Kitabı oku: «Солнце навылет»

ТЕТЯ ПОЛЯ

Этот ужасный коричневый. Не тот, дубовый, сочный, какой модельеры сочетают с фиолетовым. А другой, весенне-грязный, разъедающий снежные глаза, оставляя только дырки проталин. Такого же цвета была и ее бесформенная юбка, немного ниже колен, и такого же цвета должны были оказаться и ее радужки. Нина не сомневалась, хотя и не смотрела на ее лицо. Видела только обвисшую, тошнотворно-«пластилиновую» юбку и громоздкие туфли, с квадратными пряжками. Ноги, ровные, белые, без колгот, всё равно казались ногами старухи.

Этот ужасный белый – цвет ее ног – не тот, мягкий, бумажный, уютный белый крашенного потолка над кроватью, а совсем иной – замешанный на пасмурном раннем утре, воспоминание о котором хочется похоронить в пододеяльной темноте.

Две палки ног из-под юбки, как две щелки в осеннее небо… Белый, больше похожий на черный.

Нина бросила короткий взгляд на физиономию гостьи, успела различить острый нос, необъятный лоб и массивные очки, а потом опять вернулась «в юбку». Училка – она всегда училка. Она не может распустить волосы или снять очки. Нина ясно представила себе училкину мать в роддоме, которой приносят спелёнатый сверток, и из него торчит голова с булкой пучка на затылке и в роговых очках на носу. «Добрый день, мама, ты выучила урок?» – спрашивает младенец. Нина слабо хихикнула в ответ на отчетливое видение, что, впрочем, не осталось незамеченным.

– Ниночка, что с тобой? – спросила мать, схватила ее за локоть и подтащила ближе к Юбке. Но Нина продолжала глядеть в пол. – Тётя Поля будет с тобой заниматься. Помнишь, я тебе говорила?

– Я хочу в школу, – еле слышно промямлила Нина, надеясь на телепатическую связь с матерью, и на то, что Юбка ее не услышит.

– Милая, ты же знаешь, что ты слишком часто болеешь, чтобы ходить в школу. К тому же, сейчас лето, школа закрыта. А тебе как раз многое нужно нагнать по программе. – Ответила мама. Шарф Бобби Ангинный, давно приросший к Нининой шее, кольнул ее шерстинкой в знак сочувствия.

А одна из Белых Палок сделала шаг ей навстречу. Старая половица тоже была на Нининой стороне и недовольно скрипнула. Нине мерещилось, что обе пряжки на туфлях училки синхронно разинули рты и прогнусавили:

– Здравствуй, Нина!

А на самом деле это сказала сама учительница. Голос скрипучий, еще противнее древних половиц. Тонкий, но треснутый.

Нина разуверилась в телепатии, и закричала во все свое изъеденное простудами горло:

– Я хочу в школу!!! – и, сломя голову, выбежала из комнаты. Пронеслась по длинному коридору, с одинокой мордой зеркала на стене, и пулей влетела в детскую, от души бабахнув дверью.

Бобби приподнял свой мохнатый хвостик к ее глазам, но ничего не сказал. Что тут добавишь…

– Тебе она тоже не понравилась, да, Ангинный?

Шарф утвердительно кивнул шерстяным хвостом и участливо лег Нине на грудь.

Из прихожей послышались голоса:

– Извините ее… Она у нас такая болезненная, ранимая… Да…Да. Приходите. Может быть, со временем…Да, ждем…Ждем Вас, Полиночка…

* * *

Закрываешь глаза в самый разгар ослепительно-расшторенного дня, а там, в глазах – оранжево. Потом сильно-пресильно зажмуриваешься и видишь калейдоскоп: разноцветные звезды, волшебные круги, меняющие цвет, белые провалы в пульсирующем буром космосе. И все они напоминают предметы, на которые смотрела только что, перед тем как закрыть глаза. «Зажмуренный» мир – ее, Нинин, с детскими мечтами и фантазиями. А первый, оранжевый – Божий, чистый, однотонный, свободный от наносного. В нем очень удобно молиться. Оказываешься с Иисусом в матовой рыжей капсуле, и туда, под твои веки, в ваш с Ним общий оранжевый рай, больше никто не проникнет. И читаешь молитвы, которым научил когда-то дедушка, сидя на глубине продавленного старого кресла. Он всё время говорил, учил и наставлял, пока не умер. Но перед тем, как умереть, успел поделиться с Ниной очень важным наблюдением: если дать предмету Имя, то он оживет. Когда дедушки не стало, и Нине было так одиноко одной болеть, она вспомнила его слова. Так появился Бобби.

