Kitabı oku: «Мои молодые годы»

Yazı tipi:

Детство

Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи…
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.

– Где тут погост? Вы не видели?
Сам я найти не могу.
Тихо ответили жители:
– Это на том берегу.

Тихо ответили жители,
Тихо проехал обоз.
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.

Там, где я плавал за рыбами,
Сено гребут в сеновал:
Между речными изгибами
Вырыли люди канал.

Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил…
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.

Новый забор перед школою, Т
от же зеленый простор.
Словно ворона веселая,
Сяду опять на забор!

Школа моя деревянная!..
Время придет уезжать —
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать.

С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.

Николай Рубцов

I

Родина начинается с молока матери, родительского дома, бездонного неба с яркими звездами, малых речек, запаха трав и багульника, живущих с тобой людей и улицы, которую топтали твои ноги.

Наш дом на Карла Маркса, 11 был четырехквартирный, шлакоблочный. В ограде располагалось два одинаковых дома, в которых жили восемь семей: Калашниковы, Лушниковы, Рахманины, Вологдины – в нашем доме, Сенчуковы, Казаковы, Кузнецовы, Матафоновы – в соседнем. Детей хватало: у каждой семьи было по 3–4 ребенка.

Между домами была оградка, в которой стоял главный атрибут совместного жития, – деревянный, на два раздельных очка – туалет. Он располагался напротив ворот на холме, вдалеке, как сторожевой пост.

Дома наши были построены в 1957 году на месте болота, поэтому в нашем небольшом (сотки на три) огороде, примыкающем к квартире, был некоторое время голимый шлак. Но навоз и чернозем, привозимые не один год, сделали свое дело, и через некоторое время у нас появились черви, а с ними и урожай стал расти.

* * *

Площадь ограды без домов была около трех тысяч квадратных метров, где-то 90 на 35. Этого вполне хватало на все игры того времени. Например, на лапту – игру для двух команд, смысл которой довольно прост. Участники команды должны поймать мяч, который битой послал в поле игрок другой команды. Этим мячом нужно стукнуть по любому игроку команды-соперницы тогда, когда он побежит на другую половину поля. Если одна команда попадает мячом в игрока другой, то они меняются местами.

Городки. Из деревянных круглых стволов нарезался с десяток круглых элементов длиной сантиметров по 15. Из них складывался ряд фигур, к примеру, пушка. Игрок брал большую биту или палку и пытался не просто попасть в нее с расстояния 20 метров, а выбить все элементы фигуры с площадки, на которой она располагалась. Выигрывал тот, кто первым выносил битой все элементы всех фигур.

Выжигалка. Самая простая игра, имеющая несколько разновидностей. Во время нее люди становились в круг и кидали мяч друг другу. Один, бедный и несчастный, сидел в центре круга. Ему нужно было поймать мяч, чтобы выйти из него. Лучший вариант игры – когда люди не просто кидают мяч друг другу, а пытаются попасть по несчастному, сидящему в центре.

Еще играли в чехарду. Это игра больше деревенская, но в поселке в нее тоже играли. Она рассчитана на две команды. Игроки первой команды становились друг за другом, сгибаясь так, чтобы их спины были параллельно земле, при этом каждый следующий игрок обнимал за талию предыдущего. Получался длинный мостик из спин. Вторая команда начинала прыгать им на спины. Естественно, сначала прыгали на спины самых дальних игроков, но в итоге получалось, что на тех, кто вставал последним, была самая большая нагрузка. Первой команде весь этот караван тел нужно было донести до определенного места и не упасть.

* * *

Жили мы в двухкомнатной квартире. Вместе с ней у нас в распоряжении был палисадник размером около 8–9 квадратных метров, крыльцо с пятью ступеньками, сени и кладовка. Сразу отмечу, что кладовка была кладовой и по сути. Особенно зимой. В деревянном посылочном ящике, бывало, что и не в одном, хранилось сало; в некоторые ящики мы клали лед и хранили там мясо, чтобы оно не заветривалось; в деревянных бочках лежала замерзшая квашеная капуста, а в больших эмалированных кастрюлях – вкуснейшие мамины калачи и булочки, которые мы грызли, запивая горячим чаем. Но главное, в кладовке с весны до осени можно было спать на деревянной кровати под тяжелым и теплым одеялом. Как же дети любили эту кровать! На нее устанавливали очередь, она была как награда.

