Kitabı oku: «Отважные мореплаватели», sayfa 7
IX
Как бы ни было велико личное горе миллионера, да и вообще всякого трудящегося человека, оно не может заставить его бросить дела. Гарвей Чейне, отец, выехал в июне месяце навстречу своей жене, которая возвращалась сломленная горем, близкая к помешательству: день и ночь ей мерещилось, что она видит, как сын её тонет в море. Муж окружил её врачами, учёными сиделками, массажистками – ничто не помогало. М-с Чейне тихо лежала и стонала или целыми часами говорила о своём мальчике со всяким, кто хотел слушать её рассказы. У неё не было никакой надежды. Никто не мог её утешить. Ей только хотелось знать, по крайней мере, одно: ушибся ли он, когда упал в море. Муж зорко следил за нею, чтобы она не произвела этот эксперимент лично. Сам он говорил мало о своём горе и даже как-то не сознавал, насколько оно глубоко, пока раз не поймал себя на вопросе: «К чему все это?» – в то время как отмечал что-то на памятном листке своего календаря.
Прежде он всегда лелеял мысль, что когда-нибудь, когда он окончательно приведёт в порядок свои дела, а Гарвей закончит курс училища, он сделает сына своим компаньоном, и они будут работать сообща. Но сын его умер, утонул в море, как швед-матрос с одного из крупных пароходов Чейне, шедших с грузом чая. Жена тоже была чуть не при смерти. Самого его сживала со свету целая армия докторов, сестёр милосердия и просто сердобольных женщин. Его измучили также капризы бедной женщины, не находившей покоя своей мятущейся душе. Все это отразилось на нем и сокрушало его энергию.
Он отвёз жену в свой новый замок в Сан-Диего, где она заняла со своим штатом целый флигель. Сам Чейне целыми днями просиживал со своим секретарём на веранде. Четыре западных железнодорожных компании вели конкурентную борьбу, в которой принимал участие и Чейне. На его предприятии в Орегоне рабочие устроили стачку. Законодательная палата Калифорнии тоже объявила войну предпринимателям.
В былое время он не ждал бы вызова и вёл бы энергичную борьбу. Теперь он сидел безучастно, надвинув низко на лоб мягкую чёрную шляпу, сгорбившись, устремляя взор то на свои сапоги, то на китайские джонки, плавающие в заливе, и машинально отвечал на вопросы, которые ему задавал секретарь, вскрывавший утреннюю почту. Тут же, у телеграфного аппарата, сидела молодая девушка.
Чейне высчитывал, сколько будет стоить полная ликвидация его дел. Он мечтал переехать в одно из своих имений в Колорадо, в Вашингтоне или Южной Каролине и там забыть о постигшей его трагедии.
Машинка внезапно перестала стучать. Девушка взглянула на секретаря, а тот побледнел как полотно.
Он передал Чейне телеграмму из Сан-Франциско:
«Взят на рыбачью шхуну „Мы здесь“ после того, как упал с парохода на Отмелях. Жду денег и инструкций в Глостере, у Диско Тропа. Телеграфируйте, что делать и как здоровье мамы. Гарвей Чейне».
Прочитав это, отец выронил депешу из рук, приник головою к столу и тяжело задышал. Секретарь побежал за доктором м-с Чейне. Когда доктор пришёл, Чейне ходил по комнате взад и вперёд.
– Что вы думаете об этом? Возможно ли это? Есть ли в этом смысл? Я ничего не понимаю! – восклицал он.
– Я понимаю, – отвечал доктор, – что я потеряю мой гонорар, семь тысяч долларов в год. Вот и все! – Он вспомнил о своей утомительной нью-йоркской практике, которую бросил по просьбе Чейне, и возвратил ему депешу.
– Как вы думаете, можно ли сообщить ей об этом? Или, может быть, это обман?
– Какова могла бы быть цель обмана? – спросил, в свою очередь, доктор. – Наверное, это писал ваш сын!
В комнату вошла горничная-француженка:
– М-с Чейне просит вас сейчас же к ней: она беспокоится, что вам дурно! – сказала она.
Владелец тридцати миллионов покорно встал и последовал за Сюзанной. С верхней площадки лестницы послышался высокий женский голос:
– Что случилось?
