний! Спасибо, что выдернул меня отсюда, что послал меня в эту жуткую поездку. Спасибо, что оставил мне способ вернуться к тебе.

«Спасибо, Майк», – говорю я вслух. Я встаю и запахиваю потуже куртку, старую зеленую куртку Майка, она охватывает меня, как его объятия. Мне пора спускаться с горы. Надо успеть на поезд в Лондон.

Уходить тяжело. Тяжело избавляться от привычки. Если бы поиск денег для фильма занял на год больше, я бы еще год приходил сюда каждый день. Это тяжело. А ведь еще и за парковку вынь да положь два фунта каждый день!

«Пока, Майк!» – я отворачиваюсь и начинаю спускаться, и у меня текут слезы от радости в предвкушении грядущего путешествия и от горя, что я покидаю это место. Покидаю Майка.

Часть вторая
Туда и обратно

Бегииите!

Сейчас 3:57 утра. Не уверен, что я спал, но если и спал, то урывками. Через несколько часов я встану и отправлюсь в Хитроу, а оттуда в Новую Зеландию через Лос-Анджелес. Это происходит на самом деле.

И я дико нервничаю.

Рассвело, и я выкуриваю утреннюю сигарету с вечно холодным кофе. Солнце вышло, но очевидно, что здесь еще зима. Как бы то ни было, я хотя бы лечу в лето.

Дрю, с которым я познакомился накануне вечером в наших апартаментах возле аэропорта (выглядит милым, хотя ему не мешало бы подстричься), включает камеру. Одной из множества тревог, поднявших меня этой ночью, была тревога о том, каково будет все делать на камеру. До сих пор мы максимум снимали чудачества друг друга на телефон, как в Авориазе. А теперь мы снимаем настоящий фильм, делаем наконец то, чего хотел от меня Майк. А я ведь так и не пошел в зал.

Меня снимали несколько раз, но я всегда тщательно готовился к этому, будь то интервью в студии, конференция или речь для прессы, как во время премьер «Властелина Колец» и «Хоббита». Ты знаешь, когда это будет, знаешь заранее, какие вопросы тебе могут задать, и знаешь, что это продлится недолго. В темноте бессонной прошлой ночи я представлял себе, каково это, когда тебе навязчиво и не по делу тыкают в лицо камеру – вот эту самую камеру. Но все оказалось не так страшно. Это всего лишь Дрю, этот бородатый паренек. Какая разница, что он делает? Я просто помахал ему, чего он от меня, может быть, и не ждал, но скажем честно – меня переполняет волнение в ожидании возвращения в Новую Зеландию.

С другой стороны, ему нужно не так много установочных кадров. Список желаний все равно не начнется, пока мы туда не доберемся. Эй, и как я сажусь в такси тоже надо снять, ты что не снимаешь?

Вот и Хитроу. Я смотрю на телефон. Поездка заняла сорок минут, а кажется, пролетела за две. Мы выгружаем багаж и все принадлежности для съемок и идем в терминал 2. Сняли еще несколько бессмысленных установочных кадров и как я иду.

Меня проводят в зону регистрации. Там довольно тихо, ни толпы, ни очередей. Я подхожу и вижу – кто-то знакомый. Рокси. Какова была вероятность? Кидаюсь к ней и заключаю ее в объятия. Рокси работает проводницей в Air New Zealand¹¹. У нас есть общие друзья в Лос-Анджелесе, и мы встречались в этом городе несколько раз, когда она бывала там проездом. Просто потрясающе встретить ее здесь!

Пока регистрируют наш багаж и тщательно проверяют документы, я взволнованно объясняю Рокси, что я здесь делаю. Краем глаза замечаю, что Дрю водрузил на плечо камеру и направил ее на нас. Это уже перебор, дружище, – я просто болтаю со старой подругой.

– Ладно, у меня тут есть кое-что для тебя, Ройд, – совершенно неожиданно заявляет Рокси. Кажется, ей неловко, и это меня не удивляет.