В декабре и январе у нас в Чернышевске температура резко опускалась ниже 45 градусов. Бывало, морозы доходили и до 60 градусов, поэтому дверь в квартиру была тяжелая, с утеплителем. Представьте: мы открываем эту дверь и входим в нашу квартиру. Нас встречает массивный порог. Переступив через него, справа мы видим бак с холодной колодезной водой из горной речки Икшицы, водоводе которой и снабжал весь поселок водой. Над баком висел ковшик.

Следом мы попадаем в лучшее место – кухню, слева у окна в которой располагался стол, а справа – теплая печка, на которой всегда стоял огромный железный утюг и голубой эмалированный чайник, купленный родителями на иркутском рынке за бешеные деньги. Это был первый предмет, который купили наши родители! Из этого чайника за 20 лет мы все вместе выпили около 60 тонн чая!

Если мы пройдем мимо печки и стола, то попадем в нашу детскую спальню. Справа там стоял стол и две кровати, а на стене висела полка с книгами – все это располагалось на восьми квадратных метрах. Сейчас кажется, что места было мало, но тогда всех все устраивало.

Если с кухни повернуть налево, то можно попасть в зал, который являлся и спальней для родителей. Там стояла большая пружинная кровать, на которой мы с удовольствием нежились с родителями по утрам. Помимо кровати в зале стоял сервант с посудой, стол, диван, телевизор на тумбочке, а на стенах висели картина битвы на Куликовом поле, написанная папиным другом, и портреты наших красивых родителей.

II

Сейчас многие политики ищут национальную идею России. С пеной у рта ищут и не могут найти, а по телевизору великий сплетник Андрюша Малахов проводит разборки среди детей и родителей, в то время как национальная идея исчезает. А она проста, заложена в русских традициях – это уважение к родителям!

Для нас родители – боги! А как иначе? Они дали нам жизнь, они сотворили нас, они и есть творцы нашего начала. Забывать историю – забывать родителей, ругать историю – плевать в их сторону.

Как-то я спросил китайца, почему они не только сохранили в музеях память о Мао, который репрессировал 50 миллионов человек, но еще и красные его трусы продали на аукционе за четыре тысячи долларов. На что китаец повторил мою мысль: «Мои родители жили при Мао. Если я буду ругать Мао, то, значит, я брошу камень в родителей. А если я так поступлю с родителями, то такое же отношение к себе получу от детей!»

Поэтому Китай идет вперед, несмотря на противоречивую свою историю!

III

Родители были центральным органом нашей семьи. На первый взгляд, главной была мама! Она была везде и всюду, помнила про всех и про все. Она постоянно находилась в заботах, но иногда делала небольшую паузу, садилась на диван посмотреть что-нибудь интересное и… засыпала.

Чтобы понять нашу маму, нужно знать о ней всего две истории. На улице был сорокасемиградусный мороз, во время которого наш дальний родственник дядя Миша, будучи пьяным, замерз. Мама узнала об этом, и мы его похоронили. Или однажды она привела в дом одинокую грязную бабушку. Говорит: «Никого у нее нет». Мы помыли и обогрели ее, стала бабуся жить да поживать у нас. Спала она на диване. Через три месяца нашлись ее дети, но она долго не хотела уходить с ними.

Папа был очень умным человеком. В Чернышевске было мало людей такого уровня. Он мог руками сделать все, начиная от ремонта обуви и подшивки валенок и заканчивая производством самогона. Мы не гнали самогон, отец просто решил попробовать, а потом показал дяде Пете Гладких, как это делать. Тот потом сам начал гнать, а когда отец стал ему на это указывать, то тот его обвинил: «Ты же коммунист, а меня такому научил…».