Крик, вырвавшийся у м-с Чейне и пронёсшийся по всей анфиладе комнат огромного дома, когда муж довольно неосторожно рассказал ей новость, не поддаётся описанию.
– Ничего, – успокаивающе сказал доктор секретарю. – Современная медицинская литература учит, что от радости не умирают!
Тотчас же было дано распоряжение по телеграфу, чтобы был приготовлен особый поезд для владельца железных дорог Чейне. Весть о выезде миллионера облетела все ветви железной дороги от Лос-Анджелеса до Бостона и Барстова, от Южной Каролины до Атчисона, Топеки, Санта-Фе и Чикаго, чтобы везде были готовы поезда, путь свободен, и частный экстренный вагон «Констанция», названный так в честь жены миллионера, мог как можно быстрее, без задержек и остановок, пролететь две тысячи триста пятьдесят миль. Пущено было в дело шестнадцать локомотивов, шестнадцать лучших машинистов и столько же кочегаров были экстренно призваны. Для перемены паровозов приказано было затрачивать не более двух с половиной минут, для возобновления запаса воды – три минуты и столько же – для запаса углём. «Распорядитесь, чтобы приготовлены были резервуары, потому что Гарвей Чейне спешит, спешит… спешит…» – неслось по телеграфным проводам. «Поезд должен идти со скоростью сорок миль в час. Расстелите ковёр-самолёт, чтобы пролететь пространство от Сан-Диего до Чикаго. Скорее! О, скорее!..»
– Жарко будет, – сказал Чейне жене, когда они в воскресенье утром выехали из Сан-Диего. – Мы поедем очень быстро, мамочка, как только можно быстро. Ну, зачем ты надела перчатки и шляпку? Лучше бы ты прилегла и приняла лекарство. Я бы предложил тебе сыграть партию в домино, но сегодня воскресенье!
– Мне хорошо, очень хорошо. Если я сниму шляпку, мне будет казаться, что я не в дороге и никогда не доеду до места!
– Попробуй заснуть, мамочка. Ты и не заметишь, как мы приедем в Чикаго!
– Но мы ещё только в Бостоне. Ах! Прикажи им поторопиться!
Шестифунтовые двигатели отбивали такт, быстро мчась из Сан-Бернардино, через Могавские степи. Степь дышала раскалённым воздухом. Затем началась такая же знойная холмистая область. Повернули на восток, к реке Колорадо. Было томительно жарко. М-с Чейне лежала со льдом на голове. Дальше потянулись под раскалённым небом леса и каменоломни. Угольки, вылетавшие из трубы паровоза, стучали по крыше вагона. За бешено вертящимися колёсами летел вихрь пыли. Запасная поездная прислуга сидела и ждала очереди. Чейне, не зная, куда деваться, пошёл к этим простым людям, кочегарам и машинистам, и начал рассказывать им о своём сыне, которого считал погибшим, но который спасся. И они радовались вместе с ним и предлагали прибавить ходу. И поезд нёсся все с большей и с большей скоростью, пока, наконец, главный начальник движения не запротестовал против такой скорости, находя её опасной.
А м-с Чейне лежала в своём вагоне-будуаре, слегка стонала и просила мужа приказать поторопиться. Вот уже пески и скалы Аризоны остались позади. Наконец, треск приводов зубчатых колёс и визг тормозов возвестили о прибытии в Кулидж, место Континентального разветвления.
В Альбукерке поезд перевели в Глориетту; он прошёл через Ратонский туннель и Додж-Сити. Здесь Чейне случайно попала в руки газета, в которой он прочитал известия о сыне. Какой-то репортёр интервьюировал Гарвея. По его словам, это был действительно сын железнодорожного туза Чейне. Сообщение это несколько успокоило м-с Чейне, но она все продолжала просить доставить её поскорее до цели путешествия. Как вихрь, пронеслись они мимо Никерсона, Топеки и Марселина. Теперь уже чаще стали попадаться на пути города и деревни. Они ехали среди более населённых мест.
– Я ничего не вижу на циферблате. У меня глаза болят. С какой скоростью едем мы теперь?
– Очень быстро. Быстрее и незачем: мы приехали бы слишком рано, и нам все равно пришлось бы ждать другого поезда!