А мама тем временем перестала верить в Бога. И всё потому, что очень у Него просила, чтобы дедушка поправился и еще немножечко пожил, даже в церковь ходила каждый день. Но дедушка всё равно не выздоровел и вскоре скончался. И тогда мама сказала Нине: «Бог – это миф, нет Его и точка!». Только Нина ей не поверила, верующий дедушка был куда убедительнее. Он говорил: «Если я не дам тебе конфету, то это же не означает, что меня нет? Глупые люди…» Прям как Нинина мама… Когда Бог перестал давать ей конфеты, то она заявила, что теперь верит лишь в деньги. И сделала Бизнес. Наверное, в деньгах тоже душа растворяется, как и в водке (про водку Нина из-за папки знала). Хотя нет, деньги не жидкие – продолжала рассуждать Нина – они – живые и злые, в сейфе лежат и скалятся. Бобби уверяет, что они хотят съесть «нашу маму». Нина столько раз ее просила их выбросить, а она врачей к ней звала. И они ставили ей Синдром. А Бобби, между прочим, сам слышал, как злобные бумажки между собой шептались в сейфе, что вот бы их не потратили, а то им кирдык. Именно это, наверное, имел ввиду дедушка, когда учил, что деньги надо без промедления тратить тут же, как получишь, тогда от них добро и польза. А деньги накопленные, мол, только «вредят душе». Нина очень часто вспоминала всё, что сказал дедушка, многое намертво врезалось в память и спасало в самые тоскливые минуты. Нина никогда не садилась в дедушкино кресло. Она представляла, что дедушка, воскресший, приходит из рая, заходит через окно, и садится на свое любимое место. Она придвигала табуретку к креслу, садилась, и говорила: «Добрый вечер, дедушка!» и рассказывала ему то, что случилось за день. И Бобби тоже рассказывал. А если ей казалось, что сегодня дедушка не прилетел, потому что у него на небе дела, то она всё равно усаживалась на табуретку возле кресла, и предлагала: «Присаживайся, Иисус, давай поговорим, расскажи мне о дедушке, как он там, с какими ангелами дружит?…» И Иисус, естественно, всегда присаживался и всегда отвечал.

* * *

Если ненавистная училка появляется именно тогда, когда ты уютно устраиваешься в своей тайной «келье» задернутых глаз, в апельсиновом небе, со своими сокровенными помыслами, то это неприятное событие раздражает гораздо сильней. Училкины очки словно округляются до бездушных совиных луполок, а к краям ее сжатых губ так и подмывает пририсовать две черточки вниз.

– Я тебе принесла деревянную девочку, Щелкунку. Только грызет она не орехи, а сердца.

Набивает себе цену, хочет заинтересовать… Все эти психологические штучки Нина выучила уже давно, с тех пор, когда мама стала приводить к ней подобных дяденек и тётенек.

Делая вид, что занята делом, Нина схватила спицы и Желтый Вязаный Кусочек. А сама краем глаза стрельнула в сторону куклы. Интересно всё-таки! Ишь ты, сердца! А если Щелкунка твоя, как и Щелкунчик, обратно в королевскую особу обратится, то, что же, перестанет сразу? Грызть-то? Такие навыки навек!..

– Не перестанет, естественно. – Вдруг сказала Полька (так стала называть ее про себя Нина сразу же после первого ее визита). – Но одно дело разбить сердце, а другое дело – разбить его скорлупу.

– Мысли читаете? – спросила девочка, с виду совершенно не удивившись.

– Не-а! – засмеялась Юбка-Полька, и бух прямо в Дедушкино Кресло (на которое Нина никогда не садилась). И закинула одну противную белую ногу на другую. – Просто ты думать не умеешь, умеешь только говорить.

Училка разгладила на себе юбку. Посмотрела на нее, затем на Нину, и спросила:

– Розовая, как сегодня, тебе больше нравится?

– Не больше! – с вызовом заявила Нина, вперившись в веселые Полькины глаза – своими, сердитыми. – Когда я яблок на даче объелась, меня точно таким же цветом рвало!..

Словно обидевшись, учительница отвернулась к окну и некоторое время молчала. Молчала без раздражения, умиротворенно и назидательно, а потом вернула взгляд в Нинино лицо:

– Неправда… Знаешь, есть такой ангел специальный, который каждое утро наливает Богу чай в солнечную чашку. А Бог каждый день этот чай проливает, прямо на землю. И тогда земля окрашивается в мягкий розоватый цвет. В такой же, как моя сегодняшняя юбка.