С папой можно было говорить на любую тему: политика, история, литература, география, математика – в любой сфере он был спец.

Я приведу один только пример, который характеризует ум нашего папы. После аварии, когда отец упал с тендера паровоза, начальство обвинило его в нарушении техники безопасности. Начальник депо был как царь и бог. Но отец без адвокатов дошел до Верховного суда и выиграл дело! Рабочий выиграл Верховный суд в 1966 году!

У нашего папы была богатая биография. В начале войны он работал на заводе имени Куйбышева, с 1943 года служил в армии в Забайкальском военном округе. Потом была война с Японией и служба в Нерчинске до самой свадьбы.

В Забайкальском округе кормили плохо, доходило до дистрофии, поэтому все рвались на Западный фронт. Однажды он и другие солдаты поймали тушканчика, которого есть было строго запрещено, потому что он считался переносчиком чумы. Сварили его в котле. Это заметил командир. Он опрокинул котелок и втоптал добычу в песок. Однако, как только он ушел, солдаты вместе с песком съели остатки грызуна. Песок хрустел на зубах, но мясо растекалось теплом в желудке. Чувство голода отступило хотя бы на время. О чуме, реальной чуме никто не думал. Всем повезло…

Помню и второй случай со времен службы отца в армии. Был у него друг в финансовой части, рисковый малый, хорошо знал психологию людей. Он один перевозил из штаба на поезде деньги офицерам. Поезда тогда были переполнены ужасно, как в 60—70-е года, когда мы на праздники ехали из Читы на 91-м веселом (занимали даже третьи полки, а кое-кто ехал и стоя). Он возил деньги в простом холщевом мешке для картошки и всегда небрежно закидывал его на третью полку или оставлял внизу с вещами. Ехал он спокойно, ибо знал, что ни у кого и мысли не могло возникнуть, что он так деньги швыряет. Но однажды деньги сперли. Знали о его привычке трое, в число которых папа не входил. Вора нашли среди своих. Признался и отдал деньги он только после жестоких побоев.

Этот случай запомнился мне, поэтому я деньги всегда носил в грязной сумке или пакете, небрежно оставлял. Был даже случай, когда я вез зарплату своему московскому цеху из 76 человек. На стойке регистрации объявили, что рейс из Томска задерживается на пять часов. Я решил поехать домой. Сел на 119-й автобус и поехал. Вдруг как шарахнет: денег-то нет! Я вышел на остановке и поехал обратно. Прибежал в здание аэропорта, а моя холщовая сумка с пятном стояла возле стойки регистрации как неприкаянная. Ни одна сволочь не позарилась, а ведь явно были желающие. Чистоплюи…

IV

У меня три сестры, как у Чехова в «Вишневом саду». Старшая Татьяна, средняя, младше меня, Светлана и младшенькая Ольга.

Все они разные и все одинаковые. Одинаковые добрым отношением к друг другу и ко мне. Наверное, мы ссорились в детстве, но я этого не помню. Если и было что-то, то настолько несущественное, что память этого не сохранила. Каждая из сестер прошла свой путь, но в итоге все занимались воспитанием детей, видимо, родители передали им свое умение.

Старшая сестра Татьяна всю жизнь учила детей в деревнях Кумаканде и Новый Олов, в школах № 2 и № 63 Чернышевска. Средняя сестра Света поработала в райкоме и школе, а потом долго работала в Доме детского творчества. Оля закончила финансовый, работала в Сбербанке, а потом все бросила и занялась домом и воспитанием детей.