– Мне все равно. Мне только приятно сознавать, что мы двигаемся вперёд. Сядь и говори мне, сколько миль мы проезжаем!
Чейне сел и стал считать мили по мере того, как они продвигались вперёд. Локомотив жужжал, как гигантская пчела, и мчался вперёд. А м-с Чейне все ещё находила, что они едут недостаточно быстро. Был август месяц. В вагоне было жарко и душно. Часовые стрелки, казалось, не двигались. Ах! Когда же, наконец, они будут в Чикаго?
После сильного волнения у большинства людей, особенно же у мальчиков, появляется аппетит. Они спустили шторы и устроили пир по случаю возвращения блудного сына, наслаждались своим счастьем, в то время как поезда с шумом и свистом проносились мимо них. Гарвей пил, ел и без умолку говорил, рассказывая о своих приключениях. Когда одна из его рук оказывалась свободной, мать брала её и нежно гладила. Голос Гарвея возмужал от жизни на воздухе. Руки у него стали жёсткие и грубые. От его синей куртки и резиновых сапог пахло треской.
Отец, привыкший оценивать людей одним взглядом, проницательно смотрел на сына. Он не замечал, чтобы пребывание среди рыбаков дурно отразилось на сыне. Он должен был признаться, что до сих пор мало знал своего сына, но все же он помнил его заносчивым, вечно всем недовольным подростком, который к старшим относился без всякого уважения, постоянно мучил и заставлял плакать свою мать, пользовался репутацией весёлого шалопая среди жителей гостиниц и посетителей ресторанов. Между тем этот воспитанный среди рыбаков юноша замечательно стоек в своих убеждениях; он смотрит открыто и уверенно; со старшими говорит с уважением. Кроме этого, видно было, что перемена эта в Гарвее произошла навсегда, что характер его окончательно установился.
«Кто-то переломил его, – подумал Чейне. – Констанция никогда бы этого не позволила. Даже путешествие по Европе не могло бы принести ему такой пользы!»
– Но почему же ты не сказал этому… кажется, Тропу, кто ты такой? – допрашивала мать, когда Гарвей успел рассказать историю своих приключений, по крайней мере, дважды.
– Диско Троп, милая. Это самый лучший из людей, которые когда-либо ступали по палубе. Это имя я запомнил твёрдо, до остальных мне дела нет! – сказал Чейне-отец.
– Почему ты не велел ему довезти тебя до берега и высадить? Ты ведь знал, что папа озолотит его!
– Знал, но дело в том, что он принял меня за помешанного. Кажется, я имел неосторожность назвать его вором, потому что не нашёл у себя в кармане бумажника с деньгами!
– Матрос нашёл его в ту ночь у флагштока! – вздохнула м-с Чейне.
– Теперь все объясняется. Впрочем, я нисколько не обвиняю Тропа. Потом я сказал ему также, что не желаю работать, и он так ударил меня, что у меня из носу потекла кровь, как у зарезанного барана!
– Мой бедный мальчик! Они, должно быть, ужасно дурно обращались с тобой?
– Нет, ничего. Это меня образумило!
Чейне похлопал сына по колену. Он ему был теперь милее и дороже, чем когда-либо. Он не узнал в нем прежнего Гарвея. Даже глаза у мальчика светились каким-то новым, ясным светом.
– Ну, потом старик назначил мне десять с половиной долларов в месяц жалованья. Теперь он мне заплатил половину. Я не могу похвастать, что мог исполнить работу, как взрослый рыбак, но умею править лодкой не хуже Дэна, не боюсь тумана, могу управлять шхуной, когда ветер не особенно силён, закинуть невод, знаю все снасти, до поздней ночи могу складывать солёную рыбу. Да вы и не подозреваете, с какой массой работ можно ознакомиться за десять с половиной месяцев!
– Моё ученье продолжалось восемь с половиной месяцев, – сказал отец.
– Как это? Ты мне никогда не рассказывал, отец.
– Ты никогда и не спрашивал, Гарвей. Если хочешь, когда-нибудь расскажу. А теперь попробуй-ка вот этих оливок!