Нина отбросила Вязаный Кусочек, вскочила, подбежала к письменному столу, единым махом развернула и тетрадь и учебник:

– Вы сюда пришли, чтобы про солнечные чашки мне рассказывать? Вам платят, чтобы вы со мной занимались, вот и занимайтесь!

Полька никак не отреагировала, только рукой махнула:

– Да брось ты, какой толк от математики для девочки, которая вяжет пробных невест для своего Шарфика Бобби Ангинного?

Нина отложила ручку в сторону:

– Кто вам рассказал?

– Ты. Еще в прошлый раз.

– Вы обманываете.

– А ты как думаешь, кто мне рассказал?

– Мама, наверное, подслушивала за мной под дверью, а потом всё вам разболтала.

– Посмотри, как Щелкунка танцует.

На столе всё так же стояла толстая деревянная кукла с обнаженными челюстями и мертвыми кружками глаз. В ярко-красном платье, небрежно окрашенном толстым слоем гуаши.

Больше всего на свете Нине нравилась песня «Луч солнца золотого». И сейчас Нина слышала, как она стала подниматься от пола к потолку, крепнуть, как становилась всё громче. Нинина голова вдруг сделалась полой, и внутри нее возник темный зал со сценой, а на сцену выбежала тоненькая-тоненькая девушка и начала танцевать. Балерина совсем не походила на Нину, но ее танец был Ниной целиком и полностью. По вечерам, оставаясь одна в просторной детской, Нина мечтала нарисовать, написать, придумать что-нибудь хотя бы отдаленно напоминающее этот танец. Чтобы душа запрокинула без-шарфовую шею, будто ломая ее, чтобы растопырила пальцы на руках, чтобы приземлилась после высокого прыжка на колени. А на столе всё так же стояла немая толстая деревянная кукла…

– Хорошо танцует, да? – продолжала радоваться учителка.

– И ничего она не танцует, – выдохнула Нина и попыталась унять дрожь.

– Ты бы тоже так могла.

– Я не умею танцевать. – сказала Нина и посмотрела на стопку Разноцветных Вязаных Кусочков на диване.

– Проблема в том, что ты хочешь связать ему невесту, а вяжешь врагов. Они слишком маленькие, чтобы быть его другом.

– Они пробные.

– Пробных невест не бывает. И танцев тоже. И если на шторах завяли нарисованные ромашки, значит в комнате вовсе не лето.

Нина опять вернулась на диван, и продолжила теребить Кусочки. Бобби рычал и кололся.

– Недавно приходил врач и сказал маме по секрету, что у меня Синдром. А я подслушала. – прошептала Нина.

Тетя Поля встала, подошла и села рядом с девочкой:

– Я тебе тоже кое-что скажу по секрету. Во-первых, у таких врачей у самих Синдром, у всех до единого! Правда-правда! А во-вторых, ромашки и впрямь завяли, я вижу. Хотя у меня никакого Синдрома не зафиксировано.

– А у вас действительно юбка такого же цвета, как чай для Бога?…

* * *

До Нины долетали обрывки фраз из коридора.

– Чересчур взрослая… Такие дети всегда очень умные…Да-да, она всё написала и задачки решила…Бормотала что-то себе под нос…Будем работать.

Нина молниеносно подлетела к столу. Пустая доселе тетрадка была испещрена буквами и цифрами. Ай да тетя Поля!..

Нина снова уселась на диван.

– Прогони их, – попросил Бобби, выгибаясь коброй навстречу Вязанным Кусочкам.

Нина сбросила их на пол, накрылась пледом с головой, и моментально заснула.

…Когда она проснулась, то нашла свою шею голой, без Бобби, а свой диван на берегу небольшого прудика. Странной он формы какой-то, – не успела подумать она – и тут же поняла, что никакой это не пруд, а громадная наполненная водой Туфля. Массивная Квадратная Пряжка служила ей пристанью. Нина встала и взошла на пряжку. По щекам и плечам ползала утренняя прохлада, над «прудом» колом стоял туман. Нет, не простой туман, а Нога, сотканная из тумана, и уходящая глубоко в небо. Туда, где в розовой «юбке» рассветных туч терялись ее очертания. А Нина думала: вот какая большая тётя Поля, и вот какая я маленькая. Маленькая, взрослая, умная, будемработать.