Мы всю жизнь вместе, хотя нас разделяют тысячи километров. Так сложилось, что Ольга живет во Владивостоке, я – в Томске, а две сестры – посередине, в родном поселке Чернышевске. Мы чувствуем вместе Сибирь, Дальний Восток и друг друга всеми фибрами души…

V

Наш дом был всегда крепостью для нас шестерых. Надежный, добрый, вкусный – одним словом, рай. Интересно то, что на наши отношения не влияли политические устремления. Так получилось, что в семье трое были коммунистами, остальные трое – беспартийными. Но и те, и другие жили по совести, а не по партийной или беспартийной философии. Более того, мы по возрасту чередовались: отец – партийный, мама – беспартийная, старшая сестра Татьяна – партийная, я – беспартийный, средняя сестра Света – партийная (даже работала в райкоме партии), а младшая Ольга снова беспартийная.

Я часто задавал себе вопрос: почему наша семья была счастлива?

Мама, наша милая мама, установила культ любви к ближнему. Ее любовь пронизывала все: не только нас с отцом, но и пищу, убранство стола, чистоту в доме, а главное, наши души. Она, словно матка в улье, давала жизнь своим пчелкам!

Отец же был главным судьей, но суд присяжных возглавляла мама. Он давал оценку, иногда нелицеприятную, но суд присяжных вершил правосудие с любовью к обвиняемому.

И еще одна из главных причин счастья в семье – родители никогда не ссорились при нас, мы этого не видели, хотя разночтения явно были.

Отец наш работал на железной дороге: сначала кочегаром паровоза, потом помощником машиниста, затем, после падения с тендера паровоза, он стал инвалидом. Врачи думали, что не выживет, поэтому неправильно собрали руку – кисть не могла сжимать пальцы. Его выписали из больницы в бессознательном состоянии, а мама выходила мужа. И так как в аварии обвинили отца, денег не было, жили на зарплату мамы, которая составляла 70 рублей. В это время мне школа выделила путевку в «Артек». Я помню, как мама присела ко мне на крыльцо, обняла, заплакала и сказала: «Сынок, не получится у нас тебя отправить».

Я понимал ситуацию – нам и на хлеб не хватало – было обидно, но ничего поделать было нельзя… Мы посидели, поплакали оба и стали жить дальше. Нам в то время помогали родственники из Нового Олова и тетки из поселка. Дядя Сеня, единственный брат мамы, привозил мясо, сметану и молоко.

Выжили, но папа работать не мог, потому что кисть плохо функционировала. Когда я читал о подвиге Маресьева, то сразу вспоминал отца: он брал резиновую грушу и начинал ее сжимать; сначала она не сжималась и наполовину, а гримаса боли искажала его лицо, но изо дня в день он сжимал проклятую грушу и через шесть месяцев смог пойти работать в депо кочегаром. Мы в эти дни массировали ему ноги и спину. Для всех нас было главным то, что восстановилась голова.

Кочегарам в сутки приходилось перекидывать тонны угля. Я представляю, как ему было тяжело, но выбора не было, так как у него были мы… Уже потом он начал суд с депо, выиграл дело и вернулся на работу помощником машиниста.

Наша мама работала и почтальоном, и продавщицей, но большую часть времени проработала в 200 метрах от дома приемщицей на комбинате бытового обслуживания (КБО) поселка. Все было хорошо: дом рядом, работать с людьми мама умела. Но было одно «но»: ее стол стоял рядом с уличной дверью, от которой постоянно дуло. В пятидесятиградусные морозы это была пытка! Как она все это переносила?! Я, будучи пацаном, уже через 10 минут начинал мерзнуть.

Там и привязалась к нашей маме астма, так мучавшая ее…

VI

Дома у нас было тепло. Как мама любила тепло! Тогда в доме женщины носили шали и пуховые платки. Мама часто накидывала шаль и садилась на диван, который стоял рядом со стенкой, являющейся частью печи.

Печь, кстати, что желудок у человека – как наполняешь ее, так и живешь. В будние дни мы топили ее обычно два раза: в шесть утра и в пять вечера. Мы старались с вечера нащипать лучины, чтобы утром растопить печь быстрее, так как к тому времени, как мы просыпались, комнатная температура опускалась до 13–14 градусов. Топили хорошим углем, почти антрацитом, привезенным из Букачачи (мы не любили Черемховский пылеобразный уголь). А еще печь давала не только тепло: на ней можно было приготовить несколько блюд сразу.