– Троп говорит, что полезнее всего на свете посмотреть, как трудятся и зарабатывают хлеб другие люди. А все-таки приятно обедать за хорошо сервированным столом! Не подумайте, что нас плохо кормили. На нашей шхуне еда была лучше, чем на всех других шхунах с Отмелей. Диско кормил нас прекрасно. Он чудесный человек. Был ещё там его сын и мой товарищ Дэн; дядя Сальтерс, знаток по части удобрения, он любил читать Книгу Иосифа. Сальтерс и сейчас убеждён, что я помешанный. Был там ещё бедненький Пенн, тот помешан на самом деле. Вы не должны упоминать при нем Джонстоуна, потому что… Ах! Вы непременно должны познакомиться с Томом Плэтом, Долговязым Джэком и Мануэлем. Мануэль спас мне жизнь. Жаль, что он португалец. Говорит он мало, но очень любит музыку. Он увидел, что меня несло течением, и выловил меня из воды!
– Удивляюсь, как все это не потрясло твоей нервной системы! – сказала м-с Чейне.
– Отчего бы, мама? Я работал, как лошадь, ел за двоих и спал как убитый!
Дальше нервы м-с Чейне не выдержали, так как она представила себе сына среди морских волн. Она пошла в свой будуар, а Гарвей остался с отцом и стал рассказывать ему, как многим он обязан рыбакам.
– Можешь быть уверен, Гарвей, что я сделаю все, что могу, для этих людей. Из твоих слов я вижу, что они очень хорошие люди!
– Лучшие из всего рыбачьего флота, отец. Ты можешь справиться в Глостере, – сказал Гарвей. – Но Диско до сих пор убеждён, что я был сумасшедшим, и что ему удалось вылечить меня. Дэн – единственный, которому я рассказал все о вас, о наших поездах, обо всем, но я не уверен, что и Дэн всему этому верит. Я хочу удивить их завтра. Нельзя ли нашему поезду «Констанция» проехать через Глостер? Мама все равно, кажется, не будет в состоянии никуда ехать завтра, да и нам завтра предстоит выгрузить шхуну. Вуверман купил у нас рыбу. Мы возвратились с Отмелей первые и продали рыбу по двадцати пяти долларов за центнер. Мы выдержали характер, пока он не дал настоящей цены: им нужна треска!
– Ты хочешь идти завтра на работу?
– Я обещал Тропу. Я буду смотреть, когда будут вешать рыбу. Вот квитанционная книжка! – Он вытащил засаленную записную книжку и заглянул в неё не без сознания собственного достоинства. – Осталось, по моему расчёту, всего девяносто четыре центнера!
– Найми кого-нибудь за себя! – предложил Чейне.
– Невозможно. Я всегда вёл счета на шхуне. Троп говорит, что я способнее Дэна по счётной части. Троп – человек справедливый!
– Но как же ты поедешь туда, если я не прикажу отправить «Констанцию»?
Гарвей посмотрел на часы. Было двадцать минут двенадцатого.
– Тогда я просплю до трех часов утра, а потом пойду на товарный поезд, на котором нам – рыбакам – разрешено ездить бесплатно!
– Это тоже способ. Но я думаю, можно будет доставить тебя и на «Констанции» не позже, чем если бы ты ехал с товарным поездом. Ложись спать!
Гарвей сбросил сапоги, растянулся на диване и заснул раньше, чем отец успел погасить электричество. Чейне долго смотрел на лицо сына, который спал, закинув одну руку за голову. Он думал, и, между прочим, ему пришла мысль, что он, пожалуй, был по отношению к сыну небрежным отцом.
– Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь, – сказал он. – Сын, пожалуй, подвергался большей опасности, чем утонуть. Но, кажется, этого не случилось, и я не знаю, как отплатить за все Диско Тропу!
Утром в окна повеяло свежим ветерком. «Констанцию» прицепили к товарному поезду, ехавшему в Глостер, и Гарвей отправился на работу.
– Опять он упадёт в море и утонет! – с горечью сказала мать.
– Ну, поезжай с ним и брось ему спасательный канат. Ведь ты никогда не видела, как он зарабатывает на хлеб! – сказал отец.