Не думаю, что ей нравится, что ее снимают.

– Что же? – спрашиваю я, стараясь не замечать камеру.

– Это от Майка, – она разворачивает записку и принимает официальный вид, в свой форме проводницы, шапочка и все такое.

Майк.

Как я не догадался? Вот почему Дрю снимает. Рокси прекрасно знала, почему я здесь. Вот обманщики!

«В прошлый раз, когда мы были в Новой Зеландии, – начинает она и уже эти несколько первых слов вызывают во мне бурю эмоций, – мне было трудно ходить и приходилось опираться на трость». Майк. «Проникнись духом этого путешествия, нарядившись Гэндальфом». Что на этот раз сделай?

«Вживись в роль. Говори всем, что они не пройдут, и преграждай им путь волшебным посохом», – кончает читать Рокси, на ее лице играет сочувственная улыбка.

Я уже плачу.

Настоящими слезами. Что бы вы ни думали, прочтя все, что вы уже прочли, сам по себе я не плакса. До болезни Майка я вообще редко плакал. Я не из тех, кто выставляет эмоции напоказ и легко начинает плакать.

Прежде чем уехать из Уэльса, я пообещал себе, что, что бы ни происходило в этом, надеюсь, волшебном путешествии, я останусь самим собой. Я не хочу играть на камеру (за исключением тех случаев, когда я валяю дурака) или изображать эмоции, которых не испытываю. Я плакал в машине перед своим домом в тот день, когда Майку поставили диагноз. Плакал на его похоронах. И иногда плакал, когда оставался один. Это все. Я не мог справиться с этим кошмаром и ненавидел моменты, когда теряю контроль над своим горем. Поэтому я подавил его в себе. Затолкал внутрь. И еще минуту назад был уверен, что слез во мне не осталось.

Я, конечно, не рыдаю в голос, но это меня сильно тронуло. Эти первые слова: «В прошлый раз, когда мы…» Даже не упоминание трости Майка. Просто его слова. О нем и обо мне. О нас вместе. Как же я перешел от Мистера «Я Не Плачу» к тому, что мои слезы запечатлевает для потомков камера документалиста? Обычно, если меня захватывают эмоции, моя первая реакция – спрятаться где-нибудь в уголке. Точно не стоять посреди терминала перед толпой незнакомцев и сотрудников аэропорта.

Я старательно вытираю щеки, пытаюсь вернуть слезы в слезные каналы, залить обратно в себя. Хватит. Но я способен думать только о Майке. И… минуточку… Что надо сделать?

Я должен нарядиться Гэндальфом!

Мама прочла нам «Хоббита», когда мне было лет девять. Буднично. Не было такого чувства – «вы должны слушать эту книгу очень внимательно, потому что ее написал ваш прадедушка». Для нас, как и для нее, это была просто очередная книга, которую она сняла с книжной полки, хотя, думаю, она испытала при этом фамильную гордость, которую в свое время испытал и я, когда читал эту книгу Стори. Тогда же, в детстве, я смутно понял, что ее написал какой-то наш родственник, но мы точно относились к нему не с большим пиететом, чем к любому другому родственнику, так что этот факт меня мало занимал.

Другое дело – мой первый день в старшей школе. Мой учитель непонятно зачем поставил меня перед всем классом и представил как правнука человека, чью книгу мы будем проходить в этом году. «Хоббит». Я понятия не имел, зачем нам проходить книгу, которую написал какой-то мой родственник. Я даже не знал, что о ней вообще кто-то, кроме нас, слышал. И совершенно не мог понять, зачем меня надо выделять из всех и унижать перед целым классом незнакомцев. Зато я начал понимать, что эта книженция нечто большее, чем я думал раньше.