Ужин был обычно в семь часов, а перед сном мы обязательно чаевали, то есть пили чай, забеленный молоком.

В Забайкалье не говорили: вам чай с молоком? Говорили проще: забелить?

Есть много других интересных слов и выражений. Например:

Остатки заварки – шара.

Почему – почто.

Парень – паря.

Человек без головного убора – голоуший.

Мама частенько говорила по-забайкальски, папа же говорил на чистом русском. А как интересно было слушать в деревне, к примеру, тетю Фросю, самую старшую из маминых сестер. Городские не сразу понимали, о чем идет речь.

После ужина все обычно играли в карты или шахматы. В шахматах я любил комбинации, риск, красоту и не любил эндшпиль. Кстати, шахматы – чисто русская игра, которая называются так, потому что наши выиграли у персидского шаха. Шах – персидское слово, мат – русское.

Из игр в карты культивировались две игры – подкидной дурак и «девятка». В карты я научился играть в пять лет. Особенно мне нравилась «девятка». К нам приходили соседи и играли в нее на деньги. Ставили на кон две копейки, а когда катались, то добавляли еще копейку. Игра в карты, конечно, зависит от случая, но в «девятке» при большом количестве народа шанс дается тому, кто помнит карты и следит за тем, как ходят соперники. Я часто выигрывал, поэтому иногда соседи отказывали мне в игре.

С отцом я в основном играл в шахматы. Мама очень любила играть в уголки, лодышки или лото. В уголках она была сильна. Еще она была хорошим соперником в ледышках. Эта игра действительно увлекала. Мы не заканчивали курсов, учились играть дома, из-за чего велась вечная битва с отцом. Я долго проигрывал, даже когда папа убирал туру, а потом и коня. Поэтому хорошо запомнил свою первую победу.

После игр, прямо перед сном, мы любили чаевать с вареньем и сдобой. Собирались все вместе, обсуждали какие-то дела и строили планы на завтрашний день…

VII

В классическом и сакральном понимании слово семья означает «семь я». Все просто: седьмой я, а шестеро – самые любящие меня. Например, двое бабушек и дедушек со стороны обоих родителей и сами родители. Вот родился ребенок и эти люди дают ему энергию в виде любви. Не воспитание или знания, а именно любовь. Это заложено в теории и в смысле слова «семья». Дедушек и бабушек может не быть, но семья будет, если рядом есть любящие тетки, дядьки или другие дети.

Это тот случай, когда душевное переходит в реальное. Недавно я был поражен, найдя подтверждение моим мыслям у Толстого в «Анне Карениной». Там героиня прямо говорит: «Любовь дает энергию…»

Детям до пяти лет любовь дает энергию на будущее, но дальше человеку важно иметь минимум шесть любящих людей, чтобы сохранить энергию к жизни. Вот почему, сам того не понимая, человек ищет любовь, ибо семья – это шесть любящих и я!

Плохо, если рядом с вами нелюбящий человек, потому что он забирает энергию, и тогда вам нужно уже не шесть, а семь любящих вас!

Со временем вы остаетесь без родителей и без других людей, дающих вам энергию. Если вы не обеспечили развитие своей семьи, то вы просто перестанете получать эту энергию. Поэтому для любой семьи важны не только дети, но и внуки, которые не только получают от вас, но и платят вам, поддерживая в вас эту энергию…

* * *

Итак, наша семья имела одного дедушку Степана по маминой линии. Но у нас было три тетки – тетя Аня, тетя Лена и тетя Пана. Две из них не имели своих детей, зато нам они были самые родные… Они нас любили преданно, как могут любить только женщины мужчин, в которых влюблены по уши.