– Какие пустяки! Разве можно ожидать…
Они шли мимо магазинов, где были вывешены вощанки и другие предметы, необходимые для рыбаков, к пристани Вувермана, где стояла на якоре с развевающимся флагом шхуна Тропа. Все были заняты. Диско стоял у люка и смотрел, как Мануэль, Пенн и дядя Сальтерс работали у талей. Долговязый Джэк и Том Плэт наполняли корзинки рыбой, а Дэн передавал их. Гарвей стоял с квитанционной книжкой и записывал.
– Готово! – раздавались голоса в трюме.
– Поднимай! – кричал Диско.
– Ух! – говорил Мануэль.
– Вот как! – отзывался Дэн, принимая корзину.
Затем раздавался голос Гарвея, подсчитывавшего количество выгруженного товара.
Когда всю рыбу выгрузили, Гарвей прыгнул с шестифутовой высоты на палубу, чтобы поскорее вручить Диско счета.
– Сколько всего, Гарвей? – спросил Диско.
– Восемь шестьдесят пять. Три тысячи шестьсот семьдесят шесть с четвертью долларов. Вот если бы мне столько жалованья получить!
– Что же, Гарвей, ты стоишь такого жалованья!
– Кто этот мальчик? – спросил у Дэна Чейне-отец.
– Да как вам сказать, это в некотором роде добавочный груз, – ответил ему Дэн. – Мы его выловили из воды на Отмелях – он тонул, упав с парохода. Он был пассажиром, а теперь стал рыбаком!
– Что же, он зарабатывает себе на хлеб?
– Ещё бы. Отец, вот этот господин спрашивает, заслуживает ли Гарвей своё содержание. Да не хотите ли перейти на шхуну? Мы приставим сходни!
– Очень хотел бы. Не оступись, мамочка, осторожнее!
Женщина, которая неделю тому назад лежала беспомощная и больная, теперь быстро сошла по сходням на палубу шхуны.
– Вы интересуетесь Гарвеем? – спросил Диско.
– Да!
– Он славный малый. Вам рассказывали, как он к нам попал? Когда мы его взяли на шхуну, у него было, кажется, какое-то нервное расстройство. Теперь он здоров. Пожалуйста, войдите в каюту. Сегодня в ней беспорядок, но все же милости просим, загляните. Эти каракули на дымовой трубе – это наши памятные записи!
– Он спал здесь? – спросила м-с Чейне, садясь на сундук и разглядывая беспорядочно раздвинутые скамейки.
– Нет, он спал в носовой части шхуны. Гарвея, как и своего сына, я могу упрекнуть только в одном, что они иногда дрались, да ещё потихоньку таскали у повара пироги!
– Гарвей вёл себя хорошо, – сказал дядя Сальтерс, спускаясь по трапу. – К старшим, знающим побольше его, особенно в том, что касается земледелия, он относился почтительно, но иногда Дэн соблазнял его своим дурным примером!
В это время Дэн отплясывал на деке какой-то воинственный танец. Гарвей шепнул ему что-то утром.
– Том, Том! – громким шёпотом кричал Дэн в люк. – Приехали родители Гарвея. Они разговаривают в каюте с отцом, а он и не подозревает, кто они такие. Она – прелесть, а он – вылитый портрет Гарвея.
– Разве ты веришь его рассказам о запряжённой четвёркой коляске? – спросил Долговязый Джэк, вылезая из трюма, весь покрытый солью и рыбьей чешуёй.
– Я давно знаю, что это все правда, – отвечал Дэн. – На этот раз отец ошибся!
Они вошли в каюту как раз в то время, когда Чейне сказал:
– Очень рад, что у него хороший характер, потому что он – мой сын!
Диско раскрыл рот и с изумлением смотрел то на Чейне, то на его жену.
– Я получил от него телеграмму в Сан-Диего четыре дня тому назад, и вот мы приехали!
– В заказном поезде? – спросил Дэн. – Он говорил мне, что у вас есть особые вагоны!
– Да, в особом поезде!
Дэн торжествующе взглянул на отца.
– Он ещё рассказывал, будто бы катался в запряжённой четвёркой пони коляске, – сказал Долговязый Джэк. – Правда ли это?
– Очень может быть, – отвечал Чейне. – Была у него коляска, мамочка?
– Кажется, была, когда мы были в Толедо! – ответила мать.