Будучи подростком, я впервые услышал об обществе толкинистов. Это общество существует более полувека и возникло из литературного фандома работ Толкина. Дж. Р. Р. Толкин сам стал первым председателем общества, а после его смерти этот титул перешел его дочери, Присцилле. Каждый год это общество собирается в Оскфорде на мероприятие, которое они называют «Оксонмут». «Оксон» от Оксфорда, где Толкин учился и преподавал. «Мут» – саксонское слово, означающее что-то вроде собрания. В целом «Оксонмут» был и остается собранием фанатов для обсуждения его многочисленных произведений, поглощения тонны пива и вина и тусовок в «Птичке с Младенцем¹²», где он сам любил выпить пинту-другую. В наше время общество посвящено также фильмам, но, когда я был подростком, все было только про книги.

Мама с папой стали брать меня и Мэнди (и Майка, когда он достаточно подрос) в Оксфорд на «Мут» каждый год, и мы останавливались в скромном домике Присцы в Саммертауне. Присца (как я называю свою двоюродную бабушку Присциллу) произносила перед собравшимися гостями ироничную речь, и они покатывались от смеха. А в воскресенье она устраивала у себя дома что-то вроде дня открытых дверей для новых членов общества. В мои обязанности обычно входило обслуживать гостей за барной стойкой (то есть выставленным около гаража складным столом, на который выставляли красное и белое вино). И конечно, когда никто не видел, я сам дегустировал все, до чего мог добраться!

В более старшем возрасте мы стали принимать больше участия и в вечерних мероприятиях. Я видел фанатов, ряженных в персонажей книг, их бои на мечах и все шалости жителей Средиземья. С каждым годом до меня все лучше доходило, каких масштабов достигает фандом. Видя этих людей, съезжающихся сюда со всего света, я стал понимать, как далеко, широко и глубоко простирается любовь к произведениям Толкина. Уверен, что если и существует книга, которую продали в большем количестве экземпляров, чем «Властелин Колец», то это Библия, и то, вероятно, потому, что отели не имеют обыкновения класть книгу Толкина в каждый номер. А может, и следовало бы.

Мы даже стали сами устраивать «Летние Муты» на нашей маленькой ферме в Уэльсе, и толкинисты приезжали провести с нами длинные июльские выходные. Они ставили палатки на поле, ходили собирать грибы, жгли костры и рассказывали истории. Еще они запускали фейерверки и устраивали костюмированные бои на мечах. Будучи подростком, я веселился от души. Моим любимым персонажем был, без сомнения, Арагорн. Так что я принимал участие в сражениях на мечах, а потом воровал у толкинистов пиво и вино и напивался с друзьями… Только не поймите неправильно, я не злостный алкогольный вор, я просто авантюрист!

Постоянные члены общества должны были выбрать прозвище из книг Толкина, под которым их знали остальные, и один старикан присвоил себе Гэндальфа. Он триумфально въезжал на мотоцикле с коляской, нагруженной фейерверками, и устраивал фантастическое зрелище на полях вокруг нашей фермы. А под конец бывал такой пиротехнический взрыв, что уши закладывало, пока сам он взвивался в воздух. Когда все уходили, я старательно соскребал остатки пороха, а потом с ликованием подносил к ним спичку.

Я обожал «Муты». Я привык к фандому и чувствовал себя непринужденно и весело в этом окружении. Но если не считать этих ежегодных мероприятий, мы не особенно пересекались. В подростковом возрасте я иногда приходил в книжные магазины, где меня не знали, смотрел на ряд книг и испытывал неосознаваемое теплое чувство: гордость от понимания, что их написал мой прадед.

И вот теперь я должен нарядиться в одного из его центральных персонажей. Это просто унизительно! Нет, я, конечно, принимал участие в фанатских мероприятиях разного рода, но никогда не наряжался на них. Это для других, для актеров. Если я когда в жизни и перевоплощался, то максимум в Адама Анта или в Джокера в исполнении Хита Леджера. Я, например, люблю супергероев, но мне и в голову не придет нацепить на себя костюм Супермена, или Человека-Паука, или еще кого из них. Да ни за что! И, конечно, я не стану наряжаться Гэндальфом.