Как мы любили, когда приезжала тетя Аня – худая женщина с чертами былой в молодости красоты и хриплым из-за папирос голосом. Она доставала из сумки подарки, обычно конфеты, а потом садилась на табуретку возле открытого поддувала печки и затягивалась папиросой, рассказывая новости из Нового Олова. А мама что-то готовила, подогревала, ставила на стол, заваривала свежий чай.

Так на столе появлялись щи, наваристые на печи. Заварка стояла на краю печки в большой эмалированной кружке. Кроме этого, на столе был хлеб, сахар, голубичное или брусничное варенье, блины с кружкой топленого масла, булочки или калачи, котлеты с толченой картошкой. Мы садились за стол, окружив его со всех сторон. Четверо детей и трое взрослых. Отец доставал бутылочку «Столичной», ставил семидесятиграммовые рюмки, наливал себе и женщинам. Они выпивали, а мы закусывали. После основной еды мы пили чай с молоком. Все выпивали не меньше двух чашек, кроме папы: все же он у нас был городской, из Иркутска.

Чай с молоком ведь тоже надо уметь делать: сначала наливают немного молока, а потом заварку и воду. Чай пили с булочками, калачами, иногда с хлебом, маслом и медом. Мед все любили темный, гречишный, наш – забайкальский.

Тетя Аня приезжала один раз в месяц стабильно, бывало, два. Она получала деньги на Новооловский совхоз в Госбанке, который находился на нашей улице. Деньги возила в мешках на попутных машинах. Сама была инвалидом, сильно хромала: по молодости попала под телегу. Жених ее исчез, а она так и прожила то с ребятишками дяди Сени, маминого брата, то с нами.

Расстояние от поселка до деревни было около 35 километров. Дороги были ужасные, поэтому машины иногда шли целые сутки. Бывало, завязнет транспорт в грязи, трактор его вытаскивает, а ты сидишь и ждешь. Я сам мальчишкой ездил с ней несколько раз, сидя на мешках с деньгами в кузове. Никакой охраны тогда не было.

Так уж вышло, что тетушка была остра на язык – могла высказать нелицеприятное любому начальнику. Однажды она меня разбудила рано, часов в пять утра, и сказала: «Бери краску и пойдем». Подходим мы к дому председателя, она командует: «Пиши фамилию отца председателя и просьбу отремонтировать ограду на кладбище». Я написал. Утром, видимо, кто-то из народа увидел, может, и сам председатель, но факт остается фактом: надпись быстро стерли, а через два дня и забор на кладбище отремонтировали.

А однажды она позвонила в свой колхоз, представилась, по-моему, от района и сказала, что они будут разбираться, почему школа на ладан дышит. Так новую школу со страха и построили.

В дальнейшем я использовал ее методы не раз.

Вторая тетя, Лена, была ангелом в прямом и переносном смысле. Улыбка у нее была чистая, детская, робкая и такая светлая! Я запомнил ее тихой маленькой женщиной с кривоватыми ногами (они с тетей Фросей были детьми от первой жены деда, которая была из орочонов или тунгусов – из местного населения). А как она готовила! Она умела все, любую пищу могла сделать божественной!

Мы всегда ее жалели. Муж тети Петр Семенович Гладких был жесткий, вечно недовольный, выражающий свое неудовольствие матами. И наш ангел жил с этим человеком?!

Судьба у тети Лены была тяжелой. В 1930 году она вышла замуж за китайца. Когда в стране расцветал НЭП, наш китаец развернулся по полной и к 1935 году имел десятки лошадей, вел торговлю с большим размахом. Но в 1936 его репрессировали, и из богатой женщины тетка стала простой работницей детского сада.

Потом случился второй брак с Петром. В 60-х они переехали из поселка в разъезд Анамжак, что на железнодорожной ветке Чернышевск – Букачача. Рядом с разъездом оставались остатки старообрядческой деревни. Не было электричества, но было много земли и шикарный лес с множеством мокрых с бахромой груздей, подосиновиков, подберезовиков и белых грибов. За речкой Куэнкой было много голубицы и брусники. В речке Анамжак, в чистейшей родниковой воде прыгали хариусы, а в Куэнке всегда можно было поймать гольянов и пескарей на уху или жареху. Тетя Лена жарила этих маленьких рыбок как одну лепешку. Так вот, та рыба была намного вкусней знаменитой барабульки.