– О! Диско! – Долговязый Джэк свистнул и больше ничего не сказал.
– Я вижу, что ошибся в своём суждении о Гарвее, – сказал Диско. – Я не оправдываюсь перед вами, м-р Чейне: я действительно думал, что мальчик не в своём уме, потому что он сказал странную вещь о деньгах!
– Он мне рассказывал.
– А ещё что-нибудь он вам говорил? Рассказал он вам, что я его раз ударил?
Диско бросил боязливый взгляд на м-с Чейне.
– Как же, – отвечал Чейне. – И мне кажется, что это принесло ему большую пользу!
– Я рассудил тогда, что иначе нельзя. Потом я жалел, но дело было сделано. Пожалуйста, не подумайте, что на моей шхуне вообще дурно обращаются с юнгами!
– Я этого и не думаю, м-р Троп!
М-с Чейне посмотрела на лица окружающих. Гладко выбритое, смуглое лицо Диско дышало железной волей. Лицо дяди Сальтерса обросло всклокоченной бородкой, как у настоящего фермера. Черты Пенна выражали растерянность и безумие. Спокойная улыбка озаряла лицо Мануэля. Долговязый Джэк чему-то страшно радовался. Шрам обезобразил лицо Тома Плэта. С виду все они казались грубыми, но сердце матери чутко, она подошла к ним.
– Скажите, – спросила она, едва сдерживая слезы, – который из вас спас моего сына, кого я должна благодарить, за кого молиться?
– Вот это лучше всякой благодарности! – сказал Долговязый Джэк.
Диско представил, как умел, весь свой экипаж м-с Чейне. А она что-то бессвязно лепетала. Когда ей сказали, что Мануэль первый увидел Гарвея и вытащил его из воды, она чуть не бросилась в его объятия.
– Да как же мне было не вытащить его? – удивлялся Мануэль. – Разве вы не так же поступили бы на моем месте? А? Он славный малый, и я очень рад, что он ваш сын!
– Он рассказал мне, что Дэн – его товарищ! – продолжала м-с Чейне и поцеловала мальчика, который густо покраснел, хотя и без того был достаточно красен.
М-с Чейне обошла всю шхуну, поплакала при виде койки, на которой приходилось спать Гарвею. В кухне она увидела негра-кока и так ласково кивнула ему головой, точно сто лет была с ним знакома. Рыбаки, перебивая друг друга, рассказывали ей о своём житьё-бытьё, а она сидела на скамье, положив ручки в светлых перчатках на жирный стол, и смеялась, как ребёнок.
– Как мы теперь будем жить на шхуне «Мы здесь»? – сказал Долговязый Джэк Тому Плэту. – С тех пор как она побывала здесь, мне будет казаться, что это не судно, а церковь!
– Церковь! – засмеялся Том Плэт. – Вот если бы наша шхуна была хоть немного покрасивее и поудобнее! Леди придётся прыгать по сходням, как курице!
– Значит, Гарвей не был сумасшедшим? – медленно произнёс Пенн, обращаясь к Чейне.
– Слава Богу, нет! – отвечал миллионер.
– Это, должно быть, ужасно – быть помешанным. Не знаю, что может быть на свете ужаснее, разве вот потерять ребёнка. Но сын ваш возвратился к вам. Возблагодарим Бога!
– Ого-о! – окликнул их стоявший на пристани Гарвей.
– Я ошибался, Гарвей! – закричал ему Диско, махая рукой. – Я ошибался на твой счёт. Ты теперь от нас уйдёшь, не правда ли?
– Не раньше, чем получу полный расчёт!
– Ах, да! Я чуть не забыл! – И он отсчитал сумму, которую следовало доплатить Гарвею. – Ты служил хорошо, как был уговор, Гарвей. Ты все делал почти так хорошо, как будто тебя воспитывали…
Диско запнулся. Он не знал, как кончить начатую фразу.
– Не в заказном поезде? – подсказал бесёнок Дэн.
– Если хотите, я вам покажу этот поезд, – сказал Гарвей. – Подите сюда!