Гэндальф! Какая великая задача! Как умно со стороны Майка! Отличное начало путешествия.

Один из продюсеров (я думал, что он приехал, просто чтоб меня проводить) вручает мне большой пакет. «Это настоящий костюм Иэна Маккелена из фильма, так что поосторожней с ним», – говорит он.

Что, простите?

«А, и еще вот это! – он протягивает контейнер в форме трубки в восемь футов длиной. – Это настоящий посох Иэна Маккелена». В фильме будет смотреться великолепно!

Смотрелось бы.

Выясняется, что оператор Дрю, должно быть, объявлен в розыск на территории США. Или наоборот, они крайне не хотят его разыскать. Бог знает, что он сделал или чего не сделал, но его ESTA (электронная система авторизации поездок) каким-то таинственным образом оказывается недействительной. Ему не разрешается даже совершить простую пересадку в Лос-Анджелесе по дороге в Новую Зеландию.

«Чтоб тебя, Трамп», – последнее из его ворчания, что я слышу, проходя через контроль в зал ожидания. Он же вместе с продюсером плетется в кассу поискать, как еще можно долететь до Новой Зеландии. Уверен, с ним все будет нормально. Да и, честно говоря, это избавляет меня от необходимости почти целый день сидеть с ним в самолете и «узнавать его получше». Да все со мной в порядке! Просто я – это я. Не силен я в знакомстве с новыми людьми. И терпеть не могу это чувство, что ты обязан открыть душу. Хотя, по правде говоря, Дрю не громкий, не самонадеянный, не из тех «я-всегда-рядом» людей, от которых я шарахаюсь. Он полностью поглощен камерой и аппаратурой, и, мне кажется, мы сможем поладить. Время покажет.

А пока я должен надеть костюм сэра Иэна Маккелена и меня даже некому будет снимать. «Шоу должно продолжаться». Меня отвели в отдельное маленькое помещение около зала ожидания, так что мне есть где переодеться. Не могу поверить, что мне дали настоящий костюм и настоящую трость! Питер Джексон должен был лично дать разрешение отослать их мне. Какой прекрасный жест. И какое проявление доверия!

Значит, Питер (а может быть, он один из всех моих знакомых в Новой Зеландии) входит в число тех, кто знает, что я начинаю путь. Что я полностью исполняю волю Майка и все желания из его списка.

Когда Майк умер, я мало с кем говорил. Я не рассказывал об этом людям. Но новость о его смерти разлетелась мгновенно, и мы получили огромный поток поддержки от сообщества толкинистов, людей, работавших над фильмами, фанатов, наших с Майком друзей и тех, кто видел Майка лишь мельком, но сразу почувствовал в нем родственную душу. Питер и его жена Фрэн прислали огромный букет. А теперь еще и это. Костюм Гэндальфа.

Майк-то, само собой, имел в виду, что я должен сходить в магазин костюмов и найти себе волшебный прикид – узкое серое одеяние, сказочную шляпу и дурацкую ватную бороду. Такого он и представить себе не мог. Я надеваю узкие серые кальсоны и натягиваю на плечи подтяжки. Так, мантию надеть через верх, а шляпу… ах, какая шляпа! Унизительно или нет, но хотя бы будет красиво.

Нервы на пределе. Я должен выйти и показаться людям в таком виде. Я должен выступить. Стыдоба. Хорошо хоть эти люди не знают, что я Толкин. Вот тогда вышло бы и правда неловко. Подумаешь, успокаиваю я себя. Все в порядке. Я напоминаю себе, что больше не слушающееся тело Майка тоже стало для него костюмом, который пришлось носить. Без выбора, без контроля, и снять его он не мог. А я хотя бы через какое-то время смогу скинуть эту колдовскую личину и снова стать собой. Ладно, сделаем это. Я не просто переодеваюсь в Гэндальфа. Я стану Гэндальфом.