А какие кусты черемухи там росли! Наш папа в верховьях Анамжака нашел моховку, очень похожую на крыжовник или виноград. Только росла она около ручьев и редко встречалась в Забайкалье.

В 1954 году китаец вернулся из лагерей. Он нашел тетю Пану на рынке и узнал от нее, что тетя Лена вышла замуж, но все равно попросил устроить встречу с бывшей женой. Они встретились в квартире тети Паны, говорили долго. Он рассказывал о своей любви, просил вернуться к нему, предлагал уехать, но тетка осталась.

Так и прожила она всю жизнь со своим Петром, который ей ни разу и доброго слова не сказал. Когда наш ангел ушел из жизни, Петр быстро спился и последовал за ней…

Мы часто бывали у них в Анамжаке. В деревянной избе стояла большая русская печь, занимающая добрую половину кухни. В большой комнате, душевно чистой не для чистоты, а для жития, в углу стояла иконка, в рамочках висели их фотографии и фотографии родственников. Там же стояла кровать обязательно с кружевным специальным полотном, которое свисало с передней части, и подушками, уложенными одна поверх другой и накрытыми кружевными накидками. Так было у всех наших теток и у нас – недорого, но красиво.

Со временем при мне дядька стал меньше ругаться. Да и я не чувствовал по отношению к себе злобы или предвзятости. Он относился ко мне, как к взрослому человеку: мог идти со скоростью 10 километров в час, а мне приходилось бежать, когда я терял его из виду; мог часами таскать воду из речки на коромыслах, а отставать было нельзя. Я не жаловался, делал все, что надо было, а он брал меня везде: и на рыбалку, и за грибами, и за ягодой.

Мне очень нравилось в лесной глуши: у речки ты как в раю, хотя даже лучше, потому что в раю на халяву все дается, а здесь ты сам творец!

Третья тетя, Пана, жила в поселке. Она была старше мамы. Ее мужем был дядя Кеша Писарев, фронтовик, офицер из тунгусов из деревни Кумаканда, что по-эвенкийски означает «изюбрь». Он был отличным охотником, прирожденным – знал, когда, где и как можно добывать диких коз, поэтому мы часто ели у них вкусный суп из их мяса. Но был у него недостаток: прилагался к зеленому змию он частенько. Тетя Пана была статная, но холодноватая женщина: то ли она завидовала маме, то ли считала свой брак несчастным, не знаю, но с мамой они не разговаривали года три, хотя это никак не отражалось на нас, детях. Мы ходили в гости друг к другу, играли, приносили подарки, а наши матери обижались, но истинную причину этого мы так и не узнали.

Сначала тетя Пана жила на улице Чернышевской в двухэтажном деревянном доме. У нее была большая квартира с кухней, залом, отдельной спальней и ванной (в 60-е годы мы видели ванную только у нее). Одним словом – шикарная.

Когда наши родители приехали в Чернышевой в 1955 году, то первый год жили у Писаревых в этой квартире. Потом им дали комнату в бараке возле локомотивного депо в поселке Собачеевка. А уже в 1957 году, в год рождения средней сестры Светы, мы переехали на Карла Маркса, 11.

Через несколько лет Писаревы переехали в татарский поселок, который располагался на берегу реки Алеура. Там они купили дом с большим огородом и стайками. Держали скотину, кур – в общем, крестьянская жилка в них была жива. Сам домик был маленьким и холодным, зато в огороде росло много смородины, малины и крыжовника. Нам постоянно давали ягоду.

Мы ходили регулярно в тот дом, а потом, когда Писаревы получили благоустроенное жилье, мои сестры, живущие в поселке, постоянно навещали тетю до конца ее жизни.

Мне запомнились два эпизода.