Чейне остался на шхуне потолковать с Диско. Все остальные, с м-с Чейне во главе, отправились осматривать вагоны. При виде этого нашествия горничная-француженка закричала от испуга. Гарвей показывал вагоны своим друзьям молча. Так же молча осматривали они тиснёную кожу, которой были обиты стены, бархатные диваны, серебряные ручки дверей, зеркала, столики с инкрустацией и т. д.
– Я говорил вам, – оправдывался Гарвей, – говорил! – Такова была месть Гарвея, и он наслаждался ею. М-с Чейне угостила своих гостей обедом, во время которого сама прислуживала им. Долговязый Джэк рассказывал потом об этом пире чудеса. От людей, привыкших обедать на оловянных тарелках, под музыку волн и свист ветра, трудно ожидать хороших манер. Потому м-с Чейне была очень удивлена, увидев, как чинно и прилично все они держали себя за столом. Мануэля она охотно взяла бы себе в дворецкие. Том Плэт вспомнил старину, когда офицеры «Orio» принимали на своём корабле даже царствующих особ, и не ударил в грязь лицом. Долговязый Джэк недаром был ирландец: он поддерживал разговор до тех пор, пока все не почувствовали себя как дома.
Отцы между тем толковали, покуривая сигары, в каюте шхуны «Мы здесь». Чейне хорошо видел, что имеет дело с человеком, которому не может предложить денег. Он понимал также, что за услугу, какую оказал ему Диско, нельзя расплатиться деньгами. Поэтому он наблюдал за Диско и до поры до времени молчал о вознаграждении.
– Я не сделал для вашего сына ничего особенного; я только заставил его работать, да научил разбираться в карте берегов, – сказал Диско. – Он гораздо способнее Дэна в этом деле!
– А кстати, что вы рассчитываете сделать из вашего мальчика? – спросил Чейне.
– Дэн – неглупый малый, мне нечего о нем беспокоиться, – отвечал Диско, держа сигару между пальцев. – Когда я умру, ему достанется эта шхуна. Он любит наше дело, и я знаю, что он не намерен бросать его или менять на другое!
– Гм! Вы никогда не были на Западе, м-р Троп?
– Бывал. До Нью-Йорка доходил на шхуне. Ни я, ни Дэн не пользуемся железными дорогами. Тропы любят солёную воду. Я много где бывал на своём веку, но всюду – морем!
– Если Дэн желает быть шкипером, я могу предоставить ему солёной воды, как вы говорите, сколько угодно!
– Каким образом? Я думал, что вы железнодорожный король. Гарвей, по крайней мере, говорил что-то такое!
– Но у меня есть также клиперы для перевозки чая морем из Иокогамы в Сан-Франциско. Шесть из этих кораблей обиты сталью, и каждый вмещает тысячу семьсот восемьдесят тонн.
– Негодный мальчик! Этого он мне никогда не говорил. Между тем это меня заинтересовало бы, конечно, больше, чем его рассказы о железных дорогах и пони!
– Он сам ничего не знал об этих пакетботах.
– Вероятно, такая мелочь его не интересовала?
– Нет, я состою владельцем фрахтовых судов старой линии Маргон лишь с прошлого лета!
– Создатель! – вскричал Диско. – Мне просто кажется, что меня дурачат во всем с начала до конца. Шесть или семь лет тому назад Филь Эргерт ушёл как раз из этого порта штурманом на «Сан Джозе». Его сестра и сейчас живёт в городе. Она читает его письма моей жене. Так эти-то пакетботы принадлежат вам?
Чейне кивнул головой.
– Если бы я знал это, я бы тотчас же повернул свою шхуну обратно в гавань, без единого слова!
– Это было бы хуже для Гарвея!
– Если бы я только знал! Если бы он хоть заикнулся об этих пакетботах, я бы понял. Это хорошие пакетботы. Филь Эргерт говорил мне!
– Очень рад, что заслужил похвалу Филя Эргерта. Он теперь шкипером на «Сан Джозе». Так вот, я хотел знать, не отдадите ли вы мне Дэна на год-другой; может быть, и из него вышел бы шкипер!
– Взять на себя заботу о таком невоспитанном мальчике трудно!
– Я знаю человека, который сделал для меня гораздо больше!