Первый. На девяностолетие сестры решили подарить тете Пане что-то типа постельного белья, а она говорит:

– Давайте я добавлю денег, а вы купите мне золотую цепочку. Всегда хотела купить.

Второй. Мы сидели за столом и отмечали получение медали Труженика тыла. Я и спрашиваю:

– А какое радостное событие было во время войны?

Она сразу ответила:

– Для раненых стряпали хлеб, и я украла булку. Радость была, когда мы с девчонками ее съели…

– Так посадить же могли!

– Обошлось, а радость была. Вторая радость – когда объявили об окончании войны.

Вспоминаются мне ситуации и с участием дяди Кеши. В 30-х годах банда Кесаря вышла на дядю Кешу, заготавливающего дрова возле Налгекана. Есаул подъехал на коне в форме офицера и зло сказал: «Если ГПУ скажешь, что видел нас, то всю твою семью вырежу». Вот дядя Кеша и молчал. Отцу об этом рассказал уже позже…

У дяди Кеши был брат Семен, которого похоронили в 1942 году, потому что пришел треугольник (похоронка) на его имя: «Ваш сын геройски…». А он вернулся в 1947 году домой! Его, легкораненого, доставили в госпиталь. Над кроватью повесили табличку «Писарев Семен Сергеевич, год рождения, место жительства». На следующий день поступило много раненых. На его место положили тяжелораненого, а его перевели в другую палату. Табличку забыли убрать. Тот раненый скончался. Семен еще и перестал писать, подумал, мол, а зачем, если каждый день может быть последним…

Дядя Кеша работал в разных местах по снабжению и однажды принес маме половую краску. Мы выкрасили наш пол в сиреневый цвет. До этого пол был без покрытия, и мыли мы его с помощью большущего ножа, которым скоблили поверхность! Нынче ни одна йога не дает такой разносторонней нагрузки на мышцы, как мытье полов с ножом и тряпкой, когда задница вверху, а голова внизу!

Забавный случай, казус произошел с ним однажды. Охотился он недалеко от поселения Лугдун, что напротив Кумаканды. Так вот, сидит на солончаке и вдруг слышит, как затрещали ветки. Было темно, поэтому на звук дядя Кеша выпустил два патрона, а потом оказалось, что он застрелил колхозного коня. Ему стало неудобно перед сельчанами – они ведь засмеют! Посему уговорил другого охотника взять вину на себя, а стоимость коня возместил сам.

Однажды во время охоты он обнаружил логово волков, в котором было семеро волчат. За волчат платили, по-моему, 10 рублей. Он взял их в мешок и принес к шалашу. Ночью пил чай возле костра, услышал шорох, успел обернуться и увидел горящие глаза ползущей на него волчицы.

Хорошо, что ружье было рядом. Мать есть мать – за детей и жизнь отдать не жалко…

Как-то раз дядя Кеша зашел к нам в подпитии. Мама поставила перед ним щи, а он ей: «Катя, налей рюмочку». Мама налила в рюмку воды и принесла ему. Он взял, выдохнул и выпил, а после встал и сказал: «Ну, Катька, ты плюнула мне в душу!» – и ушел… Долго не приходил, хотя мама звала и даже гарантировала выпивку.

У тети Паны и дяди Кеши есть сын Анатолий, который закончил железнодорожный техникум в Белогорске. Там он и познакомился с будущей женой Валей, которая родом из Воронежской области. Стали они жить в Чернышевске, оба работали на железной дороге: она диспетчером на станции, он в депо на ремонте, а потом на угольном складе.

Помню, как однажды я оставил вещи в вагоне, а поезд ушел. Позвонил Вале, и она подняла всю железную дорогу. Вещи вернулись ко мне через день.

Думаю, что с женой ему повезло. Валя – прекрасная хозяйка и отличная мать. В гостях у нее не то, что пальчики откусить можно, а вообще захлебнуться слюной у порога…

Их маленький домик с дачным огородом летом всегда оживает и наполняется веселыми голосами внуков.