– Это совсем другое дело. Ну, так если хотите, вот как я вам аттестую Дэна – о, я говорю о нем так не потому, что он мне сын! Я знаю, что на Отмелях иное плавание, чем в океане. Однако Дэну вовсе уж не так многому надо учиться. Управлять штурвалом он умеет, а все остальное у него в крови!
– Ну, вот и прекрасно. Эргерт за ним присмотрит. Он сделает один или два рейса в качестве юнги, а потом мы ему дадим лучшую должность. Пусть себе зиму проживёт с вами, а раннею весною пришлите его ко мне. Атлантический океан, правда, не близко!
– Пустяки! Мы, Тропы, все живём и умираем на море!
– Поймите только одно. Если вам захочется повидать сына, скажите только, я уж позабочусь доставить его вам. Это не будет стоить ни одного цента!
– Если бы вы прошлись со мной до моего дома. Мне хотелось бы поговорить с женой. Я уже столько раз ошибался, что теперь мне трудно поверить действительности!
Они скоро пришли к белому домику, перед которым была разбита клумба с настурциями. Они вошли. В гостиной их встретила высокая серьёзная женщина. Глаза её были тусклы, как всегда бывает у людей, которые подолгу смотрят на море, ожидая возвращения близких. Чейне изложил ей свою просьбу, но она согласилась неохотно.
– Море уносит каждый год до ста человеческих жертв из Глостера, м-р Чейне, – сказала она. – Я стала ненавидеть море. Бог создал его не для людей. Ваши пакетботы ходят прямо от места назначения домой?
– Насколько позволяют ветры. Я выдаю премии шкиперам за скорейшую доставку чая, который портится от долгого пребывания на море!
– Когда Дэн был маленький, он любил играть в лавочку и купца. Это подало мне надежду, что он и на самом деле займётся торговлей. Но как только он научился управлять лодкой, все мои надежды рухнули!
– Тут дело идёт о больших кораблях со стальной обшивкой. Помнишь, сестра Филя читала тебе его письма!
– Филь, я знаю, не имеет привычки лгать, но он очень уж смел, как часто бывает с моряками. Если Дэн захочет, м-р Чейне, он может сам согласиться на ваше предложение.
– Она не любит моря, – пояснил Диско. – Я уж и не знаю, как поступить, чтобы не обидеть вас, но, мне кажется, лучше мы вас поблагодарим и откажемся!
– Мой отец, старший брат, два племянника, муж моей сестры погибли в море, – сказала она, печально опустив голову. – Как можно поручиться за это коварное море, когда оно унесло уже столько жертв?
Между тем вернулся домой Дэн и очень охотно согласился на предложение Чейне. Он видел теперь перед собою открытую дорогу к цели. Ещё больше интересовала, однако, Дэна мысль, что он будет стоять на вахте на огромном деке, будет заходить в порты далёких стран.
М-с Чейне, со своей стороны, поговорила с Мануэлем, который спас Гарвею жизнь. Из разговора выяснилось, что денег он не желал. Когда к нему уж очень пристали, он сказал, что может, пожалуй, взять пять долларов на подарок одной девушке. Вообще же, на что ему деньги? Он сыт, табак у него есть, чего же больше нужно? Наконец, он предложил, если уж непременно желают дать денег, употребить их следующим образом: вручить какую-нибудь сумму одному португальскому священнику для передачи бедным вдовам. М-с Чейне не любила католических патеров, но сделала, как было сказано, из желания угодить маленькому смуглолицему человеку.
Мануэль был верным сыном церкви.
– Теперь мои грехи отпущены, – говорил он, – я обеспечен, по крайней мере, на шесть месяцев.
Сказав это, он отправился покупать платок пленившей его красавице.
Сальтерс, взяв с собой Пенна, уехал на Запад и не оставил своего адреса. Он боялся, что миллионеры, чего доброго, заинтересуются его товарищем, а этого он никак не хотел допустить. Он поехал навещать каких-то родственников.
– Не потерплю, чтобы тебя облагодетельствовали богатые люди, Пенн, – говорил он, когда они сидели в вагоне. – Лучше я расколочу шашечную доску о твою голову. Если ты когда-нибудь опять забудешь своё имя – а тебя зовут Прэт, – помни, что ты мой, Сальтерса Тропа, сядь где-нибудь и жди, пока я не приду за тобой!
